Главные вызовы

Главные вызовы

Теперь, не драматизируя ситуацию и не впадая в благодушие, попытаемся оценить те главные вызовы, с которыми мы сталкиваемся сегодня, в итоге всех потрясений, которые пережила страна на протяжении последних пятнадцати лет.

Мы в новой реальности: политическая стабилизация и экономический рост сменили эпоху революции и повторяющихся один за другим кризисов. Реформы в основном достигли цели, но, как и всякие реформы, они лишь предпосылка подъема и развития, но не их замена. Мы получили билет на участие в мировой гонке, но не гарантии призового места. Это другая, принципиально новая задача. И в ее решении мы будем сталкиваться со следующими вызовами:

• бедность;

• глобализация;

• модернизация;

• авторитаризм;

• изменения институтов и культуры.

Прежде чем перейти к обсуждению, хочу напомнить известный тезис Арнольда Тойнби: вызов есть стимул развития; ответ на вызов либо по силам данной цивилизации, и тогда она делает шаг вперед; либо она неспособна дать адекватный ответ — и тогда приходит в упадок.

Бедность в России сегодня имеет непомерные масштабы. Значительная доля граждан живут на доходы объемом ниже прожиточного минимума, не имеют доступа к благам современной цивилизации и поэтому не имеют потенциала развития. Из-за этого уменьшается и потенциал развития страны, скрытый в людях, которые могли бы внести свой вклад, но не внесут, потому что их способности останутся втуне.

Более того, разрыв между бедностью и богатством, если он превышает допустимые пределы (для нас это 8–10-кратная разница между доходами 10 % самых богатых и 10 % самых бедных), становится источником социальных конфликтов, постоянного напряжения, отнимающего силы общества, противостояния власти и общества.

Речь идет не о каких-то социальных гарантиях и льготах, но о таком порядке, который позволил бы большинству граждан зарабатывать на достойную жизнь. Без этого демократия останется мечтой и иллюзией.

Ответ простой: подъем экономики.

Глобализация. Вызов этот состоит в том, что весь мир открыт и большинство стран, во всяком случае развитых, обладают своим местом на его рынках, в международном разделении труда. Мы были долгое время закрыты, и когда пришли в открытый мир, то обнаружили: рынки поделены, а то, что мы умеем делать, зачастую не нужно даже нам самим, так как уступает товарам конкурентов по качеству, дизайну и т. п. При этом процесс глобализации, состоящий во все большем открытии рынков потокам товаров, услуг и капитала, угрожает нам оттеснением на позиции сырьевого придатка развитых стран. Уже сейчас мы в основном играем эту роль. Научиться делать конкурентоспособные изделия с высокой долей добавленной стоимости, не считая вооружений, — значит преодолеть в себе нечто исконное, почти непременный элемент национальной самоидентификации, комплекс извечной отсталости: мы не такие организованные и меркантильные, но зато у нас широкая душа.

Некоторым этот вызов кажется непреодолимым, и они призывают смириться и закрыться, раз Россия не Америка и никогда ею не будет. В том то и опасность: закрыться — значит не ответить на вызов и обречь страну на отсталость и упадок. И на бедность.

А ответ понятен: напряженная работа по завоеванию рынков, особенно производство новых конкурентоспособных продуктов, в том числе интеллектуальных, открытость и свобода большие, чем у других, и, как следствие, подъем экономики.

Модернизация есть, собственно, ответ на вызовы бедности и глобализации, если иметь в виду, что она обеспечит подъем экономики за счет роста производства конкурентоспособных продуктов и повышения эффективности. Смысл ее в преодолении отсталости, в том числе в техническом оснащении экономики, но это даже не главное. Главное — расстаться с косностью, привычной по советским и дореволюционным временам, быстро ухватывать и осваивать все лучшее в мировой практике, добавляя свои ноу-хау.

Напомню недавние дискуссии о Португалии, которую вдруг стали упоминать в качестве маяка для России. Многие усмехались: тоже мне пример! Мы по населению в 15 раз больше, масштабы наших экономик несопоставимы. А уж политическая и военная сила — говорить нечего. Но в том-то и дело, что нам даже сегодня легче догнать США по военной силе или основные европейские страны по объему производства, чем маленькую Португалию по ВВП на душу населения.

По данным Мирового банка[34], в 1999 году Россия производила душевого ВВП (точнее, валового национального дохода, разница невелика) 6990 долларов США в год, а Португалия — 15 860. То есть мы имели душевой доход, равный 44 % португальского. И увеличить его более чем вдвое лет за 15–20 — это гораздо больший подвиг, чем добиться стратегического равновесия с НАТО. Такого прорыва к благосостоянию наша страна еще никогда не совершала. Поэтому усмехаться не стоит.

Вызов же в том, что модернизация может осуществляться двояко — сверху и снизу. Российская традиция — модернизация сверху, усилиями власти и с подавлением низов. Начиная с Петра I, когда мы стали бороться с отставанием, почти вся наша история — это история отставания и модернизации сверху в стремлении его преодолеть.

Модернизация сверху привлекательна для власти, поскольку, как кажется, сулит более быстрые результаты и оправдывает усилия государства.

Модернизация снизу основана на повышении экономической активности за счет предоставления максимальной свободы, ограничиваемой только демократическими процедурами в интересах всех. Отсюда большая неопределенность в каждый данный момент, порой невозможность для власти просто и быстро, с нарушением правил решать текущие проблемы. Нельзя точно сказать, когда будут получены желаемые результаты, и всегда есть сомнения, будут ли они получены вообще. Но сегодня только такая модернизация способна перевести Россию в постиндустриальную эру.

Соблазн поставить на государственную власть, проистекающий из традиции, постоянно висит над нами. Двуглавый орел и советский гимн как бы освящают это путь, подсказывая: это наш особый путь, отвечающий нашим традициям и культуре. Но это гибельный путь, потому что он еще позволяет догонять на этапе индустриализации. Мы этот этап не просто прошли, а проскочили. А для постиндустриального общества, для экономики, основанной на знаниях (knowledge based economy), этот вариант не подходит.

Ответ на вызов состоит в том, что бы не сбиться, чтобы твердо ориентироваться на модернизацию посредством частной инициативы и открытости.

Авторитаризм — это как раз вызов, обусловленный стремлением власти подгонять события и принуждать людей к быстрому самосовершенствованию ради благих целей модернизации. А заодно и для своего укрепления. Со временем абстрактная идея совершенствования людей и страны легко вытесняется абсолютно конкретной идеей самоукрепления. В истории такое случалось сплошь и рядом, особенно если роль граждан исполняют послушные, хотя и лукавые, подданные, предпочитающие кусок хлеба за послушание и возможность воровать борьбе за свои собственные права.

Ныне в России есть две активные социальные силы, способные служить ее развитию: бизнес и бюрократия. Я оставляю в стороне гегемона былых времен, ибо сейчас он не является силой развития, да и не являлся никогда, оказавшись, вследствие распространения марксистской догмы, удобным объектом демагогии со стороны людей и партий, желавших захватить власть от имени трудящегося большинства.

Бюрократия — это власть государственного аппарата, если он получает возможность управлять политическими лидерами и если последние опираются в осуществлении своей политики прежде всего на госаппарат. При этом законы бюрократии навязывают определенные линии поведения людям, исполняющим в ее структуре определенные роли, даже если люди эти пришли со стороны с самыми лучшими помыслами. Один из таких законов состоит в том, чтобы за каждой ролью в служебной иерархии оставить максимум полномочий и минимум ответственности. Ответственность предпочтительно передавать наверх, убеждая начальство в том, что только оно может принимать ответственные решения и что если это будет делать кто-то другой, то роль и влияние его, начальства то есть, преуменьшится. Логика бюрократического правления приводит к тому, что в конце концов наверху иерархии должен быть один начальник, верховный правитель, ответственный за все. А уж полномочия останутся распределенными.

Ставка на бюрократию как на главный инструмент осуществления политики, в том числе реформ и модернизации, в силу действия указанного закона неизменно ведет к авторитаризму.

Бизнес устроен иначе. Хотя каждая компания в отдельности обычно управляется авторитарно и при этом стремится к доминированию на рынке вплоть до монополии, все вместе они образуют сеть рыночных отношений. Сеть, а не иерархию, это принципиально важно. Сеть взаимодействий, где сила одних сталкивается со многими другими силами, обладающими экономическими, а не административными ресурсами; где стремление кого-либо установить гегемонию наталкивается на противодействие. Поэтому предпочтительно договариваться и устанавливать общие правила игры.

Конечно, конкретные предприниматели прежде всего, особенно у нас, готовы вступить в сговор с властью, купить ее и сделать инструментом реализации своих интересов. Но одни преуспевают в этом деле, а другие — нет, всех облагодетельствовать нельзя. Потом первые обнаруживают, что нанявший вооруженных охранников (а административный ресурс сродни пистолету Макарова) всегда находится под угрозой нападения с их стороны. Эти истины наш бизнес как раз сейчас осваивает.

Поэтому в конечном счете бизнес объективно заинтересован в демократии, гражданских свободах. Так было в годы Французской революции, так есть и сейчас. Безусловно, буржуазия может верно служить диктатуре и извлекать из этого выгоды. Но предпочитает все же не прислуживаться.

В нашей нынешней ситуации эти две силы, бюрократия и бизнес, сосуществуют и сотрудничают. Иначе быть не может. Но кроме того, они и борются друг с другом за влияние. И есть хороший способ понять, кто побеждает: если усиливается авторитарный стиль, то бюрократия; если авторитаризм сталкивается с сопротивлением и уступает, то бизнес.

Опасность авторитаризма и бюрократии в том, что они подавляют свободу и инициативу, препятствуют развитию общества. С постиндустриальным обществом они вовсе не совместимы. Они могут осуществлять модернизацию, но только сверху. Они исходят из того, что свободные люди, в силу их пороков и неготовности к свободе, неумения ею воспользоваться, нуждаются в контроле с их стороны. Отсюда тяга к управляемой демократии, которая есть не что иное, как сочетание формальных демократических институтов (как было и при советской власти) с реальной властью бюрократической иерархии. Вызов авторитаризма состоит в том, что российскому обществу после демократической революции вновь может быть навязана традиционная в своей основе модель, опирающаяся на двуглавый герб и советский гимн, лишающая страну исторической перспективы.

Каков ответ на этот вызов? Ответ один: противодействие бюрократии со стороны гражданского общества, последовательная борьба его институтов и наличных социальных сил за свободу и демократию.

Вы скажете: да будет, наслушались! Вы вроде серьезный человек, а несете бог знает что.

Но я не вижу другого ответа. И если он слаб, значит, плохи наши дела.

Но, как мне кажется, он не так уже слаб, когда помыслишь долгосрочными категориями. Бизнес сам не может и не должен заниматься политикой. Но он может, должен и будет питать те институты гражданского общества, которые смогут, чем дальше, тем эффективней, противостоять вызову авторитаризма. Они защищают его интересы, а с ними и интересы всего общества на пути его здорового развития под демократическим российским триколором.

Вызов культуры. Здесь я имею в виду культуру в самом широком смысле, о чем говорилось выше: неформальные институты, общепринятые ценности, нормы поведения и отклонения от них, которые общество терпит, делая, в свою очередь, нормами.

Наша традиционная культура характеризуется низкой продуктивностью, в значительной мере ориентирована на государственный протекционизм и на стимулы, исходящие от власти. Бесконечные сетования последних лет и призывы возобновить эти функции обращены к государству, которое прекратило выполнять их в прежнем объеме (просто не могло). Но это плохо, очень плохо. Это значит, что мы не граждане, а подданные и что процесс вылупления первых из вторых еще где-то в начале, если он вообще возможен для поколений, рожденных подданными. Может, сорока лет, в течение которых Моисей водил евреев по пустыне, чтобы в землю обетованную пришли свободные люди, для нас мало?

Я не смогу здесь охватить эту огромную тему. Ограничусь только некоторыми замечаниями, которые должны показать, что этот вызов, видимо, самый важный.

Перуанский экономист Эрландо де Сото написал книгу «Загадка капитала» с подзаголовком «Почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение во всем остальном мире»[35]. Автор на основании серьезных исследований показывает, что в бедных и развивающихся странах имеются, даже в руках наименее состоятельных слоев населения, значительные ресурсы, которые могли бы быть пущены в оборот и приносить доход, т. е. могли бы превратиться в капитал. Например, можно взять кредит под залог жилья, чтобы создать бизнес. Но этого не делается, ресурсы иммобилизованы. Почему?

В культуре этих народов капитал отсутствует или воспринимается как институт только очень небольшой частью населения. Для американца, напротив, ощущение, что его деньги лежат в чулке, — стимул к действию. Их нужно поместить в банк или в пенсионный фонд, через которые кто-то привлечет эти деньги в дело, приносящее доход. Ресурсы работают, приносят богатство и процветание. Всего 200 лет назад или даже меньше этого и на Западе не было в менталитете большинства населения, не было и капитализма. Все социальные процессы протекали замедленно, противоречия разрешались разрушительными войнами и революциями, а не ростом богатства.

В большей части мира, в том числе и в России, дело и сегодня обстоит так же. В чем же дело? Может быть, в национальном характере, во врожденных отличиях западного человека? Опыт Японии, Кореи, ряда других стран Юго-Восточной Азии показывает, причем весьма убедительно: это не так. Макс Вебер в своем знаменитом труде «Протестантская этика и дух капитализма» доказывал, что протестантская религия утверждает ценности (трудолюбие, экономность и накопление, образование), которые способствуют прогрессу, тогда как конфуцианство, например, прогрессу не способствует. Теперь мы увидели, что это не так. Конфуцианская, буддистская, синтоистская культуры не стали препятствием прогрессу, когда сложились условия, позволившие народам так называемой «рисовой культуры» (тщательность, систематичность, дисциплина и обязательность) усвоить высшие технические достижения, успешно осуществить индустриализацию, войти в высшую лигу развитых и богатых стран. Так что и нам путь не заказан. Но чего недостает?

Ключевое слово — доверие. Почему мы не вкладываем наши сбережения в банки, в ценные бумаги? Поэтому что нас не раз обманывали. Доверие существует, но в узком кругу: семья, друзья; а уже по отношению к товарищам по работе градус доверия понижается. Партнеры в бизнесе также стараются держаться определенного круга, разделяя рынок на сегменты, за пределами которого — армия охранников, адвокатов и др., а поэтому лучше далеко не ходить. Хотя бизнес требует постоянного расширения контактов и доверия не только к тем, с кем знаком лично, но и к неперсонифицированным институтам. Чем меньше доверия, тем выше так называемые трансакционные издержки, тем уже масштабы и ниже доходность бизнеса. Богатство развитых стран — от институциализированного доверия. Поэтому события вокруг компании Enron или Worldcom, искажавших отчетность в интересах менеджмента, вызвали столь болезненную реакцию в США. Мы даже немного злорадствуем: видите, и у них нечестность. Но признанное преступлением в Enron для нас — массовое, общепринятое явление. У нас до 35 % предприятий убыточны в течение многих лет и непонятно как существуют, они должны бы давно закрыться, но не закрываются. Потому что фальсифицируют отчетность, живут наполовину в тени, не платят налоги, предпочитая платить долю бандитам и чиновникам. Ничего особенного,(tm) же самое де Собо наблюдал в Перу и в других странах, убедительно показав, что это главная причина бедности и низких темпов экономического роста.

Как вырваться из порочного круга, как изменить институты и ценности миллионов, чтобы резко повысить уровень доверия в обществе и реализовать на благо людей все достижения современной цивилизации?

Мой ответ таков: институты и ценности меняются медленно, но все же меняются под влиянием изменений в экономических и социальных отношениях. Свободные цены и жесткие бюджетные ограничения устраняют дефицит, и люди перестают закупать впрок. А ведь запасание дефицита — это институт, норма поведения. Перестают воровать «дворники» на автомобилях, если их всюду можно купить по доступной цене. Это самые простые и самые доступные изменения. Дальше — сложнее.

Но дальше снова нужно обратиться к активизации гражданского общества. Чтобы ограничить вмешательство государства, чтобы оно, не доверяя своему народу, не строило управляемую демократию. И чтобы, отвечая на недоверие недоверием, народ не игнорировал призывы политических лидеров к сотрудничеству в общих интересах. Да, реальная демократия плохая система, но лучшей нет. Люди, особенно поначалу, ведут себя порой как дикари. Но не существует никакого другого способа сделать их гражданами свободного общества, кроме как дать им возможность накопить собственный опыт жизни в условиях демократии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.