5 Идеальные родители?..

5 Идеальные родители?..

В которой мы задаем злободневный вопрос: действительно ли важны родители в жизни ребенка?

Превращение воспитания детей из искусства в науку… Почему эксперты в этой области любят пугать родителей до смерти… Что для ребенка опаснее: огнестрельное оружие или плавательный бассейн?… Экономика страха… Навязчивые родители и болото споров о превосходстве природы над воспитанием и наоборот… Почему хорошая школа оказывается не так хороша, как вы думали… Расхождение между белыми и черными и “белый” образ жизни… Восемь вещей, которые заставляют ребенка лучше учиться в школе, и восемь вещей, которые этого не делают.

Существовало ли когда-нибудь другое искусство, которое так упорно хотели превратить в науку, как искусство растить детей?

За последние десятилетия в Америке появилось великое множество самых разных экспертов по воспитанию. Однако любой, кто попытается хоть немного следовать их советам, зайдет в тупик. Дело в том, что общепринятая точка зрения на родительское мастерство меняется едва ли не ежечасно. Иногда это происходит оттого, что одному эксперту просто необходимо выделиться из общего ряда и повысить свою популярность. В других же случаях эксперты могут в один голос заявить об ошибочности старых взглядов и хотя бы ненадолго провозгласить единственно верными свои новые теории. Например, кормление грудью, по их мнению, — это единственный способ гарантировать ребенку здоровье и нормальное интеллектуальное развитие. Но это только на сегодняшний день. А завтра те же самые эксперты могут начать хором ратовать за кормление из бутылочки. Сегодня знатоки утверждают, что младенца следует укладывать спать только на спину. А через некоторое время они вынесут вердикт, согласно которому младенцу необходимо спать исключительно на животике. Такой продукт питания, как печень животных, эксперты в один день могут назвать ядовитым, а на следующий — крайне важным для развития умственных способностей. В общем, как говорится, пожалеешь розгу — испортишь ребенка; ударишь ребенка — угодишь в тюрьму. [1]

Энн Хальберт в своей книге Воспитание Америки: эксперты, родители и век советов о детях (Raising America: Experts, Parents, and a Century of Advice About Children) показала, как эксперты по воспитанию противоречат друг другу, а порой и самим себе. Их разглагольствования могли бы быть довольно занятными, если бы не сбивали людей с толку, а то и не приводили к ужасным последствиям. Возьмем, к примеру, Гэри Эццо — автора серии книг Детская мудрость (Babywise), поддерживающего придуманную им “стратегию управления ребенком”. Эта стратегия предназначена для мам и пап, которые желают “достичь совершенства в родительском искусстве”. В своих работах Эццо подчеркивает, как важно научить ребенка еще в самом раннем возрасте спать ночью одному. Он предостерегает, что сон с родителями может “негативно повлиять на развитие центральной нервной системы ребенка” и привести к необучаемости. [1.1] Сторонники же идеи “совместного сна” утверждают, что сон в одиночестве вреден для психики младенца, поэтому его нужно укладывать в “семейную кровать”. А что говорят эксперты относительно стимулирования у ребенка тех или иных действий или реакций? В 1983 году известный педиатр Т. Берри Брэйзлтон писал, что дети приходят в этот мир “прекрасно подготовленными к задаче как познания самих себя, так и окружающего мира”. Брэйзлтон является сторонником ранней и интенсивной стимуляции младенца — он адепт “интерактивного” ребенка. [1.2] Однако Л. Эмметт Холт еще сто лет тому назад предостерегал, что “ребенок — не игрушка”. (Л. Эмметт Холт (1855—1924) — американский врач, основатель педиатрии. — Примеч. ред.) Холт считал, что в течение первых двух лет жизни ребенку не следует подвергаться “ни принуждению, ни давлению, ни чрезмерному стимулированию”. [1.3] Именно в это время интенсивно развивается мозг ребенка, поэтому чрезмерная стимуляция может нанести младенцу “огромный вред”. Кроме того, Холт утверждал, что плачущего ребенка (конечно, если он плачет не от боли) не следует успокаивать. Он объяснял это тем, что ребенку просто необходимо поплакать 15—30 минут в день: “Для ребенка это своего рода гимнастика”. [1.4]

Типичный эксперт по воспитанию, подобно экспертам в других областях, всегда необычайно убежден в своих словах и взглядах. Уверовав в один определенный аспект, он не желает обсуждать никакие другие стороны затронутой проблемы. Дело в том, что эксперт, чьи аргументы имеют различные нюансы, часто не привлекает к себе большого внимания. Если знаток родительского мастерства надеется превратить свою сырую теорию в общепринятую точку зрения, он обязан быть самоуверенным и даже наглым. Ему просто необходимо задействовать эмоции людей, которые являются главным врагом рациональных доводов. А когда дело доходит до эмоций, то наибольшую силу и влияние имеет одна из них— страх. Суперхищник, наличие в Ираке оружия массового уничтожения, коровье бешенство, птичий грипп, смерть новорожденных во время сна… Как нам не реагировать на советы эксперта по этим проблемам, если он, подобно дядюшке, рассказывающему жуткие истории маленьким племянникам, приводит нас в трепет?

По сути, нет людей более восприимчивых к разглагольствованиям экспертов, чем родители новорожденного ребенка. Ведь страх, фактически, является главной силой, которая движет их действиями. В конце концов, они в ответе за жизнь другого существа, которое сразу после рождения более беспомощно, чем новорожденные почти любого другого вида. Это приводит к тому, что многие мамы и папы растрачивают всю энергию на чрезмерный страх за своего ребенка.

Однако проблема в том, что зачастую они боятся не того, чего следует. Правда, это не их вина. Отделить реальные факты от слухов всегда тяжело, особенно для занятых родителей. А весь этот “белый шум”, вызываемый экспертами, не говоря уже о давлении, которое оказывают друг на друга сами супруги, просто не дает им сохранять ясность мысли. Факты, которые они все же берутся проверить, обычно попадают к ним отлакированными, преувеличенными или каким-то образом вырванными из контекста. Получается, что едва ли не все идеи, которыми руководствуются родители, являются чьими угодно, но никак не их собственными.

Давайте рассмотрим пример родителей восьмилетней дочери по имени, скажем, Молли. У нее есть две подружки — Эми и Имани, которые живут по соседству. Родители Молли знают, что родители Эми хранят в доме огнестрельное оружие. Поэтому они запрещают дочери играть там. Вместо этого Молли разрешено проводить много времени в доме Имани, где во дворе есть бассейн. Родители Молли чувствуют себя спокойно, думая, что это разумный выбор, который защитит их дочь от опасности.

Однако, согласно имеющимся данным, их выбор совершенно неразумен. По статистике, на каждые 11000 домашних бассейнов в Соединенных Штатах приходится один утонувший ребенок. (Для страны, где есть шесть миллионов домашних бассейнов, это означает примерно 550 утонувших каждый год в возрасте до десяти лет.) Между тем на один миллион единиц огнестрельного оружия приходится только один застреленный ребенок. (В стране, где, по приблизительным оценкам, имеется 200 миллионов ружей и пистолетов, это означает смерть от огнестрельного оружия около 175 детей в год.) Как вы можете убедиться, вероятность смерти в бассейне (1 к И 000) против смерти от оружия (1 к миллиону) не является равнозначной. В данном примере Молли имеет почти в сто раз больше шансов утонуть в бассейне у Имани, чем погибнуть, играя с оружием у Эми. [2]

Однако большинство людей, подобно родителям Молли, считают себя великими экспертами по рискам, вовсе не являясь таковыми. Питер Сэндмен из Принстона (Нью-Джерси), как он сам себя называет, “консультант по оповещению о возможных рисках”, обратил на это внимание в начале 2004 года. Это случилось после того, как единственный случай коровьего бешенства в США вызвал “антиговяжью” истерию. “Все дело в том, — сказал Сэндмен в интервью газете New York Times, — что риски, которые пугают людей, и риски, которые их убивают, совершенно различны”. [3]

Сэндмен предложил сравнить случай коровьего бешенства и наличие патогенных микроорганизмов на обычной кухне. (Первая угроза является суперстрашной, но крайне редкой; вторая же встречается гораздо чаще, но почему-то не особенно пугает людей.) “Риски, которые вы контролируете, являются меньшим источником беспокойства, чем риски, контролировать которые не в ваших силах, — сказал Сэндмен. — В ситуации с коровьим бешенством я чувствую, что не могу контролировать ситуацию. Я не могу с уверенностью утверждать, что покупаю абсолютно безопасное мясо. Я не могу определить наличие инфекции ни по виду мяса, ни по его запаху. В то же время я довольно легко могу контролировать чистоту на моей кухне. Я могу продезинфицировать все столы, шкафы и плиту, а потом тщательно вымыть пол специальным средством”.

При помощи принципа “контроля” Сэндмена можно также объяснить, почему многие люди больше боятся летать на самолетах, чем ездить за рулем автомобиля. Они думают примерно так: поскольку я контролирую машину, я единственный человек, от которого зависит моя безопасность. А поскольку самолет я не контролирую, то здесь я завишу от миллионов внешних факторов.

И все же, чего нам следует бояться больше — самолетов или автомобилей?

Разобраться в этом нам поможет ответ на более простой вопрос: чего конкретно мы боимся? Вероятно, смерти, скажете вы. Значит, страх перед ней необходимо свести к нулю. Конечно, все мы знаем, что когда-нибудь умрем, и время от времени эта мысль может нас беспокоить. Но если вам скажут, что вероятность умереть в следующем году составляет 10%, вы, скорее всего, начнете волноваться в большей мере. Возможно, вы даже кардинальным образом измените свою жизнь. А если вам скажут, что 10% составляет вероятность смерти в течение следующей минуты, то, скорее всего, вас охватит паника. Отсюда можно сделать вывод, что страхом движет близкая возможность смерти. Это означает, что наилучший способ количественно выразить страх смерти — это подумать о том, сколько разных смертей происходит в течение одного часа.

Предположим, вы отправляетесь в путешествие и у вас есть выбор — ехать на машине или лететь на самолете. Возможно, вы захотите принять во внимание почасовой процент смертельных случаев на дорогах против такого же процента смертей в воздухе. Конечно, это правда, что в Америке ежегодно в ДТП погибает больше людей (около сорока тысяч), чем в авиакатастрофах (немногим более одной тысячи). Но правда также и то, что большинство людей проводит больше времени именно в машинах, а не в самолетах. (Между прочим, в авариях на воде ежегодно погибает больше людей, чем в авиакатастрофах. Как мы уже успели убедиться на примере бассейнов и огнестрельного оружия, вода намного опаснее, чем принято считать.) Тем не менее процент смертей за один час в дорожных авариях практически равен проценту смертей в результате аварии самолета. Эти два изобретения приводят к смерти с равной долей вероятности (или, вернее будет сказать, маловероятности).

Однако страх больше всего охватывает человека в настоящем времени. Именно поэтому эксперты так на него полагаются. В мире, который становится все более нетерпимым к долгосрочным процессам, для появления страха много времени не требуется. Представьте только, что вы правительственный чиновник, которому поручено найти деньги для борьбы с одним из двух известных убийц: терроризмом или болезнями сердца. Как вы думаете, какая из этих целей заставит членов Конгресса выделить средства из бюджета? Вероятность быть убитым террористами у того или иного человека гораздо меньше вероятности умереть от атеросклероза. Однако террористический акт происходит в настоящем времени, а смерть от болезней сердца представляет собой более отдаленную, так сказать, “тихую” катастрофу. Мы не можем контролировать действия террористов. Зато не есть овощи, приготовленные во фритюре, полностью в наших силах. В то же время, помимо фактора контроля, для человека важно и то, что Питер Сэндмен называет фактором страха. Смерть вследствие нападения террористов (или птичьего гриппа) считается страшной; смерть же от сердечного приступа, по тем или иным причинам, таковой не признается.

Сэндмен представляет собой тот тип эксперта, который старается изучить обе стороны проблемы. Сегодня он может помогать группе защитников окружающей среды выявлять опасности, грозящие общественному здоровью. А на следующий день его клиентом может стать директор сети ресторанов быстрого питания, пытающийся замять скандал с обнаруженной в мясе кишечной палочкой. Питер Сэндмен сводит свой богатый опыт к одной простой формуле: Риск = Опасность + Беспокойство. В случае с директором сети ресторанов, обеспокоенным проблемами с гамбургерами, он занимается “уменьшением беспокойства”. В случае же с защитниками окружающей среды он, наоборот, делает все, чтобы “увеличить беспокойство” и привлечь к проблеме больше внимания.

Нужно отметить, что Сэндмен обращается именно к причинам беспокойства, а не к опасности как таковой. Он признает, что в его формуле риска беспокойство и опасность имеют разный вес. “Когда уровень опасности высокий, а беспокойства — низкий, люди склонны реагировать на нее слишком вяло, — замечает эксперт. — Когда же уровень опасности низкий, а беспокойства — высокий, они реагируют слишком активно”.

Так почему же домашний бассейн пугает родителей меньше огнестрельного оружия? Мысль о том, что грудь ребенка может быть прострелена из соседского пистолета, является невероятно ужасной и беспокоит их до глубины души. Бассейны же не вызывают у родителей такого беспокойства. Отчасти это происходит благодаря фактору привычности. Точно так же как многие люди проводят больше времени в машинах, чем в самолетах, они куда чаще плавают в бассейне, чем стреляют. Тем не менее ребенок может утонуть всего за тридцать секунд, и очень часто это происходит бесшумно. Маленький ребенок может утонуть даже в мелком бассейне, глубина которого составляет не более одного метра. Между тем шаги по предотвращению такого несчастного случая довольно просты и понятны. Прежде всего это бдительность взрослых, ограда вокруг бассейна и запертая задняя дверь, чтобы ребенок, только начавший ходить, не смог бы выйти из дома незамеченным.

Если бы каждый родитель следовал этим мерам предосторожности, ежегодно можно было бы спасти около четырехсот детских жизней. Это намного больше числа детей, спасенных двумя столь популярными в наше время изобретениями: безопасными кроватками и детскими сидениями для автомобиля. Имеющиеся у нас данные показывают, что детские автомобильные сидения лишь принято считать полезными. Конечно, для ребенка безопаснее сидеть сзади, чем спереди, на коленях у взрослого, поскольку в этом случае его вряд ли выбросит из машины при аварии. Однако безопасность здесь достигается правильным расположением в салоне, а вовсе не специальным сидением за двести долларов. Тем не менее многие родители склонны возлагать на эту вещь слишком большие надежды. Они даже осаждают местный полицейский участок или пожарную часть с требованием установить это устройство в их машине немедленно. Конечно же, ими движет любовь к своему малышу, но здесь можно говорить и о проявлении чрезмерной заботы. (Родители, чрезмерно опекающие своих детей, знают об этой черте своего характера и, как правило, гордятся этим фактом. Родители же, не выказывающие чрезмерной заботы, прекрасно знают, что представляют собой “навязчивые родители” и обычно любят над ними подтрунивать.)

Большинство нововведений в области детской безопасности так или иначе связаны с некой модной новинкой — сверхновым товаром, который нуждается в рекламе. (Между прочим, в США ежегодно продается почти пять миллионов детских сидений для автомобиля.) При этом появление таких товаров часто является реакцией на все возрастающий родительский страх. Как сказал бы Питер Сэндмен, в данном случае беспокойство намного перевешивает опасность. Сравните четыре сотни детей, которых можно спасти несколькими мерами предосторожности в домах с бассейном, и количество жизней, спасенных широко разрекламированными товарами. Это и защищенные от детей упаковки (спасено примерно пятьдесят жизней за год), и огнезащитные пижамы (десять жизней), и безопасная шнуровка на детской одежде (две жизни). Вспомним также об устройстве, предохраняющем детей от подушки безопасности в автомобиле (до его внедрения эта подушка убивала менее пяти детей в год). Подождите минутку, скажете вы. Ну и что тут такого, что эксперты и рекламисты манипулируют родителями? Разве мы не должны благодарить за любые усилия, даже незначительные или корыстные, которые позволяют сделать безопаснее жизнь хотя бы одного ребенка? Разве у родителей и помимо этого недостаточно поводов для волнения? В конце концов, родители несут ответственность за одно из самых важных дел, которое мы только знаем: формирование характера ребенка. Не так ли?

Самое последнее и радикальное изменение общепринятой точки зрения на родительское искусство было спровоцировано одним простым вопросом: “А насколько в действительности важны родители?”

Понятно, что плохое выполнение родительских обязанностей порождает огромные проблемы. Как мы уже говорили, существует прямая связь между количеством абортов и уровнем преступности. Точно так же нежеланным детям живется на этом свете куда хуже, чем детям, появления которых родители ждали с нетерпением. Но как много эти любящие родители могут действительно сделать для своих детей?

За последние десятилетия этот вопрос стал встречаться в достойных внимания исследованиях особенно часто. В ряде работ, включая изучение близнецов, разделенных после рождения, был сделан вывод, что гены несут ответственность только за 50% черт характера и способностей ребенка.

Но если природа определяет лишь половину судьбы ребенка, то что же определяет ее вторую половину? Вне всякого сомнения — воспитание. Это и записи классической музыки, подобранные для детей, и церковные проповеди, посещения музеев, уроки французского, разговоры по душам, родительская ласка, споры и наказания. Ведь из этого и состоит родительское искусство. Но как же тогда объяснить данные другого известного исследования, проведенного в рамках Программы по усыновлению штата Колорадо, в ходе которого было изучено поведение 245 приемных детей? В нем не было обнаружено никаких взаимосвязей между индивидуальными особенностями детей и особенностями их приемных родителей. Или как объяснить результаты других исследований? Ведь они свидетельствовали о том, что посещение детского сада, воспитание в неполной семье, занятость матери, наличие отчима или мачехи весьма мало влияют на характер ребенка.

Такие несоответствия между природой и воспитанием впервые были изложены в 1998 году в книге тогда еще малоизвестной Джудит Рич Харрис Воспитательная ложь (The Nurture Assumption). Эта книга стала настоящим потрясением для родителей, чрезмерно опекающих своих детей. Она была такой провокативной, что нуждалась в двух подзаголовках: Почему дети становятся теми, кем они становятся и Родители значат меньше, а сверстники — больше, чем вы думаете. Харрис утверждала, хотя и весьма осторожно, что родители ошибаются, думая, что они сильно способствуют формированию характера ребенка. По ее словам, это убеждение представляет собой “культурный миф”. Харрис доказывала, что влияние родителей (идущее сверху вниз) почти полностью поглощается воздействием сверстников (идущим справа и слева). Ведь ребенок каждый день испытывает прямое и грубоватое давление со стороны своих друзей и одноклассников.

Идеи Харрис имели эффект разорвавшейся бомбы — между прочим, сама она была уже бабушкой, не имела ученой степени и не была членом каких-либо научных обществ. [4] Общей реакцией на ее книгу были удивление и досада. “Читатели сейчас наверняка говорят: “Опять двадцать опять”, — писал один обозреватель. — И их можно понять. Целый год нам твердили, что главное — это связь, существующая между матерью и ребенком, а уже через год говорили об очередности рождения детей. Подождите-ка, нет, что действительно имеет значение, так это стимулирование ребенка. Первые пять лет жизни являются самыми важными; нет, все закладывается уже в первый год. Нет-нет, забудьте обо всем, что говорилось: все дело в генетике!” [4.1]

Тем не менее теория Харрис была должным образом поддержана рядом настоящих специалистов в этой области. Среди них был и Стивен Пинкер, известный когнитивный психолог, автор ряда психологических бестселлеров. В своей книге Чистый лист (Blank Slate) он назвал взгляды Джудит Харрис “ошеломляющими” (в хорошем смысле этого слова). “На традиционных сеансах психотерапии пациенты в течение пятидесяти минут занимаются тем, что оживляют в своей памяти воспоминания о детских конфликтах. Затем они начинают винить в своих несчастьях родителей, которые неправильно с ними обращались, — писал Пинкер. — Многие биографы любят покопаться в детстве описываемого ими человека, выискивая в нем корни трагедий и триумфов его взрослой жизни. “Эксперты по воспитанию” заставляют женщину считать себя бессердечным чудовищем, если она прекращает сидеть с ребенком дома и выходит на работу или не поет ему колыбельную. Все эти глубоко сидящие в сознании людей убеждения, безусловно, должны быть переосмыслены”. [4.2]

Или не должны? Родители просто не могут не значить для ребенка очень многое, говорите вы себе. Допустим, сверстники оказывают на ребенка весьма сильное влияние, но разве родители не участвуют в выборе друзей для своего сына или дочери? Разве родители не прилагают все силы, чтобы ребенок жил в хорошем районе, ходил в хорошую школу и имел хороший круг общения?

Вопрос о том, насколько важны родители, все еще остается не только весьма интересным, но и невероятно сложным. Какие особенности ребенка мы оцениваем, определяя влияние родителей? Его характер? Успеваемость? Моральные качества? Творческие способности? Будущую зарплату? И какой вес имеет для его последующей жизни каждый из таких факторов: гены, отношения и уровень жизни в семье, образование, удача, здоровье и т.д.?

Чтобы немного прояснить ситуацию, рассмотрим историю двух мальчиков — одного белого, а другого черного.

Белый мальчик вырос в пригороде Чикаго. Его родители очень много читали и принимали активное участие в школьной реформе. Его отец, имевший приличную работу на производстве, часто брал сына с собой на прогулки по лесу или парку. Его мать сначала была домохозяйкой, а затем продолжила образование и получила степень бакалавра в области педагогики. У мальчика было счастливое детство, и в школе он демонстрировал только хорошие результаты. Учителя полагали, что в будущем он сможет стать настоящим гением в математике. Родители же всегда поддерживали и вдохновляли своего ребенка на новые свершения. Они необычайно гордились тем фактом, что он легко перескочил через один класс. У мальчика был и горячо любимый всеми младший брат, также весьма смышленый ребенок. Эта семья даже устраивала дома литературные вечера, которые посещали многие интересные люди.

Черный мальчик родился в городке Дайтона-Бич (штат Флорида). Мать бросила его в двухлетнем возрасте. Его отец имел хорошую работу в сфере торговли, но очень любил выпить и часто бил маленького сына металлическим носиком садового шланга. Однажды, в одиннадцатилетнем возрасте, мальчик украшал небольшую рождественскую елочку (первую в его жизни), когда отец начал бить на кухне свою подружку. В порыве гнева он ударил ее так сильно, что у той вылетело несколько зубов. Они упали как раз возле елки, однако мальчик знал, что безопаснее не обращать на это особого внимания и не вмешиваться. К учебе он особого интереса не проявлял. Вскоре он вступил в местную банду, начал продавать наркотики, грабить жителей пригорода и носить оружие. Каждый день он старался лечь спать прежде, чем отец вернется после очередной попойки, и уйти из дому до того, как тот проснется. В конце концов, его отец угодил в тюрьму за изнасилование. В двенадцать лет мальчик вынужден был заботиться о себе сам.

Не нужно быть сторонником чрезмерной родительской заботы, чтобы предположить, что второй мальчик не имеет шансов на успех в жизни, а у первого есть для этого все возможности. Какова вероятность того, что второй мальчик, которому, помимо всего прочего, мешает еще и расовая дискриминация, сможет прожить нормальную и счастливую жизнь? Какова вероятность того, что первый мальчик, так искусно подталкиваемый к успеху, обманет ожидания своих родителей? И какую часть своей судьбы каждый из них должен отнести на счет влияния своих родителей? (О дальнейшей судьбе двух мальчиков вы узнаете из Эпилога книги. — Примеч. Ред.)

Можно бесконечно долго рассуждать о том, что именно делает родителей идеальными. Авторы книги не будут этого делать по двум причинам. Первая состоит в том, что мы не претендуем на звание экспертов в сфере воспитания (хотя у нас на двоих шестеро детей младше пяти лет). Вторая же причина в том, что любым теориям мы доверяем меньше, чем имеющимся объективным данным.

Конечно, отдельные аспекты воспитания ребенка (например, его характер или творчество) плохо поддаются измерению. Материалов по ним имеется весьма мало. Однако школьную успеваемость измерить вполне возможно. И поскольку большинство родителей согласны с тем, что в основе формирования ребенка лежит его образование, имеет смысл начать исследование со школьных данных.

Прежде всего эти данные касаются выбора школы — дела, к которому многие люди, по тем или иным причинам, подходят очень серьезно. Убежденные сторонники выбора утверждают, что прилежная уплата налогов дает им право отправить сына или дочь в самую лучшую школу из всех возможных. Критики же беспокоятся о том, что такая тенденция может поставить крест на будущем учеников из плохих школ. Тем не менее почти все родители верят, что успех их чада в жизни зависит от поступления в правильную школу. При этом в ней должен быть соответствующий уровень преподавания, хороший подбор факультативов, доброжелательная обстановка и безопасность.

В общественных школах Чикаго (ОШЧ) право выбора учебного заведения существует довольно давно. Дело в том, что раньше в этой системе, как и во многих других подобных системах в Америке, училось очень мало детей из национальных меньшинств. Постановление Верховного Суда от 1954 года по делу Браун против Совета по образованию г. Топека почти не выполнялось. (В 1954 году чернокожий священник Оливер Браун подал в суд на Совет по образованию города Топека (штат Канзас), когда его дочери не разрешили посещать школу для белых. Со своей жалобой он дошел до Верховного Суда, который вынес вердикт о том, что сознательная сегрегация в общественных школах противоречит Конституции. — Примеч. ред.) Хотя Суд и принял решение об отмене в школах сегрегации, многие афроамериканцы Чикаго продолжали ходить в школы, в которых почти все ученики были черными. Поэтому в 1980 году Министерство юстиции и Отдел образования Чикаго объединились в попытке улучшить интеграцию городских школ. Было принято распоряжение, согласно которому каждый ребенок мог поступать практически в любую среднюю школу своего округа.

Надо сказать, что причины для внимательного изучения программы ОШЧ по выбору школы не ограничиваются ее долгой историей. Например, она предлагает огромное количество данных, ведь школьная система Чикаго является третьей по величине после Нью-Йорка и Лос-Анджелеса. Кроме того, она предоставляет широкие возможности для выбора (более шестидесяти школ), различные специализации и подходы к обучению. Соответственно, желающих учиться в этой системе очень много, причем примерно половина из них переходит из школ, расположенных рядом с их домом. Однако наиболее интересный аспект программы ОШЧ по выбору школы заключается в том, как именно она работает.

Можно было бы ожидать, что открытие дверей любой чикагской школы перед всеми желающими будет напоминать сумасшедший дом. Естественно, что родители начнут определять детей в школы, известные своим высоким уровнем преподавания и хорошими результатами тестов. В результате, удовлетворить желания всех родителей будет просто невозможно.

И что же? Выход был найден. Для честности и объективности в ОШЧ решили организовать отбор учеников при помощи лотереи. Такой подход дает исследователю невероятные выгоды. Специалист по поведению вряд ли придумал бы лучший эксперимент в своей лаборатории. Школьный отдел Чикаго стал работать подобно естествоиспытателю, определяющему одну мышь в подопытную группу, а другую — в контрольную. Представьте только двух практически одинаковых учеников, каждый из которых хочет перейти в новую, лучшую школу. И вот, кто именно отправится в новую школу, а кто останется в старой, решает шарик из барабана. А теперь представьте, что будет, если количество таких школьников достигнет нескольких тысяч? В результате получился эксперимент в естественных условиях, причем проведенный на высшем уровне. Конечно, вряд ли это было главной целью чиновников, затевавших школьную лотерею. Но если смотреть под таким углом зрения, можно увидеть, что лотерея отлично позволяет определить, действительно ли важен выбор новой (или лучшей) школы.

О чем же свидетельствуют имеющиеся данные?

Ответ явно не порадует родителей, которых особенно беспокоит счастье их чад. Оказывается, что в данном случае выбор школы не имеет почти никакого значения. Да, школьники, принимавшие участие в лотерее, оканчивали среднюю школу с большей вероятностью, чем другие. Казалось бы, можно предположить, что на их успех повлиял выбор учебного заведения. Увы, это всего лишь иллюзия. Каковы доказательства? Школьники, которые выигрывали в лотерею и попадали в “лучшие” школы, учились ничуть не лучше своих проигравших приятелей из старых школ. Дело в том, что в значительной мере к получению аттестата зрелости приводило уже само желание детей попасть в хорошую школу. При этом было совершенно не важно, попадали они в нее на самом деле или нет. Преимущества, которые связывают с новым учебным заведением, дает вовсе не оно. Это значит, что дети — и их родители, — желающие поменять школу, изначально более развиты и мотивированы на учебу. Однако, как свидетельствует статистика, почти никаких преимуществ от смены школы они не получают.

Разве дети, которые продолжили учиться в обычных районных школах возле их дома, сильно от этого пострадали? Нет! Результаты тестов в таких школах остались практически на том же уровне, что наблюдался до предполагаемой “утечки мозгов”.

В то же время в Чикаго была одна группа учащихся, в жизни которых действительно наблюдались большие перемены. Мы имеем в виду тех, которые перешли из обычных школ в техникумы или школы при престижных высших учебных заведениях. Эти ребята демонстрировали значительно лучшие результаты, чем в своих прежних школах. Кроме того, они получили гораздо лучшие аттестаты, чем можно было предположить, исходя из их прежней успеваемости. Таким образом, программа ОШЧ по выбору школы все же помогла небольшому количеству учащихся улучшить свою карьеру, дав им практические умения и навыки. Однако из этого вовсе не следует, что она сделала умнее хоть одного ребенка. [5]

Но действительно ли может быть так, чтобы выбор средней школы абсолютно ничего не значил? Ни один уважающий себя родитель, как чрезмерно заботящийся о своем ребенке, так и выражающий свою любовь иным образом, не готов в это поверить. Возможно, программа ОШЧ касалась только старшей школы и не имела отношения к младшей? Может быть, к тому времени жребий уже был брошен, и судьба учащихся старших классов была предопределена заранее? Как недавно заметил Ричард П. Миллс, чиновник системы образования из штата Нью-Йорк: “Многие ученики приходят в среднюю школу совершенно не подготовленными к ее требованиям; очень многие из них умеют читать, писать и считать только на элементарном уровне. Мы непременно должны исправлять эту проблему еще в начальных классах”. [6]

По сути, научные исследования подтверждают тревогу Миллса. Изучая разрыв в доходах между белыми и черными взрослыми американцами (а принято считать, что вторые зарабатывают меньше), ученые сделали интересное открытие. Они обнаружили корреляцию между финансовыми успехами этих людей и результатами их школьных тестов за восьмой класс. [7] Другими словами, разрыв в доходах между белыми и черными во многом является следствием разрыва в их образовании, который наметился еще много лет назад. “Сокращение разрыва в успеваемости белых и черных, — писал один исследователь, — могло бы сделать для равноправия рас больше, чем любая другая стратегия с широкой политической поддержкой”. [7.1]

Но откуда же берется разрыв в результатах тестов между белыми и черными учениками? За последние годы на этот счет было выдвинуто множество предположений. Чаще всего говорят о бедности, генетике и феномене “летнего отставания” (считается, что за каникулы черные забывают больше, чем белые). Упоминаются также расовые предрассудки при оценивании тестов, а также высмеивание черными своих ровесников, которые “ведут себя, как белые”.

Последнему аргументу была посвящена статья молодого экономиста-афроамериканца из Гарварда Роланда Фрайера младшего Экономика “белого поведения” (The Economics of “Acting White”). В ней утверждается, что некоторые черные дети, “желающие заниматься тем или иным делом (например, хорошо учиться, танцевать и т.д.), сталкиваются в своей среде с огромными препятствиями. Дело в том, что их начинают считать чернокожими, пытающимися вести себя подобно белым (их также называют “продавшимися белым”). Очень часто такой ярлык может принести своему обладателю серьезные неприятности. Отмеченного им человека начинают избегать, бить и даже могут убить”. [8] В подтверждение Фрайер приводит детские воспоминания баскетболиста, а впоследствии актера Карима Абдул-Джаббара (настоящее имя Лью Эльсиндор). Перейдя в четвертом классе в новую школу, чернокожий Карим заметил, что читает лучше многих учеников седьмого класса: “Когда дети поняли это, я стал объектом их насмешек и издевательств… Я никогда раньше не находился так далеко от дома и впервые меня окружали только черные. Я обнаружил, что если раньше меня за что-то хвалили, то теперь за это же ругали. Я получал одни пятерки, а меня за это ненавидели. Я разговаривал на правильном английском, а меня за это называли простофилей. Мне даже пришлось выучить новый язык (на котором разговаривают черные) только для того, чтобы иметь возможность отвечать на их оскорбления и угрозы. Я был маленьким мальчиком с хорошими манерами и расплачивался за это собственной шкурой”. [8.1]

Фрайер также является соавтором статьи Объяснение причин разрыва в результатах тестов между белыми и черными в первых двух классах школы (Understanding the Black-White Test Score Gap in the First Two Years of School). При написании этой статьи использовались новые правительственные данные, благодаря которым можно с уверенностью говорить о наличии разрыва в знаниях между белыми и черными. Пожалуй, еще более интересен тот факт, что эти данные позволяют ответить на вопрос, волнующий каждого родителя, независимо от цвета его кожи. Ведь каждый из них, черный, белый или любой другой, хотят знать: какие факторы влияют на школьную успеваемость ребенка, а какие — нет?

В конце 1990-х Министерство образования США развернуло грандиозный проект под названием Продольное исследование раннего детства (Early Childhood Longitudinal Study, ECLS). Суть его была в том, чтобы измерить успехи в учебе более двадцати тысяч детей, начиная с первого и вплоть до пятого класса. Объекты для этого были отобраны по всей стране и включали представителей самых разных категорий американских школьников.

В рамках ECLS не только изучалась успеваемость мальчиков и девочек, но и собирались обычные для подобных исследований данные. Ученых интересовали раса и пол ребенка, состав и социоэкономический статус его семьи, уровень образования родителей и т.д. Однако ECLS вышло далеко за рамки простого анкетирования. Дело в том, что в него включили обсуждение с родителями (а также с учителями и дирекцией школ) ряда вопросов более личного характера. Например, родителей спрашивали, бьют ли они своих детей и если да, то как часто; водят ли они их в музеи или библиотеки. Кроме того, ученых интересовало, сколько времени тот или иной ребенок проводит перед телевизором.

В результате была получена очень ценная информация, которая при условии правильной обработки может рассказать много интересного.

Каким же образом необходимо организовать эти данные, чтобы они поведали достойную доверия историю? Это можно сделать при помощи любимой процедуры экономистов: регрессивного анализа. Нет-нет, регрессивный анализ вовсе не является забытой формой психиатрического лечения. Это весьма эффективный — в разумных пределах — инструмент, который использует методы статистики для определения трудноуловимых корреляций.

Корреляция является не более чем статистическим термином, указывающим на взаимосвязь двух переменных. К примеру, если на улице идет снег, там должно быть холодно. Эти два фактора несомненно позитивно коррелируют между собой. В то же время между солнцем и дождем существует негативная корреляция. Все это достаточно просто, но только до тех пор, пока в вашем распоряжении всего две переменные. Когда же их несколько сотен, дело значительно усложняется. Так вот, регрессивный анализ как раз и является инструментом, позволяющим экономистам рассортировать огромное количество данных. Делается это следующим образом: ученый искусственно сохраняет неизменными все переменные, кроме двух, на которых желает сосредоточиться. После этого он спокойно изучает, как эти две переменные соотносятся между собой.

В идеале экономисты могли бы провести эксперимент в контролируемых условиях, подобный опытам психологов или биологов. Для этого им нужно было бы взять два образца, наугад воздействовать на один из них, а затем измерить получившийся результат. К сожалению, такого рода чистый эксперимент является для них скорее роскошью, чем обычной практикой. (В этом отношении очень удобной была лотерея по выбору школы в Чикаго.) Обычно в распоряжении экономиста имеется просто огромный массив данных со множеством переменных, ни одна из которых не является случайной. При этом некоторые переменные зависят одна от другой, а другие никак между собой не связаны. И из этой путаницы ему приходится выбирать, какие именно факторы коррелируют, а какие нет.

В случае с данными ECLS регрессивный анализ можно использовать так: мысленно представить каждого из двадцати тысяч школьников в виде некой монтажной платы с одинаковым количеством разъемов. При этом каждый разъем будет представлять свою категорию данных о ребенке. Это может быть результат итогового теста по математике, чтению или другому предмету сначала за первый, а потом за третий класс. Важны также уровень образования матери, доходы отца, количество книг в доме, относительное влияние окружения и т.д.

Это позволит исследователю выудить из сложного и запутанного массива данных ту информацию, которая его интересует. Он сможет выстроить в один ряд детей, у которых много общих характеристик, и определить ту, что не является общей. Это все равно, что взять все монтажные платы, на которых имеются разъемы со штырьками, и отделить от них ту, где есть разъем с гнездами. Таким образом можно изолировать влияние одного разъема на подсоединение всей монтажной платы. Благодаря этой процедуре станет понятным влияние сначала одного особенного разъема, а потом и всех остальных.

Предположим, что мы хотим узнать из данных ECLS ответ на важный вопрос о родителях и образовании: способствует ли большое количество книг в доме успехам ребенка в школе? Регрессивный анализ не может дать на него исчерпывающий ответ, но вполне может ответить на вопрос, поставленный немного по-другому. Он звучит так: правда ли, что ребенок, у которого дома много книг, учится лучше ребенка, у которого книг нет совсем? Разница между этими вопросами представляет собой разницу между причинностью (первый вопрос) и корреляцией (второй вопрос). Регрессивный анализ может продемонстрировать наличие между явлениями корреляции, но не в силах доказать существование причинности. В конце концов, существует несколько вариантов, в которых две переменные могут находиться в той или иной связи между собой. Фактор X может быть причиной Y; Y может быть причиной X; точно так же может существовать и некий третий фактор, являющийся причиной как X, так и Y. Один регрессивный анализ не сможет сказать вам, идет ли снег, потому что холодно; холодно ли, потому что идет снег, или эти два явления просто совпали.

Данные ECLS лишь показывают, что если дома у ребенка много книг, то результаты школьных тестов у него, скорее всего, будут выше, чем у того, у которого книг дома нет. Так что эти два фактора взаимосвязаны, и хорошо, что мы об этом знаем. Однако высокие результаты тестов коррелируют также со многими другими факторами. Если вы просто возьмете детей с большим количеством книг и сопоставите их с детьми без книг, ответ не будет однозначным и исчерпывающим. Может быть и так, что большое количество книг дома у ребенка является всего лишь показателем достатка его родителей. Что нам действительно необходимо сделать, так это найти двух детей, похожих во всем, кроме одного — в данном случае это размер домашней библиотеки. После этого нам останется только выяснить, влияет ли этот фактор на их успеваемость в школе.

Нужно отметить, что регрессивный анализ — это скорее искусство, чем наука. (В этом отношении у него много общего с воспитанием детей.) Между тем опытный практик может с его помощью определить, насколько значительна та или иная корреляция, и даже сказать, указывает ли она на причинную связь.

И все же, что именно анализ данных ECLS может рассказать о школьной успеваемости детей? Много интересных моментов. И первый из них касается разрыва между результатами итогового тестирования белых и черных.

На протяжении долгого времени считалось, что черные дети отстают в развитии от своих белых ровесников еще до того, как переступают порог школы. Более того, они не достигают уровня белых детей, даже если учитывать целый ряд различных переменных. (Учет переменной позволяет исключить ее влияние — так же, как скажем, один игрок в гольф, учитывая свой опыт, может дать другому фору. В научном же исследовании, вроде ECLS, ученый, сравнивая одного школьника с другим, может учесть любое количество неблагоприятных жизненных условий.) Однако новые данные говорят совсем о другом. Достаточно учесть всего несколько факторов — доходы родителей, уровень их образования, возраст, в котором мать родила первого ребенка, — и картина изменится. Если все эти факторы будут одинаковыми, то к тому времени, когда черные и белые дети пойдут в школу, разрыв между ними практически исчезнет.

Это весьма обнадеживающая новость, как ни посмотри. С одной стороны, она означает, что черные дети теоретически могут догнать своих белых ровесников. С другой же, она показывает, что, каким бы ни был разрыв, его можно привязать к небольшому количеству легко распознаваемых факторов. Полученные данные свидетельствуют, что черные дети имеют плохую успеваемость вовсе не потому, что они черные. Они просто выросли в семьях со скудными доходами и низким уровнем родительского образования. Но если черный и белый ребенок растут в семьях с похожим уровнем жизни, то в самом начале учебы они проявляют одинаковые успехи в математике и чтении.

Великолепная новость, не правда ли? Однако радоваться пока еще рано. Прежде всего надо принять во внимание следующий фактор. Поскольку обычный черный ребенок с большей долей вероятности имеет бедных и плохо образованных родителей, наличие разрыва весьма реально. В среднем, черные дети продолжают показывать плохие результаты в учебе. Хуже того: даже если не принимать во внимание доход и образование родителей, через два года учебы в школе разрыв между белыми и черными появляется снова. Черные дети начинают отставать от статистически равных им белых детей уже к окончанию первого класса. Во втором же и третьем классах этот разрыв постепенно увеличивается.

Почему так происходит? Это довольно сложный и неоднозначный вопрос. Однако одним из ответов на него может быть тот факт, что школы для черных детей отличаются от школ, в которых учатся белые. Типичный черный ребенок ходит в школу, которую можно назвать не иначе, как плохой. Даже через пятьдесят лет после дела Браун против Совета по образованию во многих американских школах сохраняется расовая сегрегация. В рамках ECLS была изучена почти тысяча школ, каждую из которых представляли двадцать учеников. В 35% школ в выборку не попал ни один черный ребенок. И что же показали данные исследования? Оказывается, типичный белый ребенок ходит в школу, в которой учатся лишь 6% чернокожих. Зато типичный черный ребенок посещает школу, в которой афроамериканцы составляют около 60%.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.