Индустриализм и энтропия

Индустриализм и энтропия

Финансовое безумие 1920-х годов стало страстью, подпитываемой нефтью. Повсюду началась лихорадка деловой активности — от освоения земель до производства различных приборов и устройств. С удивительной скоростью распространялись товары массового производства. В домах появлялось электричество. Росло производство автомобилей. Люди богатели. Казалось, что жизнь будет все лучше и лучше. Но на горизонте уже показались первые признаки надвигающейся грозы.

Во-первых, возникли проблемы в фермерском хозяйстве. Например, в Соединенных Штатах в 1920-х годах 30 % населения все еще проживало на фермах. Американские фермеры неплохо жили во время Первой мировой войны, экспортируя зерно в голодную изможденную Европу. Но к началу 1920-х годов европейцы снова встали на ноги и уже могли прокормить себя сами. Тем временем такие новшества, как трактор и механизация фермерского хозяйства в США, мгновенно привели к массовому перепроизводству зерна. Европа больше не нуждалась в американских поставках, девать зерно было некуда, и цены стали стремительно падать. Начался кризис в фермерском хозяйстве, за которым последовала инфляция. Когда рыночная цена на пшеницу упала, фермеры отчаянно стали пытаться спасти положение за счет увеличения производства. Но рынки не могли вместить такое количество зерна, что привело к еще большему перепроизводству и падению цены.

Фермеры быстро приспособились к новой системе кредитования, при которой они закладывали свои фермы, чтобы вложить полученные деньги в покупку нового оборудования и удобрений. Положение становилось все хуже и хуже. Люди не могли выкупить обратно свои заложенные фермы. У них просто не было на это денег. Другое непредвиденное обстоятельство, спровоцированное механизацией фермерского хозяйства и усугубившее положение, — разрушение почвы. Новая техника, такая как тракторы, никогда ранее не применялась, и фермеры достаточно поздно заметили, что подобные машины вызывают уплотнение, размывание и разрушение почвы.

Странные вещи происходили и в промышленной сфере. Рынки были переполнены товарами. К концу 1920-х годов было уже невозможно продавать столько же электрических бигудей, будильников и особенно автомобилей, сколько выпускали американские заводы. Каждый, кто мог купить машину, уже ее купил. Снизился поток иммигрантов в Америку. Авторынок был перенасыщен. Продавать автомобили в другие страны не представлялось возможным. Например, Европа страдала от нехватки собственной нефти, кроме того, она еще приходила в себя после войны. К тому же у европейских стран имелись собственные заводы по производству автомобилей. Также существовали политические проблемы. В 1922 году президент Уоррен Хардинг подписал закон Фордни-Маккумберта о повышении адвалорной ставки[41] таможенной пошлины. Хардинг полагал, что это поспособствует дальнейшему процветанию страны. Повышение таможенных пошлин в Соединенных Штатах тяжело отразилось на торговле Европы с Америкой. Европе необходимо было выплачивать военные долги, и она не могла потянуть такие расценки. В ответ европейские страны установили собственные таможенные тарифы. В то время азиатский рынок еще не изобиловал автомобилями и электроприборами. В таких товарах просто не было необходимости. Большая часть населения Китая жила в условиях, сравнимых со средневековыми. Дороги, относительно приспособленные для езды на автомобиле, были проложены лишь от Шанхая до Стамбула. Электричество только-только появлялось.

В это время в Америке начинается хаос с акциями, инвестициями и фондами. Финансовая система теперь больше рассматривается как способ обогащения, чем как средство продвижения продукции. Люди больше не покупают акции предприятий для того, чтобы вложить деньги в развитие производства и получить со временем дивиденды. Они просто спекулируют акциями, покупая и продавая их с целью собственного обогащения. Чем больше людей скупают акции, тем выше цена на них — опасная положительная обратная реакция. Конечно, цена большинства акций то повышается, то падает. Средний класс завлекало в опасную безумную игру под названием «дело верное». Но все закончилось плачевно. В октябре 1929 года фондовая биржа рухнула. Почему это произошло, осталось загадкой. Америка находилась на пике, имея в достатке все — нефть, уголь, пшеницу, железо, лес и производственные мощности. Так много товара, и вдруг — так мало денег, чтобы ими торговать. Есть некоторые предположения, как, например, Милтона Фридмана, что это было вполне естественное явление, вызванное неправильной политикой правительства или членами левой партии, утверждавшими, что более активные государственные расходы добавят эффективности «обычному» ходу развития. Мы знаем, что крах фондовой биржи вызвал другую мощную разрушительную реакцию. Многие переоцененные акции[42] продавались в кредит. Когда их цена упала, некоторые банки разорились, а каким-то пришлось провести слияние.

Как бы то ни было, после Первой мировой войны одно стало очевидно: промышленная экономика практически каждой страны незаметно приходила в упадок. Так или иначе, это происходило вследствие разрыва между экологическими экономиками и экономиками абстрактной финансовой системы — известной так же как капитализм. Этот эксперимент был не самым худшим, в отличие от коммунизма, конечной целью которого являлось достижение равенства доходов путем упразднения богатства (и частной собственности), что в итоге привело к массовой бедности.

Германия, переживавшая после окончания Первой мировой войны тяжелые экономические трудности, вышла из депрессии относительно рано. И не только благодаря тому, что Адольф Гитлер настолько милитаризировал и бюрократизировал страну, что она всего за несколько лет превратилась в некую мегамашину, состоящую из людей-винтиков.

В Америке после финансового кризиса 1929 года потеря веры в кредит, представленный абстрактными инструментами финансовой системы, привела к постоянной нехватке денег. Покупательская способность резко снизилась. Бизнес пребывал в застое. Компании не могли расширять штат из-за низкого спроса на продукцию. Это был порочный круг. Если посмотреть на финансовый кризис 1930-х годов с экологической точки зрения, то на ум приходит метафора Уильяма Каттона, который определил промышленную экономику как «разрушенную экосистему».

Каттон сравнивает человеческую популяцию, существующую за счет «выкачивания» запасов природного топлива, которое рано или поздно закончится, с водорослями в пруду, живущими один короткий сезон. С помощью сравнения Каттона можно объяснить явление Великой депрессии в контексте экологической экономики. После финансового кризиса 1929 года что-то определенно изменилось в Америке. Но природного топлива все еще было достаточно. Почему же экономическая среда стала настолько нездоровой? С экологической точки зрения Великая депрессия явилась следствием сильного социо-экономического «загрязнения» из-за использования природного горючего. Такое «загрязнение» «отравляло» финансовую экосистему и в результате уничтожало финансовые органы, от которых зависело благосостояние людей. «Загрязнение» уничтожало в основном те органы, которые выдавали кредиты. Общее «загрязнение» финансовой экосистемы вредило промышленной среде, замедляя ее дальнейшее развитие.

Можно ли говорить о том, что побочный продукт чересчур активного использования нефти буквально трансформируется в такую абстрактную форму «загрязнения», которая способна уничтожить общественное согласие? В данном случае следует вернуться к понятию энтропии. Энтропия — это расход энергии и ее преобразование в негативные побочные продукты, не все из которых материальны. Загрязнение воздуха — одно из выражений энтропии. Так же как и общественный беспорядок. Как и поломка в институционной системе[43]. Телесная смерть — это нечто другое. Такие негативные побочные продукты энтропии могут стать взаимозаменяемыми в зависимости от комбинации условий и обстоятельств. При анализе истории XX века можно найти этому подтверждение. В новую эру энтропия нашла выражение в таких обстоятельствах, на первый взгляд не связанных друг с другом, как война, промышленное загрязнение окружающей среды, порнография, разрушение общепринятого понятия о ценности денег и неумелое воспитание детей. Энтропия, как и Господь, существует везде и всегда.

Например, для многих историков настоящая причина Первой мировой войны до сих пор остается загадкой. Почему убийство австрийского эрцгерцога в Сербии заставило Англию и Францию расплатиться в общей сложности 2,2 миллиона жизней? Какова на самом деле была причина конфликта Англии и Франции с Сербией или за что пострадала королевская династия Габсбургов? Австрия как политическая держава уже находилась в глубоком упадке. Почему Россия отдала примерно 1,7 миллиона жизней в борьбе, которая не затрагивала ее жизненных интересов, а в дальнейшем переросла в жестокую гражданскую войну, которая унесла еще больше жизней? Есть много объяснений, но чаще других говорят о дипломатических интригах. Но стоила ли «слава» небольшого дипломатического альянса стольких жизней?

Я полагаю, что найти какое-то объяснение всему этому можно, взглянув на ситуацию с экологической точки зрения. Первая мировая война началась тогда, когда промышленные страны перешли к решающему этапу на пути от эпохи угля к эпохе нефти. Человечество находилось в процессе движения от первого уровня высокой энтропии до более высокого. Когда нефть начали активно использовать, появилось много побочных продуктов постоянно увеличивающейся энтропии. Интересно заметить, что в 1911 году, за несколько лет до начала войны, Уинстон Черчилль, тогда первый лорд адмиралтейства, активно переводил британский флот с угля на нефть. Военные корабли, работавшие на нефтяном топливе, были оснащены дальнобойными и более мощными орудиями, чем корабли, работавшие на угольном топливе. К тому же во время первых военных наступлений использовали технику и оборудование прошлого столетия: поезда везли солдат на фронт, а миллионы лошадей и мулов тащили артиллерию и боеприпасы, — но довольно быстро воины пересели на автомобили с бензиновым двигателем и танки. Оружие тоже усовершенствовалось: возросла разрушительная сила его огневого воздействия. Все это довольно естественным путем привело к увеличению энтропических побочных продуктов, а именно беспорядкам, разрушению окружающей среды и смертям.

Более того, к энтропическому побочному продукту относился болезненно оптимистический взгляд на грядущую «золотую эпоху XX века». Он привел к легендарному разочарованию в цивилизации, породившей войну, потерю веры в систему, традиции и власть, а также крах германской экономики из-за условий Версальского договора. Как мы знаем, после Первой мировой войны Америка находилась в более выгодном положении. Германия тонула, США оставались на плаву. Какое-то время.

Экологический взгляд на историю мог бы объяснить возникновение тоталитарного правительства как еще одного побочного продукта высокой энтропии. Нацизм можно рассматривать как политику, «загрязненную» нездоровой (абсурдной) идеологией, — всеобщий хаос, зачастую характеризующийся массовым психозом. Такая система возникла из всеобщего состояния душевного дисбаланса, вызванного индустриализмом. Система воспринимала своих граждан в качестве защиты против хаоса — против энтропии. Логическая схема машины была наложена на все социальные отношения в масштабе, равном массовому производству фабричных товаров. Использовались одни и те же методы. Система достигла небывалой «промышленной продуктивности» в уничтожении граждан, не подходивших под требуемые стандарты. Холокост Гитлера был четко организованной машиной смерти. Приспосабливание к потенциальной емкости экологической системы происходило с безжалостной логикой тейлоризма[44]. Вторая мировая война с промышленной точки зрения оказалась более отлаженной «машиной смерти», оставляющей после себя разруху и хаос. Когда война закончилась, главы европейских государств были повержены.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.