Братья Шлумпф и их коллекция старых «Бугатти»
Братья Шлумпф и их коллекция старых «Бугатти»
Сначала был телефонный звонок из Лондона в Базель.
«Что бы вы хотели узнать? — спросил он. — Когда вы хотите со мной встретиться?»
Он получил ответ на оба своих вопроса. «Хорошо, — сказал он, — так и договоримся. Только напишите мне и напомните еще раз».
Письмо было написано и отправлено.
Ответ пришел в виде короткой записки, написанной от руки: «К сожалению, в это время меня не будет в городе. Прошу меня извинить».
Потом был еще один звонок из Лондона.
«Нет, — сказал он, — ничего не получится. Я уезжаю в путешествие. Мне очень жаль».
И в завершение этих несостоявшихся рандеву был еще один звонок, на этот раз из Базеля.
Трубку взяла женщина и спросила, кто у телефона. Услышав ответ, она сказала: «Одну минуту» и, забыв прикрыть рукой микрофон, прошептала мужу, что звонит тот человек из Лондона, но сейчас он в Базеле. «Не надо, — прошептал он, — скажи ему, что меня нет. Скажи, что я куда-нибудь уехал». «Возьми трубку, — прошептала она, — он здесь, в Базеле». И снова он отказывался, а она пыталась заставить его подойти к телефону.
Наконец после долгих перешептываний он все-таки взял трубку и с большой неохотой согласился назначить встречу на завтрашнее утро.
Геллерштрассе — одна из самых фешенебельных улиц в Базеле. Они жили в одном из современных кварталов. Лифт поднимался прямо в прихожую их огромной квартиры. Вежливый, но неулыбчивый человек в белой сорочке, синем пиджаке и ярко-желтом галстуке встретил меня у дверей.
Он был почти совершенно лыс, но его лицо украшали густые седые бакенбарды, а по ярким голубым глазам никак нельзя было сказать, что их обладателю восемьдесят лет.
Но если заглянуть в эти глаза поглубже, то становилась понятной причина всех наших несостоявшихся свиданий.
Фриц Шлумпф — это человек, который подозревает всех и вся.
Мюлуз нельзя спутать ни с одним из живописных и любимых туристами уголков Франции.
И тому есть причины.
Он не из тех французских провинциальных городков, которые славятся своим потрясающим сыром, или местным вином, или каким-нибудь знаменитым местным ресторанчиком. В этом промышленном городе в получасе езды от швейцарской и немецкой границ неприглядная современность стерла многие черты славного прошлого. Старики здесь доживают свой век, а молодежь всеми силами стремится уехать.
«Мюлуз — город достопримечательностей».
Так написано в рекламной брошюре местного туристического агентства.
Вниманию туристов предлагается зоопарк, парковые статуи, которые в ярком свете летнего солнца еще могут казаться достопримечательностями, но в остальное время года смотрятся довольно уныло, а также исторический музей, железнодорожный музей, музей пожарного дела, музей изобразительных искусств, ежегодный фестиваль музыки Баха и городской театр.
Но по сути своей Мюлуз остается фабричным городом, основным продуктом которого когда-то был текстиль. Возможно, поэтому там есть еще музей обоев и музей набивных тканей.
Однако сегодня Мюлуз занимает заметное место на карте Европы в основном благодаря тому, что там расположен Французский национальный автомобильный музей, хотя по большому счету он бы должен называться «Коллекцией Шлумпфа». Собственно, он и не может в полной мере считаться национальным музеем, потому что в настоящее время принадлежит городу Мюлузу и властям департамента, что, впрочем, не мешает ему быть достопримечательностью мирового значения.
Музей действительно потрясает.
В нем выставлены почти шестьсот антикварных автомобилей и других средств передвижения и представлены девяносто восемь различных марок автомобилей, а также самая полная в мире коллекция автомобильной продукции сорока автозаводов Франции с 1878 по 1950 год.
Если согласиться, что автомобили довольно точно отражают историю общества, то в музее перед нами предстает история общества — по крайней мере, европейского общества — за последние девяносто с лишним лет. Здесь можно увидеть шикарные туристические модели тридцатых годов, и модерн пятидесятых, участников гонок на «Гран-при» в двадцатые годы, и гоночные машины шестидесятых, «гордини» пятидесятых, и «мазерати» тридцатых годов. Коллекция «мерседесов» начинается с модели «39/75» 1907 года и заканчивается моделью «300 СС» 1956 года. Коллекция «бенцев» отражает успехи автомобилестроения за десять лет, начиная с 1890 года. Здесь также представлены машины компании «Панар и Левассор» начиная с 1893 года, тогда как коллекция из двадцати шести «де диодов» охватывает период с 1901 по 1914 годы.
Здесь есть «Саж» образца 1906 года, «Эрме Симпле» 1904 года, «Санбим» 1920 года, «Тальбо Лондрэ» 1933 года, «Мэтис» 1924 года, гоночная модель «Сизэр Ноден» 1908 года, «Пикколо» 1906 года, «Более Трикар» 1896 года, «Равель» 1907 года, «Барре» 1912 года, «Маф» 1914 года, «Корре Ликорн» 1906 года, «Ле Ги» 1911 года, «Гладиатор» 1907 года, «Делонэ-Бельвиль» 1907 года, «Мэйбэк Зеппелин» 1934 года, «Фуийарон» 1906 года, «Пежо 174» 1927 года, «Дековиль» 1903 года, «Дюфо» 1904 года и «Балло» 1921 года, участвовавшая в том же году на гонках «Индианаполис-500».
Здесь есть «роллс-ройсы» (все модели до середины тридцатых годов), «бентли» и «даймлеры» (один из которых принадлежал английской королевской семье), «испано-сюизы» и «лорен-дитрихи», а также «мэйбахи», «ле зебрес», «деляжи», «дарракки» и паровые автомобили компании «Гарднер Серполле».
Но главное — здесь представлены 123 модели «бугатти».
Это самое крупное собрание машин «бугатти» в мире, включающее совершенно уникальную модель «купе наполеон», на которой ездил сам Этторе Бугатти.
Музей представляет собой, пять крытых акров земли, где среди дорожек, мощенных красной плиткой, и 845 фонарей, представляющих собой точную копию фонарей с моста Александра Ш в Париже, стоят начищенные до зеркального блеска старинные автомобили.
Зрелище захватывает.
Оно настолько поразительно, что первой реакцией президента Франсуа Миттерана было: «Что за прихоть! Это достойно самого безумного Людвига Баварского».
На что Фриц Шлумйф гордо ответил: «Почему бы и нет? Это действительно прихоть. Мпе льстит, что вы сравнили меня с королем Людвигом. Все в жизни нужно делать со страстью или не делать совсем».
Что и говорить, эта коллекция действительно была его страстью.
«В 1963 году компания „Бугатти“ испытывала трудности. И я купил у них двадцать три классические модели „бугатти“, включая „купе наполеон“, две семицилиндровые машины и гоночный автомобиль, который участвовал в 24-часовой гонке в Ле-Мане в 1930 году».
Говорят, что он заплатил за эти машины, запасные двигатели и огромное количество запасных частей 120 тысяч франков (в то время это составляло десять тысяч фунтов или двадцать четыре тысячи долларов).
Среди этих запасных частей было двадцать три новеньких, в отличном состоянии компрессора компании «бугатти», из которых он заказал настенную композицию в виде инициалов «ЭБ».
«Она великолепна», — утверждает Шлумпф.
Хотя, откровенно говоря, она не столько великолепна, сколько нелепа. Поскольку многие серьезные коллекционеры готовы отдать все на свете за один лишь запасной компрессор компании «Бугатти», которые, кажется, являются одними из самых редких коллекционных предметов на земле.
«Затем у одного человека из Чикаго я купил еще тридцать машин. В этом собрании оказалась вторая модель „ройял“. Владелец этой коллекции Джон Шекспир запросил за нее 105 тысяч долларов. Шлумпф предложил семьдесят тысяч. Сошлись они где-то посередине.
Закупочная вакханалия продолжалась.
На протяжении всего 1960 года на заводы Шлумпфа во Франции приходили по железной дороге партии старинных автомобилей. Некоторые модели сгружались с платформ только ночью. Каждая из машин была укутана в брезент. Доставка грузов осуществлялась в атмосфере такой таинственности, как будто все это происходило в детективном романе. Тут была и колючая проволока, и сторожевые собаки, и мощные прожектора. Около сорока рабочих, с которых была взята подписка о неразглашений тайны, занимались реставрацией этих машин. Рассказывают, что Фриц Шлумпф лично объезжал эти объекты на велосипеде, неустанно блюдя меры безопасности. Однажды, застав одного из рабочих при попытке подомотреть, какие машины прибыли с новой партией, он оштрафовал его на крупную сумму. Согласно другой версии, он прямо на месте уволил его.
«На этот музей у меня ушло тридцать лет жизни. Я посвятил его памяти моей матери, которая родилась в Мюлузе».
Однако за десять лет с 1966 по 1976 год только тридцати трем избранным было позволено посетить музей.
«Я просто не хотел пускать туда кого попало».
А затем он лишился своей коллекции.
Ее у него отобрали.
Хотя он утверждает, что ее у него украли.
Эти два брата совершенно непохожи друг на друга.
Фриц — неприветлив, Ганс — довольно общителен. Фриц может быть весьма надменным, а Ганс всегда готов уступить брату первые роли. Фриц безумно любит автомобили, а Ганс лучше чувствует себя на природе.
В Мюлузе рассказывают, что Ганс когда-то держал голубятню на заднем дворе их особняка. Он души не чаял в своих голубях и особенно любил смотреть, как они летают над их имением. Что касается Фрица, то его больше беспокоило, что голуби гадят па скульптуры парка, и он заставил Ганса продать птичек.
Еще рассказывают об их кроватях. Фриц любил спать на огромном ложе, которое вдобавок стояло на возвышении. Тогда как Ганс предпочитал узкую односпальную кровать в небольшой комнате.
И в бизнесе они были совершенно разными людьми. Фриц в качестве генерального директора своей компании держал всех и вся в ежовых рукавицах, лично подписы вал каждую бумажку, устраивал бурные разносы своим сотрудникам и на все имел собственное мнение. Ганс занимался кадровыми вопросами, часто бывал на производстве и любил поговорить с сотрудниками о том о сем.
Ганс родился в Италии в феврале 1904 года под именем Джованни Карло Витерио Шлумпф. Фриц родился там же в феврале 1906 года под именем Федерико Филиппо Аугустино Шлумпф. Их отец был швейцарцем, а мать — француженкой. Сразу после рождения Фрица семья переехала в Мюлуз. Окончив школу, Ганс начал работать в банке, а Фриц занялся изучением текстильного дела. В 1935 году братья объединили свои капиталы для производства шерстяных изделий. А потом — пришла война и немецкая оккупация.
Точно известно, что в это время братья Шлумпф сотрудничали с оккупационными властями и поставляли немецкой армии текстильные изделия. Над их фабриками развевался нацистский флаг. Но любопытно, что рядом с ним оставался висеть и швейцарский. Не менее точно известно, что стены некоторых фабричных помещений украшали фотографии Геринга и Геббельса. Поговаривают, что после неудачного покушения на Гитлера в 1944 году братья даже послали ему поздравительную телеграмму.
Когда война окончилась, их обвинили в сотрудничестве с оккупантами. В апреле 1946 года на их имущество был наложен временный арест и началось расследование. Фриц оправдывался тем, что порой обстоятельства заставляют с волками жить и по-волчьи выть. Тогда как в одном из отчетов говорилось, что братья Шлумпф слишком буквально воспринимали выражение «цель оправдывает средства» и готовы были сотрудничать с кем угодно, только бы продолжать делать свой бизнес. Но их рабочие тогда еще горой стояли за хозяев. 97% рабочих в 1946 году подписали петицию в их защиту, в которой утверждали: «У нас никогда не было таких прекрасных, понимающих и заботливых руководителей».
Известный текстилепромышленник Бернар Тьери Миг, назначенный правительством освобожденной Франции разобраться в деятельности братьев Шлумпф во время войны, исходил из того, что они действительно сотрудничали с немцами, но отнюдь не были одиноки в этом сотрудничестве. Он дал рекомендацию не подвергать братьев судебному преследованию. Но его рекомендация во многом основывалась на том, что братья Шлумпф, являясь швейцарскими гражданами, не подлежат преследованию по французским законам.
Им возвратили их имущество, и братья Шлумпф постарались забьггь об этой истории.
Но спустя несколько лет их имена вновь попали на первые полосы газет в связи с тем, что первая жена Фрица, Паула (мать их умственно отсталой дочери, которая умерла в раннем детстве), предстала перед судом по обвинению в убийстве своего любовника. Фриц давал показания в ее пользу. Ее приговорили к восьми годам заключения, и пока она отбывала наказание, супруги развелись.
С 1946 по 1957 годы братья Шлумпф расширили свою империю, присоединив к ней еще четыре текстильных концерна. С тем же упорством, с каким они отказывались приносить какие-либо извинения за свою деятельность во время войны, они отказывались присоединиться к местным промышленникам, чтобы составить единый фронт против иностранных конкурентов. Их интересовало только одно: превратить свое дело в крупнейшее текстильнре предприятие во Франции.
А затем, в 1957 году, умерла их мать.
Фриц и раньше понемногу коллекционировал машины и даже участвовал в местных любительских ралли, но после смерти Жанны Шлумпф что-то в нем надломилось. Только этим можно объяснить ту одержимость, с какой он начал собирать автомобили. Оба брата очень тяжело переживали смерть матери. Но у Фрица, который всегда более откровенно выражал свои чувства, горе как бы открыло клапан его тайной страсти. Он стал покупать буквально каждую старинную машину, которая только попадется ему на глаза. Он задумал собрать самую замечательную в мире коллекцию автомобилей и посвятить ее памяти своей матери.
Он потратил целое состояние на покупку и реставрацию автомобилей и на переоборудование одной из фабрик в Мюлузе под автомобильный музей.
«Каждый день я проводил с машинами по крайней мере два часа. Так продолжалось тридцать лет. Это было моей жизнью».
Машины так захватили его, что это стало сказываться на его отношении к семейному бизнесу.
Первые признаки надвигающейся беды появились в начале семидесятых годов, когда недовольные профсоюзы провели несколько весьма бурных демонстраций протеста. Во время одной из них они даже сожгли чучело Фрица.
Вскоре текстильный рынок резко пошел на спад.
«В 1974 году во всем мире разразился кризис текстильной промышленности. Он затронул всех. Не только меня одного. Это было очень трудное время. Спрос на нашу продукцию резко упал, в то время как себестоимость и зарплата подскочили до сумасшедших высот. Профсоюзы тоже добавляли масла в огонь. Все вышло из-под контроля. И в конце концов я решил, что с меня хватит».
Он объявил о своем намерении закрыть фабрики и целиком посвятить себя музею.
Профсоюзы, которым было отнюдь не с руки резкое увеличение числа безработных, тогда как ее уровень в департаменте и без того был достаточно высок, обвинили братьев Шлумпф в том, что они недостаточно эффективно управляют своими фабриками и растрачивают капиталы компании на новые приобретения для автомобильной коллекции. Фриц и Ганс предложили продать свои четыре фабрики любому желающему за символическую цену в один франк при условии, что новый владелец примет на себя обязательства по выплате их долгов, которые в то время достигали около шестидесяти миллионов франков (тогда это равнялось пяти миллионам фунтов или двенадцати миллионам долларов).
Покупателей не нашлось.
«Когда мы оставили свой бизнес, мы имели положительный баланс по всем показателям. Когда профсоюзы подали на меня в суд и потребовали аудиторской проверки, то назначенные судом аудиторы вынуждены были признать, что все наши балансы сходятся с положительным сальдо. И только когда ликвидаторы стали распродавать наше имущество по бросовым ценам, встал вопрос о задолженности».
«Шлумпф груп» была предложена к продаже, и известный французский предприниматель Альбер Салах был назначен, чтобы помочь компании выбраться из кризиса. Он видел выход из ситуации во включении стоимости музея в стоимость имущества, подлежащего продаже для выплаты долгов. Он встретился с Гансом Шлумпфом и объяснил ему, что если коллекцию автомобилей объявить имуществом компании, то можно будет найти деньги для реанимации текстильного производства. Саллану казалось, что это вполне приемлемое решение вопроса. Он даже рассказал Гансу про одного коллекционера картин, который при помощи своей коллекции сумел не только спасти свою компанию, но и создать музей, которому было присвоено его имя.
Но, как вспоминает Саллан, он не смог заставить братьев принять его точку зрения.
«Они твердо решили закрыть свои фабрики. Причем им казалось, что в этом случае они сумеют сохранить свою коллекцию машин. Им и в голову не приходило, что после банкротства их компании им могут не позволить сохранить их личную собственность. На меня они произвели впечатление не слишком дальновидных людей».
В октябре 1976 года разочарованные и ожидающие массовых увольнений рабочие захватили фабрики компании. Братья Шлумпф вместе с подругой Фрица (которую он называет своей женой) и их дочерью были вынуждены искать убежища на своей вилле в Мальмерспахе.
Тогда профсоюзы организовали осаду виллы, окружили дом и продержали братьев в заточении полных трое суток.
«Наконец я решил, что хорошего понемножку, — рассказывает Фриц, — и вызвал полицию».
На рассвете следующего дня на место происшествия прибыли вооруженные подразделения французской полиции, чтобы освободить Шлумпфов и доставить их в Мюлуз, откуда они на такси уехали в Базель.
К тому времени об этих событиях уже писала вся мировая пресса. Повсюду публиковались россказни о том, как Шлумпфы, подобно беглым преступникам, под покровом ночи чудом сумели ускользнуть в Швейцарию.
«Это неправда. Мы спокойно уехали 2 октября 1976 года. Никто не чинил нам никаких препятствий».
Еще задолго до всех этих неприятностей в городском совете Мюлуза облизывались, глядя на их коллекцию автомобилей, и время от времени кто-нибудь из отцов города заговаривал с Фрицем Шлумпфом о том, как было бы прекрасно, если бы он завещал ее городу после своей смерти.
«Я всегда отвечал отказом на такие предложения. Это был мой музей. Он принадлежал мне. А что с ним произойдет потом, я буду обдумывать тогда, когда настанет это „потом“. Впрочем, я собираюсь дожить до ста лет.
Сейчас мне восемьдесят, так что впереди еще двадцать. А после этого музей перейдет к моей жене и дочери».
Спустя восемь дней после их отъезда из Франции к нему прибыла еще одна делегация из Мюлуза.
«Они сказали мне, что если я подарю музей городу Мюлузу, департаменту Верхний Рейн и Франции, то все мои проблемы будут решены в два счета. Я послал их по матери и выставил за дверь. Они приходили еще три раза. Они пытались меня шантажировать. Вы же понимаете, без меня не было бы музея, а без музея город Мюлуз — ничто. Он известен сейчас во всем мире только благодаря мне».
Вот в этот-то момент профсоюзы и подали на братьев в суд, обвиняя их в том, что они использовали деньги компании на содержание музея.
Французские власти выдали ордер на их арест. «Профсоюзы попили на это, чтобы лишить нас возможности искать защиты у французского правосудия. Они предъявили мне обвинение в том, что мы использовали деньги, принадлежащие компании, чтобы вкладывать их в музей, тогда как, по их представлениям, я должен был вкладывать эти капиталы в то, чтобы спасти компанию. Ордер на арест был выдан на основании обвинения в злоупотреблении фондами компании. Нас обвиняли в том, что мы неправильно распоряжались нашими личными состояниями, нашими компаниями и что собрание машин было приобретено на деньги компании. Это совершеннейшая ложь. Нам принадлежало двадцать пять компаний, но ни единого автомобиля не было куплено на их деньги. Все покупалось на наши личные средства, и я могу это доказать. Но моим адвокатам даже не дали подать протест против судебного преследования на том основании, что мы якобы скрывались от правосудия. Нам вменялось в вину, что мы уехали из Мюлуза в Базель. Вы не поверите, но в течение десяти лет французские судебные инстанции притворялись, что не знают нашего адреса».
Сначала до банкротства довели компанию, а потом и ее владельцев.
«Меня объявили банкротом в судебном порядке. Им было необходимо это сделать, чтобы обобрать нас до нитки. Все шло как по писаному».
В этот момент рабочие и заняли музей. Они взломали ворота и объявили его «Народным музеем». Они заявляли, что коллекция принадлежит им. Они водили посетителей по огромным залам, где стояли машины, покрытые слоем пыли, рассказывали, как в один прекрасный день коммунизм победит во Франции, и сравнивали стоимость каждой машины со своей месячной зарплатой.
«Все это произошло совершенно неожиданно, — объясняет Фриц. — Нам и в голову не приходило ожидать чего-то подобного. Моя мать родилась в Мюлузе, и автомобили я собирал в память о ней. Мы не могли так просто собрать машины и уехать. Ведь их там было 560 штук. Как я мог их вывезти оттуда? Пришлось бы выстроить их в сплошную колонну длиной в пять километров. Это было невозможно. И не забывайте, что все мои машины очень старые. Их нельзя выводить на дорогу в снег или в дождь. Но даже если бы все это и удалось сделать, то где бы я нашел помещение в двадцать чысяч квадратных метров, чтобы их выставлять. Наш выставочный зал действительно бал то что надо. Такое помещение сразу не найдешь».
Он добавляет, что в течение многих лет к нему поступали предложения из разных стран перевести свой музей к ним. Испанские власти еще при режиме Франко предлагали ему перебазироваться в Мадрид. Среди других были также предложения из Италии и Аргентины.
«Если бы я создал этот музей в Швейцарии, я бы сейчас горя не знал. Но что я мог поделать? Ведь моя мать родилась в Мюлузе. Да потрать я свои деньги на яхту или на имение на Ривьере, у меня не было бы никаких проблем».
В его словах звучит ирония. Даже генеральный секретарь мэрии Мюлуза, некий месье Гесслер, согласен с тем, что если бы Шлумпфы потратили свои деньги на какой-нибудь замок в Испании, они не понесли бы таких потерь.
«Все, что касалось музея, они держали в секрете. С ними было трудно войти в контакт. Похоже, они ни о ком и ни о чем не желали знать, кроме своего музея. Еще в 1967 или в 1968 году тогдашний мэр был готов вложить в музей миллион франков и при этом даже не просил включить муниципалитет в число владельцев музея. Все, чего мы тогда добивались, это чтобы после смерти братьев музей был завещан городу. Но они сказали „нет“. Им предъявили обвинение в том, что они злоупотребляли капиталами своей компании, вкладывая их в музей. Но совершенно очевидно, что без этого не было бы и самого музея. В конце концов они могли бы потратить свои деньги каким угодно способом и вопрос тогда бы вообще не стоял».
В этом Фриц совершенно согласен с официальными властями.
«В законодательстве ничего не сказано о том, что нельзя растратить свои деньги на азартные игры в Монте-Карло, или на женщин, или на что-нибудь еще. И если бы мы сделали что-то подобное, то с нами ничего бы не случилось. Но мы потратили свои деньги на музей, и вот вам результат».
Гесслер подходит к делу более философски и объясняет, что отчасти проблемы братьев возникли из-за того, что они отказывались следовать общепринятым правилам игры.
«Они никогда не входили в общество предпринимателей Мюлуза и никогда ни с кем из них не водились. В каком-то смысле к ним относились как к чужакам, которые так и не стали своими в кругу местных богатых промышленников. Я думаю, это оттого, что они оба были весьма своеобразными людьми. На редкость своеобразными. И всегда держались особняком».
Фриц согласен и с этим.
«Конечно, мы никогда не были членами Торговой палаты или другой подобной ассоциации. У нас не было на это ни времени, ни желания. Каждое утро в пять часов мы уже были на фабрике. Мы работали по шестнадцать часов в день, и каждый день после обеда я уходил в музей. За сорок лет я только три раза брал отпуск. От работы не стареют. Стареют от безделья. Мне завидовали, потому что я был иностранцем, швейцарцем, богачом и мог послать любого куда подальше. Все просто умирали от зависти. Нам принадлежало четвертое во всей Франции и самое крупное в Эльзасе мануфактурное производство. В течение пятидесяти лет мы обеспечивали работой местное население. На нас работало 2200 человек. А профсоюзы взяли и разрушили все это».
По словам Гесслера, другой проблемой было то, что братья чересчур покровительственно относились к своим сотрудникам.
«У них всегда были неприятности с рабочими. Каждый знает, что многие годы они считались очень хорошими работодателями, которые заботились о своих рабочих. Но то, как они это делали, их чрезмерная опека, уже не устраивало людей в послевоенные годы. Эту роль взяли на себя профсоюзы. Шлумпфы были людьми старой закалки. Все хорошо знали, что на братьев можно было рассчитывать, если нужно отвезти в роддом жену. Но времена меняются. Если бы это было не так, то братья Шлумпф были бы сейчас национальными героями».
Вот тут Фриц возражает. Он считает, что причиной их неприятностей была вовсе не отеческая опека рабочих и что такое отношение к сотрудникам не может «выйти из моды». Их компания строила для своих рабочих жилые свои счет коллективные выезды на природу; Компания же снимала для них рестораны на Рождество, и дед мороз раздавал подарки всем без исключения.
«Мы хорошо относились к нашим работникам. И у нас с ними были прекрасные отношения, пока не появились эти профсоюзы и не испортили все. Профсоюзные боссы заявляли рабочим, что даже если хозяин и прав на все сто процентов, то все равна нужно все делать поперек, потому что с любым хозяином надо бороться и никогда не признавать его правоту».
Но многие сотрудники компании вспоминают об этом несколько иначе. Они утверждают, что отеческая забота братьев Шлумпф была только вывеской, за которой скрывались прижимистость (особенно в отношении размеров зарплаты), заносчивость и авторитаризм. Находятся и такие, кто рассказывает, что Фриц имел привычку шпионить за своими сотрудниками сквозь отверстия в крыше здания.
При таких обвинениях Фриц впадает в негодование.
«Эти дерьмовые профсоюзы настроили моих рабочих против меня! То, что город Мюлуз сделал по отношению ко мне и к моему брату, иначе как позором и бесстыдством не назовешь».
И не он один придерживается такого мнения.
Самое интересное, что с ним вполне солидарен человек, который расследовал деятельность братьев во время войны, Бернар Тьери-Миг.
В 1981 году, когда ему уже было семьдесят восемь лет, он заявил одному репортеру, что, по его мнению, со Шлумпфами поступили бесчестно. И это после того, как он отказывался публично высказываться о братьях в течение всего времени, которое прошло со дня окончания его расследования. Он сказал, что Шлумпфы обанкротились не потому, что растрачивали фонды компании, а потому, что европейская текстильная промышленность перестала быть конкурентоспособной на мировом рынке. Впрочем, он отнюдь не считал Шлумпфов хорошими администраторами.
«Но ничего из того, что они сделали, не заслуживает того, чтобы конфисковать их машины. То, что произошло после их банкротства в 1976 году, было сделано с одной целью: купить их коллекцию по возможно низкой цене. И все это очень дурно пахнет».
* * *
Не сумев завладеть музеем иными способами и отлично понимая, какие перспективы он сулит для туристского бизнеса, городские власти Мюлуза и департамента Верхний Рейн решили для достижения своей цели воспользоваться банкротством братьев. Они выкупили музей у ликвидаторов, после того как некие «эксперты» оценили его в сорок четыре миллиона франков. Город и департамент собрали необходимую сумму и заявили о своем праве на коллекцию.
Но оценить такую выдающуюся коллекцию не так просто, как казалось французским судебным инстанциям.
Фриц Шлумпф утверждает, что сегодня она стоит более шестисот миллионов франков, что составляет более — шестидесяти миллионов фунтов, или девяносто миллионов долларов.
Но когда кто-нибудь утверждает, что такая-то коллекция стоит столько-то и столько-то, то напрашивается вопрос: стоит для кого?
И вот здесь французские власти все очень хорошо продумали.
Первым делом, еще до того как коллекцию оценили, она была объявлена историческим памятником. И таким образом, согласно строгим французским законам, ее теперь нельзя было вывезти из страны. Ей надлежало непременно остаться во Франции. Это сразу сузило круг потенциальных покупателей. Суд также вынес постановление, что вся коллекция должна быть продана в одни руки, а не распродана по отдельности, и запретил выставлять ее на открытом аукционе. Все это сократило количество желающих купить коллекцию до одного покупателя консорциума, состоявшего из городских властей Мюлуза, департамента Верхний Рейн, Торговой палаты Мюлуза и местных туристических бюро. Французский суд попросту не дал возможности ликвидаторам получить за коллекцию ту (настоящую!) цену, которую она могла бы собрать на международном аукциона.
На международном рынке только восемь принадлежащих Шлумпфу различных моделей «бугатти» выпуска 1932-1935 годов могли бы быть оценены в сорок четыре миллиона франков. Не так давно на аукционе «Сотбис» была продана пятьдесят пятая модель «бугатти» за 420 тысяч фунтов. Это составляет пять миллионов новых франков. Франпузские же эксперты оценили все восемь пятьдесят пятых моделей «бугатти» только по шестьдесят тысяч франков каждая, хотя все автомобили на международных аукционах ценятся по разному, в зависимости от исполнения одной и той же модели.
А в коллекции еще были и сорок первые модели «бугатги ройял».
Первый такой автомобиль был выпущен в 1927 году и предназначался испанскому королю Альфонсо XIII. Он (автомобиль) вполне заслуживает, чтобы его внесли в Книгу рекордов Гиннесса, как самый большой легковой автомобиль в мире. Его длина составляет 22 фуга (6,7 метра), причем треть его длины составляет капот. Сорок первая модель имела восьмицилиндровый двигатель объемом в 12,7 литров, а отделанный с невероятной роскошью салон вмещал шестерых пассажиров. Эта модель развивала скорость до 120 миль в час.
Было выпущено всего шесть машин этой модели. Четыре из них находятся в США, а остальные две — в коллекции Шлумпфа.
Настоящую цену «бугатти ройял» установить относительно легко. Одна из этих машин (из знаменитой коллекции Харра), была продана в 1986 году на открытом аукционе в Рено, штат Невада. Опытные коллекционеры старинных машин предсказывали, что ее цена может колебаться от четырех до шести миллионов долларов. Впрочем, никто бы не удивился, если б ее купили и за более высокую цену.
На аукционе цена подскочила до невероятной цифры — восемь миллионов долларов, что в то время составляло шесть с половиной миллионов фунтов.
В ноябре 1987 года на лондонском аукционе была продана еще одна «бугатти ройял», принадлежавшая гонщику и яхтсмену Бриггсу Каннингэму. Если перевести ее цену в доллары по тогдашнему курсу, то она составит рекордную цифру в 9,6 миллиона.
Между тем один из автомобилей «бугатти ройял» из коллекции братьев Шлумпф, представляет собой модель «купе наполеон» 1930 года выпуска, и некоторые специалисты утверждают, что она является самой престижной машиной в мире.
Можно только гадать, сколько она может стоить.
Это уникальный автомобиль. Настоящее произведение искусства. Этторе Бугатти делал его для себя. Капот занимает почти две трети длины машины, и надколесные закрылки красиво сходят на нет вдоль всего корпуса машины. Пропорции автомобиля идеальны, линии — элегантны. Салон поражает невиданной роскошью. Два передних сиденья предназначаются для водителя и, возможно, слуги, а за ними расположены два сиденья для монсиньора Бугатти и его спутника.
Даже притом что эту машину нельзя вывезти из страны, она тем не менее является самым дорогим автомобилем в мире. Даже по самым скромным оценкам экспертов эта машина на международном аукционе могла бы стоить вдвое больше, чем любая другая сорок первая модель.
Все это заставляет считать оценку коллекции французскими экспертами просто смехотворной.
«Прежде чем оценить мою коллекцию, — вспоминает Шлумпф, — они стали распространять слухи, что эти автомобили уродливы, бесполезны, плохо отреставрированы и вдобавок многие из них являются подделками. Чего только они не наговорили, чтобы сбить цену. И вот они добились своего. Сейчас это самый красивый музей в мире, самая лучшая коллекция в мире. То, что в свое время называли бесполезным и уродливым, стало сенсацией. Я хочу еще раз сказать вам, что без Фрица Шлумпфа не было бы никакого музея. А без этого музея никто бы и не знал, что на свете есть такой город Мюлуз».
Одним из экспертов, назначенных французским судом, был Эрве Пулэн, парижский аукционер, специализировавшийся на полотнах старых мастеров, французской мебели, восточной керамике и современной скульптуре.
Пулэн провел в Мюлузе три месяца, после чего провозгласил: «Многие из машин не имеют музейной ценности, а некоторые к тому же являются подделками».
Это, очевидно, относилось к сорок первой модели «бугатти ройял», копию которой заказал сам Шлумпф, но которая так и не была доделана до конца.
«Некоторые модели „мерседесов“ из этой коллекции производят впечатление низкопробных имитаций. Все это больше напоминает гараж, а не музей».
Шлумпф, естественно, реагирует на такие заявления с возмущением, типичным для любого коллекционера старинных машин.
«Он обычный аукционер и ничего не понимает в старинных автомобилях. Но пастоя~рий цирк начался, когда для осмотра „бугатти ройял купе наполеон“ прибыл некий месье Шапелон, инженер парижского Музея искусств и ремесел. Он попросил поднять крышку капота, чтобы осмотреть двигатель длиной в один метр. В отчете он должен был указать количество цилиндров, но принял за них свечи зажигания, сосчитал их и написал, идиот эдакий, что там шестнадцать цилиндров. Это же скандал! Бугатти ставил на каждый цилиндр по две свечи, и Шапелону следовало бы это знать».
Чтобы доказать свою правоту, Шлумпф в 1981 году обратился за помощью к Кристиану Юэлю, единственному во Франции специалисту по старинным машинам, который был аккредитован при апелляционном суде, и к международной аукционной фирме «Кристис».
«Юэль подошел к оценке коллекции профессионально, добросовестно и честно — он оценил ее в 307 миллионов франков. Но и это был пе предел, потому что „Кристис“ оценила ее в 325 миллионов франков. Это позор, что нам пришлось отдать нашу коллекцию за бесценок. Это была просто хорошо организованная кража».
В числе экспертов «Кристис», которые привлекались для оценки коллекции, был Роберт Брукс. И он, ни секунды не сомневаясь, называет эту коллекцию феноменальной.
«Я не знаю другого такого коллекционера и другой такой коллекции. Она абсолютно уникальна и великолепна. В ней представлены потрясающие экземпляры. Она, несомненно, является одной из самых удивительных коллекций в мире».
Но сколько она может стоить сегодня?
Он не берется назвать точную цифру.
«Давайте договоримся так. Я не могу назвать вам цену „купе наполеон“, так как она принадлежит коллекционеру, с которым сотрудничала наша фирма, и поэтому мы не вправе разглашать результаты нашей оценки. Но, на мой взгляд, и я полагаю, что многие со мной согласятся, „купе наполеон“ является одной из двух самых дорогих в мире автомобилей класса „ройял“. Всего существует шесть автомобилей этого класса. Эта машина — одна из двух наиболее ценных. Многие считают, что она самая ценная. И конечно же, она стоит гораздо дороже, чем рлин де вояж», которая была продана на распродаже коллекции Харра».
Однако Брукс добавляет, что за последние несколько лет цены на старинные машины резко возросли, с ты пор как Юэль и «Кристис» проводили оценку коллекции.
«Спрос на люксовые марки автомобилей сильно возрос, и они теперь продаются по таким ценам, что и представить себе трудно. Машина стоимостью в миллион фунтов теперь уже не такая редкость, какую раньше человек мог за всю свою жизнь ни разу и не увидеть. Я все больше убеждаюсь в этом. А уж машины за миллион долларов можно увидеть чуть ли не на каждом шагу. Но как бы то ни было, поскольку некоторые модели „бугатти“ на свободном рынке стоят по миллиону фунтов, не трудно представить себе действительную стоимость всей коллекции Шлумпфов».
В начале восьмидесятых годов во Франции вышли две книги, посвященные братьям Шлумпф. Одна повествовала об их банкротстве. Вторая рассказывала об их коллекции.
Неудивительно, что Фриц Шлумпф имеет претензии к обеим.
Книга «Дело братьев Шлумпф» была написана двумя мюлузскими журналистами — Франсисом Лаффоном и Элизабет Ламбер. У нее имеется подзаголовок: «Тайны самого знаменитого музея в мире». Лаффон и Ламбер не скрывают своих симпатий к левым политическим движениям и весьма добродушно относятся к профсоюзам.
Вот что в частности они пишут: «Личная жизнь Фрица и Ганса была не такой, как у других людей. Она представляла собой странную смесь сверхмистического поклонения перед „дорогой мамочкой“ с театральными сценами, достойными дешевых водевилей. Эти старики, со своими стариковскими причудами, были ведомы вполне земными страстями. Они могут сердиться на вас, могут улыбаться вам, но пи то, ни другое не вызовет вашей симпатии».
Вот что на это отвечает Фриц: «Он (Лаффон) — заурядное ничтожество. Однажды он пришел в мой дом без галстука и я вышвырнул его вон. А он за моей спиной написал книгу обо мне и заработал на этом деньги».
Книга «Коллекция Шлумпфа. Гениальное безумство» представляет собой дорогой, роскошно иллюстрированный, большого формата том, который по сравнению с книгой Лаффона и Ламбер производит гораздо более благоприятное впечатление, главным образом потому, что текст в ней сведен к минимуму, а преобладают многочисленные фотографии автомобилей. Предисловие было написано Жаном Панаром… да-да, тем самым, из «Панар и Левассор»… который является президентом Французского автомобильного клуба и вице-президентом Ассоциации музеев. Прямо в тексте предисловия помещена его цветная фотография, на которой он улыбается, сидя за рулем принадлежащего музею двухместного гоночного «панар-левассора» 1908 года выпуска.
На это Фриц реагирует с особым раздражением: «Это моя машина, а он расселся в ней, как в своей собственной!»
Впрочем, почти все, что произошло с музеем, начиная с того дня, когда рабочие открыли «Народный музей» и тем более когда в 1982 году там был официально открыт «Национальный музей», вызывает раздражение Фрица.
«Когда они открывали музей, они разрезали красную ленточку прямо перед портретом моей матери. Они не имели нрава делать это в таком месте. Стыд и срам! Там были и профсоюзы. Пели свой „Интернационал“. И никто ничего не сказал. Ни один человек. Они украли мою коллекцию, которая сегодня стоила бы шестьсот миллионов франков, и еще позволяют себе распевать. Как бы я хотел надавать им всем хороших пинков под зад!»
С того самого дня в октябре 1976 года, когда они покинули Францию, Ганс, Фриц, его жена и дочь живут в Базеле. Первые шесть лет они занимали роскошные номера на верхнем этаже «Трех королей» — одной из самых престижных гостиниц Швейцарии. Потом каждый из братьев купил себе квартиру. Сейчас Фриц с женой живут на верхнем этаже современного здания. В его квартире огромный балкон, комнаты заставлены антикварной мебелью, застелены персидскими коврами и завалены всякими безделушками, напоминающими о добром старом времени. Фриц и его жена не производят впечатления людей, обиженных на весь белый людей, но тем не менее они не преминут рассказать, что для того, чтобы вывезти свою собственную мебель из Франции в Швейцарию, им пришлось выкупить ее у ликвидаторов на открытом аукционе.
К сожалению, ни одна из машин его коллекции по решению суда не разрешена к аукционной продаже, и он не может надеяться выкупить их таким же способом. Возможно, это решение для того и принимались. На вопрос, есть ли у него сейчас какие-нибудь старинные автомобили, он нерешительно отвечает: «М-м-м-м-м… да». И сразу уводит разговор в сторону, явно не желая входить в подробности и обсуждать с первым встречным, какие у него есть машины и где он их держит. Гораздо более охотно он рассказывает о своих новых автомобилях.
«Моя жена ездит на „Мерседесе-190“, и у нас есть еще „Мерседес-500“. А у меня — „феррари теста росса“. Это самая лучшая машина в мире. Она может делать триста километров в час, и я гоняю на ней под двести. Почему бы и нет, ведь я еще достаточно молод».
Он утверждает, что еще достаточно молод, чтобы продолжать бороться.
Но он достаточно умудреп годами, чтобы сознавать, что легкой победы ожидать не приходится.
Когда музей (который и поныне расположен в здании фабрики, когда-то принадлежавшей компании Шлумпфов «ХКС») был занят рабочими, то они обнаружили бухгалтерские книги и счета, с помощью которых, по их утверждениям, могли неопровержимо доказать, что братья Шлумпф растрачивали капиталы «ХКС» на содержание музея. В частности, там были найдены счета, указывавшие, что компания оплатила болыпуй часть расходов по реставрации коллекции. Суд первой инстанции вынес решение в пользу коллектива рабочих, которое поддержал и апелляционный суд в Кольмаре. В решении отмечалось, что компания «ХКС» являлась «только вывеской», использовавшейся как прикрытие при определенных сделках, приносивших компании 6% комиссионных. И именно из этих денег производилось финансирование музея.
«Большая часть старинных автомобилей, так же как и уличные фонари, светильники и прочее оборудование было приобретено братьями Шлумпф непосредственно через „ХКС“.
Суд также счел, что братья Шлумпф жили не по средствам.
«Обвиняемые, несмотря на свой преклонный возраст, эксплуатировали свои компании, что является недопустимым, поскольку это приносило им все большую личную выгоду и позволяло вести роскошный образа жизни, никак не соответствовавший их реальным доходам».
Фриц возражает: «Ни одна из тех сделок не была секретной. Все они, будь то сделки через посредников или через французские банки, занесены в наши учетные книги. О каждой из них были поставлены в известность держатели акций всех моих компаний. Эти сделки обсуждались и голосовались на ежегодных собраниях пайщиков. Я отвечал за деятельность двадцати пяти компаний, и ни одна из них не использовала свои капиталы не по назначению. Эти компании принадлежали мне, и я на все сто процентов контролировал их работу. Никто из держателей акций не имел и не мог иметь никаких претензий по поводу расходования фондов».
При этом он уверяет, что люди, которые высказывали претензии, были не акционерами, а членами комитета сотрудников. И поэтому их пи в коей мере не касалось, как он управляет своими компаниями.
«Мы работали по двум основным направлениям. В промышленный сектор входили мои текстильные концерны. А в другой сектор — развлекательный — принадлежащая нам гостиница, мой музей и моя коллекция. Я приобрел большую часть моей коллекции до 1973 года, главным образом между 1961 и 1969 годами. Неприятности у нашей компании, как, впрочем, и у многих других, начались в 1974 году. Но эти две вещи никак не были связаны друг с другом».
Но профсоюзы и французские судебные власти утверждают обратное и склонны полагать, что оба эти явления непосредственно связаны между собой. Они неоднократно заявляли о наличии документальных доказательств того, что деньги на коллекцию автомобилей братья брали отнюдь не из собственного кармана.
И снова Фриц возражает: «Судебные эксперты посчитали, что музей стоит двадцать шесть миллионов франков, из которых я лично заплатил только 845 тысяч. Это не только явная глупость, но и совершенно не соответствует действительности. Я могу доказать, что заплатил десять миллионов франков из моих собственных средств».
Но тут же он подстраховывается, добавляя: «А остальные шестнадцать миллионов были внесены в виде инвестиций компанией „ХКС“ в полном соответствии с законом и уставом компании».
Все эти капиталовложения, и в частности счет за реставрацию машин на 1,2 миллиона франков, оплаченный «ХКС», были списаны Шлумпфом как расходы на рекламу всей промышленной группы компаний.
«Одна страница в „Пари матч“ стоит сто тысяч франков в неделю. Но давать такую рекламу один раз бесполезно. Рекламу надо повторять. Чтобы информация дошла до покупателей, ее надо раз за разом вдалбливать в их головы. Так что можно считать, что на эти 1,2 миллиона франков мы купили место для рекламы в двенадцати выпусках „Пари матч“. А если при этом вспомнить, что мой музей посетило около миллиона туристов, то вы поймете, что эффект от такой рекламы был просто потрясающим».
Кроме того, он полагает, что раз они с братом являлись единоличными владельцами своих компаний, то вообще не может идти речи о том, что они злоупотребляли их средствами.
Однако безотносительно к этому он вполне отдает себе отчет что только швейцарские паспорта спасли их от еще больших неприятностей.
«К счастью, у меня было двойное гражданство. Мой отец был швейцарцем, и поэтому я оказался швейцарцем и французом одновременно. Это пришлось очень кстати».
Это действительно большая удача, потому что швейцарские власти обычно крайне неохотно выдают своих граждан французским властям. Но особенно повезло братьям в том, что их швейцарский паспорт давал им определенные права и привилегии, которые не предоставляются французским гражданам. Например такие, как счета во швейцарском банке и не подлежащие налогообложению доходы от акций иностранных компаний. Фриц намекает, что эти доходы ему удалось утаить от французского правосудия.
«Да, у нас достаточно денег на безбедную жизнь. Именно это и не дает покоя кое-кому во Франции. У нас еще осталось на что жить, а им бы хотелось, чтобы мы пошли по миру».
Отнюдь не желая такой участи, Фриц большую часть своего времени проводит за разработкой планов по возвращению своей коллекции.