ГЛАВА ДЕСЯТАЯ И ВСЕ ЖЕ Я НАДЕЮСЬ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

И ВСЕ ЖЕ Я НАДЕЮСЬ

Мы живем в эпоху Имперской корпорации, единственного, быть может, победителя в холодной войне. Соединенным Штатам все труднее играть роль сверхдержавы в монополярном мире — Китай начинает кусать нас за пятки из-за Тихого океана, а по ту сторону Атлантики Европа проявляет все меньше желания участвовать в возглавляемых Америкой крестовых походах. Но капитализму все нипочем. Капитализм торжествует во всем мире, торжествуют и его апостолы — транснациональные корпорации, и его религия — экономический словарь, с его кажущейся точностью и беспристрастностью. Все согласились, что главная цель общества — накопление богатства, а корпоративную форму организации признали самым эффективным средством достижения этой цели. Роль большого бизнеса в формировании государственной политики почти никто не оспаривает. В масштабах, почти не виданных ранее, власть оказалась сконцентрирована в корпорациях, а внутри корпораций — в руках генеральных директоров. Но обратите внимание на слово «почти». Мы все это уже проходили.

Историки говорят, что история человечества циклична: возрождение сменяется застоем, застой — возрождением, и так далее с регулярностью метронома. То же относится и к рынкам, чем бы на них ни торговали — луковицами тюльпанов, землей в Новом Свете или акциями. Всех захватывает иррациональная эйфория, цены взмывают на головокружительную высоту… наконец, когда находится последний дурак[73], пузырь лопается, всех забрызгивает, но вскоре, как только урок забывается, а забывается он поразительно быстро, процесс начинается снова. Алчность похожа на вирус. Она может пребывать в состоянии покоя, может мутировать и принимать новые формы, но она никогда не исчезает.

Покойный Артур Шлезингер, историк и специальный советник Джона Кеннеди, обнаружил в американской истории любопытный цикл: периоды максимальной самоотверженности («Что я могу сделать для моей страны?») и максимального эгоизма («Что бы еще урвать у этой страны?») сменяются примерно каждые 30 лет. Если Шлезингер был прав, а наше время, безусловно, подняло эгоизм на небывалую высоту, не лучше ли расслабиться и переждать? Что такое 30 лет с точки зрения истории? Мгновение.

Кто-то, включая старшего редактора Fortune Джеффри Колвина, считает, что мы уже перевалили за пик эгоизма и общество на пути к выздоровлению. Вышли новые законы, ограничивающие возможность вычета компенсации гендиректора из уплачиваемых компаниями налогов, SEC стала требовать от взаимных фондов раскрытия информации по голосованию принадлежащими им акциями, а в советы директоров теперь попадают люди, не вполне зависимые от гендиректоров. Зачем мельтешить на пути разворачивающегося корабля, когда течение и так работает на вас?

Я не согласен с такими рассуждениями по двум причинам. Во-первых, хваленые реформы последних лет либо маргинальны, либо, как в случае с требованием вводить в советы независимых директоров, — по большей части показуха, косметический ремонт, не затрагивающий глубинных пороков системы. Во-вторых, что важнее, мы не можем себе позволить ждать 30, 20 или даже 10 лет, пока эпоха алчности закончится сама собой.

В целом крепкий и растущий рынок середины десятилетия маскировал глубокий кризис доверия, а без доверия здоровый рынок невозможен. Все хотят иметь акции, когда индекс Dow Jones Industrial Average (DJIA) рвется за отметку в 13 и даже 14 тысяч пунктов, но бычьи рынки разворачиваются (рынки тоже цикличны), и, когда в игру вступают «медведи», без доверия, этой проржавевшей структуры, на которой рынки держатся, не обойтись. Инвесторы, конечно, будут вспоминать, что Enron и WorldCom настигло возмездие, но вспомнят они и девятизначные доходы Боба Нарделли, и циничные полосные рекламы Exxon, расписывающие, как компания бережет природу, и то, что пост министра финансов каким-то божественным правом вечно достается бывшим генеральным директорам Goldman Sachs, и огромные деньги, которые положил себе в карман генеральный директор Нью-Йоркской фондовой биржи, причем не видя в этом ничего предосудительного, и то, что в череде скандалов регуляторы бездействовали либо выворачивали закон наизнанку, чтобы услужить Большому бизнесу.

Когда такое происходит, рынок начинает падать. Именно это и случилось 27 февраля 2007 года, когда DJIA рухнул на 3,3 процента. На следующий день финансовый обозреватель Washington Post Стив Перлстейн отметил, что это падение совпало с заявлением заместителя министра финансов Роберта Стила о том, что администрация Буша по-прежнему считает лучшим средством от махинаций на рынке не усиление госконтроля, а саморегулирование. Утопический взгляд, разоблаченный всеми примерами, что я приводил выше.

«Именно в тот момент, когда рынки нуждаются в хороших регуляторах и четких правилах, администрация Буша говорит, что, если финансовых посредников предоставить самим себе, они поведут себя „рационально“, — писал Перлстейн. — Надеяться на добровольно принятые „кодексы поведения“ и „рыночную самодисциплину“ наивно и одновременно опасно».

Может, непосредственным поводом для падения стали не комментарии Стила. Может, случившийся тогда обвал на китайском фондовом рынке породил волну, докатившуюся до Америки. Так или иначе, вывод очевиден: без доверия инвесторы бегут с фондового рынка, привлечение капитала становится более дорогим делом, развитие сменяется застоем, рост — упадком, и публичные корпорации, эти великие машины, создающие богатство, медленно — или не столь медленно — останавливаются.

Рынок уже посылает множество сигналов: время близится. Все больше и больше искушенных инвесторов, таких как фонды Йельского и Гарвардского университетов, предпочитают не вкладывать деньги в традиционные акции, торгующиеся на фондовых биржах. Опыт последних десяти лет показал им, что при сопоставимом риске прибыль выше, если инвестировать в другие рынки, например, в хедж-фонды и, в особенности, в фонды прямых инвестиций. Почему переход публичной компании в частные руки стоит тех больших денег, что приходится на это тратить? Потому что, как указывал Генри Кравис, новые владельцы могут реформировать управление. Они могут выгнать бездельников, если понадобится, могут положить конец хитрым компенсационным схемам и заставить генерального директора честно вести отчетность. В двух словах: они могут восстановить доверие к компании, а это приносит большие дивиденды.

Консалтинговая фирма The Corporate Library (TCL) из Портленда, штат Мэн, разработала методику оценки компаний с точки зрения качества корпоративного управления. В отличие от традиционных рейтинговых агентств TCL сосредоточилась на деятельности менеджмента: увязана ли система начисления вознаграждений с увеличением акционерной стоимости? С выгодой ли используются приобретенные активы и нераспределенная прибыль? Не выстроена ли система учета так, чтобы максимизировать текущую прибыль и вздувать курс акций? По стандартам TCL, если доходность ценных бумаг превышает среднерыночную на 5 процентов, это можно объяснить разницей в управлении — более чем достаточно для того, чтобы привлечь «умные деньги» и вознаградить инвесторов за их старания.

Возникает вопрос — как добиться того же в компаниях, оставшихся публичными? Фонды прямых инвестиций будут покупать не всякую компанию, и тенденция смены публичного статуса на частный тоже может поменяться. Да и не должны все корпорации идти по этому пути. Непубличные корпорации сохраняют свой статус юридического лица. Если они захотят, то с тем же успехом могут коррумпировать политический процесс, как и публичные компании, но их деятельность будет куда менее прозрачна. Да и плоды их успеха достаются куда меньшему количеству людей. Так что все это совсем не обязательно хорошо для нас.

Кроме того, с практической точки зрения всегда останется необходимость в публичном рынке ценных бумаг. Даже если рынок — это всего лишь лучшая из худших альтернатив, он необходим для формирования цены. Без публичного рынка у взаимных фондов не будет надежного способа оценки своих капиталов. Крупные пенсионные фонды тоже не дадут публичному рынку исчезнуть — их уход с рынка, даже если игнорировать все прочие причины, политически недопустим. Слишком многое зависит от их существования. Корпорации, которые предлагают акции для продажи широкой публике, никуда не денутся. Нужно только, чтобы ими лучше управляли, так чтобы и их владельцы могли воспользоваться 5 процентами, которые приносит здоровое корпоративное управление. Как мы можем этого добиться?

Один способ — поставить во главу корпораций настоящих лидеров. Среди нынешней плеяды генеральных директоров, которых так любит пресса, хватает претендентов на звание царей-философов, а журналы и газеты не жалеют места для публикации их рассуждений. Но слишком мало таких, как Фрэнк Блейк, который, сменив Роберта Нарделли на посту главы Home Depot, первым делом отказался от бонусов и поставил условием, что его вознаграждение будет на 90 процентов зависеть от создания стоимости для акционеров. Еще меньше таких, как Джеффри Иммелт из General Electrics — а он порой изрекает вещи, вполне достойные царя-философа.

Так, в интервью Financial Times Иммелт выступил против заключения многолетних контрактов с генеральными директорами, поскольку они предусматривают огромные компенсации при увольнении, и за то, чтобы запретить советам директоров приглашать платных консультантов для решения вопросов о размерах вознаграждения (две главные причины чрезмерных выплат). В другом интервью он сказал, что вознаграждение гендиректора не должно на порядок превышать вознаграждение его заместителей и ключевых сотрудников компании: «Должен ли генеральный директор получать в 5, в 3, в 2 раза больше, чем его команда? Это тема для дискуссии, но ясно, что не в 20 раз больше — это безумие».

Еще поразительнее, учитывая, какой пост он занимает, что Иммелт живет в соответствии с тем, что проповедует. В 2005 году он получил относительно скромную зарплату 3,2 миллиона долларов и никаких денежных премий; это как раз в 2–3 раза больше зарплаты его топ-менеджеров. Сравните с 198 миллионами долларов, которые в 2006 году получил в Pfizer бывший председатель «Круглого стола бизнеса» Генри Маккиннелл, вынужденный покинуть пост гендиректора потому, что за время его работы акционеры потеряли 40 процентов стоимости своих акций. Действительно, безумие.

Акционеры могли бы хоть как-то участвовать в управлении, если бы топ-менеджмент захотел поощрить их участие. Безусловно, все проблемы корпоративного управления (независимость директоров, прозрачность политики вознаграждений, учет внешних обязательств) легко разрешимы генеральными директорами, при условии, что те хотят найти решение. Поскольку об этом речи нет — Иммелтов мало, Маккиннеллов много, а самообогащение было, есть и будет главной целью почти всех топ-менеджеров — к управлению нужно подключать лидеров из правительственных и неправительственных структур. Таких, однако, тоже серьезная нехватка.

Сто лет назад, когда такие титаны бизнеса, как Джон Рокфеллер, Эндрю Карнеги и Корнелиус Вандербильт, казалось, оседлали Америку, а Джон Пирпонт Морган фактически выполнял функции главного банкира, им противостояли люди, в числе которых были такие самоотверженные журналисты, как Айда Тарбелл, Линкольн Стеффене и Эптон Синклер. Их деятельность нашла поддержку у Тедди Рузвельта, а затем у Вудро Вильсона. (Рузвельт дал этим журналистам прозвище «разгребатели грязи», в честь одного из персонажей «Пути паломника» Беньяна, который так сосредоточенно копался в грязи, что даже не мог поднять глаза в небо.) Спустя тридцать лет, когда большой бизнес снова решил, что ему все можно, Ральф Нейдер не давал ему спуску своими книгами «Опасен на любой скорости» (Unsafe at Any Speed), в которой обвинял General Motors и другие автомобильные компании в выпуске ненадежных машин, и «Укрощение гигантской корпорации» (Taming the Giant Corporation), серией судебных исков к корпорациям и организацией деятельности Групп поддержки общественных интересов — некоммерческих организаций, борющихся за права граждан и потребителей. Сегодня у империалистов, переживающих очередное возрождение, практически нет серьезных противников, не считая Нейдера, все еще сильного и деятельного в свои семьдесят с лишним лет, Элиота Спитцера и акционеров-активистов, о которых я писал в восьмой главе, часто выступающих, увы, в одиночку. Таким образом, мы остаемся с регуляторами, которые не хотят регулировать, конгрессменами, чье молчание купили, и президентами и кандидатами в президенты, которые не хотят портить отношения со своими самыми щедрыми донорами.

Несогласных вытеснили из политического диалога, который, когда речь заходит о бизнесе, больше напоминает монолог. Пример — печальная история Комиссии по президентским дебатам. Созданная, по идее, для того, чтобы гарантировать американцам возможность оценивать кандидатов в президенты, эта межпартийная общественная организация, финансировавшаяся поначалу из негосударственных источников, сегодня по большей части содержится корпорациями и фактически принадлежит лоббистам. Пожертвования в комиссию подлежат налоговому вычету, информацию об их размерах и спонсорах можно не разглашать, и неудивительно, что при такой поддержке Комиссия по президентским дебатам далеко ушла от своих первоначальных целей, превратившись в главного защитника двухпартийной системы и главный барьер на пути введения в общественный дискурс любых тем, что отклоняются от одобренного катехизиса.

В 1996 году, когда комиссия не допустила Росса Перо к президентским дебатам, New York Times писала в редакторской статье: «Комиссия показала, что является инструментом двух партий, а не защитником общественных интересов. Статус комиссии не дает ей никакого права монополизировать дебаты. Пришло время для какой-нибудь беспристрастной, непредубежденной общественной группы взяться за спонсирование президентских дебатов, этих важных событий политической жизни».

Бесстрашная и непоколебимая комиссия спустя четыре года запретила участие в дебатах Ральфу Нейдеру, несмотря на то что тот был внесен в бюллетени для голосования во всех пятидесяти штатах и почти полвека выступал за реформы. Это не демократия. Это ее уродливый близнец, корпократия как таковая, не «правительство из народа, созданное народом и для народа»1, а «правительство из корпораций, созданное корпорациями и для корпораций».

Как мы дошли до корпократии — не секрет. Дорога была широкой и прямой, что облегчает оценку прошедших событий. Массовый выход американцев на фондовый рынок, начавшийся после Второй мировой войны и продлившийся несколько десятилетий, привел к появлению миллионов собственников корпораций (а когда что-то принадлежит всем, оно не принадлежит никому). Это произошло как раз в то время, как корпорации превращались в величайшие машины по производству богатства, какие только знало человечество. Топ-менеджеры, в частности генеральные директора, оказались наделены огромной властью. Благодаря «Круглому столу бизнеса» и благоприятному правовому климату, развитию которого в Верховном суде так посодействовал Льюис Пауэлл, гендиректора стали использовать корпоративные ресурсы для влияния на политический процесс. Одновременно триумф современной экономической теории с ее культом количественных показателей помог свести весь процесс решения главных вопросов жизни государства и общества к простой арифметике. Вопрос экономической эффективности, в свою очередь, позволил правительству на всех уровнях отказаться от своих исторически сложившихся обязательств, вслед за чем население медленно, но верно стало отказываться от своих обязательств перед государством. В образовавшийся вакуум хлынули те самые экономические агенты, что сыграли столь важную роль в его возникновении. Сегодня даже политический процесс по большому счету контролируется корпорациями, которые финансируют избирательные

1 Из Геттисбергской речи Авраама Линкольна. кампании, спонсируют так называемые «дебаты» и всеми способами блокируют попытки регулировать свою деятельность. Неконтролируемые вознаграждения генеральных директоров — это неопровержимая улика, симптом, но сама болезнь — это корпократия и пробитая ею брешь в наших политических традициях.

Мы имеем дело с тем самым уникальным стечением неблагоприятных обстоятельств, которое в 1978 году предвидел судья Байрон Уайт в своем особом мнении по делу Беллотти. Тогда Верховный суд большинством голосов даровал юридическим лицам право участвовать в политическом процессе наравне с физическими. Особое мнение Уайта основывалось, как он писал, на простой и фундаментальной посылке: необходимо «воспрепятствовать организациям, которым разрешается накапливать богатство благодаря преимуществам, предоставленным государством для особых экономических целей, использовать это богатство для получения незаслуженного преимущества в политическом процессе… Государство не должно позволить собственному порождению себя пожрать». Курсив мой, но судья Уайт ничего не имел бы против такого выделения. Чудище Франкенштейна, Пузырь, вырвавшийся из-под контроля вирус — когда нужно описать корпократию, метафорический ряд оказывается до неприятного мал.

И все же я надеюсь. Я часто воображаю, что в недалеком будущем президент США увидит опасность, которую глубокий кризис доверия представляет для корпораций, фондовых рынков и финансовой системы в целом, и осознает необходимость реформ. Мне представляется, что у этого президента хватает политической и личной смелости не только говорить об опасности, но и действовать. В моих мечтах он приглашает в Рузвельтовскую гостиную Белого дома министров труда и юстиции, председателя Комиссии по ценным бумагам и биржам и председателя Федеральной резервной системы, чтобы обсудить роль корпораций в национальной политике США. Рузвельтовская гостиная не слишком велика, но в моем воображении там хватает места для всех. Президент начинает свою речь:

— Избиратели должны видеть, что у них «одно правительство», которое проводит единую, последовательную политику. Я пригласил вас как главных проводников государственной политики в отношении акционеров американских компаний. Вы знаете, что примерно половина американцев в своей совокупности являются контролирующими акционерами практически всех национальных публичных компаний. Их права изложены в федеральных законах. Каждый из вас — вы, госпожа министр, поскольку отвечаете за исполнение закона «О пенсионном обеспечении наемных работников», вы, господин председатель SEC, поскольку отвечаете за деятельность взаимных фондов и закон «Об инвестиционных компаниях», вы, господин председатель ФРС, поскольку ряд банков, находящихся под надзором вашего ведомства, занимаются трастовыми операциями, — отвечает за то, чтобы доверительное управление совершалось исключительно в интересах бенефициаров.

Однако в последние годы мы наблюдаем серьезные конфликты интересов между менеджерами и собственниками компаний. Фидуциары, подчиняющиеся законам, исполнение которых вы контролируете, нагло нарушали свой статус доверенных лиц. Начиная с сегодняшнего дня правительство объявляет своей политикой обеспечение соблюдения фидуциарами их обязательств — действовать исключительно в интересах бенефицаров, как того требуют законы «О пенсионном обеспечении наемных работников» и «Об инвестиционных компаниях». Я попросил министра юстиции присутствовать на нашей встрече, чтобы дать понять: правительство применит все свои полномочия, чтобы обеспечить полное и неотложное обеспечение этих законов.

…Моя мечта оказывается многосерийной, и вот я вижу президента уже в Овальном кабинете. На этот раз на встрече присутствуют только министр обороны и глава Администрации общих служб[74].

— Господин министр обороны, госпожа руководитель Администрации общих служб, — обращается к ним президент, — правительство Соединенных Штатов — крупный заказчик, а, как известно, «заказчик всегда прав». Что ж, нынешняя администрация намеревается вернуть этому выражению его исходное значение. Процесс материально-технического снабжения и закупок немыслим без ответственного корпоративного поведения, начиная с вопросов безопасности и охраны окружающей среды до запрета на дискриминацию на рабочем месте. Вы оба хорошо это знаете. Однако до сих пор вне поля нашего зрения оставался вопрос потенциального влияния Министерства обороны и Администрации общих служб как самых крупных в мире заказчиков на корпоративное управление в целом. Настает время перемен.

Мы все понимаем, что подход правительства к контролю за проведением контрактных работ затратен, запутан и расточителен — свидетельств тому с избытком. Есть ли лучший способ усовершенствовать этот процесс, чем заменить существующие механизмы процедурами эффективного корпоративного управления? Эти процедуры представляют собой форму отчетности, естественную для корпоративных структур и их деятельности, а не набор правил, изобретенных и навязанных правительством. Мотивированные должным образом, аудиторские комитеты при советах директоров и акционеры могли бы взять на себя часть тяжелой работы, которую сейчас выполняют федеральные ведомства. Они могли бы содействовать созданию надлежащей корпоративной мотивации, контролировать выделение необходимых ресурсов и, если компания нарушит закон или условия контракта, проследить, чтобы виновные были наказаны.

Этого, — заключает президент, возвращаясь к бумагам на столе, — будет достаточно.

Совсем несуразные фантазии? Две встречи, никаких изменений в законодательстве — неужели так легко все изменить? Выходит, что да. Готовая структура имеется, законы тоже, нормы и положения в изобилии. Один президент, полный решимости исправить корпоративные пороки, может изменить все, и никто не сможет сказать, что президент или правительство вмешиваются в дела бизнеса, поскольку речь идет о соблюдении существующих законов.

Взгляните на систему голосования. На долю институциональных инвесторов приходится, наверное, две трети от общего числа голосов. Акции большинства индивидуальных инвесторов находятся у номинальных держателей — брокеров, и, как правило, ими голосуют в интересах менеджмента корпорации — вот еще одно препятствие на пути реформы корпоративного управления. Нью-Йоркская фондовая биржа, похоже, готова отказаться от практики предоставления брокерам почти неограниченной свободы голосования этими акциями; у этого процедурного изменения могут быть далекоидущие последствия. Крупные институциональные инвесторы, со своей стороны, вовсю занимают друг у друга акции, чтобы обеспечить нужный исход битвы за голоса. Подобная практика приводит на память идею одаренного богатым воображением инвестиционного управляющего Лина Лебарона, высказанную им во время массовых поглощений в 1980-х годах, — организовать официальный рынок голосов. Лебарон шутил лишь наполовину: прямая покупка голосов незаконна, но в любом случае вы видите, почему так трудно понять, кто конкретно голосует, под чьим влиянием и с какой целью. Если бы речь шла о голосах избирателей, правительство бы снесло всю систему и начало все заново. Самое меньшее, что оно может сделать с голосованием акционеров, жизненно важным для внедрения надлежащего корпоративного управления, — обеспечить равные правила для всех участников.

Как писал Шекспир, «не звезды, милый Брут, а сами мы виновны в том, что сделались рабами»[75]. Требуется политическая инициатива на самом высоком уровне, чтобы призвать бизнес к ответственности и гарантировать собственникам их права. Увы, такой инициативы не хватает, а исключения редки и драгоценны.

Помимо героев-одиночек, так хорошо смотрящихся в вестернах, нам нужна правовая структура, которая точнее отражала бы реальность корпоративного функционирования в Соединенных Штатах, — структура, которая могла бы сдержать алчность корпораций, не удушая при этом их выдающийся талант к созданию богатства. Стоит вспомнить, что смысл первой поправки к Конституции США[76] состоял не в том, чтобы защитить церковь от вмешательства государства, но в том, чтобы защитить государство в его светских обязанностях от вмешательства доминирующего института того времени, церкви. Сегодня нам нужна защита от доминирующего института нашего времени — корпорации. Иначе корпорации будут править нами, как короли в прошлом правили Англией.

Не стоит надеяться на новую поправку к конституции, учитывая, что и время поджимает, и сам процесс внесения поправок в этот великий документ восхитительно сложен, но нам придется как-то исправить последствия невероятного регресса Верховного суда — от решения по иску округа Санта-Клара к Southern Pacific Railroad (1886) до решения по иску First National Bank of Boston к Беллотти (1978), от пометок лоббиста на полях решения суда до признания за корпорацией права на свободу слова. Если у корпорации есть право на свободу слова, как быть с другими созданиями государства? Есть ли право на свободу слова у департамента по уборке улиц города Кейп-Элизабет, штат Мэн? Могут ли служащие организоваться для рекламирования и продвижения норм и стандартов, которые противоречат нормам и стандартам выборных членов городского правления? Будет ли им гарантирована федеральная конституционная защита, несмотря на то что законы любого штата регламентируют права и обязанности госслужащих? Настолько абсурдно, что даже шутка получается несмешной, и тем не менее — это не шутка, а серьезный вопрос, затрагивающий самые основы того, что де Токвиль[77] назвал «великим американским экспериментом». Долго ли протянет наша демократическая система, если корпорации сохранят гарантированное им конституцией право участвовать в политической жизни страны?

«Не вижу, как можно согласовать демократию с практикой предоставления учреждениям прав и возможностей физического лица, не прибегая к ревизии демократии, — писал Чарльз Линдблом в вышедшей в 2001 году книге „Рыночная система“ (The Market System). -Обоснование демократии — права и полномочия живых, испытывающих боль и желания людей, и эти права и полномочия дают им защиту, равно как и возможности следовать своим стремлениям. Бессмысленно предоставлять, ссылаясь на демократию, такие права пожарным гидрантам или компьютерам».

Хотя решение Верховного суда по делу Беллотти абсурдно настолько, что в какой-то обозримой перспективе можно надеяться на его отмену (и, несмотря на то что его разрушительное воздействие можно видеть каждый день на примере корпоративного лоббирования, которое подминает под себя всех, кто высказывает общественное беспокойство по широкому кругу вопросов, выхолащивает целые области общественного интереса, от чрезмерного потребления горючего до загрязнения окружающей среды, глобального потепления и много другого), юридическая живучесть этой доктрины убеждает, что наше терпение не вознаградится. Видимо, решение придется искать опять же в суде. Законодательное собрание штата, к примеру, может прийти к выводу, что участие корпорации в избирательных кампаниях и референдумах препятствует свободному выражению воли граждан. Так, в декабре 2006 года на рассмотрение парламента штата Мэн в ходе сессии 2007–2008 годов был подан следующий законопроект.

LD 1507 — законопроект, уточняющий место зарегистрированных в штате Мэн корпораций в общественно-политической деятельности

ДА БУДЕТ УСТАНОВЛЕНО народом штата Мэн следующим образом:

Внести следующую поправку:

«Если в учредительном договоре не указано иное, корпорация существует бессрочно, сохраняя свое состояние независимо от выхода отдельных членов из ее состава, и обладает теми же правами, что индивид, в отношении ведения деятельности, необходимой или подходящей для ведения коммерческой и иной деловой активности, за исключением участия в политических дебатах или кампаниях или оказания поддержки политическим партиям или кандидатам, за исключением случаев, когда корпорация специально уполномочена на такую деятельность по закону, или участия в общественных инициативах или референдумах по любому вопросу, который не затрагивает материальную собственность, бизнес или активы корпорации.

ВЫВОДЫ. Данный законопроект, будучи принятым, внесет ясность в закон о корпорациях штата Мэн, уточняя, что юридические лица, образованные в соответствии с этим законом, не полномочны использовать права физических лиц или граждан. Законопроект вызван решением Верховного суда США по иску First National Bank of Boston к Беллотти, из которого следовало, что корпорации, в той степени, что они являются „юридическими лицами“, могут пользоваться определенными политическими правами, включая право участвовать в общественном референдуме по вопросу, не затрагивающему непосредственно коммерческую деятельность корпорации. Данный законопроект проясняет, что, в то время как корпорации могут в осуществлении своей коммерческой деятельности пользоваться правами, сходными с правами физических лиц, они тем самым не получают политических прав физических лиц или граждан, таких как право голосовать, поддерживать кандидатов или участвовать в референдумах по вопросам, не затрагивающим непосредственно их коммерческую деятельность».

Очередная фантазия? Возможно, но даже такой маленький шаг мог бы открыть перед Верховным судом возможность уничтожить незаконную и разрушительную власть корпораций. Одно это оправдало бы борьбу за законопроект, противостоять которому, без сомнения, будут самые высокооплачиваемые юристы в стране.

Время поджимает, и, пока не появились новые лидеры и более ответственная судебная структура, мы отчаянно нуждаемся в том, чтобы на передний план выступили квалифицированные институциональные инвесторы. Они являются мажоритарными акционерами практически всех американских и многих транснациональных компаний и как никто подходят для того, чтобы продолжать борьбу там, где пасуют все прочие полномочные органы.

Если новые законы вроде того, что был предложен выше, начнут ограничивать деятельность корпораций, а общественное мнение обернется против них, они наверняка станут искать новые места для регистрации в тех странах, где законы наиболее благоприятствуют сохранению их власти. (Корпорация в бегах подозрительно напоминает проворовавшегося банкира, которого всегда ждут Каймановы острова.) Возможно, законы США не смогут достать корпорации по их новым адресам, но крупные инвестиционные инвесторы смогут. Для них, к счастью, тоже не существует границ. Действительно, транснациональный характер институционального инвестирования отлично соответствует транснациональному характеру корпораций. Создав обеспеченный правовой защитой кодекс собственника и настаивая на его строгом соблюдении, крупные инвестиционные фонды могут принудить корпорации ввести надлежащее управление, невзирая на противоречивость корпоративного законодательства разных стран и на расстояние, которым корпорации хотят отделиться от законов США.

Давайте пофантазируем в последний раз и вообразим, что эти мажоритарные собственники могли бы установить такие созидательные отношения с менеджментом корпораций, что это помогло бы оптимизировать и прибыль, и позитивное влияние корпораций на общество, включая (раз уж мы мечтаем) добровольное соглашение об ограничении корпоративного вмешательства в политику, выборы и референдумы. Ну не красота ли? Но институциональным инвесторам нет нужды руководствоваться такими возвышенными, может быть, даже величественными целями. Сделайте это из хладнокровных, экономических соображений — ради дополнительных 5 процентов, которые, как демонстрирует Corporate Library, отнимает плохое управление. Но прежде всего сделайте это потому, что это правильно. И что еще необходимо сегодня — это новая культура ответственности.

Частью этой культуры будет новый язык, включающий экономическую теорию и при этом отражающий стремления и нужды людей гораздо полнее, чем когда-либо был способен язык современной экономики. Значения таких базовых слов, как «прибыль» и «общепринятые принципы бухгалтерского учета», расширят так, что они охватят ранее игнорировавшиеся или экстернализованные затраты. Слово «фидуциар» вытащат из-под мусорной кучи словесной чепухи и вернут ему его первичное значение — «доверенное лицо», от латинского слова fiducia, означающего «доверие» и «вера». Менеджеры говорят, что могут управлять только тем, что могут измерить. Прекрасно. Дадим им инструменты для измерения не только прибылей и убытков, но и их воздействия на общество и потом дадим им целую симфонию языков, от языка экологии до языка этики, чтобы можно было с ними говорить о том, чего можно с помощью этих инструментов добиться.

Примеров ответственного поведения, к счастью, хватает. Реформа законодательства не потребует сизифова труда, не нужно идти от штата к штату, от законодательного собрания к законодательному собранию. Существующее федеральное законодательство предоставляет основополагающие принципы определения ответственности собственника. Конечно, в вопросе об инвестициях в корпорации действие «старых» норм специально ограничивали в соответствии с доктриной «ограниченной ответственности» — вероятно, главного фактора, которому корпорации обязаны своим успехом в качестве лучшего в мире механизма по созданию богатства. Но полностью ответственность владельца никто не отменял. В то время как люди имеют законное право пренебрегать любыми правами или обязанностями, возникающими вследствие владения ими акциями, доверительные собственники, действуя в интересах других, должны максимизировать ценность имущества, переданного им в управление.

Если значение понятия «фидуциар» сегодня по большей части утеряно, эхо понятий «управление по доверенности» и «ответственное владение» еще живо. Мы сохранили эти понятия в коллективной памяти. То, что мы можем вспомнить, мы можем изобразить и воскресить. Не хватает культуры, которая бы поддерживала и развивала эти понятия, — культуры, которая бы побуждала банки, взаимные и пенсионные фонды подняться над конфликтами интересов, а университетские и благотворительные фонды — нарушить устоявшиеся, выгодные отношения во имя возвращения ответственности в нашу экономическую и финансовую жизнь. Этого, утверждаю я, нельзя добиться одними юридическими средствами. Мы должны вернуть в инвестиции этику, и особенно это касается крупных институциональных инвесторов, которые в совокупности являются мажоритарными акционерами американских компаний. Должна в конечном счете быть сформирована культура настоящей ответственности, основанная на принципе «быть хорошим выгодно». Делать благо и при этом преуспевать — вот что облекает мораль плотью.

Британские ученые — Энн Симпсон, которую давно называют «совестью британского корпоративного управления», и покойный Джонатан Кларкхэм, прекрасно зарекомендовавший себя в Банке Англии и в Комитете Кэдбери[78], писали, что корпоративная собственность значительного размера наделяет значительными обязанностями, выходящими далеко за пределы обязанностей, описываемых языком экономики. В книге «Справедливое участие: Будущее прав и обязанностей акционера» (Fair Shares: The Future of Shareholder Power and Responsibility) они пишут:

«Надлежащее функционирование рыночной системы требует ответственного корпоративного управления в силу экономических, социальных и политических причин. Экономические заключаются в том, что на рынке необходим механизм контроля над советами директоров, которые работают неудовлетворительно, чтобы предотвратить ненужное расходование ресурсов; социальные — в том, что публичные компании являются составной и ключевой частью современного общества, и их преуспевание уменьшает социальное напряжение; политическая причина в том, что компании с ограниченной ответственностью сконцентрировали такую власть и такие ресурсы, которые превзошли даже самые смелые мечты своих создателей, и те, кто осуществляет эту власть, должны нести ответственность за то, как они это делают. Власть и влияние руководителей компаний во внутренней — и даже во внешней — политике очень велики».

Я не мог бы выразить эту мысль лучше. Корпорация — порождение правительства, ее создала политическая система. Поэтому в конечном счете язык политики должен быть реанимирован, чтобы вернуть словам «легитимность» и «фидуциар» их надлежащее значение в современном мире, саму же политику необходимо отлучить от корпоративной груди. Без этого все усилия окажутся бесплодными. Но власть корпораций не так легко свергнуть. Нужна культура, которая ценит ответственность и требует ее. Нужны смелость и лидерство. И нужно, чтобы те, кто держит контрольный пакет акций корпократии, ее главные собственники и бенефициары, вывели зверя на яркий свет дня. Времени мало. Солнце не будет ждать.