I
I
Федеральный резервный банк Нью-Йорка стоит в квартале, ограниченном четырьмя улицами: Либерти-стрит, Нассау-стрит, Вильям-стрит и Мэйден-лейн, на склоне одного из холмов, уцелевших после строительства небоскребов в центре Манхэттена. Вход в банк обращен к статуе Свободы, а все здание исполнено мрачного достоинства. Арочные окна первого этажа, напоминающие окна флорентийских дворцов Питти и Риккарди, забраны железными решетками из прутьев толщиной в детское запястье. Над ними тянутся ряды маленьких четырехугольных окошек, вырезанных в похожей на отвесную скалу стене, сложенной из песчаника и известняка. Некогда эти камни были окрашены в разные цвета — от коричневого и серого до небесно-голубого, а теперь под слоем сажи приобрели тусклый серый оттенок. Аскетическая простота фасада несколько сглаживается на уровне 13-го этажа рядом флорентийских лоджий. Крыльцо обрамляют два гигантских железных фонаря — копии тех, что украшают дворец Строцци во Флоренции. Они не освещают крыльцо и не радуют взор входящего, а вселяют в него робость. Внутреннее убранство нисколько не приветливее фасада. Помещения первого этажа напоминают пещеры со сводчатыми потолками, а стены членятся железными вставками, украшенными геометрическим, растительным и анималистическим орнаментом. Здание охраняется многочисленными сотрудниками службы безопасности. Синяя форма делает их похожими на полицейских.
Огромный суровый Федеральный резервный банк внушает посетителям самые разнообразные чувства. У поклонников изящного нового банка Чейз-Манхэттен, стоящего на противоположной стороне Либерти-стрит, с его огромными окнами, выложенными светлой плиткой стенами и модными картинами известных абстракционистов Федеральный резервный банк может ассоциироваться разве что с тяжеловесной банковской архитектурой XIX века, хотя на самом деле здание было построено в 1924 году. Охваченному благоговейным ужасом автору напечатанной в 1927 году в журнале Architecture статьи оно показалось «нерушимым, как Гибралтарский утес, и вызывающим такой же священный трепет», обладающим «качеством, каковое я за неимением более подходящего слова назвал бы эпичностью». Матерям молоденьких девушек, работающих здесь секретарями и служащими, это здание, вероятно, кажется мрачной тюрьмой. Грабителей, наверное, впечатляет его непоколебимость, во всяком случае, за всю историю банка не было ни одной попытки его ограбить. Муниципальное общество охраны произведений искусства Нью-Йорка долго считало его архитектурным памятником категории II — «здание, представляющее большую местную или региональную ценность и подлежащее сохранению», а не категории I — «здание, представляющее общенациональную ценность, подлежащее сохранению любой ценой». С другой стороны, оно имеет то преимущество перед дворцами Питти, Риккарди и Строцци, что больше каждого из них. В самом деле, этот выстроенный во флорентийском стиле дом превосходит любой флорентийский дворец.
Федеральный резервный банк Нью-Йорка стоит особняком среди других банков Уолл-стрит как по внешнему виду, так и по цели и задачам. Это самый крупный и важный из двенадцати региональных Федеральных резервных банков. Вместе с правлением федеральной резервной системы в Вашингтоне и 6200 коммерческими банками-филиалами они образуют Федеральную резервную систему — главный рычаг учреждения, играющего роль Центрального банка Соединенных Штатов. В большинстве других стран существует только один Центральный банк — Английский, Французский и так далее, — а не банковская сеть, но несмотря на это у всех центральных банков одна и та же двоякая цель: поддерживать в здоровом состоянии национальную валюту, регулируя ее объем облегчением или затруднением заимствований, а также, при необходимости, защищать ее стоимость в сравнении со стоимостью других национальных валют. Для достижения первой цели банк Нью-Йорка в сотрудничестве с правлением и 11 другими резервными банками регулирует денежные вентили. Самый заметный (хотя и не всегда самый важный) из них — процент, под который он ссужает деньги другим банкам. Что касается второй цели, то в силу традиции и благодаря своему положению крупнейшего финансового центра страны и мира Федеральный резервный банк Нью-Йорка — единственный агент Федеральной резервной системы и Казначейства Соединенных Штатов в отношениях с другими странами. Таким образом, на него ложится главная ответственность за все операции по защите доллара. Она сильно возросла во время большого валютного кризиса 1968 года, а на самом деле и за предыдущие три с половиной года, так как защита доллара иногда подразумевает также и защиту других валют.
Обязанность действовать в национальных интересах — а это единственная настоящая его обязанность — побуждает Федеральный резервный банк Нью-Йорка вместе с другими региональными резервными банками оставаться рычагом влияния государства. Тем не менее одной ногой резервный банк стоит на почве свободного предпринимательства. Это отличительная черта центрального банка Америки: он прочно стоит по обе стороны линии, разграничивающей государство и частный бизнес. Хотя банк работает как государственное учреждение, его акциями владеют банки-члены по всей стране, и резервный банк выплачивает им ежегодные дивиденды, ограниченные по закону 6 %. Несмотря на то что высокопоставленные руководители приносят присягу верности государству, назначает их не президент США и даже не правление Федеральной резервной системы, а совет директоров данного банка, и зарплату они получают не из казны, а из доходов банка. Однако этот доход — к счастью, всегда гарантированный — лишь дополнение к основной задаче банка, и если он превосходит расходы и дивиденды, то разница поступает в казну Соединенных Штатов. Банк, для которого цель и смысл существования — не доход, едва ли может считаться нормой на Уолл-стрит, что ставит сотрудников Федерального резервного банка в очень выгодное социальное положение. Так как их банк все же частный, так или иначе приносящий прибыль, к ним нельзя относиться как к обычным государственным бюрократам. С другой стороны, возможность смотреть поверх болота наживы и алчности дает им право считать себя интеллектуалами, если даже не аристократами, банковского мира Уолл-стрит.
Они распоряжаются золотом, а ведь оно остается фундаментом, на котором номинально покоятся все деньги, хотя в последнее время фундамент зловеще трескается под натиском разнообразных валютных катаклизмов. К марту 1968 года в скалистых породах на глубине 23 м под Либерти-стрит и на 15 м ниже уровня моря, в помещении, которое было бы давно затоплено, если бы система насосов не отводила подземный поток, текущий под Мэйден-лейн, находилось 13 000 тонн золота стоимостью 13 млрд долл., то есть более четверти всего золотого запаса свободного мира. Известный британский экономист XIX века Уолтер Бэйджхот однажды сказал другу: когда у него плохое настроение, он спускается в подвал банка и погружает руки по локоть в груду соверенов. Конечно, пойти в подвал Нью-Йоркского резервного банка и просто посмотреть на золото — само по себе, мягко сказать, вдохновляет, тем более что хранится оно не в виде монет, а в виде сверкающих слитков величиной со средний строительный кирпич. Ими едва ли позволят поиграть самому проверенному посетителю: во-первых, каждый весит 12,7 кг, а во-вторых, золото не принадлежит ни Федеральному резервному банку, ни Соединенным Штатам. Все золото США находится в Форт-Ноксе, в Нью-Йоркской пробирной палате или на различных монетных дворах. Золото, хранящееся в Федеральном резервном банке, принадлежит 72 иностранным государствам. Самые крупные депозитарии — европейские страны, они считают удобным хранить здесь большую часть своих золотых запасов. Первоначально золото привезли сюда во время Второй мировой войны, чтобы сохранить в безопасном месте. После войны европейские страны, за исключением Франции, не только оставили свое золото в Нью-Йорке, но и увеличивали его количество по мере роста национальной экономики.
Отнюдь не только из золота состоят все иностранные депозиты, хранящиеся на Либерти-стрит. Самые разнообразные инвестиции к марту 1968 года в сумме составили более 28 млрд долл. Федеральный резервный банк Нью-Йорка, центральный для большинства центральных банков некоммунистического мира, представляющий ведущую мировую валюту, — самая надежная цитадель мирового денежного обращения. Благодаря такому положению банк, словно гигантская рентгеновская установка, позволял оценивать внутреннее состояние международных финансов, рассматривать начинающееся финансовое недомогание здесь, зашатавшуюся экономику там. Если, например, в Великобритании наблюдался дефицит внешнеторгового баланса, то это немедленно отражалось на бухгалтерии Федерального резервного банка в форме ухудшения финансового состояния Английского банка. Осенью 1964 года, когда наметился как раз такой спад, началась мужественная, захватывающая, связанная с большими потерями борьба ряда стран и их центральных банков, ведомых США и Федеральной резервной системой. Их цель — поддержать на плаву фунт стерлингов — отвечала идее сохранения существующего мирового финансового порядка. И вот с 1964 года некоторые события в Федеральном резервном банке Нью-Йорка приобрели поистине эпический размах, пусть даже и не вызывающий благоговейного трепета.
В начале 1964 года стало ясно: Британия, в течение нескольких предыдущих лет поддерживавшая в относительном равновесии свой международный платежный баланс — то есть количество денег, отправленных за границу, примерно равнялось количеству денег, поступивших в страну, — начала испытывать существенный дефицит внешнеторгового баланса. Этот дефицит не был следствием спада на внутреннем рынке, а стал результатом чрезмерного роста внутреннего потребления. Бизнес процветал, и разбогатевшие британцы стали тюками заказывать дорогостоящие товары за границей, не наращивая в той же мере экспорт. Короче, Британия начала жить не по средствам. Значительный дефицит во внешней торговле — это головная боль даже для такой самодостаточной страны, как США (в самом деле, эта головная боль донимала и будет донимать Соединенные Штаты), но для таких зависящих от внешней торговли стран, как Великобритания, экономика которой на четверть зависит от ввозимых по импорту товаров, внешнеторговый дефицит представлял большую опасность.
Эта ситуация стала причиной растущей тревоги Федерального резервного банка, и средоточием ее стал расположенный на десятом этаже кабинет Чарльза Кумбса, вице-президента, отвечавшего за международную деятельность. В течение лета все данные свидетельствовали, что фунт стерлингов серьезно болен и его состояние продолжает ухудшаться. Из исследовательского отдела каждый день поступали сводки о бегстве капиталов из Британии. По банку пополз слух, что количество золотых слитков в сейфах Великобритании значительно уменьшилось, и не в результате нечестной игры, а просто потому, что слитки переместили в шкафы, где помещался государственный долг Британии. Из отдела торговли иностранными валютами на седьмом этаже каждый день поступали сведения, что рыночные котировки фунта по отношению к доллару непрерывно падают. В течение июля и августа котировки упали с 2,79 долл. за фунт до 2,789, а потом и до 2,7875 долл. за фунт. Эта ситуация была воспринята на Либерти-стрит с такой серьезностью, что Кумбс, обычно сам занимавшийся вопросами иностранных валют и лишь представлявший руководству отчеты о своих действиях, привлек к решению проблемы президента Федерального резервного банка, высокого, спокойного и негромко говорящего человека по имени Альфред Хэйс.
При всей кажущейся сложности международных финансовых отношений эти проблемы, по сути, не отличаются от возникающих, например, в семье. Финансовые проблемы стран, как и финансовые проблемы семей, — следствие больших трат и недостаточных поступлений. Иностранные продавцы, поставляющие товары в Британию, не могут тратить полученные в Британии фунты у себя дома. Эти фунты надо менять на собственную валюту. Чтобы это сделать, фунты продают на международных валютных рынках точно так же, как акции на бирже. Рыночная цена фунта колеблется в зависимости от соотношения спроса и предложения так же, как и цены всех прочих валют — всех, за исключением доллара, этого солнца для всех других планет (валют), поскольку с 1934 года США установили для всех стран эквивалент обмена любого количества золота на доллары по фиксированной цене 35 долл. за унцию.
Под давлением объемов продаж цена фунта пошла вниз. Но колебания цены строго ограничены. Нельзя позволить рыночным силам повышать или понижать курс фунта больше, чем на пару центов выше или ниже паритетной цены. Если колебания пустить на самотек, то банкирам и бизнесменам, торгующим с Британией, придется постоянно играть в непредсказуемую рулетку, и в итоге всякая торговля прекратится. Согласно международным финансовым правилам, выработанным в Бреттон-Вудсе в 1944 году и несколько раз откорректированным впоследствии, фунт в 1964 году номинально стоил 2,8 долл. с допустимыми колебаниями от 2,78 до 2,82 долл.; гарантом ограничения выступал Английский банк. В удачный день фунт котируется на валютно-обменных рынках по цене, например, 2,799 долл., поднявшись на 0,0015 долл. в сравнении с закрытием предыдущих торгов (пятнадцать десятитысячных цента кажутся, на первый взгляд, сущей мелочью, но основная единица в международных расчетах — 1 млн долл., а это уже повышение на 1500 долл.). Если такое происходит, то Английскому банку не надо ничего делать. Если, однако, фунт укрепился настолько, что его цена на рынке поднялась до 2,82 долл. (такого, правда, никто не наблюдал в 1964 году), то Английский банк обязан — и с радостью это делает — принимать золото и доллары по этой цене, предотвращая таким образом дальнейший рост цены фунта и одновременно увеличивая собственный запас золота и долларов в обеспечение фунта. Если же, наоборот (и это более реалистичный для 1964 года сценарий), фунт ослаб и его котировки упали до 2,78 долл., то Английский банк обязан вмешаться и начать скупать фунты, предложенные по такой цене, за золото и доллары, не важно, насколько сильно придется ему израсходовать резервы. Таким образом, центральный банк живущей не по средствам страны, как отец расточительного семейства, в конце концов вынужден оплачивать счета из основного капитала. Но во времена серьезного ослабления валюты центральный банк теряет больше, чем можно предположить, из-за капризов рыночной психологии. Мудрые импортеры и экспортеры, желая защитить капиталы и прибыль, сокращают до минимума суммы, которые хранят в фунтах, и продолжительность хранения. Валютные спекулянты, носом чующие слабость, набрасываются на фунт и наживаются на коротких продажах, рассчитывая получить прибыль от дальнейшего падения, а Английский банк должен брать на себя не только честные, но и спекулятивные сделки.
Окончательные последствия неконтролируемого ослабления валюты могут оказаться неизмеримо более катастрофичными, чем банкротство семьи. Эта катастрофа называется девальвацией, а девальвация такой ключевой мировой валюты, как фунт стерлингов, — кошмар для всех центральных банков, где бы они ни находились — в Лондоне, Нью-Йорке, Франкфурте, Цюрихе или Токио. Если в какой-то момент опустошение британских резервов окажется так велико, что Английский банк не сможет или не захочет выполнять свои обязательства поддерживать цену фунта на уровне 2,78 долл., то неизбежным результатом станет девальвация. Ограничение валютного коридора пределами 2,78 и 2,82 долл. за фунт будет объявлено недействительным. Простым правительственным постановлением паритетная стоимость фунта будет снижена до какого-то нового уровня, и будут установлены новые границы допустимого коридора около нового значения паритета. Главная опасность здесь в том, что волна последующего хаоса может захлестнуть не только Британию.
Банки вполне обоснованно боятся девальвации — героического и самого опасного средства лечения слабости валюты. Девальвация делает производимые в стране товары дешевле для иностранных импортеров, стимулирует экспорт и, таким образом, устраняет дефицит внешнеторгового баланса. Одновременно импортные и отечественные товары дорожают, а значит, снижается уровень жизни населения. Девальвация — хирургическое вмешательство. Болезнь заканчивается за счет сил и благополучия пациента, не говоря уже о том, что девальвация наносит ощутимый удар по престижу страны. Хуже всего, если, как в случае с фунтом, девальвируемая валюта широко используется в международных финансовых операциях. В этой ситуации метод лечения грозит обернуться заразой. Для стран, хранящих большую часть резервов в девальвируемой валюте, девальвация равносильна ограблению. Такие страны, как, впрочем, и другие, обнаружив, что находятся в неприемлемом положении, могут в ответ объявить о девальвации собственных валют. Начинает раскручиваться убийственная спираль. В воздухе носятся слухи о неизбежной девальвации. Потеря уверенности в платежеспособности других стран приводит к отказу от делового сотрудничества с иностранными партнерами. Происходит упадок международной торговли, от которой зависит продовольственное снабжение и условия проживания сотен миллионов людей в мире. Именно такие катастрофические последствия имела самая типичная девальвация всех времен — отказ фунта от старого золотого стандарта в 1931 году, что многие специалисты считают основной причиной общемировой депрессии 1930-х годов.
Этот процесс развертывается приблизительно одинаково во всех 100 с лишним странах — членах Международного валютного фонда, организации, учрежденной в Бреттон-Вудсе. Для любой страны благоприятный баланс в торговых отношениях означает накопление долларов, либо прямо, либо косвенно, а доллары свободно конвертируются в золото в центральном банке. Страна может повысить стоимость своей валюты, если спрос на нее высок, — то есть произвести действие, противоположное девальвации, как Германия и Нидерланды в 1961 году. Напротив, неблагоприятное состояние платежного баланса запускает цепь событий, заканчивающихся вынужденной девальвацией. Степень ущерба для мировой торговли в этом случае определяется международной значимостью валюты (крупная девальвация индийской рупии в июне 1966 года, несмотря на всю значимость для Индии, не вызвала никакой реакции на международных рынках). И — чтобы закончить краткий экскурс в правила сложной игры, в которую каждый играет поневоле, — доллар также подвержен губительным эффектам неблагоприятного внешнеторгового баланса и валютных спекуляций. Из-за гарантированной привязки доллара к золоту он служит стандартом относительно всех других валют, и его цена на рынке не колеблется. Но доллар может страдать от иной слабости, не столь заметной поверхностному взгляду. Если США выводят за рубеж значительно больше денег (в виде платежей за импорт, на помощь иностранным государствам, в виде инвестиций, заимствований, вкладывая деньги в туризм или неся военные расходы), то понятно, что получатели долларов свободно покупают за них свою валюту, повышая таким образом стоимость своих денег. Повышение цены дает возможность центральным банкам набирать еще больше долларов, которые они затем продают США за золото. И когда доллар слабеет, Соединенные Штаты начинают терять золото. Одна только Франция — страна с сильной валютой, не отличающаяся пылкой любовью к доллару, — в течение нескольких лет вплоть до осени 1966 года ежемесячно требовала от США 30 млн долл. золотом, а за период с 1958 года, когда США стали испытывать серьезный дефицит в международных расчетах, до середины марта 1968 года американские резервы уменьшились вполовину — с 22,8 млрд до 11,4 млрд долл. Если бы золотой резерв уменьшился до недопустимо низкого уровня, то Соединенным Штатам пришлось бы нарушить данное слово и снизить золотой эквивалент доллара или вообще отказаться от продажи золота. В обоих случаях последовала бы девальвация, которая вследствие исключительного положения доллара в финансовом мире была бы более разрушительной, чем девальвация фунта стерлингов.
Хэйс и Кумбс были слишком молоды как действующие банкиры, чтобы помнить события 1931 года, но оба как прилежные студенты старательно изучали международное банковское дело и, наверное, все же помнили кое-что. В жаркие летние дни 1964 года они ежедневно общались по телефону с коллегами из Английского банка — графом Кромером, управляющим банка, и Роем Бриджем, советником управляющего по торговле иностранной валютой. Из бесед, так же как и из других источников, Кумбсу и Хэйсу стало ясно: дисбаланс Британии в международной торговле пока не вызывает больших опасений. Кризис доверия к надежности британской валюты, между тем, набирал силу, и главная его причина заключалась, по-видимому, в том, что консервативное правительство Великобритании находилось в ожидании выборов, назначенных на 15 октября. Больше всего на свете международные финансовые рынки боятся неопределенности, не любя ее всеми фибрами души. Каждые выборы — это неопределенность, и поэтому фунт сильно нервничал, дожидаясь момента, когда британцы пойдут к избирательным урнам. Но для людей, работающих с валютой, эти конкретные выборы казались особенно угрожающими — по всем признакам, к власти должно было прийти лейбористское правительство. Консервативные лондонские финансисты, не говоря уже о финансистах континентальной Европы, с почти иррациональной подозрительностью смотрели на Гарольда Вильсона, будущего премьер-министра в случае победы лейбористов. Более того, некоторые экономические советники господина Вильсона, не стесняясь, превозносили выгоды девальвации в своих теоретических сочинениях; наконец, все помнили, что именно во время прошлого пребывания у власти лейбористского кабинета, в 1949 году, британская валюта была девальвирована с 4,03 до 2,8 долл. за фунт.
В этой ситуации почти все игроки международных валютных рынков, будь то обычные бизнесмены или прожженные валютные спекулянты, стремились избавиться от фунтов — по крайней мере до первых дней после выборов. Как и все спекулятивные наскоки, этот тоже раскручивал сам себя. Каждое небольшое падение цены фунта приводило к еще большей утрате доверия, и фунт продолжал безостановочно катиться все дальше и дальше вниз. С курсом творилось что-то странное. Причем эти события происходили не в каких-то центральных учреждениях, а решались по телефону и телеграфу в переговорах между валютными отделениями банков крупных городов мира. Одновременно все дальше и дальше вниз катились и британские валютные резервы, так как Английский банк изо всех сил пытался удержать фунт. В начале сентября Хэйс отправился в Токио на встречу с членами Международного валютного фонда. В кулуарах, во время бесед с участниками встречи, Хэйс слышал, как почти все руководители центральных банков европейских стран выражали опасения по поводу состояния британской экономики и перспектив британской валюты. Почему британское правительство не предпринимает шагов по ограничению внутренних расходов и улучшения платежного баланса, спрашивали они друг друга. Почему Английский банк не хочет поднять ссудный процент — так называемую учетную ставку — выше нынешних 5 %, что сразу позволит поднять процентную ставку по кредитам, а значит, поможет обуздать внутреннюю инфляцию и привлечь извне долларовые инвестиции из других финансовых центров, в результате чего удастся укрепить фунт?
Несомненно, континентальные банкиры задавали эти вопросы и представителям Английского банка, приехавшим в Токио. Как бы то ни было, сотрудники Английского банка и их коллеги в Британском казначействе наверняка и сами себя спрашивали о том же. Но предложенные меры едва ли встретили бы понимание у британских избирателей, так как стали бы предвестниками необходимости затягивать пояса, а консервативное правительство, как и многие правительства до него, было парализовано предстоящими выборами. В результате оно не делало ничего. Однако, в строго финансовом смысле Британия, конечно, предпринимала оборонительные меры в течение всего сентября. За несколько лет до событий Английский банк заключил с Федеральной резервной системой США соглашение о том, что эти учреждения могут на короткий срок без особых формальностей в любой момент взять друг у друга 500 млн долл. Теперь Английский банк воспользовался соглашением. Кроме того, он занял еще 500 млн долл. в виде краткосрочного кредита у нескольких европейских центральных банков и банка Канады. Этот заем, вкупе с последними золотыми и долларовыми резервами, составил в сумме 2,6 млрд долл., то есть довольно значительный запас боеприпасов. Если спекулятивный натиск на фунт сохранится или усилится, рассуждали в Британии, то Английский банк откроет ответный огонь в виде долларовых вливаний в фунт на свободном рынке, что охладит пыл атакующих спекулянтов.
Как и следовало ожидать, натиск спекулянтов усилился после того, как лейбористы одержали победу на октябрьских выборах. С самого начала британское правительство поняло, что столкнулось с серьезным кризисом и с необходимостью принимать немедленные и решительные меры. Поговаривали, что вначале новый премьер-министр и его советники по финансовым вопросам — Джордж Браун, министр экономики, и Джеймс Каллахэн, министр финансов, — всерьез обсуждали возможность девальвации. Идею отвергли и в октябре — ноябре приняли экстренные меры: дополнительный 15 %-ный налог на британский импорт (в реальности простое повышение тарифов), повышение налога на топливо и фиксированные налоги на прирост капитала и корпоративную прибыль. Это были дефляционные меры, призванные укрепить валюту, но они не убедили мировые финансовые рынки. Специфическая природа новых налогов привела в замешательство и даже разозлила многих финансистов внутри и за пределами Британии, особенно ввиду того, что новый бюджет предусматривал повышение социальных выплат, а не их снижение, как должно быть при нормальной дефляции. Так или иначе, но продавцы-медведи продолжали доминировать на рынке фунта стерлингов и после выборов, а Английский банк отвечал им выстрелами дорогих снарядов из одолженного арсенала стоимостью 1 млрд долл. К концу октября на битву ушло полмиллиарда, но медведи продолжали ненасытно рвать фунт стерлингов по сотой цента за укус.
Хэйс, Кумбс и их коллеги по отделу иностранной валюты на Либерти-стрит были в таком же смятении, как и британцы. Британский центральный банк отражал атаки на свою валюту, совершенно не понимая, откуда исходит нападение. Спекуляции настолько присущи внешней торговле, настолько сильно ее пропитывают, что их почти невозможно определить и ограничить. Существуют разные степени спекуляции; само это слово, так же как «жадность» или «алчность», оценочно, тем более что любую валютную сделку можно назвать спекуляцией в пользу приобретаемой валюты и в ущерб валюте, от которой стремятся избавиться. На одном краю шкалы — законные деловые операции, производящие спекулятивный эффект. Британский импортер, заказывающий американские товары, может на абсолютно законном основании внести предоплату доставки в фунтах; делая это, он спекулирует фунтом. Американский импортер, заключивший контракт на покупку британских товаров по цене, установленной в фунтах, может на законном основании настаивать, чтобы покупка им фунтов, нужных, чтобы покрыть долг, была отсрочена на определенный период; этот импортер тоже спекулирует фунтом. На невероятную важность для Британии этих распространенных торговых операций, называемых «опережениями» (leads) и «запаздываниями» (lags), указывает следующее: если бы в спокойные времена иностранные покупатели британских товаров стали задерживать платежи, то за 2,5 месяца Английский банк исчерпал бы все золотые и долларовые резервы. На другом конце шкалы находится финансовый спекулянт, занимающий фунты, а затем конвертирующий свой долг в доллары. Он не защищает свои деловые интересы, а просто совершает серию «коротких продаж»; надеясь выкупить впоследствии эти фунты по более низкой цене, он пытается сделать прибыль на снижении курса, а это, при низких комиссионных, превалирующих на международном валютном рынке, — самая привлекательная форма крупных спекулятивных игр.
Игры такого сорта — хотя на самом деле их роль в кризисе фунта намного меньше роли защитных мер, принятых нервничавшими импортерами и экспортерами, — считались главными причинами всех бед фунта октября — ноября 1964 года. В частности, в британском парламенте слышались гневные филиппики в адрес спекулятивной деятельности «цюрихских гномов»[55]. О Цюрихе говорили особо, потому что банковские законы Швейцарии строго охраняют анонимность вкладчиков, и поэтому эта страна остается темной лошадкой среди международных банкиров. Вследствие этого деньги, добытые в спекуляциях в самых разных частях мира, прокачиваются через Цюрих. Помимо низкой комиссии и анонимности, валютные спекуляции имеют и другие привлекательные черты. Благодаря разнице во времени и надежной телефонной связи мировой валютный рынок, в отличие от биржи, скачек и казино, работает практически круглосуточно. Лондон проснется на час позже континентальной Европы (точнее, просыпался до февраля 1968 года, когда в Британии ввели континентальное время), Нью-Йорк на пять (теперь на шесть) часов после Лондона, через три часа начинает открываться Сан-Франциско, а Токио принимает эстафету, когда закрывается Сан-Франциск[56]. Только потребность во сне и отсутствие денег останавливают работу безнадежно пристрастившегося к спекуляциям игрока.
«Не цюрихские гномы сбили цену на британский фунт», — вот слова одного из ведущих цюрихских банкиров, едва не сказавшего, что никаких гномов вообще не существует. Тем не менее организованные короткие продажи — то, что трейдеры называют медвежьими набегами, — реально имели место, и защитники фунта в Лондоне и сочувствующие им американцы многое бы отдали за возможность посмотреть в лицо невидимому врагу.
Именно в такой атмосфере в выходные дни начиная с 7 ноября руководители ведущих центральных банков мира собрались на очередную встречу в швейцарском Базеле. Повод для таких собраний, проводившихся регулярно с 1930-х годов с перерывом на Вторую мировую войну, — ежемесячная встреча совета директоров Банка международных расчетов, учрежденного в Базеле в 1930 году сначала как клиринговая палата, которой предстояло заниматься вопросами репараций, возникшими после окончания Первой мировой войны. Постепенно этот банк превратился в орган международного валютного сотрудничества и в своеобразный клуб глав центральных банков. Как таковой он ограничен в ресурсах и более узок по составу, чем Международный валютный фонд. Но это, как и другие эксклюзивные клубы, место, где принимаются важные и масштабные решения. В совете директоров заседали представители Британии, Франции, Западной Германии, Италии, Бельгии, Нидерландов, Швеции и Швейцарии — короче, всех экономически развитых стран Европы, — в то время как Соединенные Штаты каждый месяц бывали представлены гостем, на приезд которого все рассчитывали. Канадцы и японцы появлялись на этих встречах не так регулярно. Федеральный резерв почти всегда представлял Кумбс, а иногда Хэйс или кто-то другой из высокопоставленных руководителей.
Нет ничего странного, что возникают конфликты интересов центральных банков; их отношения часто напоминают игру в покер. Но ввиду того что международные денежные проблемы имеют такую же долгую историю, как и денежные проблемы отдельных людей, самое удивительное в международном валютном сотрудничестве — его новизна. До Первой мировой войны сотрудничества, можно сказать, вообще не существовало. В 1920-е годы оно проявлялось главным образом в личных связях между главами центральных банков разных стран, иногда при полном равнодушии правительств. На официальном уровне оно началось после создания финансового комитета Лиги наций, задачей которого стало проведение совместных действий по предотвращению валютных катастроф. Крах фунта стерлингов 1931 года и его печальные последствия убедительно свидетельствовали о провале деятельности комитета. Однако лучшие дни ожидали впереди. В результате состоявшейся в 1944 году финансовой конференции в Бреттон-Вудсе возник не только Международный валютный фонд, но и вся структура послевоенных правил валютного регулирования, а также Всемирный банк. Его задачей стала организация бесперебойных денежных потоков от богатых стран к бедным или опустошенным войной — знаменательная веха в экономическом сотрудничестве, как образование Организации Объединенных Наций в политической сфере. Можно упомянуть одно из достижений конференции — кредит на более чем 1 млрд долл., выданный Британии Международным валютным фондом во время Суэцкого военного конфликта 1956 года, позволивший предотвратить финансовый кризис.
В следующие годы экономические изменения, как и другие общественные перемены, сильно ускорились; после 1958 года валютные кризисы начали сыпаться на экономику, как из рога изобилия, и Международный валютный фонд с его медленным бюрократическим аппаратом иногда не справлялся с этими кризисами самостоятельно. Стремление к сотрудничеству меж тем возобладало, на этот раз в богатейшей стране мира — в Соединенных Штатах, возглавивших союз. Начиная с 1961 года Федеральный резервный банк с одобрения своего правления и министерства финансов в Вашингтоне присоединился к другим ведущим центральным банкам в создании системы всегда готовых автоматически возобновляемых кредитов, которую вскоре назвали «сетью свопов». Целью сети стало дополнение долгосрочных кредитов Международного валютного фонда обеспечением центральных банков быстрым доступом к фондам, которые могли им срочно потребоваться для энергичных мер по защите своих валют. Эффективность нового механизма была очень скоро проверена на практике.
С момента образования в 1961 году и до осени 1964 года сеть свопов сыграла большую роль в успешном отражении спекулятивных атак на три валюты: фунт в конце 1961 года; канадский доллар в июне 1961 года; итальянскую лиру в марте 1964 года. К осени 1964 года соглашения о свопах («L’accord de swap» с французами, «die Swap-Verpflichtungen» с немцами) стали краеугольным камнем международного валютного сотрудничества. Действительно, 500 млн долл. США, которые потребовались Английскому банку в тот самый момент, когда его руководители направлялись в Базель в те ноябрьские выходные, стали частью сети свопов, весьма сильно расширившейся за годы после скромного начала ее деятельности.
Что же касается Банка международных расчетов, то он как банковское учреждение — сравнительно мелкий винтик в огромном механизме. Зато он играл весьма важную роль как дискуссионный клуб банкиров. Ежемесячные встречи давали (и продолжали давать) возможность главам центральных банков пообщаться в неформальной обстановке — обменяться сплетнями, мнениями и подозрениями так, как невозможно ни в письмах, ни по телефону. Базель, средневековый город на Рейне, гордящийся готическим собором XII века, центр швейцарской химической промышленности, был выбран местом резиденции Банка международных расчетов, так как этот город — узловая станция европейских железных дорог. Сейчас, когда банкиры в основном путешествуют самолетами, этот выбор кажется не вполне удачным, так как в Базеле нет международного аэропорта. Участники встреч должны долететь до Цюриха, а оттуда ехать в Базель на машине или на поезде. С другой стороны, в Базеле есть несколько первоклассных ресторанов, и, видимо, по мнению банкиров, это преимущество перевешивает транспортные неудобства, ибо директора центральных банков — во всяком случае, европейских — привыкли не отказывать себе в гастрономических удовольствиях. Управляющий национального банка Бельгии однажды без тени улыбки сказал своему гостю, что видит одной из своих обязанностей после ухода с поста оставить винный погреб банка в лучшем состоянии, чем до его прихода к руководству. Гостю, попавшему на обед с руководителями Французского банка, обычно извиняющимся тоном говорят: «По традициям банка мы заказываем только самые простые блюда», а затем следует феноменальная трапеза, за которой обсуждают достоинства вин. В результате всякий разговор о банковских делах неуместен или попросту невозможен. Вероятно, простота в том, что перед коньяком подают вино только одного сорта. Стол в Итальянском банке выглядит еще элегантнее (говорят, что там лучшая в Риме кухня), а гости обедают в окружении бесценных картин эпохи Возрождения, приобретенных за счет имущества обанкротившихся должников. Что касается Федерального резервного банка Нью-Йорка, то на встречах его руководителей не принято пить алкоголь, за едой непременно обсуждают банковские дела, а хозяйка бывает очень благодарна, если кто-то из гостей хоть как-то — пусть даже критически — отзывается о качестве блюд. Но Либерти-стрит находится, как вы понимаете, не в Европе.
В наши демократические времена центральные банки Европы остаются последней цитаделью аристократических банковских традиций. Остроумие, изящество и высокая культура легко уживаются с деловой хваткой и даже беспощадностью. Европейские коллеги охранников с Либерти-стрит больше похожи на слуг в визитках. Всего пару десятилетий назад правилом было формальное общение банкиров между собой. Некоторые считают, что эту традицию первыми нарушили британцы во время Второй мировой войны, когда английским правительством и военным министерством был издан секретный приказ обращаться к американским коллегам по имени. Как бы то ни было, но сейчас американские и европейские банкиры при встречах представляются по имени, и одна из причин — послевоенное усиление влияния доллара (другая в том, что наступила эра сотрудничества; руководители центральных банков теперь стали очень часто видеться на встречах полудюжины банковских комитетов множества международных организаций; одна и та же горстка высокопоставленных банкиров регулярно дефилирует по вестибюлям отелей одних и тех же городов, что, должно быть, создает впечатление, будто их сотни, как копьеносцев, которые раз за разом маршируют по сцене в опере Дж. Верди «Аида»). Язык, как и манера общения, тоже следует за языком самой мощной в экономическом отношении страны. Главы европейских центральных банков всегда говорили между собой по-французски (на плохом французском, как утверждали злые языки), но, после того как фунт стал ведущей мировой валютой, банкиры по большей части перешли на английский. Когда же править стал доллар, естественно, господствующим языком общения банкиров остался тот же английский. Практически руководители всех европейских центральных банков, за исключением французского, бегло говорят по-английски. Даже представители Французского банка вынуждены возить с собой переводчиков, чтобы не попасть в неловкую ситуацию из-за неспособности или нежелания британцев и американцев говорить на каком-либо языке, кроме родного (впрочем, лорд Кромер, презирая новые веяния, безупречно говорил по-французски).
В Базеле добротная еда и удобство брали верх над роскошью; многие делегаты предпочитали внешне скромный ресторан на железнодорожном вокзале, а сам Банк международных расчетов скромно притулился между чайным магазином и парикмахерской. В те ноябрьские выходные 1964 года единственным представителем Федеральной резервной системы был вице-президент Кумбс, он же — главное действующее лицо и главный представитель США на раннем и среднем этапах кризиса, который тогда только набирал силу. Кумбс рассеянно ел и пил вместе со всеми — он никогда не был гурманом, — но по-настоящему его интересовала общая атмосфера встречи и индивидуальное настроение каждого из участников. Для решения поставленных задач Кумбс подходил идеально, так как пользовался непререкаемым авторитетом и уважением среди иностранных коллег. Обычно руководители европейских центральных банков называли его по имени — и не только из желания соблюсти новый обычай, но и в знак признательности и восхищения. Имя Кумбса банкиры используют и в разговорах между собой, по старой привычке называя его «Чарликумбс». Знающие люди рассказывали, что Чарликумбс — типичный уроженец Новой Англии (он родился в Ньютоне, штат Массачусетс), и хотя его отрывистая речь и суховатые манеры создают впечатление холодной отчужденности, он на самом деле душевный и сердечный человек. Чарликумбс, хотя и выпускник Гарварда (1940 года), выглядел как заурядный седовласый пожилой человек в непритязательных очках, отличающийся простыми манерами. Его можно легко принять за президента банка какого-нибудь заштатного американского городка, а не за одного из величайших знатоков международных валютно-финансовых отношений. Банкиры почти единодушно признавали, что если в сети свопов и работает гений, то это своппер Чарликумбс из Новой Англии.
В Базеле, как обычно, состоялось несколько официальных заседаний, каждое со своей повесткой дня. Помимо них, как всегда, прошло много неофициальных встреч в номерах отеля, кабинетах и на официальном воскресном обеде, на котором повестки дня не было, но зато состоялось обсуждение того, что Кумбс позже назвал «самой животрепещущей темой». Естественно, речь шла о фунте стерлингов, и, конечно, в продолжение всей встречи участники говорили только об этом. «Мне стало ясно, что доверие к фунту серьезно подорвано», — вспоминает Кумбс. Банкиров в основном занимали два вопроса. Первый: собирается ли Английский банк снять напряжение с фунта, повысив ссудный процент? Представители Английского банка на встрече присутствовали, но было нелегко получить от них ответ на этот, казалось бы, простой вопрос. Даже если бы они и хотели ответить, то все равно не смогли бы, ибо Английский банк не уполномочен менять ссудный процент без одобрения — а точнее, без санкции — британского правительства. А новое правительство, естественно, не желало сразу после выборов вынуждать людей к жесткой экономии. Второй вопрос: располагает ли Британия достаточными запасами золота и долларов, чтобы заткнуть брешь в случае продолжения спекулятивного натиска? Помимо того что осталось от миллиарда долларов, заимствованного из сети свопов, и того, что осталось от права заимствования в Международном валютном фонде, Великобритания располагала теперь только своими официальными резервами, за предыдущую неделю упавшими ниже 2,5 млрд долл. — самый низкий уровень за несколько лет. Еще хуже был темп, с каким таяли резервы; по подсчетам экспертов, только за один день предыдущей недели они уменьшились на 87 млн долл. Еще месяц, и ничего бы не осталось.
Но при всем том, говорил Кумбс, в те дни в Базеле никто не предполагал, что давление на фунт стерлингов резко возрастет к концу месяца. Он вернулся в Нью-Йорк встревоженным, но преисполненным решимости. Однако главным полем боя за фунт стерлингов после Базельской встречи стал все же не Нью-Йорк, а Лондон. Основной вопрос заключался в следующем: поднимет ли Британия банковскую учетную ставку? Ответа надо было ждать в четверг 12 ноября. В вопросах процентной ставки, как и во многих других вещах, британцы, как правило, следовали определенному ритуалу. Если бы что-то и случилось, то только в четверг. Именно в этот день, по традиции, в вестибюле первого этажа Английского банка вывешивают объявление о новой процентной ставке, а затем должностное лицо, государственный брокер, в розовом смокинге и цилиндре спешит по Трогмортон-стрит к зданию Лондонской биржи и с помоста объявляет новость. Вторая половина четверга 12 ноября прошла без этого ритуала; очевидно, лейбористское правительство, решаясь сразу после выборов на повышение учетной ставки, испытывало такие же муки, как до него правительство консервативное. Спекулянты, кто бы они ни были, все как один немедленно отреагировали на малодушие. В пятницу 13 ноября фунт, всю неделю продержавшийся на плаву именно потому, что спекулянты предвидели повышение учетной ставки, пережил зубодробительную атаку. В результате его цена к закрытию торгов упала до 2,7829 долл. за фунт — всего лишь на четверть цента больше официального минимума. Английский банк, периодическими интервенциями удержавший фунт на этом уровне, потерял в этот день еще 27 млн долл. из своих резервов. На следующий день финансовый комментатор Times написал в своей персональной колонке: «Фунт держится не так твердо, как все надеялись».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.