ГЛАВА 25. Слоны
ГЛАВА 25. Слоны
Нa языке нефтяной промышленности гигантское нефтяное месторождение называется «слоном». В начале 1950 годов список «слонов», открытых на Ближнем Востоке, быстро рос. В 1953 году геолог Эверет Де Гольер писал своему другу, главному геологу «Иракской нефтяной компании» Ф. Е. Уэллингсу, компания которого за последние три месяца открыла три «слона». «Положение на Ближнем Востоке, — писал Де Гольер, — быстро становится похожим на почти перманентное состояние Соединенных Штатов, с самого начала нефтяной промышленности, где основной проблемой является рынок, а не производство». Он прибавил, что его фирма «Де Гольер и Мак-Нотон», возглавляемая ведущими инженерами в нефтяном бизнесе в то время, только что завершила секретное изучение нефтяных ресурсов Саудовской Аравии для ее правительства. Начиная с 1943 года, когда Де Гольер по заданию Гарольда Икеса впервые посетил Саудовскую Аравию, стало больше известно о нефтяных ресурсах страны. Де Гольер знал, что разведанные во время новых изысканий запасы многократно превысят предварительные оценки, сделанные им десятью годами раньше. Хотя результаты не представляют «в целом слишком астрономическую цифру, — сообщал он Уэллингсу, — они так велики, что плюс-минус 1 миллиард баррелей не составит разницы в наличных запасах нефти»1.
Нефтяная промышленность определенно вступила в новую эру, когда миллиард баррелей не составлял никакой разницы. С начала пятидесятых и до конца шестидесятых годов мировой нефтяной рынок определялся необычно быстрым ростом, гигантским приливом, который как мощный и страшноватый поток увлекал с собой всех в промышленности с непреодолимой силой. Потребление росло темпами, которые просто нельзя было представить в начале послевоенной эры. Однако, хотя рост потребления был высок, наличие поставок опережало его.
Увеличение производства сырой нефти в свободном мире было колоссальным: с 8,7 миллиона баррелей в день в 1948 году до 42 миллионов баррелей в день в 1972 году. В то время, как производство в США выросло в 5,5 до 9,5 миллиона баррелей в день, доля Америки во всем мировом производстве снизилась с 64 процентов до 22. Причиной снижения доли явились необычайные перемены на Ближнем Востоке, где производство выросло с 1,1 до 18,2 миллиона баррелей в день, увеличившись более чем на 1500 процентов!
Еще более впечатляющим было увеличение разведанных запасов нефти, т. е. нефти, которую уверенно можно было добывать. Разведанные ресурсы нефти в некоммунистическом мире выросли почти в 9 раз: с 62 миллиардов баррелей в 1948 году до 534 миллиардов баррелей в 1972 году. Американские резервы выросли с 21 миллиарда баррелей в 1948 году до 38 миллиардов к 1972 году. Но их доля в мировых запасах снизилась с тридцати четырех процентов до каких-то семи. Значительный рост был зарегистрирован в Африке, но самым поразительным был прогресс в новом центре притяжения — на Ближнем Востоке, чьи ресурсы выросли с 28 до 367 миллиардов баррелей. Из каждых 10 баррелей, добавленных к мировым нефтяным запасам между 1948 и 1972 годами, более 7 приходились не Ближний Восток. Эти гигантские цифры означали, что несмотря на то, что мир все быстрее и быстрее потреблял нефть, прирост ее мировых резервов происходил еще быстрее. В 1950 году в промышленности считалось, что с имеющимся количеством разведанных ресурсов и современным уровнем производства нефти хватит на девятнадцать лет. К 1972 году, после всех этих лет быстрого роста, ошеломляющего увеличения потребления и бешеных темпов роста производства, расчетная продолжительность пользования нефтяными резервами была тридцать пять лет2.
Само изобилие ближневосточных «слонов» неизбежно вело как к яростным попыткам новых игроков войти в игру, так и к жесткой конкуренции за рынки, к непрекращающейся борьбе, где снижение цен было самым мощным оружием. Для компаний такое снижение цен было непременным деловым решением. Но для нефтедобывающих стран оно было, как сухая солома, подбрасываемая в костер национализма, разгорающегося на Ближнем Востоке после победы Насера в Суэце.
Послевоенный нефтяной порядок держался на двух основах. Одной из них были великие нефтяные сделки сороковых годов, которые установили основы отношений между компаниями, действующими на Ближнем Востоке. Соглашения обеспечивали ресурсы, необходимые для быстрой разработки нефтяных запасов, приводили системы нефтедобычи, переработки и сбыта в соответствие с масштабом резервов, стимулировали увеличение уровня потребления и обеспечивали его опережающий рост. Вторая основа состояла из концессионных и контрактных отношений между компаниями и правительствами стран-производителей, на базе с трудом достигнутых соглашений о разделе прибыли по принципу пятьдесят на пятьдесят. Была надежда, что с помощью этих двух основ будет достигнута относительная стабильность.
Боясь того, что может произойти в ином случае, ни нефтяные монополии, ни правительства стран, потребляющих нефть, не хотели отходить от принципа пятьдесят на пятьдесят. Ближневосточный нефтяной комитет британского кабинета министров заявил: «Сейчас достигнута разумная основа для партнерства между нефтяными компаниями и правительствами стран Ближнего Востока… Любые дальнейшие посягательства ближневосточных стран… серьезно нарушат нашу систему снабжения нефтью». Но для правительств стран-производителей дела обстояли иначе. Почему бы по возможности не увеличивать доходы, не доводя до разрыва с компаниями, Вашингтоном и Лондоном?
Так считал, конечно, и шах Ирана. К середине пятидесятых годов ушли в прошлое времена, когда его одолевали сомнения, мышь он или мужчина. Он уже конфиденциально заявлял: «Ирану самой судьбой уготовано стать великой державой». Для удовлетворения своих амбиций и аппетитов он хотел увеличения доходов от нефти и собирался проводить более независимую политику, уменьшая и ограничивая таким образом власть консорциума компаний, который явился одним из результатов его унизительной борьбы с Мосаддыком. Но он не мог позволить себе потревожить основы международных отношений и поставить под угрозу безопасность Ирана. Ему был нужен пособник. Но такой человек не мог принадлежать ни к монополиям, ни к крупным американским независимым компаниям, потому что почти все они вошли в консорциум. Кто же остался?
Европеец, итальянец, у которого была своя нефтяная программа — Энрико Маттеи.
НОВЫЙ НАПОЛЕОН
В то время, когда монополии стали слишком бюрократичными, слишком большими, сложными и устоявшимися, чтобы не отражать образ одного человека, Энрико Маттеи намеревался создать новую монополию «Аджип», находящуюся в собственности итальянского государства, и в большей степени соответствующую его образу. Это был отчаянный наемный вояка с наполеоновскими амбициями. Коренастый, с ястребиным профилем, Маттеи был похож на ревностного, но мирского иезуита шестнадцатого века. Его темные, мрачные глаза были глубоко посажены под изогнутыми дугой бровями, тонкие волосы были зачесаны назад. Он был волевым, изобретательным, ловким и подозрительным, обладал талантом импровизации, пристрастием к азартным играм и риску, соединенными с несгибаемой преданностью своей главной цели, — добиться для Италии, «Аджип» и Энрико Маттеи места под солнцем.
Необузданный сын полицейского из северной Италии, Маттеи бросил школу в четырнадцать лет и стал работать на мебельной фабрике. В тридцать с небольшим он владел химическим заводом в Милане, где во время Второй мировой войны он стал партизанским командиром (христианским демократом). В конце войны его управленческие и политические способности позволили ему возглавить то, что оставалось от «Аджип» в северной Италии. «Аджип» (Итальянскому генеральному агентству по нефти) к этому времени было почти двадцать лет. Италия, следую примеру Франции, в двадцатые годы создала государственную нефтеперерабатывающую компанию для того, чтобы конкурировать с транснациональными компаниями. К середине тридцатых годов «Аджип» завоевала на итальянском рынке долю, приблизительно соответствующую доле «Эссо» и «Шелл». Но за пределами Италии компания ничего не значила. Обладая громадным запасом энергии и будучи мастером политики в итальянском стиле, Маттеи затеял превратить «Аджип» в значительно более крупное предприятие. Однако этого нельзя было сделать без наличия денег, а послевоенная Италия как раз очень сильно нуждалась в них. Необходимые средства были найдены в долине реки По в северной Италии, где были открыты и разработаны значительные запасы природного газа, принесшие высокую прибыль, способную обеспечить развитие «Аджип» в Италии и удовлетворить ее притязания за рубежом. В 1953 году Маттеи предпринял главный шаг по реализации своих амбиций, когда различные государственные нефтегазовые компании были собраны в новое объединение — ЭНИ — растущий конгломерат, состоящий тридцати шести дочерних компаний, сферой деятельности которых были сырая нефть, танкеры и бензозаправки, а также недвижимость, гостиницы, платные автотрассы и моющие средства. Хотя предполагалось, что государство контролирует ЭНИ, действующие в нем компании («Аджип», занимающаяся нефтью, СНАМ — трубопроводами и другие) управлялись автономно. Президентом ЭНИ, а также и «Аджип» и всех остальных компаний объединения был один и тот же человек — Энрико Маттеи. «Впервые в экономической истории Италии, — сообщало с некоторым удивлением в 1954 году посольство США в Риме, — государственное объединение находится в уникальном положении, будучи платежеспособным, умело управляемым и ответственным только перед своим руководителем». Будущее ЭНИ будет глубоко определяться «неограниченными амбициями, проявляющимися в личности Энрико Маттеи», — делался вывод в докладе.
Маттеи сам стал популярным героем, самым заметным человеком в стране. Он воплощал великие чаяния послевоенной Италии: антифашизм, восстание и перестройку нации, появление «нового человека», который все делал сам без поддержки стариков. Он также обещал итальянцам собственные и надежные поставки нефти. Италия была страной с бедными природными ресурсами, и она не только осознавала их дефицит, но и возлагала на него ответственность за многие несчастья, включая военные поражения. Теперь, вместе с Маттеи, эти проблемы, по крайней мере в энергетической области, должны быть решены. Он взывал к национальной гордости и знал, как овладеть воображением публики. Вдоль дорог и магистралей Италии «Аджип» строила новые бензозаправки, которые были крупнее, привлекательнее и просторнее, чем у транснациональных конкурентов. Там были даже рестораны.
Маттеи вскоре стал, как говорили, самым влиятельным человеком в Италии. Объединение ЭНИ владело газетой «Иль Джорно», субсидировало несколько других газет от правых до крайне левых и финансировало партию христианских демократов, а также политиков других партий. Маттеи не особенно любил политиков, но использовал их насколько было необходимо. «Иметь дело с правительством, — жаловался он, — все равно, что сосать иглы». Маттеи говорил на отрывистом, грубом, простонародном итальянском языке, который не шел в никакое сравнение с красноречием и риторикой итальянских политиков. Но он притягивал к себе, глубоко очаровывал, был убедителен, обладая сочетанием напряженных эмоций и откровенности, и в основе всего этого была активная, вулканическая, неуемная энергия. Много лет спустя один из его помощников вспоминал: «Любой, кто работал с ним, готов был пойти за него в огонь, хотя и не мог объяснить почему».
Вместе с ростом ЭНИ, как оказалось, росло и самомнение Маттеи, которое иногда работало не в его пользу. Однажды Маттеи приехал в Лондон пообедать с Джоном Лаудоном, главным исполнительным директором «Ройял Датч/ Шелл». Встретилось старое и новое, представитель элиты и выскочка. Отец Лаудона Хьюго был одним из основателей «Ройял Датч/Шелл», а к середине века его высокий, аристократический сын был не только выдающимся лидером транснациональной нефтяной корпорации, но и ведущим дипломатом. Он был про ницательным человеком и хорошо разбирался в людях. В этот раз Маттеи притязал на то, что «Шелл» не особенно хотела отдавать. Именно это было причиной обеда. «Маттеи был человеком, с которым очень трудно поладить, — вспоминал Лаудон. — Он был также крайне тщеславен». Во всяком случае, так казалось Лаудону и его коллегам в «Шелл». Поэтому Лаудон в самом начале обеда с невинным видом попросил Маттеи рассказать, как он попал в нефтяной бизнес. Маттеи, несомненно польщенный тем, что его всерьез воспринимают в самом сердце монополии, проговорил практически без остановки весь обед. Он рассказал всю историю своей жизни, не требуя наводящих вопросы. «Наконец, когда мы перешли к десерту, он обратился со своей просьбой, — рассказывал Лаудон. — Мы не могли ее удовлетворить, и на этом разговор был закончен». Но это была их не последняя встреча.
ВЕЛИЧАЙШАЯ БИТВА МАТТЕИ
Первостепенной целью Маттеи было обеспечить, чтобы ЭНИ и Италия получили свои собственные международные нефтяные источники поставок, независимые от «англосаксонских» компаний. Он хотел своей доли ренты в ближневосточной сырой нефти. Он открыто и постоянно атаковал «картель», как он называл нефтяные монополии, говорят, что он придумал термин «семь сестер», насмешливо подразумевая их близкую взаимосвязь и участие во многих совместных предприятиях. «Семь сестер» включали четырех партнеров в «Арамко» — «Джерси» («Экссон»), «Сокони-вакуум» (Мобил), «Стандард оф Калифорния» («Шеврон») и «Тексако», плюс «Галф», «Ройял Датч/Шелл» и «Бритиш петролеум», которые были взаимосвязаны в Кувейте. (В 1954 году «Англо-иранская компания» сменила имя на имя дочерней компании, которую она приобрела еще во время Первой мировой войны, перекрестившись в «Бритиш петролеум».) На самом деле была и восьмая сестра, национальная французская корпорация ФГК, которая состояла как в Иранском консорциуме вместе с «семью сестрами», так и в «Иракской нефтяной компании» вместе с «Джерси», «Сокони», «Бритиш петролеум» и «Ройял Датч/Шелл». Но так как ФГК не подпадала под определение «англосаксонская», Маттеи для удобства опустил упоминание о ней. Подлинная суть жалоб, направленных против этого эксклюзивного клуба нефтяных монополий, состояла не в существовании его, а в том, что он сам не состоял в нем.
Маттеи, несомненно, пытался добиться членства. Он полагал, что благодаря его последовательному участию в эмбарго, установленного монополиями против иранской нефти после национализации ее Мосаддыком, он заслужил место в иранском консорциуме, который организовали компании вместе с американским и британским правительствами после падения Мосаддыка. Французы, будучи членами «Иракской производственной компании», были приглашены в этот новый иранский консорциум. Из-за сильных антитрестовских настроений в Америке туда также протолкнули девять независимых американских компаний, хотя по большей части они не имели иностранных интересов и им была не нужна нефтедобыча в Иране. Но Италия, которая не имела собственных ресурсов и сильно зависела от Ближнего Востока, не попала в число избранных. Маттеи был в бешенстве. Он будет искать свой шанс и возможность отомстить. Он нашел и то, и другое, когда в 1956 году Суэцкий кризис заставил почтенные компании защищаться, и ясно показал степень падения британской мощи и влияния на Ближнем Востоке. Это означало наличие вакуума, который Маттеи намеревался заполнить. Своей антиколониальной риторикой и атаками на «империализм» он точно соответствовал националистическому рвению нефтедобывающих стран5.
Маттеи начал серьезно разговаривать с Ираном и шахом. Если монополии превратились в специалистов по корпоративным смешанным бракам через свои совместные предприятия, Маттеи задумал нечто лучшее. В стремлении получить доступ Италии к иранской нефти он брал в расчет интересы династии и предложил идею женитьбы шаха, который срочно нуждался в наследнике, на итальянской принцессе. Шах также срочно нуждался в большей доле доходов от нефти, чем он получал от консорциума. Одно из наследий Мосаддыка, национализация, позволяла шаху проявлять сравнительную гибкость. В странах, производящих нефть, концессионеры — иностранные компании продолжали владеть подземными ресурсами в земле. Напротив, в Иране вся нефть принадлежала правительству, а шах не менее, чем Мосаддык, стремился контролировать нефтяные ресурсы страны.
Маттеи воспользовался преимуществами такого положения, весной и летом 1957 года он занимался разработкой совершенно беспрецедентного соглашения с Ираном, где учитывалось как новое положение Ирана, так и амбиции шаха. Шах лично отстаивал перед своим правительством сделку, по условиям которой «Иранская национальная нефтяная компания» становится как партнером ЭНИ, так и арендодателем. На практике это означало, что Иран будет получать 75 процентов прибылей, а ЭНИ — 25, этим были нарушены столь ценные соглашения по принципу пятьдесят на пятьдесят. Джей Пол Гетти и другие сделали вывод, что тот, кто вступает в игру позже, тот платит больше.
Когда просочились условия новой сделки между Маттеи и шахом, они вызвали громадное беспокойство в остальном нефтяном мире. Компании, уже обосновавшиеся в Иране и на Ближнем Востоке, пришли в ужас, впрочем, как и американское и британское правительства. Чего Маттеи хочет? Почему он это делает? Некоторые полагали, что новое соглашение было «просто формой шантажа, предназначенного для достижения Италией участия в консорциуме». Несомненно, Маттеи без стеснения выказывал свое желание быть откупленным. За весьма малую цену, пустил он слух, скажем, 5 процентов в Иранском консорциуме и 10 процентов в «Арамко». Компании были шокированы его нахальством. Энрико Маттеи дешево не продавался6.
Появились предложения о сотрудничестве с Маттеи. «Итальянцы так или иначе намерены пробиться к ближневосточной нефти, — говорил один из британских чиновников в марте 1957 года. — Боюсь, моя точка зрения не понравится нефтяным компаниям, но „Бритиш петролеум“, „Шелл“ и американцы поступят разумно, если решат, что, возможно, меньшим злом будет подпустить итальянцев, чем дать им повод устраивать истерику на Ближнем Востоке». Однако такое мнение презиралось и разделялось лишь меньшинством. «Синьор Маттеи — ненадежный человек, — сообщал другой чиновник. — Сомневаюсь, что мы захотим усилить его манию величия намеками, что мы можем прийти к соглашению с ним». Действительно, большинство считало, что Маттеи нельзя до пустить в консорциум, иначе вскоре постучится в дверь бельгийская компания «Петрофина», за ней всякие немецкие нефтяные компании, а затем и неизвестно кто? Работать с Маттеи вообще невозможно. Необходимо принять любые мыслимые меры убеждения, чтобы попытаться остановить сделку 75 на 25.
Американцы и британцы выразили протест иранскому правительству и шаху, предупреждая, что нарушение принципа пятьдесят на пятьдесят «серьезно подорвет стабильность на Ближнем Востоке» и послужит угрозой безопасности снабжения Европы нефтью. Генеральный секретарь итальянского министерства иностранных дел, недовольный влиятельностью и независимостью Маттеи, под большим секретом, не пользуясь обычными каналами, советовал британцам проводить очень жесткую линию в отношении Маттеи. Любой намек на возможность компромисса и даже простую вежливость, сообщал генеральный секретарь, Маттеи воспримет как «признак слабости»7.
Но ничто не подействовало. К августу 1957 года соглашение с Маттеи было в завершающей стадии, и подозревали, что он уже в Тегеране. «Итальянское посольство вначале хранило в тайне его пребывание, — сообщал британский посол из Ирана. — Но мы были так уверены, что он здесь, что субботним вечером я проехался на лошади от Гулхака до итальянской летней резиденции в Фарманихе». Неудивительно, что посол встретил никого иного, как самого Энрико Маттеи, сидящего в тени и потягивающего виски с содовой, отмечая свою победу, — именно в этот день он подписал соглашение с Ираном. Он был приветлив и беседовал свободно. «В соглашении с „Аджип“ нет тайн, — добродушно сказал Маттеи. — В любом случае теперь это принадлежит обществу». И он стал излагать «тезисы о том, что Ближний Восток должен теперь стать индустриальным Средним Западом Европы». Позже посол отмечал с некоторой сдержанностью, что «Маттеи размашисто наносит краски большой кистью на широкое полотно».
В своем кругу Маттеи выражал недоумение по поводу реакции нефтяных монополий. «Нам дали два местечка в Иране, а все поднимают большой шум». На самом деле он знал почему. Однако сотрудничество между ЭНИ и Ираном было не слишком плодотворным не из-за условий сделки, а по геологическим причинам. В задействованных районах не было обнаружено значительных запасов коммерческой нефти. Поэтому внедрение в Иран не осуществило мечту Маттеи об получении Италией собственных надежных источников поставок. Но часть его амбиций исполнилась. Принцип пятьдесят на пятьдесят был нарушен, а этим сильно ослаблялась основа, как он считал, мощи «семи сестер». «С помощью словесной эквилибристики шах и его министры пытаются с невинным видом изобразить непорочность, — с негодованием сообщало британское посольство в Тегеране в августе 1957 года. — Но мы все знаем, что принцип пятьдесят на пятьдесят фактически мертв. И это неизбежно».
ПРИШЕСТВИЕ ЯПОНИИ НА БЛИЖНИЙ ВОСТОК
Италия была не единственной индустриальной страной, занимающейся поисками собственного места за ближневосточным нефтяным столом. Япония была особенно чувствительной к нефти как по историческим причинам, так и из-за состояния практически полной зависимости от импорта в то время, когда она приступила к своему феноменальному экономическому расцвету. Суэцкий кризис еще сильнее обеспокоил Японию. Она тоже хотела добиться надежных поставок нефти, а несколько ключевых политических комитетов как общественных, так и частных, пришли к заключению, что, какими бы благими ни были намерения защитить угольную промышленность страны, импортируемая нефть станет главным топливом в Японии. Но поставки нефти в Японию в основном контролировались американскими и британскими монополиями через их дочерние филиалы в стране, совместные предприятия или посредством долгосрочных контрактов с независимыми японскими нефтепереработчиками, которым несколько лет назад позволили возобновить деятельность.
Весной 1957 года, как раз тогда, когда Суэцкий кризис близился к концу, а Маттеи устанавливал новые отношения с Ираном, пришло известие, что консорциум японских компаний добивается в Саудовской Аравии и Кувейте концессии на исследование района шельфа у Нейтральной зоны. Это был смелый маневр, ведь мощная группа — «Шелл», «Бритиш петролеум», «Галф» и «Джерси» интересовалась этим же самым районом.
Сама идея возникла во время одной поездки на поезде в Италии, когда служащий Японского банка развития случайно встретился с другим японским бизнесменом, упомянувшим, что он знаком с людьми, занимающимися ближневосточной нефтью. Дома в Японии банкир рассказал о разговоре своему отцу Таро Ямасита, предпринимателю, сделавшему состояние накануне Второй мировой войны на строительстве доходных домов в Маньчжурии для служащих Южно-маньчжурской железной дороги. После войны его интересы в японском бизнесе дополнились широкими политическими связями. Ямасутой завладела идея сына, он создал консорциум, который стал известен под именем «Арабская нефтяная компания», организовал его финансирование и сумел получить благословение и поддержку японского правительства. В проекте было много места для импровизации, ни одна из принимающих участие компаний практически не имела опыта в нефтяной промышленности.
Но не их отсутствие опыта беспокоило обосновавшиеся на Ближнем Востоке компании и западные правительства. Наоборот, именно японцы в своем стремлении прорваться могут совершить главный грех, который британское министерство иностранных дел называло «настоящей брешью в принципе пятьдесят на пятьдесят». Будьте уверены, сделка Маттеи сохраняла фиговый листок принципа пятьдесят на пятьдесят тем, что использовала такие высокие слова, как «партнерство». Если принцип пятьдесят на пятьдесят нельзя оставить неприкосновенным хотя бы на бумаге, что останется тогда в основе стабильных отношений между компаниями и правительствами? А как же еще, если не поправ принцип, мог попасть на Ближний Восток такой новичок, как японцы, не имеющие финансовой силы опытных игроков9?
Вначале японцы начали переговоры с саудийцами, которые настаивали на различных больших первоначальных платежах. Но Япония была страной с дефицитом капитала, и у японской группы не было необходимых для этого средств. Тогда саудовцы предложили снизить предоплату, если японцы будут получать меньше 50 процентов от реализованной прибыли. После долгих колебаний японцы согласились получать только 44 процента, оставив саудийцам 56. Вдобавок саудовцы имели право приобретать часть акций компании, если будет найдена нефть. Когда слух об этих условиях дошел до американских и британских компаний, прозвучал сигнал тревоги. Под угрозой находилась вся структура ближневосточных отношений. Но что можно было сделать? Следует ли Лондону и Вашингтону выразить протест Японии? «В британском министерстве иностранных дел царило ощущение, что прямыми атаками на японцев многого не добиться, — говорил один из чиновников. — Они скорее всего поймут это как намек на то, что поступают разумно, и в результате заключат сделку не пятьдесят на пятьдесят, прикрывая ее кучей дипломатических пустословий».
Можно ли было убедить японское правительство не поддерживать проект? Напротив, японский кабинет министров подтвердил свое содействие. Что касается саудовцев, они также были довольны соглашением. «Между нами и компанией соглашение уже в принципе достигнуто», — сообщал в телеграмме эмиру Кувейта король Сауд в начале октября 1957 года. «Мы оба, несомненно, стремимся защитить интересы наших стран, — отвечал эмир, — и я надеюсь, что с Божьей помощью мы преуспеем в попытках установить отношения с хорошей фирмой». Вскоре после этого Кувейт также подписал соглашение с «Арабской нефтяной компанией». Проявив осторожность и позволив саудовцам быть первыми, Кувейт немедленно получил дивиденды, — в то время как саудовцы добились 56 процентов прибыли, кувейтцы смогли получить на одно очко больше и добились 57. В свое время саудовцы исправят несоответствие.
«Арабская нефтяная компания» начала шельфовое бурение в июле 1959 года и сделала свое первое открытие в январе 1960 года, вследствие чего саудовское и кувейтское правительства стали владельцами 10 процентов обыкновенных акций компании. Так как «Арабская нефтяная компания» не имела собственных рынков сбыта, японское министерство внешней торговли, назвав свои действия «национальным проектом», обязало японские нефтеперерабатывающие заводы принимать нефть на пропорциональной основе. «Арабская нефтяная компания» некоторое время была нетипичной для Японии, которая все еще оставалась страной с большим дефицитом как капитала, так и специалистов в области ведения большого нефтяного бизнеса. По большей части она продолжала зависеть от системы, основанной на поставках через монополии, которая сложилась в послевоенные годы. «Но Арабская нефтяная компания» все же дала Японии независимый источник нефти к середине шестидесятых годов, обеспечивала почти 15 процентов ее поставок в Японию.
ДАЖЕ АМЕРИКАНЦЫ…
Независимо от национальности, все, кто ввязывался в ближневосточную свалку, теперь должны были платить больше и основываться на новых прецедентах, — даже американские компании. «Стандард ойл оф Индиана» долгое время сожалела, что в конце Великой Депрессии в 1932 году продала свое венесуэльское производство «Джерси». Теперь, в конце пятидесятых годов, «Индиана» решила, что ей тоже необходимо стать частью великого экспансионистского движения американских компаний и еще раз отправиться за моря в поисках, как было сказано держателям акций, «возможностей выгодных предприятий, где бы они ни нашлись». Оставаться дома стало рискованно. С Ираном в 1958 году было быстро достигнуто принципиальное соглашение по принципу совместного предприятия Маттеи 75 на 25, кроме этого, «Индиане» пришлось также выплатить очень большой предварительный взнос. Шах недавно развелся с женой, так как она не смогла обеспечить его «продолжателем рода», как он выразился в беседе с одним посетителем, то есть наследником. Шах выглядел тогда «человеком на эмоциональном распутье… Это чувствительный, болезненный, одинокий человек, у которого едва ли есть хоть один близкий друг и мало родных, он полностью погружен в работу». Это было удачное время для «Стандард оф Индиана», потому что ее сделка стала еще одной вехой в стремлении шаха обрести престиж и в его борьбе против консорциума и нефтяных монополий. В конце концов «Индиана» не была итальянским новичком; это была солидная, уважаемая американская компания, стоявшая в ряду выдающихся, известных и технически развитых преемников «Стандард ойл» Рокфеллера. Чтобы подчеркнуть значение сделки, шах лично настоял на том, чтобы сам Фрэнк Прайор, председатель «Индианы», прибыл в Тегеран на подписание.
Шах начал первую встречу с удивительного заявления, которое захватило врасплох Прайора. «Вы знаете, мы не арабы, — сказал шах. — Мы арийцы, принадлежим к той же расе, что и вы, и у нас славная история. У нас великая гордость». — «О, да, — ответил председатель „Индианы“, — мы знаем, Ваше Величество».
Гордость шаха успокоилась, дальнейшее обсуждение прошло гладко, и соглашение было немедленно подписано, вызвав дальнейшее негодование других нефтяных компаний. В отличие от ЭНИ «Индиана» нашла много нефти, начав с большого шельфового месторождения южнее острова Харк в Персидском заливе. Чтобы польстить шаху, месторождение назвали в честь Дария, древнего персидского царя. Вскоре после этого шах опять женился, и его новая жена родила наследника. Преемственность казалась обеспеченной.
ЛИДЕРСТВО НАСЕРА
Шах был не одинок в своей кампании национальных притязаний на установившееся положение нефтяных монополий. На всем Ближнем Востоке происходил бурный рост национализма, и Насер был его движущей силой. Суэц был его великой победой, доказавшей, что ближневосточная страна может победить не только «империалистические» корпорации, но и могучие западные правительства. Он загладил позор неудачи Мосаддыка. И теперь замечательное техническое изобретение — дешевые транзисторные приемники — доносили его вдохновляющий голос до бедных масс по всему арабскому миру, везде превращая его в героя.
В 1958 году Египет наконец сумел обвести недоверчивый и скептический Советский Союз, вынудив его финансировать строительство Асуанской плотины, и это прибавило Насеру лавров. В этом же году, в ответ на великий призыв Насера, Сирия присоединилась к Египту, образовав Объединенную Арабскую Республику, это был первый шаг по осуществлению его мечты панарабизма. Это очевидное слияние угрожающе соединило две страны, которые, благодаря Суэцкому каналу в Египте, а также саудовским и иракским трубопроводам в Сирии, господствовали над путями транзита ближневосточной нефти. Насер был, по крайней мере теоретически, способен единолично нарушить эти поставки или даже задушить их. Для того, чтобы противостоять тому, что британский посол в Ираке назвал «мертвой хваткой», были проведены переговоры о быстром строительстве иракских трубопроводов к Персидскому заливу, а также экспортного терминала Фао на его побережье. Но ситуация в регионе и самом Ираке изменилась от плохой к почти катастрофической.
В течение трех лет Насер вел злобную пропагандистскую войну против Ирака и хашимитов — королевской семьи, поддерживаемой англичанами, которая была возведена на воссозданный после Первой мировой войны трон в Багдаде. В июле 1958 года офицеры, подготовившие переворот, сообщили своим солдатам, что им приказано идти в Израиль и сложить оружие. Этого было достаточно, чтобы солдаты поддержали восстание. Последовавший переворот привел к взрыву жестокости и варварства. Толпы заполнили улицы, над ними были подняты огромные фотографии Насера и корчащиеся живые собаки, которые изображали иракскую королевскую семью. Сам король Фейсал II был обезглавлен ворвавшимися во дворец войсками. Наследный принц был застрелен, а его ладони и ступни были отрублены и пронесены на пиках через весь город. Его изувеченное тело, вместе с телами других царедворцев, протащили по улицам, а затем повесили на балконе министерства обороны. Прозападного премьер-министра Нури ас-Сайда узнали, когда он пытался выбраться из города переодетым в женщину, и толпа линчевала его на месте. Его тело также протащили на буксире по улицам, а затем на автомобиле ездили по нему взад-вперед до тех пор, пока практически не расплющили.
Новое правительство в Багдаде немедленно потребовало коренного пересмотра обширной концессии «Иракской нефтяной компании». Ужасный переворот в Багдаде потряс почти все правительства в регионе. Насеризм, казалось, побеждал на Ближнем Востоке.
Нефть была центром поднимающегося арабского национализма. С начала пятидесятых годов на Ближнем Востоке произошел ряд встреч и совещаний, как их неофициально называли, «арабских нефтяных экспертов». Первоначально главной темой была экономическая война против Израиля: установление нефтяной блокады против нового государства и оказание для этого давления на международные компании путем угрозы включения их в черный список, придирок и экспроприации. Однако со временем повестка дня расширялась. Хотя Египет не был экспортером нефти, Насер использовал эти встречи для прямого вмешательства в нефтяную политику. Он хотел пробудить и сформировать общественное мнение, делая упор на вопросы суверенитета и борьбы против «колониализма», и утвердить свое влияние над нефтью и странами Персидского залива. Это был как раз тот случай, когда «неимущий» искал способ улучшить свое положение с помощью денег «имущих». На тайном совещании арабских нефтяных экспертов в Египте весной 1957 года делегаты предложили построить свое нефтеперерабатывающее производство, заложить арабский танкерный флот и проложить арабский трубопровод к Средиземному морю. Они также обсуждали возможность создания арабской международной организации или межарабского консорциума, который будет управлять производством нефти на Ближнем Востоке, увеличивать государственные доходы и противостоять мощи нефтяных компаний. Группа подчеркнула необходимость приобретения арабами специальных знаний и технических навыков, чтобы бросить вызов мастерству. Мишени для крепкого духа национализма и конфронтации на этой встрече не ограничивались нефтяными монополиями, и включали западные страны. Нефть, заявил Абдулла Тарики из Саудовской Аравии, «является самым сильным оружием, которым владеют арабы». И для того, чтобы как-то отметить растущее осознание собственной силы, они нашли время посмотреть и отпраздновать проход первого танкера через Суэцкий канал после начала его работы под неоспоримым египетским контролем. Корабль вез нефть из Нейтральной зоны для Джея Пола Гетти.
Однако разговор среди делегатов о консорциуме или организации стран, экспортирующих нефть, только начинался, принимались во внимание только интересы арабского мира. Реальный подход к делу требовал участия в диалоге других важных производителей, особенно Венесуэлы и Ирана. А катализатором процесса станет Хуан Пабло Перес Альфонсо.
ХУАН ПАБЛО ПЕРЕС АЛЬФОНСО
В 1948 году, вскоре после того, как принцип пятьдесят на пятьдесят был приведен в систему, новое демократическое правительство Венесуэлы было свергнуто в результате военного переворота, и власть перешла к жестокой, продажной диктатуре полковника Маркоса Переса Хименеса. Во время его правления нефтяное производство росло очень быстрыми темпами, удвоившись к 1957 году. Однако Перес Хименес утратил поддержку, и его режим потерпел крах в январе 1958 года, уступив дорогу возвращению демократии в Венесуэлу. Многие лидеры нового правительства были видными фигурами в демократическом правительстве сороковых годов, а позже провели много лет в ссылке и тюрьмах Переса Хименеса. Новым президентом стал Ромуло Бетанкур, который возглавлял революционную хунту 1945 года. В годы ссылки он был не только красноречивым оппонентом Переса Хименеса, но и страстным критиком международных нефтяных компаний, чья «непосредственная поддержка диктатуры», говорил он, превратила Венесуэлу в «нефтяной завод», как в мрачные дни диктатуры Гомеса.
Однако Бетанкур и его коллеги сделали выводы из переворота 1948 года: следует создать коалицию, обеспечить единство всех демократических сил и не отвергать другие партии и интересы. В первые годы новому правительству приходилось бороться как против правых, так и левых, включая коммунистических партизан. В стране были сильны антиамериканские настроения, потому что администрация Эйзенхауэра дружески относилась к Пересу Хименесу. Во время визита в страну в 1958 году вице-президент Ричард Никсон мог быть ранен или убит, когда разъяренная толпа напала на его автомобильный кортеж на пути из аэропорта в Каракас. В 1960 году сам Бетанкур получил сильные ожоги при покушении на его жизнь, когда в автомобиль бросили бомбу. Слишком хорошо помня переворот 1948 года, Бетанкур действовал осторожно. Как ни осуждай нефтяные компании, они были ему нужны. По его словам, он и его коллеги «не были непрактичными романтиками». Когда возникла необходимость заняться нефтью, Бетанкур обратился к Хуану Пабло Пересу Альфонсо. Хотя Перес Альфонсо был реалистом и действительно осторожным и прагматичным аналитиком, он, кроме того, был строгим и самоуверенным моралистом с характером не только политика, но и интеллектуала. «Он был человеком железной воли, — го ворил один венесуэлец, работавший с ним, — однако говорил мягко, и был похож на монаха».
Перес Альфонсо родился в состоятельной семье в Каракасе. Он изучал медицину в Университете Джонса Гопкинса в Балтиморе, а затем вернулся в Каракас, где изучал право. Но затем семья разорилась, и на плечи Переса Альфонсо легли большие заботы, потому что, как старший сын, он чувствовал ответственность за своих десятерых братьев. Этот опыт глубоко потряс его, и с той поры бережливость и расчетливость стали частью его характера. Когда в 1932 году он женился, он уже был человеком строгих моральных правил и отказался регистрировать брак у одного судьи в Каракасе, считая его некомпетентным и продажным. Вместо этого Перес Альфонсо и его жена поехали в деревню и обратились к местному судье, который зарегистрировал их брак. После того, как с режимом Гомеса было покончено, Перес Альфонсо, работавший вместе с Бетанкуром, стал в палате депутатов экспертом оппозиции по нефтяной промышленности. Начиная с 1945 года, вначале в революционной хунте, а затем в демократическом правительстве, он был министром развития. В этом качестве он начал исправлять не соответствующие требованиям положения закона 1943 года для обеспечения получения Венесуэлой действительных 50 процентов прибылей, а также большего контроля над промышленностью.
В ноябре 1948 года Пересу Альфонсо позвонил посол Соединенных Штатов в Каракасе. Переворот в разгаре, сказал посол; он хотел предложить Пересу Альфонсо воспользоваться гостеприимством в посольстве. Перес Альфонсо подумал, сказал «нет», он будет действовать сам, и пошел домой обедать и ждать. Его арестовали и, считая важной фигурой демократического правительства, бросили в тюрьму. Потом он будет шутить в семье, что слишком много работал как министр, и тюрьма была для него отпуском, возможностью отдохнуть. Но на самом деле там не шутили, с ним обращались грубо, и некоторое время он провел в одиночном заключении.
Наконец ему разрешили отправиться в изгнание, и он покинул страну, чувствуя отвращение к занятиям политикой и обещая семье, что никогда не вернется к активной общественной жизни. Вначале он нашел убежище в районе Вашингтона Уэсли Хайте, где он и семья перебивались на деньги, которые они получали от сдачи в наем их дома в Каракасе. Он писал статьи для эмигрантских газет и стал заниматься работой по дереву, но больше всего он посвятил себя изучению нефтяной промышленности. Он постоянно посещал библиотеку конгресса США, внимательно читал статьи в тех многих американских журналах, которые он выписывал, начиная от «Форбз» и «Форчун» и кончая «Нейшн» и «Ойл энд газ джорнал». Он посвятил довольно много времени изучению организации, которая просто восхищала, — Техасского железнодорожного комитета, агентства, которое стало регулировать нефтяное производство сначала в Техасе и затем во всей стране еще в начале тридцатых годов, в те тяжелые времена, когда цена на нефть была 10 центов за баррель. После нескольких лет жизни в Вашингтоне, Перес Альфонсо оказался практически без денег, и поэтому переехал с семьей в Мехико. Другой причиной переезда была его тревога, что дети слишком американизируются, и им будет трудно возвращаться в Венесуэлу, если этот день вообще придет.
Этот день пришел в 1958 году, когда диктатура пала. Жена умоляла Переса Альфонсо не возвращаться в правительство. Но Бетанкур настаивал, чтобы онприбыл в Каракас и занял пост министра топливной промышленности. Именно это Перес Альфонсо и сделал. Его поразило богатство Каракаса 1958 года, поддерживаемое доходами от нефти, по сравнению с Каракасом, покинутым им десять лет назад. Он не очень одобрил эту перемену. Нефтяное богатство, считал он, было даром природы и политики, а не напряженного труда, и вскоре он увидел совершенный символ того, что он считал пагубным следствием такого богатства. Еще в ссылке в Мексике семье удалось собрать деньги и купить «Сингер», британский автомобиль 1950 года выпуска, похожий на MG. Перес Альфонсо очень ценил автомобиль; он был одной из его немногих слабостей. Когда он вернулся в Венесуэлу, он договорился, что автомобиль будет отправлен к нему. Автомобиль был доставлен в порт, где ржавея, простоял два месяца, ибо никто не побеспокоился сообщить Пересу Альфонсо, что он находится там. Наконец, узнав о его прибытии, Перес Альфонсо послал в гавань механика, чтобы тот перегнал его в Каракас. По пути автомобиль сломался. Механик забыл проверить масло, и оказалось, что в двигателе его не было. На автомобиле совсем нельзя было ехать: сгорел двигатель. Пришлось прислать грузовик. Наконец его привезли на виллу в пригороде. Но ржавчина разъела весь автомобиль. Перес Альфонсо отнесся к этому как к небесному знамению; он поставил автомобиль в саду рядом с теннисным столом как ржавую заросшую святыню и символ тех опасностей, которые, как он понимал, нефтяное богатство несет народу: лени, беспечности, потребительства, расточительности.
Перес Альфонсо дал себе клятву никогда не соблазняться внешними атрибутами власти, и когда вернулся на службу, вел простую, строгую и экономную жизнь. Он приносил на работу домашние бутерброды с сардинами на обед. Он также принес в свой новый кабинет четкое понимание структуры нефтяной промышленности и свои ясно очерченные цели. Он хотел не только увеличить правительственную долю в ренте, но, также отняв у нефтяных монополий, передать правительству власть и управление производством и сбытом. Продавать нефть задешево, убеждал он, слишком плохо для потребителей, в результате произойдет преждевременное истощение невосполнимых ресурсов, и никто не захочет вкладывать деньги в дальнейшее развитие отрасли. Для стран-производителей нефть является национальным богатством, блага которого принадлежат будущим поколениям так же, как и настоящему. Нельзя расточать ни ресурсы, ни богатство, которое они дают. Наоборот, прибыль следует более широко использовать для развития страны. Суверенные правительства, а не иностранные корпорации, должны принимать ключевые решения о производстве и распределении их нефти. Человеческой натуре нельзя позволить проматывать потенциал этих бесценных ресурсов.
Однако Перес Альфонсо руководствовался также трезвым коммерческим расчетом. Он знал, что пока Венесуэла имеет сходство с нефтепроизводящими странами Ближнего Востока, эти страны остаются опасными конкурентами. Венесуэла была сравнительно дорогим производителем, затрачивающим 80 центов для производства одного барреля, в отличие от 20 центов у производителей Персидского залива. Поэтому Венесуэла будет в невыгодном положении в гонке увеличения добычи. Она будет терять рыночную долю. У Венесуэлы, таким образом, были основательные причины попытаться убедить производителей на Ближнем Востоке поднять налоги, взимаемые с компаний, и таким образом цены на их нефть. Маневр, предпринятый Пересом Альфонсо, в действительности был основан на деятельности Техасского железнодорожного комитета, изучению которого он посвятил так много времени в ссылке. Он зашел так далеко, что связался с комитетом и пригласил одного из его консультантов, чтобы объяснить тайны и методы пропорционального распределения, и как его применить в Венесуэле. Он также осознал, что продвинуться дальше разговоров с ближневосточными производителями можно только путем основания мирового союза, моделью для которого будет Техасский железнодорожный комитет. Венесуэла сможет защитить свою рыночную долю не только помогая поднять цены на Ближнем Востоке, но также убедив дешевых производителей согласиться на систему международного пропорционального распределения и аллокации на основе принципов, доведенных в Техасе до степени искусства. Установление такого единого фронта защитит Венесуэлу от затопления ее нефтяной промышленности, ее главного источника государственных доходов, миллионами и миллионами баррелей дешевой ближневосточной нефти.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.