Конец веселья

Конец веселья

Речь идет о страшном суде, который приходит в наше время.

М. Пиотровский, директор Эрмитажа о выставке Чепменов «Конец веселья [1593]

Полвека назад спасение человечества один из классиков либерализма Ф. Хайек находил в достижении «максимальных темпов роста», которые могут привести к новым успехам. Однако на практике оказалось, что цели достижения максимальных темпов роста противоречат интересам устойчивого развития. М. Фридман модернизировал идеи австрийской школы и попытался достичь устойчивости за счет использования монетарных методов регулирования экономики Хайека. Однако и эта идея также потерпела крах с кризисом 2008 г. В результате в последние десятилетия в экономической научной мысли наметились тенденции возвращения к идеям Дж. Кейнса, однако и они не способны решить существующей проблемы.

Ведущие экономисты планеты, нобелевские лауреаты, финансовые гуру, великие эксперты, либертарианцы, монетаристы, кейнсианцы, социалисты и коммунисты, все, абсолютно все находятся в полной растерянности, никто не знает и даже не представляет, что делать дальше. Нет никаких даже потенциальных идей — экономическая наука пребывает в полной прострации.

Отражая эту данность, Жан-Клод Трише перед своим уходом с поста главы Европейского ЦБ заявит, что традиционные способы воздействия на экономику исчерпаны, а ответ на вопросы о выходе из кризиса надо искать в других отраслях знания. По словам Г. Дэвиса, бывшего главы Лондонской школы экономики: экономисты находятся в тупике, им надо расширять собственные горизонты [1594]. Совершенно не случайным стало начало процесса ниспровержения экономических авторитетов, пример тому дает французский публицист М. Санти: «Всем представителям этой профессии сегодня стоит признать, что они сбились с правильного пути в своем преклонении перед чрезвычайно запутанной системой… которую они и сами-то полностью не понимают!» [1595] На свалку истории летят сами основы современной экономики в виде «Экономикса», по которому сегодня обучается большинство студентов мира, но он имеет мало общего с настоящим бизнесом, утверждает нобелевский лауреат Р. Коуз, степень, с которой «Экономикс» изолирован от реальности, экстраординарна, — восклицает он [1596]. П. Кругман называет происходящее «темным веком макроэкономики» [1597].

Сокрушительной критике подвергся даже институт нобелевской премии по экономике. Так, например, в 2004 г. трое известных шведских ученых и членов Нобелевского комитета опубликовали открытое письмо, в котором заявили, что: «Награда в области экономики умаляет ценность других Нобелевских премий…», поскольку достижения большинства экономистов, ставших лауреатами данной премии, настолько абстрактны и оторваны от реального мира, что являются абсолютно бессмысленными [1598]. В настоящее время, по мнению экономиста Е. Балацкого, «последний оплот высоких научных норм в лице института Нобелевских премий постепенно утрачивает свое значение, а Нобелевские премии становятся все более сомнительными» [1599]. «…Продолжение деятельности Нобелевского комитета проблематично, — пишет и нобелевский лауреат по экономике В. Леонтьев, — … я действительно не вижу никаких крупных прорывов» [1600].

М. Санти приходит к пессимистическим выводам: «Не постигнет ли однажды экономическую «науку» судьба антропологии или френологии? другими словами, не станет ли она «ископаемой» наукой, которая пользуется определенным уважением за былые заслуги, но полностью растеряла всю свою актуальность? Тем временем, экономисты образуют нечто вроде касты брахманов или авгуров, которые жонглируют сверхсложными уравнениями и всегда готовы поделиться мнением о принятых политических решениях. Их главная и единственная цель: быть тайными советниками при князьях и уважаемыми мандаринами. Они живут, опираясь на нынешнюю власть и собственное подобие разведки. Пока не превратятся в ненужное никому ископаемое» [1601].

Вся передовая экономическая мысль на протяжении всей второй половины ХХ в. билась над построением эконометрических моделей и достигла в этом несомненного совершенства. Однако все эти модели были направлены на достижение только одной цели — поиску путей максимализации темпов роста и прибыли, любой ценой. Для этого не нужен системный анализ, а только навыки решения конкретных бизнес-задач. Именно этому и учили на американском примере все элитные учебные заведения от Гарварда, Принстона и Йеля до Кембриджа и Оксфорда. Эту данность указывает К. Кристенсен из Гарвардской школы бизнеса, который находит причину утраты конкурентоспособности американским бизнесом в его ориентации на краткосрочные цели и цены акций, заданной именно бизнес школами [1602].

Любой, кто хотя бы сомневался в существующей системе, сразу же попадал в разряд отверженных. Они изгонялись из аудиторий, их переставили печатать в профессиональных изданиях, им трудно было получить работу. Прагматизм, по словам П. Кругмана, сменился квазирелигиозной уверенностью, которая лишь усиливалась по мере того, как факты опровергали «истинную веру» [1603]. Таким образом, выкристаллизовывалась та «научная» школа, та бизнес и политическая элита, которая находится сегодня у руля мировой экономики и политики. Как следствие, отмечает Р. Коуз, «экономикс стал привычным инструментом, при помощи которого государство управляет экономикой» [1604].

Но и альтернатив ему не видно, утверждает другой нобелевский лауреат Дж. Бьюкенен: «Чего не понимает современный человек ни на интеллектуальном, ни на интуитивном уровнях, так это того, что прагматизм как альтернатива столь же сомнителен, и что длительное нежелание анализировать ситуацию глобально и систематически может представлять серьезную угрозу жизнеспособному общественному устройству » [1605].

Самое страшное заключается в том, что в мире практически не осталось институтов, способных к этому системному анализу. И даже у мирового лидера! «Печальная истина состоит в том, — отмечает Д. Сакс, — что в Вашингтоне ныне нет серьезных институтов, занимающихся системным планированием будущего ». «Если люди неспособны системно думать о будущем, им не решить ни одну из указанных проблем » [1606]. И это настоящая беда для всего человечества. Ведь несмотря на то, что сегодня не наблюдается недостатка в институтах, исследующих и планирующих будущее, как на уровне передовых стран, так и международного сообщества, в мире практически не существует институтов, предлагающих какие-либо системные идеи дальнейшего развития.

…

Не все еще потеряно — откликаются экономисты неоклассической школы и отвечают на вызов целой серией революционных предложений:

Революция в экономической науке: На экономической науке рано ставить крест, уверены Б. Стивенсон и Д. Уолферс из Пенсильванского Университета. Напротив, мы находимся на пороге революции, это будет оцифрованная реальность вместо абстрактных моделей. Новая экономическая наука будет точной, невероятно масштабной и обладающей даром безошибочных предсказаний. Раньше мир описывался в экономических моделях, смоделированных для целых групп. Теперь отдельные модели можно рассчитать для миллионов людей [1607].

Но эта «революция» не решает основных вопросов — роста неравенства, «убывания доходности капитала», вытеснения человека и т. п. Она позволяет лишь эффективнее воздействовать на «рациональные ожидания» и максимализировать «побудительные мотивы», т. е. индивидуализировать, доводить до логического конца те принципы неоклассической экономической теории, которые были сформулированы еще в середине XIX в.

О грядущей Новой промышленной революции оповестил в 2012 г. весь мир в своей книге «Новая промышленная революция: потребители, глобализация и конец массового производства», научный редактор Financial Times П. Марш [1608]. По его мнению, благодаря техническому прогрессу, стремлению к индивидуализации товара, росту зарплат в развивающихся странах и сложности цепочек поставок, в скором времени промышленное производство вернется из-за океана в США и возродит рынок труда и всю американскую экономику.

Новая революция возможна при условии существенного снижения издержек, что достижимо только за счет перехода на новый уровень технического прогресса, где, по словам М. Шедлока, «нанять робота выгоднее, чем нанять человека » [1609] . Однако переход на новый виток технического прогресса приведет к пропорциональному воспроизводству и проблем связанных с ним, а именно к критическому снижению нормы прибыли вследствие сокращения применения рабочей силы, к новому росту безработицы, социального неравенства и т. п. В существующей экономической модели подобная промышленная революция не решает проблему, а, наоборот, до предела радикализует ее.

Идея Финансовой революции от Р. Шиллера, профессора Йельского университета, появилась в 2004 г. в его книге «Новый финансовый порядок» [1610]. Рекомендуя ее, ректор РЭШ С. Гуриев пишет, что «The New Financial Order — это целый манифест финансового развития. Шиллер — с аргументами и данными в руках — убеждает читателя в том, что именно финансы помогают и изобретению, и внедрению новых технологий, и диверсикации рисков, и борьбе с бедностью» [1611].

Р. Шиллер предлагает расширить хеджирование рисков на доходы от средств к существованию, таких как ценность образования, работы, домов, социального положения, обеспечения и т. п., и на их базе сделать новый глобальный рынок для торговли рисками. Ведь рынки могут распределять их бесконечно и безопасно. Однако крах рынка недвижимости 2008 г. подверг сомнению последнее утверждение, и проект финансовой революции на Западе умер сам собой.

Кризис экономической науки привел ведущих экономистов к необходимости возвращения к ее основам. На этот феномен обращают внимание Д. Хэкер и П. Пирсон в своей рецензии на книги П. Кругмана «Немедленно покончить с этой депрессией» и Д. Стиглица «Цена неравенства»: «Самая поразительная особенность этих двух книг лауреатов Нобелевской премии состоит в том, что особый упор в них делается на политику. Экономисты традиционно настаивали на главенстве экономических факторов… И лишь в последние годы произошел разворот в сторону политики, объясняющий конкретные экономические проблемы Америки. Такая переориентация возвращает экономику обратно к ее истокам, и она вновь превращается в науку под названием политическая экономия » [1612].

…

Призывая к возвращению к политэкономии, П. Кругман отмечает: «мы не пользуемся имеющимися у нас знаниями, потому что слишком большое количество важных людей — политиков, общественных деятелей, а также широкие массы пишущей и говорящей братии, определяющие традиционный образ мыслей и общепринятую точку зрения — по самым разным причинам предпочитают забыть уроки истории и выводы экономического анализа нескольких поколений. И на смену этих потом и кровью полученным знаниям приходят удобные с идеологической и политической точки зрения предрассудки» [1613].

Бывший главный экономист МВФ С. Джонсон вместе Д. Кваком в своей книге под названием «13 банков…», посвященной кризису 2008 г. в поисках его причин, также делают разворот в сторону политэкономии [1614]. И это возвращение не случайно, поскольку именно политэкономия предлагает системный анализ существующих проблем. С еще большей убедительностью доказывая необходимость обращения к политэкономии, директор аналитического центра Stratfor Дж. Фридман отмечает, «поскольку политика и экономика неразделимы, математика никогда не сможет стать столь мощной прорицательницей, как может показаться… Экономисты с финансистами сосредоточились на цифрах вместо анализа политических последствий этих цифр…». Дж. Фридман призывает вернуться к политэкономии Адама Смита и Давида Рикардо, от которой в 1880-х годах отказались «сторонники школы маржинализма, которые попытались математизировать экономику и освободить ее от политики, сделав отдельной дисциплиной в обществоведении» [1615].

«Мир не является непредсказуемым», — восклицает Дж. Фридман [1616]. И это действительно так, но проблема в том, что за последнее стоетие политэкономия стала, по сути, запрещенной наукой. На смену политэкономии пришла теория «рациональных ожиданий», задача которой свелась к поиску вариантов максимализации позитивных «побудительных мотивов». Она безусловно сыграла свою прогрессивную роль в развитии общества, однако сознательное пренебрежение и даже отрицание политэкономии привело к тому, что человечество оказалось не готово к происходящим изменениям.

К началу XXI в. человечество зашло в тупик развития, о приближении к которому свидетельствует набирающий силу глобальный кризис, грозящий стать последним для современной цивилизации. Если существующие тенденции сохранятся, то человечество ожидает экспоненциальный спад, который, начавшись незаметно, быстро перейдет в фазу обвального падения. Катастрофические изменения могут произойти за время жизни всего одного поколения. Человечество опуститься до уровня средневековья и пойдет по пути дальнейшего медленного затухания. Подобные предчувствия охватывают сегодня ведущих экономистов планеты, например, П. Кругман утверждает: «Мы находимся на грани огромной неизбежной катастрофы» [1617], по словам Д. Сакса: «Грозящая нам опасность беспрецедентна, и человеческие знания, ценности и общественные институты не адекватны этой опасности… Пока человечество отвечает на эту угрозу крайне невнятно, абсурдно и настолько близоруко, что возникает впечатление, будто человечество стремится к смерти » [1618].

Поразительно, что в этой ситуации человечество, находящееся на пороге гибели, ведет себя абсолютно беспечно. Американский экономист Э. Капстайн, являющийся директором Совета по внешним сношениям в связи с этим отмечает: «Возможно, мир неумолимо движется к одному из тех трагических моментов, что заставят будущих историков спросить: почему ничего не было сделано вовремя?» [1619]

Люди рожают детей и приумножают свои капиталы, строят дома и планы на будущее, человечество, не покладая рук, борется за демократию и устойчивое развитие, оно отчаянно сражается со СПИДом, наркотиками, раком и т. п. Однако при этом человечество практически не борется за свое собственное выживание. А ведь в случае глобального кризиса будет безвозвратно утеряно все, чем живет человек, и его не спасут ни высокие заборы, ни полиция, ни армия, ни накопленные капиталы. Все существующие скрепляющие общественные и материальные связи будут уничтожены. Включая деньги и права собственности, которые исчезнут вместе с обществом, породившим их. Почему же это общество не борется за свое выживание? Чем можно объяснить этот парадокс?

Прежде всего, тем, что преобладающие сегодня силы не заинтересованы в изменениях, поскольку они получают выгоду от существующего положения вещей. Преимущественно они ориентированы на текущие краткосрочные цели и готовы ради этого пожертвовать долгосрочными, что бы за этим не стояло.

Но есть и более серьезная причина, о которой говорит Дж. Фридман: «Если забыть о коррупции и глупости, то можно выдвинуть мощный аргумент о том, что реальная проблема — в нехватке творческой фантазии » [1620]. Руководителю центра Stratfor вторит Д. Родрик из Гарварда: «Возможности экономических изменений ограничены не только реалиями политической власти, но и бедностью наших идей» [1621]. К подобным выводам приходит и М. Льюис: «Сейчас у жителей многих городов мира сложилось ощущение, что они живут на пороховой бочке, фитиль которой уже подожжен, и никто не способен погасить его» [1622]. «Возможно, мы подсознательно отворачиваемся от проблемы, так как пока не видим путей ее решения», — полагают Г. Мартин и Х. Шуманн [1623]. Этот суровый фатализм дополняется миром иллюзий, в который человечество погрузилось до такой степени, что уже не замечает окружающей реальности. Оно, очевидно, не проявляет должного интереса к проблемам, угрожающим его существованию, кроме все нарастающего страха перед приближающимся будущим.

Если человечество пойдет тем же путем, его ждут мрачные времена. Конечно, наша современная цивилизация сильно отличается от Древнего Рима, чего стоят хотя бы гладиаторские бои, в которых только в одном римском Колизее на потеху публике было убито более 200 000 человек [1624], по сравнению с нашим просвещенным веком, который даже единичную смертную казнь, самых ужасных преступников считает чрезмерной жестокостью. Тем не менее, «мягкая посадка» Европейских империй хоть и гораздо менее драматичная (в культурном плане), чем крах Римской, обошлась человечеству в ХХ в. в две Мировые войны, унесшие жизни большего количества людей, чем погибло во всех предшествующих войнах человечества вместе взятых. Они же показали, что вуаль цивилизации слишком тонка и может исчезнуть при легком дуновении, вызванным потрясением современного мира.

В отличие от Римской империи падение современной цивилизации будет последним, новые цивилизации не возникнут, поскольку наша исчерпала все доступные источники ресурсов, а для того, чтобы добыть трудноизвлекаемые, необходимы технологии, которые неизбежно будут утрачены во время краха. Наша цивилизация последняя на планете Земля.

Так есть ли выход? Можно ли избежать подобного конца? Очевидно, что готовых рецептов сегодня нет, это вопрос поиска, пока еще есть время. Направление этому поиску дает предупреждение А. Эйнштейна, по словам которого, «никакую проблему невозможно решить на том же уровне, на каком она возникла» [1625] . Может быть, этим новым будущим станет Технологическая Сингулярность, о которой пишет В. Виндж, когда потенциальная энергия знаний, накапливаемая научно-техническим прогрессом в последние десятилетия, перейдет в кинетическую энергию действия, которая выведет человечество в новую реальность. В. Виндж полагает, что переход в новую эру сверхчеловека или постчеловека произойдет еще до 2030 г., при этом, отмечает он, «несмотря на весь свой технический оптимизм, мне было бы куда комфортнее, если бы меня от этих сверхъестественных событий отделяла тысяча лет, а не двадцать». По мнению Винджа, новая эра может быть «довольно жестокой», она «будет настолько иной, что не сможет вписываться в классические рамки противопоставления добра и зла» [1626]. Но прогресс не остановить, утверждает В. Виндж, конкуренция и борьба за выживание вынудят создать те технологии, которые обеспечат получение преимуществ.

…

В 2013 г. в своем докладе директор национальной разведки США отметит, что наиболее серьезную опасность для Америки представляют внешние киберугрозы . В том же году при Кембриджском университете будет создан «Центр исследований экзистенциальных рисков» (CSER), направленный на изучение потенциальных угроз, которые несут человечеству последние и грядущие достижения науки и техники [1627]. А в Европе в 2012 г. стартовал проект подготовки законопроектов для … роботов Robolaw [1628].

А может быть, нарастание долговой нагрузки развитых стран мира, свидетельствует о наступлении Экономической Сингулярности — конца капиталистической и начала постэкономической эпохи. Ведь стимулирование экономического роста только за счет государственных вливаний, сопровождающихся дефицитом бюджета и наращиванием госдолга, ведет к все большей зависимости частного бизнеса от государства и в конечном итоге к построению какого-то нового типа общественных отношений. И здесь могут появиться альтернативные варианты, способные дать человечеству шанс. Но они не упадут с неба…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.