Непостоянство наносит ответный удар

Непостоянство наносит ответный удар

Возобновление прежней политической драмы означает возврат к непостоянству формирующихся рынков 1950-х и 1960-х годов, когда их экономика росла в среднем на 5 процентов в год, но инфляция и рецессия были постоянной угрозой. Сегодня этот сценарий повторяется, вызывая в памяти слова индийского святого Рамакришны. Когда его спросили, почему в мире существует зло, он ответил: «Чтобы сюжет был интереснее». Большинство экономик имеют тенденцию со временем постепенно расширяться, но экономические спады и кризисы подкидывают в этот скучный сюжет драматизма; они не только причиняют боль и страдания, но и создают условия для реформ и возрождения. В период между 1861 (первый год, по которому у нас имеются документы) и 1982 годом США пребывали в состоянии рецессии примерно треть этого времени, значит, страна практически постоянно находилась в процессе обновления. А вот с 1982 года Америка пребывала в состоянии рецессии только 11 процентов времени – куда менее захватывающий сюжет. Хорошие времена длились дольше, а плохие наносили не такой страшный удар, оказывая позитивный волновой эффект на экономику всего мира.

И это привело к весьма заметным изменениям. С 1982 по 2007 год Соединенные Штаты наслаждались необычно длинными периодами экономического роста и необычно короткими и поверхностными спадами – особенно по сравнению с ситуацией предыдущего столетия. Три подъема в этот период продолжались от шести до десяти лет, то есть почти в три раза дольше среднего показателя (три года) предыдущего периода. И две рецессии, имевшие место за это время, привели к падению объема производства всего на один процент за два раунда, что намного менее болезненно, чем средний показатель в 2,5 процента за предыдущий период, когда спад растянулся в сумме целых пять раундов. Данные по другим странам мира обрывочные, не такие полные, но в общем картина похожая. С начала 1980-х годов экономические циклы подъемов и спадов в развивающихся странах, как правило, составляли около восьми лет, то есть в два раза дольше среднего цикла предыдущего периода.

В США это сглаживание бизнес-цикла стали называть «Великим успокоением»; на пике данного явления в стране велись весьма бурные дебаты по поводу того, как долго сохранится эта удобная новая среда. Конец дискуссии положила агония 2008 года. До этого кризиса и глубина, и продолжительность рецессий сильно сгладились, прежде всего благодаря практически безграничной способности США финансировать дальнейший рост за счет займов, в основном от других стран мира. Глобализация заставляла компании работать все рентабельнее, производить больше продуктов за меньшие деньги, и это ослабляло угрозу инфляции. Относительно невысокая инфляция позволила ФРС США удерживать процентные ставки на низком уровне, да еще и снижать их при первых признаках спада деловой активности. Периоды экономического подъема длились дольше, спады стали менее заметными. И довольно скоро страна, словно наркоман, «подсела» на этот приятный ритм продолжительного бизнес-цикла, удлинившегося исключительно благодаря долгам. Привыкли США и к вторичному эффекту, оказанному этим бизнес-циклом на фондовый рынок: подъемы тут растянулись со среднего показателя в двадцать два месяца до 1982 года до тридцати семи месяцев в последующий период. А тем временем вены экономики наполнялись кровью за счет всевозможных кредитов и займов.

Теперь же правительство США испытывает дефицит шприцев для дальнейших вливаний. Мощные программы стимулирования привели к повышению государственного долга с 40 процентов от ВВП в 1980 году до более чем 90 процентов в 2011 году. Экономисты Кармен Рейнхарт и Кеннет Рогофф наглядно продемонстрировали всем, что при таком уровне темпы роста в потенциале могут снизиться на целый процентный пункт. При краткосрочных процентных ставках, приближающихся к нулю, у ФРС быстро закончились дешевые деньги, которые можно было бы направить на исправление ситуации, хотя она по-прежнему пыталась это сделать. Изобретательная антикризисная политика «количественного смягчения», предложенная Федеральной резервной системой, принесла больше вреда, чем пользы, поскольку львиная доля этих шальных денег пошла на спекулятивные инвестиции – в основном в сырье, в частности в нефть и золото, – а вовсе не на банковское кредитование новых отечественных компаний. В конечном счете все эти факторы, по всей вероятности, приведут к возврату к более коротким периодам экономического подъема и более острым спадам экономической активности, а также к укорочению периодов повышательной тенденции на фондовом рынке, причем не только в США.

Формирующиеся рынки накопили гораздо меньше долгов, чем США, и они по-прежнему могут брать займы для борьбы с кризисом. Но стремительное увеличение объемов глобальной торговли и потоков капитала связали их с США теснее, чем когда-либо прежде. Сегодня американские производители приобретают 15 процентов используемых ими комплектующих и материалов именно на зарождающихся рынках – сравните с 9 процентами всего пятнадцать лет назад. И эти связи продолжают крепнуть и шириться. Товарооборот между разными странами мира растет гораздо быстрее, чем доходы внутри государств. Еще в 1960 году увеличение совокупного дохода на один процентный пункт вело к увеличению потоков внешней торговли на два пункта, а сегодня – на целых четыре. Одной из главных причин, по которым экономики развитых и развивающихся стран начали в последние десять лет расширяться и сужаться синхронно, является усиление интеграции глобальных каналов поставок. Этим также объясняется, почему формирующимся рынкам тоже следует ожидать учащения спадов деловой активности. Если хотя бы в какой-то мере исходить из приведенных выше данных за прошлый период, можно предсказать, что фазы экономического роста сократятся примерно до трех лет во всей мировой экономике.

Правила дорожного движения в любой столице мира

Поймите, какие выгоды несет в себе жесткая посадка. Непостоянство экономического развития может пугать, но оно вовсе необязательно вредно для долгосрочного роста. Часто бывает как раз наоборот. Великое успокоение последних десятилетий ни на йоту не увеличило долгосрочных темпов роста США, так же как резкие подъемы и спады конца XIX века никак не повлияли на разразившийся вскоре в стране общий экономический кризис. Зато, как мы часто наблюдали во всем мире, страны, у которых находилось достаточно средств, чтобы заплатить за «мягкую посадку» при выходе из рецессии, нередко глубоко и надолго увязали в этой дорогостоящей мягкой подушке.

Предпочтение мягкой посадки вполне логично и понятно, но, не менее очевидно, именно жесткие посадки нередко вынуждают государства идти на реформы и закладывать фундамент для быстрого экономического роста. В последние годы это случалось в ряде стран, от Швеции и Финляндии в начале 1990-х годов до Азии после финансового кризиса 1997–1998 годов. Экономист Энди Се, общепризнанный эксперт по Азии, разработал интересную систематику выигравших и проигравших в результате этого кризиса, и, по его оценке, самые агрессивные реформы были проведены в Южной Корее. Се утверждает, что если бы Южная Корея не пострадала так сильно от жесткой посадки в 1998 году, она, вероятно, не была бы сегодня членом ОЭСР. А вот, например, Малайзия, которая, желая избежать шоковых последствий кризиса 1998 года, ввела жесткий контроль над движением капитала и вообще не стала реформировать свою экономическую систему, сегодня сильно отстает от своих соседей.

Но особенно жестко Се критикует Японию, в которой, по его словам, «величайший “пузырь” в истории человечества» лопнул вообще без каких-либо негативных последствий – это все равно что свалиться с Эвереста и не сломать ни одной косточки. На пике подъема на долю этой страны приходилось 40 процентов суммарной стоимости недвижимости планеты, но вместо того чтобы в один «прекрасный» момент разом с треском обвалиться, цены на недвижимость медленно снижались на 7 процентов в год в течение двух десятилетий, в итоге этот рынок уменьшился в общей сложности почти на 80 процентов. Тут не было ни массовых продаж заложенного имущества, ни объявлений банкротств, ибо правительство упорно спасало должников всевозможными дотациями и субсидиями, превращая тем самым в руины свою собственную финансовую систему. А поскольку фондовый рынок потерпел крах, хотя на рынке недвижимости обошлось практически без потерь, молодым людям, владевшим только акциями, стало не на что приобретать жилье. Многие из них отложили рождение детей и надолго обрекли страну на уменьшение народонаселения. По словам Се, если бы Япония тогда просто позволила своему рынку недвижимости «самоотрегулироваться», сегодня в стране наблюдался бы прирост населения.

Любопытно, что Китай в наши дни тоже все больше переходит со своего прежнего жесткого и неудобного пути на японский. В 1998 году страна была еще в основном изолирована от потоков капитала, разносивших азиатскую заразу по всему миру, но все равно проводила жесткие реформы, направленные на оптимизацию государственных предприятий и приватизацию рынка недвижимости. Это позволило Китаю довести свою производственную систему практически до совершенства, но сегодня он оказался в более трудной ситуации. В Китае и банки, и их корпоративные клиенты, как правило, принадлежат государству, которое контролирует львиную долю экономики, и государство никогда не позволяет этим должникам доводить дело до банкротства. Должники просто «зависают», рассчитывая на очередной транш дешевых кредитов, который поможет им поправить финансовое положение. Начиная с 2008 года суммарная задолженность как доля от ВВП страны выросла со 115 до 170 процентов, и чем богаче становится Китай, тем менее вероятно, что страна добровольно пойдет на жесткие меры.

Укрепление связей между странами в последние десятилетия привело к тому, что они все меньше склонны позволять своим торговым партнерам «уходить под воду». Несмотря на нынешнюю бурную дискуссию на тему долговых дефолтов, начавшуюся в связи с кризисом в Греции, на самом деле риски неплатежей, по сути, исчезли с международной экономической арены. В своей книге «На этот раз все будет иначе»[15] ученые-экономисты Рогофф и Рейнхарт предлагают поражающую своей банальностью модель дефолта прошлых лет: в период между 1920 и 2003 годом обязательства по платежам не выполняли, как правило, страны, на которые приходилось 5–10 процентов от совокупного дохода; пик дефолта, до 40 процентов, пришелся на годы Великой депрессии и Второй мировой войны; на конец 1980-х этот показатель составлял 15 процентов. А вот начиная с 2003 года, когда начался синхронизированный глобальный бум, доля стран, которые довели свою экономику до этого печального состояния, снизилась с 5 процентов до нуля в любой год, на выбор. А все дело в том, что ни одно богатое государство не желает страдать от жесткой посадки или рисковать от волнового эффекта жесткой посадки своих соседей.

Однако наихудший из возможных сценариев – это даже не те страны, которые, упав на самое дно, не набивают синяков и шишек, а те, которые, стараясь выбраться из этой ямы, не идут ни на какие риски. Меня всегда забавляло чувство самолюбования и выполненного долга, источаемое индийцами, сумевшими увернуться от азиатского кризиса 1998 года – при том что в предыдущие годы экономика страны развивалась весьма скромно. Я и сегодня вижу такое же отсутствие ощущения потребности в безотлагательных мерах на многих формирующихся рынках, от Индии до Бразилии, которые явно считают экономический бум последнего десятилетия заслугой своей внутренней политики, а не следствием освобождения глобальных денежных потоков. И я убежден: поскольку мировая экономика вступает в новую эру, этому самодовольству суждено стать огромной преградой на пути прогресса человечества.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.