Постмодернистские идолы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Постмодернистские идолы

Начиная с трудов философа Фридриха Ницще второй половины XIX века на Западе началось еще одно изменение культуры[137]. Задолго до ужасов мировых войн немецкий философ провозгласил, что идея о науке, ведущей человечество к неизбежному прогрессу, есть идол – новая псевдорелигиозная вера – и что она не имеет основы в реальности. Наука может сказать нам лишь о том, что есть, но она молчит о том, каким все должно быть. Люди способны быть добрыми и бескорыстными, но также грубыми и жестокими, а наука лишь обслуживает интересы тех, кто стоит у власти. Нет причин думать, указывал Ницше, что наука каким-то образом поведет нас к лучшему будущему. Она так же может повести нас к мрачному будущему вооруженных конфликтов, или к экологической катастрофе, или к появлению тиранов, которые используют технику для установления жесткого социального контроля.

Ницше нанес удар не только по современному идолу разума и морали, но и по новой современной нравственности индивидуальных прав и свободы. С великой силой он указывал на глубокую непоследовательность взгляда Современности. Современная культура говорит, что не существует абсолютных нравственных принципов и что каждый должен выбирать собственные стандарты добра и зла, но здесь же нелогично добавляет: нам следует уважать права человека и высоко ценить свободу и достоинство каждой личности. «Но на каком основании?» – задал бы здесь свой вопрос Ницше. Если нет абсолютных нравственных принципов, какое право имеет кто-то заявлять обратное? Если человек есть просто продукт тех же природных процессов, что ржавчина или камни, почему нужно стоять за равенство и требовать уважать достоинство каждого человека?

Хотя аргументы Ницше вызывают глубокое беспокойство, его главные положения звучат эффектно и убедительно, а катастрофы и злодеяния XX века как будто только подтвердили их справедливость. В результате, хотя в западном обществе все еще наблюдается сильное скрытое влияние традиционных мировоззрений, например христианства, наряду с большой долей старинного оптимизма Современности относительно науки, прогресса и свободы человека, в нем произошло глубокое изменение, которое называют «постмодернистский поворот». Это скорее не связный набор представлений, но некое настроение. Появилось гораздо больше цинизма относительно претензий на истину и планов развития общества – как старинных традиционных, так и более современных, либеральных. Кинофильмы и романы о будущем, созданные около середины XX века, часто изображали общество с поразительным прогрессом в сфере здоровья, образования, научного познания и социальной гармонии. Сегодня почти все фильмы и романы куда сильнее окрашены пессимизмом и повествуют скорее об антиутопиях.

Кинофильмы и романы о будущем, созданные около середины XX века, часто изображали общество с поразительным прогрессом в сфере здоровья, образования, научного познания и социальной гармонии. Сегодня почти все фильмы и романы куда сильнее окрашены пессимизмом и повествуют скорее об антиутопиях

Хотя Ницше намеревался избавить культуру от идолов, в итоге постмодернистская мысль, как многие отмечают, делает идола из реальности как таковой. Писатель Эдвард Доке в своей статье «Постмодернизм мертв» хорошо обосновывает эту критику. Если, говорит Доке, все нравственные заявления на самом деле есть просто игры власти и продукт положения человека в социуме и культуре, как утверждают теоретики постмодернизма, значит, критика любого состояния общества невозможна. Никто не может предложить программу реформ или обличать несправедливость. Постмодернизм, таким образом, боготворит существующую реальность как абсолют[138].

Наиболее выдающимся критиком Ницше и плодов постмодернизма был немецкий философ Мартин Хайдеггер. Он указывает на идола нашей культуры сегодня, когда называет нас «мир технологии». Люк Ферри объясняет мысль Хайдеггера так:

Прежде всего прочего, технику беспокоят не итоги, а средства… Вместо того чтобы черпать вдохновение из трансцендентных идей… современная экономика действует подобно дарвиновскому естественному отбору… Никто [сегодня] не может со всей уверенностью сказать, что умножение богатств и разрушительный эволюционный импульс… неизбежно породят лучшее будущее… Впервые в истории жизни на земле биологический вид получил средства для уничтожения всей планеты, причем этот вид не знает, куда он движется[139].

Хайдеггер, Доке и другие мыслители, такие как Жак Эллюлль,[140] говорят, что технология, неопределенность и рынок стали идолами общества эпохи Постмодерна. Поскольку в таком обществе никто не верит в «конец» или цели человечества либо не может договориться о них с другими, у нас остаются только «средства», то есть техники. Поскольку уже не существует какого-либо господствующего представления о здоровой человеческой жизни или хорошем обществе, нам остается только лишь соревнование индивидуумов за свой личный успех и свою власть. Если что-то можно сделать с помощью технологии, это будет сделано, поскольку для технологии не существует стоящих выше нее идеалов или нравственных ценностей, которые бы ее направляли и ставили бы ей границы.

Фрагментация общества, порожденная постмодернистским поворотом, сама стала постоянным предметом дискуссий среди ученых. И Роберт Белла, и Эндрью Дельбанко согласно утверждают: любое сплоченное общество должно предложить отдельным людям жить ради чего-то большего и более значительного, чем они сами. Дельбанко показывает, что по иронии судьбы и «новые левые», ставшие популярными в 1960-х, и «новые правые», вошедшие в моду в 1980-х, «вместе потрудились над тем, чтобы сделать немедленное удовлетворение желаний главным критерием хорошей жизни… При этом было полностью утрачено… представление о том, что в подлинную жизнь входят слезы, жертвы, а иногда даже готовность умереть»[141].

Дельбанко согласен с теми, кто говорит, что в итоге идолы постмодерна формируют таких людей, которые соответствуют образцам рекламы, так что они «неосознанно подлаживаются под сменяющие один другой продукты рынка»[142]. Многие авторы убедительно продемонстрировали, что ценности рынка – консюмеризм и рентабельность – ныне распространились на все сферы жизни человека, включая даже и семейную жизнь. Все это объясняется тем, что современный капитализм уже перестал быть просто инструментом распределения благ и услуг и превратился в идола, требующего почти полного подчинения[143]. И даже в самых успешных капиталистических обществах, таких, например, как США, многие видят их внутренние противоречия, отмечая, что консюмеризм разрушает те самые добродетели самообладания и ответственности, на которых капитализм был основан[144].

Как подобная перемена настроения и значения вещей отражается на нашей работе сегодня? Я говорил с одним человеком, который был одним из пионеров в сфере хеджевых фондов. Ему сейчас за семьдесят. Он сказал, что в конце 1950-х и на протяжении большей части 1960-х подавляющая часть лучших и блестящих людей не желала работать в сфере финансовых услуг – они хотели посвятить себя образованию и науке. Им хотелось преподавать молодым людям, обеспечивать возможность полета на луну и бороться с голодом в мире. И самые влиятельные мыслители того времени говорили им: вы можете это сделать. Где-то ближе к концу 1980-х он почувствовал перемену настроений в обществе. Социальный прогресс – даже сама его идея – стал вызывать все меньше оптимизма. Людей разделяли культурные войны. Появился цинизм, и со временем самые честолюбивые и одаренные люди стали приходить в бизнес и финансовое дело. Всем стало казаться, что только профессионал с хорошей зарплатой может жить полноценной свободной жизнью. «Это признак нездоровья», – сказал тот человек, и он был прав. О том же самом говорили философы и ученые, но мой знакомый не следил за влиянием идеологий, но наблюдал, как этот поворот настроения самым конкретным образом повлиял на молодых людей в момент выбора карьеры. Он прожил достаточно много, так что мог наблюдать переход от понимания работы преимущественно в духе Современности к более постмодернистскому ее пониманию.

Ценности рынка – консюмеризм и рентабельность – ныне распространились на все сферы жизни человека, включая даже и семейную жизнь

Самый очевидный эффект от постмодернистского идолопоклонства «средствам без конечной цели» – это (на тот момент, когда я пишу данные строки) распространение лжи, мошенничества и корыстных действий финансовых компаний, которые разоблачил кризис 2008 года вместе с его последствиями. Наоми Вульф, автор статей из ежедневной газеты The Guardian, сделала обзор газетных заголовков за июнь и июль 2012 года. Вот их список: Банк Беркли вступил в сговор с некоторыми другими банками, чтобы манипулировать процентными ставками; банковская группа из HSBC потратила между 2004 и 2010 годами миллиард долларов на то, чтобы сделать возможным отмывание денег («крайне выгодная деятельность, которой не следует мешать»); в «Перегрин Кэпител» 215 миллионов долларов из денег клиентов «куда-то пропало», а основателю группы после попытки самоубийства были предъявлены обвинения по уголовному делу; компания «Уэллс Фарго» согласилась заплатить 175 миллионов долларов штрафа за («снова очень выгодное дельце») то, что рутинно завышала проценты ставки при субстандартном кредите афроамериканцам и выходцам из Латинской Америки по сравнению с белыми людьми такой же кредитоспособности. По той же самой причине штрафы заплатили также Банк Америки и SunTrust. Сам финансовый кризис 2008 года во многом породили банкиры, занимавшиеся продажами невероятного количества закладных, истинная не столь высокая цена которых оставалась в тени.

Заключение этого грустного списка звучит в подзаголовке к статье Вульф: «Штампы СМИ о “ложке дегтя” уже неверны. Мы наблюдаем системную коррупцию в банковском деле и систему тайных сговоров»[145].

Чуткие критики либерального направления быстро замечают действие постмодернистского идола «средств без конечной цели» в сфере бизнеса. Но они не столь чувствительны относительно еще более распространенного явления – что сегодня наше ощущение Я связано не столько с нашими ролями в семье или обществе, сколько с нашим потреблением. Нам предлагают создавать свою личность через выбираемые нами бренды и через ту идентичность, что мы способны создать в Интернете.

Влияние этого феномена особенно заметно в таких сферах, как СМИ, развлечения и маркетинг. Я много говорил с членами нашей церкви, занимающимися маркетингом и рекламой, об одном сдвиге: теперь все чаще рекламируют не преимущества продукта, а историю, которая обещает потребителю обогатить его идентичность и повысить качество его жизни. Йельский философ Николас Уолтерсторфф отмечает, что для современной культуры счастливая жизнь есть жизнь, где все «идет хорошо» – и она полна чувственных удовольствий, – тогда как для древнего человека счастливая жизнь есть жизнь, прожитая хорошо, где просматриваются характер, смирение, любовь и справедливость[146]. Таким образом, работники маркетинга и рекламы сегодня обещают людям не только то, что их товар будет хорошо выполнять свое предназначение, но и то, что он принесет людям счастье.

Я разговаривал с мужчиной и женщиной, которые оба работали руководителями в сфере рекламы и оба готовились уйти из своих компаний. Женщина работала в фирме, у которой было два основных клиента – косметические компании. «Мои клиенты хотели, – говорила она, – чтобы с моей помощью их продукция говорила потенциальной покупательнице: это поможет тебе в итоге обрести любовь и полюбить саму себя. Но ведь это просто яд». Мужчина работал в агентстве, клиентом которого была компания, продающая спортивные машины. Он не раз сталкивался с тем, что его вынуждали представлять машины как средство повышения сексапильности. Оба они сопротивлялись тому, что от них требовали, и на обоих оказывали большое давление. Мужчина сохранил свое место, потому что ему удалось заменить «сексапильность» идеей «высококачественной машины», и он сделал это с таким мастерством и убедительностью, что заказчик и его компания были этим удовлетворены. Женщине не повезло: ей пришлось покинуть фирму, после чего она открыла свой бизнес.

Теперь все чаще рекламируют не преимущества продукта, а историю, которая обещает потребителю обогатить его идентичность и повысить качество его жизни

Христианин согласится с тем, что когда мы что-то продаем или рекламируем, нам нужно показать потенциальному покупателю, что этот продукт «увеличит стоимость» их жизни. Но это не значит, что товар может дать им жизнь. Но поскольку христиане глубже понимают суть человеческого благополучия, мы часто плывем против очень сильного течения корпоративных идолов нашей культуры.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.