За две тысячи лет до компьютерной революции

За две тысячи лет до компьютерной революции

То развитие, которое претерпел Древний мир, означает для нас и поучение, и предостережение. Нашей культуре суждена недолгая жизнь…

М. Ростовцев [1303]

Если человеческое развитие определяется одними и тем же законами, невольно возникает вопрос: существуют ли исторические примеры, способные подтвердить или опровергнуть полученные выводы? Ведь если вглядеться вглубь веков, то мы увидим целое кладбище цивилизаций, некогда могущественных и процветавших. Лишь легенды и археологические артефакты, некоторые из которых до сих поражают воображение, свидетельствуют об их былой силе и величии. Начиная с арийских цивилизаций Сирии-Палестины, Кипра, Шумера (в Месопотамии) и Хараппы (в Индии), процветавших в 6–3 тысячелетия до н. э…; последовавшими за ними со второй половины 2-го тысячелетия до н. э. цивилизаций восточного Средиземноморья: минойская, микенская, хеттская, митаннийская, ханаанская и древнеегипетская, древнегреческая…; и наконец древнеримская до V в.н. э., и византийская до VI–XV вв. цивилизации… [1304]

Наибольший интерес в данном случае, очевидно, представляют ближайшие к нам Великие Цивилизации, оставившие наиболее значительное и полно сохранившееся историческое наследие. И здесь мы не находим альтернативы одной из них — самой могущественной цивилизации Древних веков — Римской империи.

Римская империя не просто пала — она исчезла со всеми своими техническими и культурными достижениями, со своим живым языком. Потрясение было настолько велико, что вся европейская цивилизация почти на тысячелетие погрузилась в мрак Средневековья. Слова Р. Лопеза наглядно отражают состояние людей той эпохи: «Чувство, что Бог гневается, сохранялось в течение столетий, усиливаясь с каждым вторжением, возобновляясь с каждым голодом, создав психоз Антихриста, который, похоже, принимал человеческий облик в лице каждого, творящего зло. Этот страх исчезнет лишь постепенно вместе с Ренессансом позднего средневековья и станет объектом насмешек только в XVIII веке…» [1305]

И даже в начале века, в 1718 г. Монтескье еще писал: «Почему Мир так мало населен в сравнении с тем, каким он когда-то был? Как могла Природа потерять свою изначально необыкновенную плодовитость? … Хотя [в Италии] все живут в городах, но они полностью опустошены и обезлюдели: кажется, что они еще существуют лишь для того, чтобы отметить место, где существовали могущественные города, о которых так много повествует история. Греция так опустошена, что она не содержит и сотой части того населения, что там было в древности. В Испании, ранее такой многолюдной, сегодня можно видеть лишь необитаемые деревни; и Франция — ничто по сравнению с той древней Галлией, о которой писал Цезарь. В Польше и европейской части Турции почти не осталось людей… Что удивительно, это то, что обезлюдение продолжается каждый день и, если оно продлится, то через десять веков останется одна пустыня. Вот… самая ужасная катастрофа, которая когда-либо случалась в Мире; но ее едва ли заметили, поскольку она произошла неощутимо и в течение многих веков; она отражает внутренний порок, секретный и таинственный яд, продолжительную болезнь, которая поразила человеческую природу» [1306].

Какой же таинственный яд, продолжительная болезнь поразили человеческую природу?

Историки находят множество причин гибели древних цивилизаций: здесь и природные катаклизмы, и войны, и революции, и эпидемии, и амбиции правителей, и т. п. Войны той эпохи действительно велись с крайней ожесточенностью, так, что некоторые территории после них надолго оставались «полупустынными» [1307]. В те времена о нравах говорить не приходилось. Чего стоят одни нашествия варваров, готов и гуннов. Однако, как отмечает П. Хизер, «они сумели низвергнуть Западную Римскую империю из состояния относительной стабильности во мрак небытия лишь благодаря тому, что в известном смысле их разрушительная деятельность наложилась на присущие римской имперской системе пороки в военной, экономической и политической сферах — пороки, ставшие результатом полутысячелетней эволюции самой системы» [1308]. И это мнение можно считать обобщающим почти для всех исследователей истории падения Рима, подтверждаемых словами Ф. Вальбэнка: «Упадок Империи не был вызван какими-то обстоятельствами, которые появились незадолго до 250 года, некоторые из этих факторов активно действовали в течение столетий до этого» [1309].

В общем-то, сначала ничто не предвещало беды. Многочисленные победоносные войны вместе с захваченными богатствами, землями и рабами принесли невиданное процветание Риму. Древний Рим по своему могуществу и развитию превзошел все предшествующие ему цивилизации. Но неожиданно он столкнулся с одной неразрешимой проблемой — население самого Рима начало стремительно сокращаться. Кризис депопуляции в Древнем Риме приобрел такой угрожающий размах, что о нем упоминали практически все римские писатели того периода [1310].

И вот уже Ю. Цезарь в I в. до н. э. запрещает италикам жить вне пределов Италии, и чтобы поддержать их, все государственные земли он продает им в собственность мелкими участками на льготных условиях… [1311]. Императоры Нерва и Траян в конце I в. н. э. создают денежный фонд для оказания помощи неимущим родителям в воспитании свободнорожденных детей (alimenta) [1312] . О впечатлении, которое произвело это решение на современников, лучше всего говорит один из барельефов римского форума, на котором изображена символическая фигура Италии, вручающая Траяну ребенка [1313]. Нерва одобрил план раздачи земель бедным гражданам, а Траян вновь запретил эмиграцию из Италии и заставил сенаторов приобретать землю в их родной стране [1314].

Но ничего не помогало, и в начале II в. н. э. как Плутарх, так и Аппиан писали о том, что бедные не хотят заводить детей, которых нечем кормить [1315]. И это была главная причина демографического кризиса, считал Э. Гиббон: «В обществе, которое поощряет браки и отличается трудолюбием, скоро заглаживаются потери, причиняемые случайными бедствиями моровой язвы или войны, но так как большинство римлян было обречено на безвыходную нищету и на безбрачие, то уменьшение населения было непрерывно и заметно, а мрачное воображение энтузиастов предвидело предстоящее пресечение человеческого рода» [1316].

Но кризис депопуляции охватил не только низы, римская элита вымирала с не меньшим упорством, чем последние бедняки. Уже Август в I в. до н. э. был вынужден принять ряд законов, призванных побудить римскую знать заводить семью и детей. Эти законы запрещали наследовать имущество холостым наследникам, а половина имущества, наследуемого бездетными наследниками, поступала государству. Разведенные женщины и вдовы были обязаны выйти замуж уже через 6 месяцев, а мужчины — через 12… [1317] Но все было бесполезно, почти половина сенаторов умирала, не оставив после себя сыновей [1318]. В провинции дело обстояло еще хуже.

«Так, — по словам Ю. Кузовкова, — исчезло государство, просуществовавшее в общей сложности 1200 лет, исчезло не в результате революции или нашествия несметных полчищ врагов, а в результате вымирания собственного народа, не в силах даже затормозить этот процесс, цепляясь из последних сил за возможность хоть ненадолго продлить свое существование» [1319]. Если бы не иммиграция и ассимиляция варваров, то распад Западной Римской империи произошел бы, очевидно, намного раньше [1320].

А ведь еще сравнительно совсем недавно Варрон описывал Италию как благодатнейшую землю на свете [1321]. Рим ломился от огромных богатств, награбленных во время победоносных войн. Но еще большее богатство Риму приносили дань с покоренных народов и обширные завоеванные земли, обрабатываемые огромным количеством рабов [1322]. К этому времени Помпей наконец-то уничтожил пиратство в Средиземном море, а правление Августа дало Риму долгожданный внутренний мир, за что Август удостоился почти божественного поклонения даже после смерти. Мир принес небывалое процветание: «повсюду в империи начался блистательный подъем экономики» [1323]. Этому способствовал и тот факт, что эпоха Августа и его непосредственных преемников была временем почти полной свободы торговли, когда существовали самые благоприятные условия для частного предпринимательства [1324]. Так что же произошло? Что стало причиной массового вымирания могущественных римлян?

Экономика

В истории рождения Великой цивилизации Древнего Рима удачно сошлись два принципиально важных момента: во-первых, это наличие по соседству затухающей, но некогда Величайшей в Европе цивилизации Древней Греции, от которой римляне позаимствовали самый передовой для того времени опыт общественной и экономической жизни [1325].

Жители эллинистических «городов впервые освоили способ массового производства товаров, рассчитанный на неограниченный рынок сбыта, основали банковское и кредитное дело и сумели не только установить и ввести в обиход основные правила морской торговли — так называемое Родосское морское право, — но также положили начало развитию единого гражданского права, которое действовало на всем пространстве эллинистического мира» [1326].

Во-вторых, это расположение Рима на берегах Средиземного моря, что значительно облегчало сообщение. Например, по данным историков П. Гарнси, К. Хопкинса и С. Уитэйкера, транспортировка по суше в эпоху античности обходилась в среднем в 60 раз дороже, чем морем, и — в 10 раз, чем по реке [1327].

Вклад самих римлян в рождение своей цивилизации на первом этапе заключался в их стремлении к завоеваниям. Со дня его основания, говорят легенды Древнего Рима, над римлянами тяготело клеймо «народа с разбойничьими наклонностями, буйного и беззаконного» [1328]. Успешные войны принесли Риму необходимые капиталы.

Внешняя безопасность, наличие огромных свободных капиталов и дешевых транспортных путей создало исключительно благоприятные условия для специализации производства и разделения труда. И Римская Республика вступила в эпоху торгового капитализма. Все его основы римляне позаимствовали у своих соседей: «в экономическом отношении (в Риме), — отмечает М. Ростовцев, — мы наблюдаем капитализм почти того же самого типа, который был распространен на Востоке до и во время эллинистического периода . В пределах римского государства, а также между ним и его соседями существовала свобода торговли …» [1329]

Другими словами, уже в V в. до н. э. в восточном Средиземноморье начал формироваться свой локальный образец глобальной рыночной экономики. После Пунических войн и уничтожения Карфагена, все препятствия для его расширения были уничтожены, а новые завоевания Рима значительно ускорили процесс глобализации. К I–II вв. н. э. глобальная экономика Рима включала, помимо восточного и центрального Средиземноморья, практически все завоеванные Римом территории — Испанию, Северную Африку, Галлию, придунайские и прирейнские территории и Британию… [1330]

И первое с чем мы сталкиваемся при вступлении Древнего Рима в глобальную экономику — это резкое повышение производительности труда. Например, урожайность зерновых в Северной Африке (с учетом двух урожаев в год) в античности была примерно в 3–5 раз выше, чем в Италии [1331]. И подобное соотношение касалось многих различных наименований товаров. Основным средством реализации этого потенциала была торговля, не случайно именно она и «стала главным источником роста благосостояния в Римской империи» [1332]. Общее повышение производительности труда привело к быстрому образованию капиталов и расцвету римского общества.

На эти капиталы повсюду строились дороги, водопровод и канализация, роскошные бани, сооружения для физических занятий, великолепные храмы и алтари, внушительные общественные здания, театры, цирки, стадионы, публичные библиотеки, художественные галереи, и т. п. Даже в мелких городах глухого галльского захолустья археологи обнаружили водопроводы, бани, базилики и форумы, декоративные мозаики, статуи на площадях и произведения местного искусства в жилых домах [1333]. «Можно сказать, — констатировал М. Ростовцев, — что в отношении комфорта, красоты и гигиены города Римской империи… ни в чем не уступали многим нашим современным европейским или американским городам» [1334].

Однако период процветания оказался весьма краток. Быстрый рост производительности труда вызвал опустошительный аграрный кризис, разразившийся в Италии. «Аграрный кризис, — по словам С. Булгакова, — был обусловлен конкуренцией более дешевого хлеба, производимого в странах со свободной или более дешевой землей…» [1335]

Главным поставщиком дешевого зерна был Карфаген, и это решило его судьбу. Три Пунические войны, каждая из которых велась с крайним ожесточением, возникли по инициативе и единодушному решению всего римского народа [1336]. Решением римского сената великолепный город с 500-летней историей, который мужественно отстаивали его граждане [1337], был стерт с лица земли, все его жители были либо убиты, либо обращены в рабство, а на территориях, где раньше зеленели поля и оливковые рощи, было запрещено что-либо сеять и выращивать. Правда запрет продлился недолго, вскоре земли перешли под контроль римских богачей [1338], которые возобновили поставки…

Подобная участь в 146 г. до н. э. постигла Коринф в Греции, который был единственным городом эллинистического мира, имевшим прямой выход в Адриатическое море, и он единственный из крупных греческих городов с давних времен специализировался на экспорте в Италию товаров из Греции… По словам Т. Моммзена, «Коринф был разрушен именно по настоянию той финансовой олигархии, которая захватила в свои руки огромные торговые обороты Коринфа» [1339].

Не выдержав конкуренции, мелкие и средние имения разорялись и переходили в собственность крупным землевладельцам. Хозяйство последних также претерпело изменения, «зерноводство (у них) вытесняется скотоводством, и происходит своеобразное сельскохозяйственное вырождение», — отмечает С. Булгаков, проводя прямую аналогию с Англией XIX в. [1340] Подобное мнение высказал еще Плиний, который считал, что именно латифундии погубили Рим [1341].

«К влиянию аграрного кризиса, — добавляет С. Булгаков, — присоединяется еще конкуренция рабского труда» [1342]. Результатом такого «двойного вырождения» [1343] помимо демографического кризиса стал социальный. И именно последний имел в виду Т. Моммзен в поисках причин падения Римской империи: «Рим падал, потому что один из двух факторов, на которые издревле опиралось государство, был в корне разрушен: хозяйство мелких землевладельцев было теперь совершенно подавлено капиталом, который оперировал колоссально развитым невольничьим трудом…» [1344]

Бывшие мелкие собственники, оказавшись не у дел, либо превращались в городской плебс [1345], либо эмигрировали [1346], либо шли в армию.

Говоря о последних, Тиберий Гракх во II в. до н. э. замечал: «Дикие звери в Италии имеют свои норы и логовища, у людей же, которые сражаются и умирают за Италию, не осталось ровным счетом ничего, кроме воздуха и света. Бездомные, бесприютные, они блуждают повсюду с женами и детьми. И полководцы говорят неправду, побуждая воинов во время битвы отстаивать свои гробницы и домашние алтари, ни у одного из такого множества римских воинов нет в доме ни отцовского очага, ни усыпальницы предков. Они — эти люди, которых называют владыками мира, — сражаются за чужое богатство, за чужую роскошь, не владея лично даже клочком земли» [1347].

Предвестники первого кризиса проявятся уже в середине II в. до н. э. после того, как «в последний раз была проведена раздача неимущим вновь приобретенной земли, и теперь в период глубокого мира количество полноправных граждан стало сокращаться » [1348]. Со временем кризис будет лишь обостряться все более, наглядно демонстрируя свой древнеримский вариант «английской болезни».

Истинная причина кризиса, по словам М. Ростовцева, «заключалась в неуклонном ухудшении возможностей сбыта, вызванном экономическим развитием западных провинций » [1349]. И уже в I в. н. э. «упадок Италии выразился в страшном сокращении численности населения полуострова и одновременном упадке сельского хозяйства» [1350].

За сельским хозяйством последовали другие отрасли производства, причиной тому, по мнению М. Ростовцева, являлась конкуренция со стороны Испании, Галлии, Африки и восточных провинций. Так, Галлия во II в. н. э. стала «тем, чем была Италия в I в. до Р.Х. — ведущей промышленной страной Запада» [1351].

В Галлии, Испании и Африке в это время происходил бурный рост производства и строительства городов. О резко возросшем благосостоянии западных провинций говорит и расположение кладов монет, относящихся к этому периоду. Согласно данным Р. Дункан-Джонса, стоимость монет, найденных в трех указанных провинциях, составила почти 2/3 от стоимости всех кладов, найденных на территории империи, при этом удельный вес самой Италии в них не превысил 7 % [1352].

Однако процветание продолжалось недолго. Сжатие экономики Рима — главного потребителя глобальной экономики — привело к тому, что генерируемый им глобальный спрос стал сокращаться. Это вызвало смещение источников спроса в сторону новых локальных центров потребления, появившихся, благодаря специализации в рамках Римской империи, «их транспортные расходы были намного ниже» [1353]. Но локальные центры не смогли компенсировать падение совокупного спроса Империи.

В результате кризис распространился и на те страны, которые на первом этапе выиграли от свободы торговли. Они в своем развитии в точности повторяли судьбу метрополии. Во второй половине II в. прекращается экспорт вина и оливкового масла из Испании [1354], начинается сокращение производства в Галлии. «Ежегодный объем надписей (заказов на строительство новых зданий), сохранившихся от римской античности, внезапно сокращается в середине III в. приблизительно до одной пятой от прежнего количества» [1355].

В римской Африке экономическое процветание продлилось лишь немногим дольше. Но и там «юридические тексты IV в. относятся прежде неизвестному феномену — «покинутые земли»… Закон 422 г., относящийся к Северной Африке, указывает, что только в этом регионе под эту категорию попадает 3000 кв. миль. Эта цифра ошеломляет» [1356]. Никакие усилия римских императоров привлечь на пустеющие африканские земли арендаторов и ветеранов не смогли переломить ситуации [1357].

Почему же римляне, видя, как глобализация уничтожает их цивилизацию, не предприняли никаких мер для предотвращения этого бедствия?

Поиск ответа на этот вопрос стоит начать с основ процветания Рима, которые лежали в его почти непрерывных успешных завоевательных войнах, приносивших поток золота, рабов и новых земель. Часть добычи перепадала и на долю простых римлян, что компенсировало утраты и давало надежды на будущее. Успешные войны покрывали все издержки глобализации. Не случайно Р. Холланд отмечает, что: «войны — самое выгодное занятие Римской империи » [1358]. Однако со временем, указывает П. Хизер, эффективность завоеваний начала снижаться, наиболее богатые территории «оказались захвачены, и в начале императорской эпохи римская экспансия стала поглощать территории, которые не приносили прибылей, способные покрыть расходы на завоевание», в частности «Германия просто не стоила того, что бы ее завоевывать» [1359]. На Востоке же римская экспансия уперлась в твердь персидской сверхдержавы [1360].

Тем не менее, Рим продолжит свои завоевания, несмотря на то, что новые территории будут приносить нарастающую отрицательную доходность, требуя все больших расходов на защиту и освоение, создавая все большие трудности в управлении огромной империей (путешествие с окраин которой до Рима стало занимать несколько месяцев).

Эволюционный цикл [1361] [1362] и площадь древнего Рима, млн кв. км [1363]

Почему же Империя продолжала расширяться, несмотря на то, что это не только не приносило выгоды, но и наоборот все больше истощало ее? П. Хизер, венчая свой труд, находит главную причину в «беспредельной агрессивности» римского империализма, ставшей причиной его гибели [1364]. Современник событий Августин полагал, что основной причиной был порок, который воцарился в Риме после победы над Карфагеном. С этого времени в основу всей империи легло не что иное, как желание господства: «Эта страсть к господству терзает и губит род человеческий великими бедствиями» [1365].

По мнению же древнеримского поэта Рутилия, расширение империи диктовалось ее предназначением — нести цивилизацию человечеству:

Разным народам единую ты подарила отчизну,

Благо — под властью твоей им беззаконье избыть;

Ты побежденным дала участие в собственном праве,

То, что было — весь мир, городом стало одним [1366].

Аналогичная мысль звучит в стихах и другого современника события — поэта Вергилия:

Римлянин, помни, тебе — прочими править народами,

Мир им нести и закон — вот в чем твое ремесло,

Тех, кто покорен, — щадить, гордых же — силой смирять [1367].

Однако ни патологическая страсть к господству, ни служение благим идеалам цивилизации не могут объяснить самоубийственного расширения империи. В этом случае ни господство, ни цивилизация не имеют смысла, поскольку они погибнут вместе с самой империей. Очевидно, должны были быть какие-то более веские объективные причины, толкавшие империю по этому пути, причины, которые не оставляли империи другого выхода, кроме непрерывной экспансии. И здесь, прежде всего, внимание привлекает падающая динамика процентных ставок.

Тренд процентных ставок по простым ссудам [1368]

Падение процентных ставок свидетельствует о действии закона «убывающей отдачи капитала» Д. Рикардо или истощении внутреннего источника человеческой энергии, что вынуждает любую капиталистическую систему к непрерывному расширению .

Есть и другой путь — технический прогресс. Однако он не получил должного развития в Древнем Риме по нескольким причинам:

Одной из важнейших являлось рабство. «Рабы были становым хребтом экономической жизни империи , в особенности, в торговле и промышленности, где они составляли рабочую силу частных мастерских», — отмечает М. Ростовцев [1369]. Дешевый рабский труд делал излишним разработку и внедрение технических новшеств. Например, водяные мельницы были известны со времен Древней Греции, но в Риме они приобретут широкое распространение только ко II в. н. э., когда начнет ощущаться недостаток рабов [1370]. Крах римской экономики наступит с падением эффективности завоеваний, когда приток рабов сократится, что приведет к росту цен на них, в результате использование рабов станет нерентабельным, а ресурсов для технического развития уже не останется [1371].

Кроме этого, у римлян были более выгодные и привычные направления вложения капитала, чем в технические усовершенствования. Основным являлась глобальная торговля, которая в не меньшей степени, чем войны, приносила быстрые сверхприбыли на вложенный капитал. И даже во II веке, когда уже проявились первые признаки кризиса, «источником богатства по-прежнему оставалась торговля . Заработанные торговлей деньги умножали, отдавая их в долг под ипотеку или вкладывая в приобретение земельной собственности», — отмечает М. Ростовцев [1372].

Избыточные капиталы направлялись на приобретение предметов роскоши и искусства, на что уходили огромные суммы. Благодаря им архитектурное и художественное творчество достигло в Древнем Риме невиданного развития. Но они не только не создавали новых источников экономического роста, а наоборот оттягивали на себя имеющиеся у них свободные капиталы.

Поскольку достоверность данных по реальным процентным ставкам в Древнем Риме относительно невысока, мы можем говорить только об их динамике, но даже она все-таки требует дополнительных косвенных подтверждений. Ими являются, например, данные, приводимые М. Ростовцевым, согласно которым уже в конце II в., несмотря на сильное снижение процентных ставок, «люди отказывались брать кредиты, и на рынке предложение превышало спрос», одновременно происходит падение спроса и нарастание кризиса перепроизводства [1373]. Началась тезаврация капиталов — их вывод в драгоценные металлы и предметы роскоши.

Другим косвенным свидетельством может служить рост спекуляции ценными бумагами, который происходит всегда, когда ставки в реальном секторе экономики начинают падать. И именно эта спекуляция ценными бумагами — векселями — получила распространение в III в. О ее последствиях говорит один из документов той эпохи: «На наш рынок проникла спекуляция векселями, нарушившая снабжение города самым необходимым, от чего большинство граждан и вся община терпят нужду…» [1374] В то же самое время доходность морских перевозок, некогда сверхприбыльных, упала настолько, что государство было вынуждено пойти на специальные меры для защиты судовладельцев от банкротства и на субсидирование морских перевозок [1375]. Подобные меры начнут применяться и во всех остальных реальных секторах экономики [1376].

Еще одним подтверждением может являться рост потребительской задолженности, он происходит всегда, когда предложение превышает спрос. Этот рост задолженности в позднеримский период отражен в усилившемся сопротивлении церкви взиманию долгов и процентов. «Если берешь с бедного, то сие верх человеконенавистничества. Ты из чужих несчастий извлекаешь прибыль; со слез собираешь деньги, душишь нагого, бьешь голодного. У тебя нет жалости, нет мысли о родстве со страдальцем, и ты называешь человеколюбивыми полученные таким образом прибытки?» — писал в IV в. один из отцов церкви Василий Великий [1377].

Очевидно, ростовщичество стало настоящим бедствием. Иерархи и отцы церкви, такие как Киприани, Тертуллиан, Лактанций, Иероним, Афанасий Великий, Василий Великий и т. д., проклинали проценты и ростовщиков — «злое исчадие злых родителей» [1378]. Насколько потрясающим было это бедствие, говорит тот факт, что, начиная с IV в., церковь рядом соборных постановлений запрещает взимание процентов. Уже Арльский собор 306 г. определяет, что клирики, дающие деньги за проценты, должны быть отлучаемы от церкви… Это же правило подтверждают постановления целого ряда других соборов — Никейского, Гипонского, 4-го Карфагенского и т. д. [1379] Аналогичный запрет на взимание процента был введен и в Коране: «Аллах сделал дозволенной торговлю и запретил проценты»; «Не живите за счет лихвы, удвоенной или многократной» [1380].

И даже в 1139 г. Второй Латеранский собор постановит: «Кто берет проценты, должен быть отлучен от церкви, принимается обратно после строжайшего покаяния и с величайшей осторожностью. Взимателей процентов, не вставших перед смертью на путь истины, нельзя хоронить по христианскому обычаю». Мартин Лютер в начале XVI века будет проповедовать: «Ростовщик… не человек. Он должно быть оборотень, хуже всех тиранов, убийц и грабителей, почти такая же скверна, как сам дьявол» [1381].

Тренды покупательной способности за 210 лет (доллара США, 1800–2010 гг., и динария Римской империи, 64-274 гг.) [1382] [1383]

На эффект «убывающей отдачи капитала» указывает и еще один показатель. Его внешнее проявление отмечал С. Булгаков: «Вся Римская империя претерпевает своеобразное хозяйственное вырождение, именно от денежного хозяйства » [1384]. И здесь «одним из самых ощутимых явлений…, — по словам М. Ростовцева, — было обвальное обесценивание денег и еще более быстрый взлет цен» [1385]. Обесценивание денег выражалось в постепенной и все большей замене серебра в основной валюте Империи — динарии, на медь, в результате его покупательная способность постоянно снижалась.

Обесценивание имперской валюты продолжится: в 301 г. один фунт золота стоил 50 тыс. динариев, через десять лет — 120 тыс., а в 324 г. — 300 тыс. Развязка наступит в 337 г., когда имперская валюта сорвется в петлю гиперинфляции — за фунт золота будут давать 20 миллионов динариев [1386]. «Великая Римская империя, — пишет М. Ростовцев, — находилась на грани постепенного возврата к натуральному хозяйству, потому что она была не в состоянии обеспечить себя достаточным количеством доброкачественной стабильной монеты» [1387].

Порча монеты — инфляционный налог, стал следствием того, что императоры уже с конца I в. не могли собрать обычных налогов, достаточных для покрытия нужд государства и чем дальше, тем больше. К середине IV века н. э., отмечает Р. Бернарди, «дефицит налоговых поступлений усилился…». Увеличение налогов привело к прямо противоположному результату: растущему «уклонению от налогов со стороны высшего чиновничества и крупных землевладельцев» [1388]. В ответ государство было вынуждено прибегнуть к прямым реквизициям, обязательным поставкам, установлению контроля над ценами и т. п. Но все усилия были тщетны. «Это был глубоко укоренившийся недуг, разъедающий государственный организм Рима, который нельзя было исцелить с помощью паллиативных мер… (их) результат был один — губительный», — замечает по этому поводу М. Ростовцев [1389].

Обесценивание динария историки объясняют и вывозом серебряной монеты в ходе торговли с другими странами, и оскудением целого ряда серебряных месторождений, и расточительностью некоторых императоров. Однако главная причина обесценивания имперской валюты заключалась в исчерпании источников роста Рима — успешных войнах. Но Рим не мог остановиться и продолжал воевать. Причина этого, по мнению П. Хизера, заключалась в том, что «Империя нуждалась в символах победы, которые она могла предъявить налогоплательщикам» [1390].

Вместе с тем войны уже не только не приносили прибыли, а наоборот требовали все больших затрат на свое ведение. Еще один из отцов церкви Григорий Богослов, замечал, что «война является матерью налогов», и, конечно же, матерью инфляции, добавляет Дж. Педен [1391].

Римскую экспансию остановит только погружение в хронический финансовый кризис, который сделает невозможным содержание прежней военной структуры, отмечает Р. Бернади: «Недостаток средств… не позволял создавать удовлетворительные условия для военнослужащих, поэтому база вербовки легионеров была расширена как раз вовремя, чтобы не допустить комплектования легионов исключительно отчаявшимися бедняками… Однако в результате, по бюджетным соображениям, римский меч перешел из рук италийцев сначала в руки жителей провинций, а в заключительный период существования империи — и в руки варваров… которые служили в самостоятельных иррегулярных формированиях под командованием собственных вождей… Эта система… обходилась дешевле, чем содержание и оснащение регулярных войск» [1392].

Но в то же время более дешевая система снизила и боеспособность римской армии. В результате Римская империя сама стала объектом непрерывной внешней агрессии. И уже в конце II в. империя была вынуждена перейти к все более ужесточающейся мобилизационной политике. «Вопрос военной защиты постепенно стал для империи вопросом жизни и смерти. Чтобы его разрешить, все пригодные для дела силы империи сосредоточились на одной задаче — задаче создания сильной, боеспособной армии. Ее выполнение потребовало подчинения интересов народа интересам государства» [1393].

Однако империя оказалась бессильна что-либо сделать. «Основная вина лежала на двух одновременно действовавших факторах: это длительная гражданская война, ставшая повседневностью, и интенсивное нападение внешних врагов…, — независимо друг от друга, но единодушно отмечают М. Ростовцев и П. Хизер. — Ключ к пониманию ситуации лежит, таким образом, в правильной оценке гражданской войны, обусловившей успех набегов враждебных соседей, который, в свою очередь, ослабил защитный потенциал империи и вынудил императора к постоянному применению принуждения и террора по отношению к населению…» [1394]

Олигархия Причиной гражданских войн, по мнению М. Ростовцева, была растущая «ненависть к господствующим классам и их пособникам» [1395]. Ростовцев здесь проводит прямую параллель с историей падения Древней Греции:

«Наряду с внешними войнами в континентальных и островных греческих городах непрестанно шла яростная классовая борьба, вызванная неуклонным увеличением класса богатых и состоятельных граждан при одновременном обнищании основной массы населения… Старинный лозунг этой борьбы — раздел земельной собственности и отмена долговых обязательств» [1396].

Социальный раскол и падение Римской Республики начались с ее блестящих военных успехов, когда «легкие лавры и богатая добыча в азии предоставлялась исключительно самым родовитым аристократам» [1397]. В то же самое время на другом конце социальной лестницы происходило массовое разорение мелких земельных собственников, вынужденных продавать свои земли богатым латифундистам. В результате, отмечает Т. Моммзен, «римское гражданство, прежде бывшее общиной свободных и равных людей, все заметнее и заметнее распадалось на два класса: господ и рабов — и в одном развивалось равнодушие к нижестоящим, в другом ненависть и озлобление…» [1398]

Одновременно произошел еще один раскол — раскол в римской элите: на родовую римскую аристократию и новую (плебейскую) аристократию, сколотившую свои состояния на военных поставках, спекуляциях, торговле и т. п. Это разделение последовало, вероятно, за одним из первых антикоррупционных законов, которым стал акт от 218 г. до н. э., запрещавший сенаторам и их сыновьям принимать участие в казенных подрядах и вести заморскую торговлю. Правда, как отмечает Т. Моммзен, практического значения этот закон не имел, поскольку аристократия легко обходила его. Зато этот закон был чрезвычайно богат последствиями, поскольку он разделил властвующую аристократию и чисто финансовую, между которыми в последствии развернется непримиримая борьба за власть [1399].

Хотя пока Республика была на подъеме и в нее поступали огромные доходы от непрерывного расширения, римлянам было не до внутренней борьбы. Своего расцвета Римская Республика достигла во II в. до н. э. К этому времени, отмечает Т. Моммзен, «стремление к приобретению богатства, к увеличению своего благосостояния охватило мало-помалу всю нацию… Богатства частных лиц были громадны, и состояние, какое в Греции имел лишь один богатейший человек, в Риме считалось самым средним» [1400]. Вместе с ростом богатства, социального расслоения и колоссальным развитием во II в. до н. э. денежного хозяйства «во все стороны общественной жизни проникла глубокая безнравственность, человеколюбие и патриотизм сменились господством подлейшего эгоизма» [1401].

«Началась общая дезинтеграция государства, — отмечает Дж. Фрейзер. — Связи государства и семьи ослабли, общество постепенно расслаивалось, распадалось на отдельные элементы и, таким образом, вновь впадало в варварство, ибо цивилизация существует лишь благодаря активному сотрудничеству граждан и их желанию подчинить собственные интересы общему благу. Мужчины отказывались защищать свою страну и даже продолжать род» [1402].

Моральные устои римской жизни, согласно историку Саллюстию, писавшему в середине I в. до н. э., начали рушиться после гибели Карфагена, в 146 г. до н. э. [1403]. По словам другого римского историка Полибия, Римская Республика достигла величия благодаря добродетели своих политических лидеров и вступила в полосу упадка, когда порожденные победами излишества привели к нравственной деградации их потомков [1404].

«Нравы, — по словам Т. Моммзена, — падали с ужасающей быстротой», что выразилось, прежде всего, в «страшном» усилении роскоши…», одновременно «быстро стало общераспространенным явлением бессовестное взяточничество… процветала «недобросовестность в торговле и подрядах». «Римляне теряли то стремление работать, которое было прежде общим…» [1405]. «Расшаталась вся администрация, в полный упадок пришли и армия и флот, не являлось уже больше желающих служить… а единственной мыслью правительства стало стремление сохранить приобретенные привилегии» [1406].

«В управлении провинциями олигархия, — по словам Т. Моммзена, — достигла предела злоупотреблений, далее которого на Западе никогда не шли. Потомки людей, которые некогда удивляли жителей чужих стран своею честностью и умеренностью, действовали теперь в провинциях, как организованная шайка разбойников… целые области были доведены до крайней бедности, почти до обнищания». «Не только отдельные лица, но целые города были у них в долгу… От этих ростовщиков провинции страдали столько же, как от управления чиновников… В Сирии многие города стояли совершенно пустые…» [1407]

Прогрессирующая одновременно коррупция в Риме, со времен Гиббона, рассматривалась как неотъемлемая часть истории его гибели. Воровали все — от командиров до чиновников, «службу все связывали с возможностью набить себе карман, и умеренное казнокрадство считалось более или менее в порядке вещей» [1408]. «Cтало как бы признанным порядком вещей, что чиновникам предоставлялось сколь можно больше грабить и притеснять провинции, а затем, путем подкупа судей, они как бы вносили вознаграждение в пользу членов партии… и не подвергались никакой ответственности…, — отмечал Т. Моммзен, впрочем и, — тот «народ», который толкался в Риме на площади и избирал должностных лиц, сам был ничуть не лучше сената» [1409].

Республиканское правительство неоднократно пыталось бороться с растущим социальным расслоением, о чем говорят, например, законы о роскоши, которые вводились в течение II в. до н. э. В соответствии с ними предметы роскоши облагались высокими налогами, были также строго регламентированы званые обеды и ужины; ограничен вес драгоценностей, которые дозволялось носить на публике; количество серебряных предметов в доме и т. д. [1410]. Однако законы дали слишком малый эффект, зато вызвали массовое недовольство зажиточных граждан, и вскоре были отменены.

«Нигде, быть может, не было более неравномерного распределения капиталов, чем в Риме последних лет республики , — считал Т. Моммзен. — Людей среднего состояния здесь совершенно не встречалось, были лишь миллионеры и нищие, и первых было не более 2000 семей. Богатый человек, проматывающий плоды труда своих рабов или отцовские капиталы, пользовался почетом, а человек, честно зарабатывающий себе пропитание трудом, находился в презрении… Бедность считалась единственным пороком, почти преступлением. Деньгами можно было достичь всего, и в тех редких случаях, когда кто-нибудь отказывался от подкупа, на него смотрели не как на честного человека, а как на личного врага» [1411].

«Блестящее вырождение нравов выразилось и в том, что оба пола как бы стремились перемениться ролями, и в то время как молодые люди все менее и менее проявляли серьезные свойства, женщины все более эмансипировались… И тут и там мы видим полное падение семейной жизни… одинаковую склонность к праздности и стремление к доступной роскоши» [1412]. «Ближайшие к Риму местности были заняты роскошными виллами богачей, с обширными садами и парками…» [1413]. «Теперь богачи рабовладельцы стремились лишь к обогащению, солдаты не хотели повиноваться, командиры были или безрассудно самоуверенны, или трусливы, демагоги только разжигали дурные страсти толпы» [1414].

Замедление расширения Республики немедленно привело к обострению борьбы за власть, и прежде всего за перераспределение сокращающегося притока богатств. Противостоящие силы к этому времени определились в двух политических партиях: «оптиматов» (аристократии) и «популяров» (демократов). И в это самое время «государство шло к полному упадку, но никто не понимал, что опасностью грозят не недостатки политической конституции, а социальные и экономические условия», — отмечал Т. Моммзен [1415]. «Умирало старое государство от давних и глубоких социальных язв…» [1416]

Начиная с падения Карфагена в 146 г. до н. э., Римская Республика уже окончательно выродилась в плутократическое общество, где власть действовала не в интересах римлян, а только и исключительно в интересах узкой группы привилегированной олигархии.

Последствия правления плутократии не заставили себя ждать и уже в начале I в. до н. э. Римская Республика вступает в эпоху одной из самых длительных в истории гражданских войн. «Гражданский раздор , — писал Гай Саллюстий, — потряс все, подобно землетрясению » [1417]. В это время, отмечает Т. Моммзен, «огромное большинство возложило свои надежды на демократию, и этим дало ей силы победить. Но и демократия оказывалась бессильна взять в руки руководство всем государством…» [1418]. «Даже очень плохое правительство все же неизмеримо лучше той анархии, какая немедленно создалась, едва власть перешла в руки партии, которая называла себя демократической и сулила, что наступит чуть ли не золотой век, лишь только дана ей будет эта власть» [1419]. Однако «демократическая партия, так как и всякая другая, умела выставлять принципы, но применить их на деле или не желала, или не могла» [1420].

В частности, отмечал Т. Моммзен, «по настоянию демагогов, объявлявших самые благоразумные полицейские меры стеснением свободы, всякий полицейский надзор в Риме был уничтожен — и, в конце концов, в столице, и особенно по окраинам города, господствовала настоящая анархия, и нигде жизнь не была менее в безопасности, чем именно в столице» [1421]. «В Италии граждане не платили уже никаких налогов, и единственные доходы, которые государство получало здесь, оно извлекало из отдачи в аренду оставшихся у него земельных участков, из сборов таможенных и немногочисленных налогов на роскошь», «равновесие бюджета было совершенно разрушено» [1422], [1423].

Не случайно гражданская война закончилась победой оптиматов, в лице Суллы, восстановившем твердую власть и порядок в Риме. «За 40 лет непрерывных потрясений Италия ко времени Суллы пришла в состояние такой анархии, что весьма вероятно, Римское государство погибло бы, если бы Сулла не спас его…», — полагает Т. Моммзен [1424]. Только в проскриптационные списки Сулла внес 4 700 человек. Из высших лиц государства было убито 1600 всадников и 50 сенаторов. Их имущество конфисковывалось и распродавалось по ценам в 100–200 раз ниже действительной стоимости, много земель было роздано даром [1425]. При Сулле был окончательно утвержден принцип, лежащий в основе всякой олигархии — пожизненность и несменяемость членов властвующего сословия [1426]. Одновременно Сулла отменил даровую раздачу хлеба плебсу.

Однако затишье оказалось недолгим. Дело Суллы было уничтожено сразу после его смерти, сторонники Суллы были изгнаны из Сената… «Снова денежная аристократия (популяры) выдвинулась на первое место… По-прежнему каждый демагог мог нарушить правильное течение государственной жизни…, — пишет Моммзен. — Было очевидно, что сенат более не может править государством, но было ясно и то, что не может исполнять эту задачу и партия демократическая. Никогда дела Рима не шли так плохо, так позорно, как в десятилетие после смерти Суллы… не только люди, способные наблюдать и мыслить, видели упадок государства — он ощущался всеми, его чувствовал всякий, кто чем-либо торговал или покупал хоть меру хлеба, временами страшно дорожавшего благодаря пиратам » [1427] .

Новая эпоха началась с «переходом Рубикона» Ю. Цезарем, возглавившим партию демократов [1428]. Свой главный шаг к абсолютной власти Цезарь сделал не в Риме, а с завоевания Галлии [1429], одного из наиболее густонаселенных соседних регионов Рима [1430]. «Как часто наблюдается в сношениях между народами, значительно различающимися по степени своей культуры, и здесь торговля предшествовала завоеванию и вела его за собой», — комментировал данное событие Т. Моммзен [1431]. Успешный поход дал Цезарю преданную армию и необходимые средства.

Именно благодаря им демократ Цезарь смог фактически установить диктатуру Императора, хотя и при сохранении некоторых внешних, становящихся все более номинальными, атрибутов прежней Республики. Успеху установления диктатуры Цезаря, по словам Т. Моммзена, способствовало то, что «из городского устройства в течении веков развился олигархический абсолютизм, по сравнению с ним неограниченная монархия Цезаря являлась меньшим злом» [1432].

Впрочем, считает Т. Моммзен, сначала Цезарь вовсе не стремился к установлению абсолютной власти: после бунта собственных легионов Цезарь понял, что, «если тысяча мечей обнажаются по его приказу, то в ножны они по его приказу не вкладываются. Сила обстоятельств, однако, оказалась сильнее гения Цезаря: основанная им монархия все-таки быстро превратилась в военную. Цезарь ниспроверг олигархию знати и банкиров и думал управлять страной на основании закона и права, а вместо этого водворилось господство солдатчины, и снова привилегированное меньшинство угнетало и эксплуатировало народ» [1433].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.