4 Куда исчезли все преступники?

4 Куда исчезли все преступники?

В которой факты о преступлениях отделяются от фантазий.

Что Николае Чаушеску усвоил — с трудом — об абортах… Почему 1960-е плодили преступников… Вы думаете, что бурное развитие экономики в 1990-е поставило заслон для преступлений? Подумайте снова… Почему преступников не останавливает высшая мера наказания… Действительно ли полиция уменьшает количество совершаемых преступлений?… Тюрьмы, тюрьмы повсюду… Пристальный взгляд на полицейское “чудо” Нью-Йорка… Что на самом деле представляет собой огнестрельное оружие?… Почему первые торговцы наркотиками были подобны миллионерам Microsoft, а последующие подобны Pets.com… Суперграбитель против граждан преклонного возраста… Джейн Рои, ограничитель преступлений: как легализация абортов все изменила.

В 1966 году, через год после того как Николае Чаушеску стал коммунистическим диктатором Румынии, он своим указом запретил аборты по всей стране. “Человеческий зародыш является собственностью всего общества, — провозгласил он. — Все, кто не хочет иметь детей, — это дезертиры, которые нарушают законы преемственности поколений и сохранения нации”. [1]

Грандиозные декларации подобного рода были весьма обычным явлением для режима Чаушеску. Ведь его генеральным планом было воспитание людей, достойных высокого звания Нового Социалистического Человека. Для самого себя Чаушеску строил дворцы, а со своим народом обращался крайне грубо и жестоко, как правило, игнорируя его мнение по любому вопросу. Отказавшись от сельского хозяйства в пользу промышленности, Чаушеску заставил многих жителей деревень переселиться в многоквартирные дома без отопления. Все главные посты в румынском правительстве он раздал сорока членам своей семьи, включая и жену Елену. О мадам Чаушеску, которая обожала меха и драгоценности и владела сорока домами, следует сказать отдельно. Хотя официально ее называли Лучшей Матерью Румынии, она отнюдь не пылала материнскими чувствами к своей нации. “Черви никогда не будут довольны, сколько бы еды вы им ни дали”, — говорила она, когда румыны жаловались на нехватку продуктов, вызванную неумелым правдением ее мужа. Она вела тайную слежку даже за собственными детьми, чтобы быть уверенной в их преданности.

Чаушеску запретил аборты для того, чтобы достичь одной из главных своих целей: быстрого усиления Румынии за счет резкого прироста населения. До 1966 года в Румынии была едва ли не самая либеральная в мире политика относительно абортов. Искусственное прерывание беременности являлось, по сути, главной формой контроля над рождаемостью. По статистике, на одного новорожденного в Румынии приходилось четыре аборта. И вдруг, практически за одну ночь, аборты оказались вне закона. Исключения делались только для матерей, уже имевших четырех детей, и женщин, занимавших важные посты в коммунистической партии. Одновременно с этим были строго запрещены все способы контрацепции, а также половое воспитание молодежи. Агенты правительства, язвительно прозванные “менструальная полиция”, регулярно приходили к женщинам на работу и заставляли их проходить тест на беременность. Если по результатам ряда проверок результаты теста были отрицательными, женщину заставляли платить непомерно высокий “налог на воздержание”.

Через некоторое время стимулы Чаушеску дали желаемый эффект. После запрета абортов рождаемость в Румынии всего за один год увеличилась вдвое. При этом дети появлялись на свет в стране, где жизнь человека, если он не принадлежал к клану Чаушеску или коммунистической элите, была крайне убога. Но, как оказалось, рожденных после 1966 года ждала особенно печальная участь. По сравнению с детьми, рожденными на год раньше, будущее сулило им гораздо худшие перспективы почти во всех сферах деятельности. Например, они хуже учились в школе и имели меньший успех на рынке труда. Кроме того, у них была более высокая вероятность пополнить когорту преступников.

Запрет абортов оставался в силе до тех пор, пока в один прекрасный день Чаушеску не потерял свою власть в Румынии. 16 декабря 1989 года тысячи людей вышли на улицы города Тимишоары, чтобы выразить протест против губительного для них режима. В рядах протестующих было очень много подростков и студентов. Позже один из лидеров оппозиции, 41-летний профессор, признался, что принять участие в акции его убедила 13-летняя дочь. “Самое интересное было в том, что не бояться нас научили именно наши дети, — сказал он. — Ведь большинство недовольных, которые вышли на улицы, — это были люди в возрасте от тринадцати до двадцати лет”. И хотя тот протест был жестоко подавлен, а десятки молодых людей убиты полицией, для старой власти наступило начало конца. Через пару дней после описанных событий Чаушеску выступал с речью перед стотысячной толпой в Бухаресте. И снова молодежь была в первых рядах, заглушая его слова криками “Тимишоара!” и “Долой убийц!” Все говорило о том, что прежнему режиму пришел конец. Чаушеску с женой пытались бежать из страны, прихватив миллиард долларов, но были схвачены, преданы скорому суду и расстреляны в светлый праздник Рождества.

Среди всех коммунистических лидеров, свергнутых примерно в одно время с развалом Советского Союза, был убит один только Николае Чаушеску. Нельзя не отметить, что его смерти значительно содействовала румынская молодежь — огромное количество юношей и девушек, которых, если бы не запрет абортов, не было бы на свете. [1.1]

История с абортами в Румынии может показаться довольно странным вступлением к главе, рассказывающей об американской преступности в 1990-х годах. Однако ничего странного в этом нет. Дело в том, что один важный момент делает румынскую историю зеркальным отражением повествования об американской преступности. И точка их пересечения приходится как раз на Рождество 1989 года. Ведь именно в этот день Николае Чаушеску на горьком опыте (посредством пули в голову) узнал, что значение запрета абортов было глубже, чем он предполагал.

Кроме того, именно в этот день преступность в США достигла своего апогея. За предыдущие пятнадцать лет количество тяжких преступлений резко возросло, и их доля среди прочих правонарушений составила целых 80%. Сообщения о преступлениях постепенно заполонили вечерние выпуски новостей и стали главной темой разговоров по всей стране.

Когда в начале 1990-х уровень преступности начал снижаться, это произошло так быстро и внезапно, что удивило практически всех. Некоторые эксперты были настолько уверены в неуклонном росте преступности, что им понадобилось много лет, чтобы признать ее падение. По сути, многие из них еще долгое время продолжали предсказывать страшные сценарии развития событий. Однако доказательство было налицо: рост преступности приостановился и постепенно пошел на спад, достигнув в конце концов уровня сорокалетней давности. [2]

Теперь эксперты уже наперегонки спешили объяснить свои ошибочные прогнозы. Криминалист Джеймс Алан Фокс оправдывался тем, что его предостережение о “потоках крови” в Америке было намеренным преувеличением. “Я никогда не утверждал, что по улицам будет течь кровь, — говорил он. — Я только использовал сильные выражения, вроде “потоков крови”, чтобы привлечь внимание общественности к существующей проблеме. И это подействовало. Поэтому я не будут извиняться за использование таких терминов”. (Похоже, что Фокс предлагает нам видеть различие там, где его нет: “потоки крови” против “крови, текущей по улицам”. В то же время это четко показывает, что, даже идя на попятный, эксперты часто умудряются выйти сухими из воды.) [2.1]

После того как люди облегченно вздохнули и вспомнили, как хорошо жить без страха перед криминальным миром, они задались вполне естественным вопросом: “А куда же исчезли все преступники?”

С одной стороны, поиск ответа на этот вопрос ставил в туник. В конце концов, ведь спада преступности не предвидел никто из криминалистов, экономистов, политиков и других людей, имеющих отношение к данной проблеме. Так как же причины этого явления могли вдруг определить рядовые граждане?

В то же время объяснить снижение преступности было призвано множество гипотез, выдвигаемых всевозможными экспертами. Этому вопросу было посвящено огромное количество газетных статей, выводы которых часто зависели от того, с кем именно недавно общался журналист. Предлагаем вам объяснения, упоминавшиеся в десяти американских газетах с самыми большими тиражами в период между 1991 и 2001 годами. Все эти выводы классифицированы по частоте их упоминания (статьи взяты из компьютерной базы данных LexisNexis).

Объяснение снижения уровня преступности Количество

упоминаний

1. Новые стратегии полиции 52

2. Увеличение роли тюрем 47

3. Изменения на рынке кокаина и других тяжелых 33

наркотиков

4. Старение населения Соединенных Штатов 32

5. Более суровые законы о контроле оружия 32

6. Сильная экономика 28

7. Увеличение численного состава полиции 26

8. Другие объяснения (более частое применение 34

высшей меры наказания, законы о контроле

оружия, выкуп оружия и т.д.)

Если вы любите игры на угадывание, то можете пару минут подумать над тем, какие из перечисленных объяснений заслуживают доверия, а какие — нет. Подсказка: из семи главных объяснений снижению уровня преступности действительно способствовали только три. Остальные же большей частью являлись вымыслом, представляли личные интересы отдельных людей или вообще выдавали желаемое за действительное. Еще одна подсказка: главная причина снижения преступности вообще отсутствует в этом списке, так как не была упомянута ни в одной газете.

Давайте начнем с объяснения, которое обычно не вызывает много споров, а именно: сильной экономики. Да, спад преступности, начавшийся в начале 1990-х, сопровождался бурным ростом национальной экономики и значительным снижением безработицы. Людям вполне могло показаться, что именно экономика являлась тем молотом, который помог смять преступность. Однако более внимательное изучение имеющихся у нас данных развенчивает эту теорию. Конечно, нельзя отрицать, что более стабильный рынок труда может сделать некоторые преступления менее привлекательными. Но это касается лишь преступлений с прямой денежной мотивацией, вроде кражи со взломом, ограбления или угона машины. О тяжких преступлениях, таких как убийство, нанесение телесных повреждений и изнасилование, речь не идет. Более того, если верить этой теории, то снижение безработицы на 1% должно давать точно такой же спад количества преступлений, не связанных с насилием. При этом в течение 1990-х уровень безработицы в США упал на 2%, тогда как количество ненасильственных преступлений снизилось приблизительно на 40%. В случае же с насильственными преступлениями разрыв между предполагаемыми и реальными цифрами был еще больше. Из всех видов преступлений, совершенных в 1990-х годах, наиболее очевидным был спад количества убийств. В то же время многие достойные доверия исследования показали, что между экономикой и тяжкими преступлениями нет почти никакой связи. Наличие этой связи станет еще менее убедительным, если мы посмотрим назад — в 1960-е, когда экономика переживала бурное развитие одновременно с ростом насилием. Поэтому, каким бы подходящим объяснением спада преступности ни казалась нам сильная экономика 1990-х, она вряд ли могла иметь решающее значение.

Впрочем, мы не имели в виду толкование термина “экономика” в более широком смысле, т.е. как средств для открытия и содержания исправительных учреждений. Поэтому давайте теперь рассмотрим другое объяснение спада преступности: увеличение роли тюрем. Чтобы разобраться с этим тезисом, попробуем ответить на совершенно иной вопрос. Вместо того чтобы гадать, почему упала преступность, давайте подумаем о том, почему в прежние десятилетия она так резко увеличилась?

В течение первой половины XX века положение с преступностью в США было относительно стабильным. И вдруг, в начале 1960-х, начался ее резкий рост. Оглядываясь в прошлое, мы видим, что одним из главных факторов этого роста была более мягкая система правосудия. Процент осужденных в 1960-е значительно снизился, а те, кто все же был осужден, получали не особенно суровые приговоры. Такая тенденция частично была вызвана развитием движения в защиту прав людей, обвиненных в совершении преступлений. Хотя некоторые исследователи утверждают, что это движение зашло слишком далеко, другие с ними категорически не согласны. “Как бы то ни было, политики стали мягче по отношению к преступности во многом из страха прослыть расистами, — писал экономист Гэри Беккер. — Ведь доля уголовных преступлений, совершаемых афро- и латиноамериканцами, была несоизмеримо большой”. В те годы, если бы вы захотели совершить преступление, все играло бы вам на руку: малая вероятность быть осужденным, а если и попадание в тюрьму, то на короткий срок. Криминальные элементы просто не могли не воспользоваться этими преимуществами, что и привело к резкому скачку преступности. [3]

Понадобилось довольно много времени и политических дебатов, но, в конце концов, мягкую систему правосудия сменила более жесткая. Преступники, которые раньше гуляли бы на свободе (особенно торговцы наркотиками и нарушители условий досрочного освобождения), теперь отправлялись в тюрьму. Между 1980 и 2000 годами количество людей, отбывающих наказание за торговлю наркотиками, возросло в пятнадцать раз. При этом сроки заключения за многие преступления, особенно тяжкие, также значительно увеличились. Общий эффект был весьма впечатляющим. К 2000 году в тюрьмах отбывали срок более двух миллионов человек, что в четыре раза превысило количество заключенных в 1972 году. И половина камер заполнилась именно в 1990-е годы. [4]

Доказательство связи низкого уровня преступности с усилением наказания является довольно веским. Более длительные сроки заключения подтвердили свою эффективность в качестве как сдерживающего, так и профилактического средства. С одной стороны, они предостерегали потенциальных преступников на свободе, а с другой — тех, что уже отбывали наказание за решеткой. В то же время, каким бы логичным ни казалось это объяснение, некоторые криминалисты не были с ним согласны. Так, в 1977 году появилась научная работа под названием “В защиту моратория на строительство тюрем”. В ней отмечалось, что уровень преступности имеет тенденцию к увеличению тогда, когда высок процент людей, находящихся в тюрьмах. В конце же делался другой интересный вывод: уровень преступности мог бы быть ниже, если бы количество заключенных уменьшилось. [4.1] (К счастью, тюремщики не бросились тут же открывать камеры и выпускать своих подопечных на волю, а затем ждать, когда преступность пойдет на спад. Позже политолог Джон Дж. ДиЮлио младший прокомментировал это так: “Как видно, надо быть доктором криминологии, чтобы сомневаться в том, что содержание опасных преступников в тюрьмах снижает уровень преступности”.) [4.2] Аргумент “Моратория” основывался на существенной путанице между понятиями взаимосвязь и причинность. Рассмотрим один пример. Представьте, что мэр города видит, как его жители очень бурно празднуют победу своей команды в ежегодном чемпионате по бейсболу. Эта взаимосвязь его интригует, но, как и автор “Моратория”, он ошибается насчет ее направленности. Поэтому на следующий год мэр отдает распоряжение, согласно которому жители начинают праздновать еще до первой подачи мяча. По его мнению, такое постановление гарантирует победу местной команды.

Конечно, существует множество причин, по которым значительное увеличение заключенных может не нравиться. Далеко не всем доставляет удовольствие тот факт, что очень много американцев, особенно черных, годами сидят за решеткой. Также ни одна тюрьма еще не помогла понять главные причины преступности, которые весьма разнообразны и сложны. Наконец, тюрьмы едва ли являются дешевым решением проблемы: ведь содержание одного человека за решеткой обходится примерно в 25 тысяч долларов в год. Но если главная цель состоит в объяснении снижения преступности в 1990-е годы, то тюремное заключение, конечно же, является одним из главных факторов. На его счет можно записать примерно одну треть от общего уровня снижения преступности.

В тандеме с тюремным заключением упоминается и другое объяснение: более частое использование высшей меры наказания. В 1980-е и 1990-е количество смертных приговоров, приведенных в исполнение на территории США, увеличилось в четыре раза. Это привело многих людей к выводу — в контексте дебатов, ведущихся в течение этих двух десятилетий, — что страх перед смертной казнью помог снизить преступность. В то же время участники этих дебатов упустили из виду два весьма важных факта.

Первый: учитывая редкость, с которой выносят смертный приговор, и большие отсрочки в его исполнении, такая угроза вряд ли может остановить рассудительного преступника. Хотя количество казненных за последнее десятилетие и увеличилось в четыре раза, в целом по США к высшей мере были приговорены только 478 человек. Любой родитель, которому доводилось говорить своему непослушному ребенку: “Ладно, сейчас я сосчитаю до десяти, а потом накажу тебя по-настоящему”, — знает разницу между средством устрашения и реальной угрозой. Например, в штате Нью-Йорк высшая мера наказания не была применена ни к одному из преступников с 1995 года — времени ее восстановления. [5] Даже среди заключенных, попавших в блок смертников, количество казненных составляет только два процента. А теперь поставьте эту цифру рядом с 7%-ной вероятностью погибнуть для члена банды наркоторговцев “Черные гангстеры”. Если жизнь в камере смертников безопаснее жизни на улицах, то с трудом верится, что страх перед высшей мерой может быть движущей силой снижения преступности. Все это напоминает “меры устрашения”, практикуемые в детских садах Израиля, где родители платят за опоздание штраф в три доллара. Отрицательные стимулы смертного приговора точно так же не являются для преступника достаточно вескими, чтобы изменить его поведение.

Второе слабое место в аргументе о высшей мере наказания еще более очевидно. На минутку предположим, что смертный приговор действительно является для преступников достаточно пугающей перспективой. Сколько же, в таком случае, людей она удержит от совершения преступления? Экономист Исаак Эрлих в своей статье, вышедшей в 1975 году и неоднократно цитируемой разными исследователями, предлагает довольно оптимистичный расчет. Согласно Эрлиху, высшая мера наказания, примененная к одному преступнику, предупреждает семь убийств, которые могли бы быть совершены другими. [5.1] А теперь давайте немного посчитаем. В 1991 году в США были казнены 14 преступников, а в 2001 — 66. По расчетам Эрлиха, эти 52 дополнительных приговора не дали совершить в 2001 году 364 убийства. Конечно, это не такая уж маленькая цифра, однако она составляет менее 4% реального снижения количества убийств в тот год. Как мы видим, даже в наилучшем сценарии защитников смертной казни она объясняет только четверть от общего уровня снижения преступности в 1990-х годах. Атак как к высшей мере приговаривают почти исключительно за убийство, ее эффект не может объяснить уменьшение количества других тяжких преступлений.

Следовательно, весьма маловероятно, что смертная казнь в том виде, в котором она сегодня практикуется в США, может иметь большое влияние на уровень преступности. Как сказал в 1994 году, почти через 20 лет после того, как он проголосовал за восстановление смертной казни, судья Верховного суда США Хэрри Блэкмун: “Я чувствую себя морально и интеллектуально обязанным признать, что эксперимент с введением смертной казни не удался. Больше я не буду пытаться починить эту машину смерти”. [5.2]

Таким образом, ни смертная казнь, ни быстрый рост экономики не были главной причиной спада преступности. В то же время этому значительно поспособствовал более высокий процент людей, содержащихся в тюрьмах. Все эти заключенные, конечно же, не пришли в тюрьмы сами, стройными рядами. Кто-то должен был расследовать преступление, поймать злодея, свести воедино все подозрения, факты и доказательства, на основании которых и был вынесен приговор. Вот так мы постепенно подошли к другой, связанной между собой паре объяснений, которые звучат так:

Увеличение численного состава полиции

Новые стратегии полиции

Давайте сначала остановимся подробнее на первом из них. На протяжении 1990-х годов количество полицейских на душу населения в США увеличилось на 14%. Однако действительно ли такое увеличение снизило преступность? Ответ может показаться очевидным — конечно же, да, — но доказать его не так уж легко. Дело в том, что увеличение преступности обычно приводит к тому, что люди начинают требовать от властей защиты. Это, в свою очередь, неизменно сопровождается увеличением денежных средств, выделяемых на содержание полиции. Поэтому, внимательно посмотрев на взаимосвязь между полицией и преступностью, вы обнаружите, что, когда на улицах больше полицейских, там же и больше преступников. Это, конечно, не значит, что полиция является причиной преступности (точно так же, как преступность нельзя искоренить, открыв двери тюрем!). [6]

Чтобы показать причинную связь, необходим сценарий, по которому в полицию набирали бы больше людей по причинам, никак не связанным с ростом преступности. Например, хорошо было бы высадить в одних американских городах дополнительный полицейский десант, а в других оставить количество полиции прежним. В этом случае мы могли бы четко увидеть, уменьшилась ли преступность в тех районах, где защитников правопорядка стало больше.

Как оказалось, подходящий сценарий не так уж фантастичен — он реально существует, и создают его политики, жаждущие голосов избирателей. За пару месяцев до выборов мэры городов, как правило, пытаются показать себя ярыми сторонниками закона и порядка, принимая на работу больше полицейских. Они делают это даже в тех случаях, когда уровень преступности в их городе является относительно стабильным. Поэтому очень полезно сравнить преступность там, где недавно прошли выборы (а значит, в полицию пришло больше людей), и там, где выборов не было (а значит, полиции не прибыло). Это позволяет увидеть реальное влияние увеличения численности полиции на уровень преступности. Как правило, ответ получается таким: да, увеличение количества полицейских значительно снижает уровень преступности.

И снова было бы полезным оглянуться назад и посмотреть, почему раньше преступность росла столь быстрыми темпами. Дело в том, что с 1960 по 1985 год количество сотрудников полиции снизилось более чем на 50% относительно количества совершаемых преступлений. В одних случаях обилие полицейских на улицах рассматривалось как нарушение либеральной эстетики того времени; в других же на него просто не хватало средств. [6.1] Как бы там ни было, но снижение количественного состава полиции на 50% привело к приблизительно такому же снижению вероятности поимки преступников. Вместе с уже упомянутой нами мягкостью судопроизводства это создало для правонарушителей крайне позитивные стимулы.

А что же произошло в 1990-х годах, когда преступность резко и неуклонно пошла на спад? К тому времени изменились как философия общества, так и его потребности. Сокращениям сотрудников правоохранительных органов был дан красный свет, более того, по всей стране начался массовый набор новых кадров. Теперь полиция выступала уже не только в роли сдерживающего фактора для отдельных несознательных граждан, но и получила необходимое количество людей для поимки преступников, ранее преспокойно гулявших на свободе. Итак, увеличение численного состава полиции объясняет примерно 10% общего уровня снижения преступности.

Между тем в 1990-е годы изменилось не только количество полицейских. И тут мы подходим к другому, наиболее популярному объяснению, а именно: новым стратегиям полиции.

Пожалуй, в те годы не было более привлекательной теории, чем вера в то, что преступность остановят умные и находчивые полицейские. Ведь она ставила во главу угла настоящих героев, преданных своему делу, а не простое уменьшение количества преступников. Эта теория довольно быстро стала настоящим “символом веры”. Ведь она обращалась к факторам, которые, по словам экономиста Джона Кеннета Гэлбрейта, вносят наибольший вклад в формирование общепринятой точки зрения. Под факторами имелись в виду легкость понимания идеи и степень, с которой она влияет на наше личное благополучие.

Следующая история произошла в Нью-Йорке в то время, когда мэром этого города был избран Рудольф Джулиани. Вместе с преданным ему комиссаром полиции Уильямом Брэттоном они торжественно пообещали решить проблему преступности. Следует отметить, что Брэттон был сторонником новых подходов к работе правоохранительных органов. В департаменте полиции Нью-Йорка он ввел новые методы и принципы работы, впоследствии названные полицейским начальством “нашим афинским периодом”. [7] Это был период, когда новые идеи ценились гораздо больше старой и уже закостенелой практики. Брэттон не нянчился с начальниками отдельных участков — он требовал от них строгой отчетности о положении дел. Вместо того чтобы полагаться в работе на старомодные полицейские “секреты производства”, он предложил качественно новые технологические решения. Их ярким примером можно назвать CompStat — компьютеризированный метод определения и наблюдения за очагами преступности.

Самая привлекательная идея, которую Брэттон внедрял в жизнь, проистекала из “теории разбитого окна” криминалистов Джеймса Вильсона и Джорджа Келлинга. [7.1] В соответствии с ней небольшие проступки, оставленные без реакции, со временем превращаются в серьезные правонарушения. То есть, если кто-то разобьет окно и увидит, что его быстро не застеклили, это послужит ему сигналом, что можно разбивать остальные окна, а то и сжечь весь дом. Поэтому, когда на улицах Нью-Йорка свирепствовали убийцы, полицейские под предводительством Брэттона начали поддерживать порядок там, где раньше этого не делали. Полиция стала отлавливать людей, прыгающих через турникеты в метро, настойчиво просящих милостыню и писающих прямо на улицах. Не остались без внимания и типы, елозящие грязными скребками по ветровому стеклу машины до тех пор, пока водитель не даст им “добровольное пожертвование”.

Большинству ньюйоркцев понравились преимущества, полученные ими от применения новых мер охраны порядка. Но особенно им понравилась любимая идея Брэттона и Джулиани, в соответствии с которой наказание мелких нарушений перекрывает кислород крупным криминальным элементам. Ведь сегодняшний прыгун через турникет вполне может оказаться вчерашним убийцей, разыскиваемым полицией. Бродяга или наркоман, использующий переулок в качестве туалета, возможно, шел кого-то ограбить.

Когда преступность, связанная с насилием, стала резко падать, жители Нью-Йорка не уставали нахваливать своего мэра, выходца из Бруклина, и шефа полиции, человека с сильным бостонским акцентом. Многие были более чем счастливы водрузить на их головы лавровые венки победителей. Однако эти двое решительных и волевых мужчин не смогли поделить пришедшую к ним славу. Вскоре после того как на первой полосе газеты Time появилась фотография Брэттона, а не Джулиани, комиссар полиции был отправлен в отставку. К этому времени он успел поработать на своем посту только 27 месяцев.

В период спада преступности в 1990-х годах Нью-Йорк был бесспорным лидером по внедрению новых стратегий работы полицейских. При этом из всех крупных городов Америки одни ньюйоркцы, казалось бы, наслаждались резким снижением уровня преступности. К примеру, уровень убийств в среднем снизился с 30,7 на 100 тысяч человек в 1990 году до 8,4 на 100 тысяч человек в 2000-м. Если это выразить в процентах, то разница составит целых 73,6%. Казалось бы, все замечательно. Однако тщательный анализ фактов показывает, что вряд ли на эти цифры серьезно повлияли новые стратегии полиции.

Во-первых, снижение преступности в Нью-Йорке началось еще в 1990 году. К концу 1993 года доля имущественных и особо тяжких преступлений, включая убийства, уже упала почти на 20%. Однако Рудольф Джулиани в то время еще не был мэром и не назначил на должность Уильяма Брэттона. Шеф полиции приступил к своим обязанностям только в начале 1994 года, т.е. преступность снижалась как до прихода к власти этих государственных мужей, так и еще долго после того, как Брэттон был уволен.

Во-вторых, новые стратегии сопровождались гораздо более существенными изменениями внутри полиции, а именно кадровым бумом. За 1991—2001 годы Департамент полиции Нью-Йорка увеличил свой штат на 45%. Эта цифра более чем в три раза превысила средний показатель по стране. Как было доказано ранее, увеличение численного состава полиции, независимо от ее новых стратегий, уже само по себе вызвало спад преступности. Но если обратиться к подсчетам, то вырисовывается несколько иная картина. Колоссальное увеличение штата нью-йоркской полиции должно было бы привести к уменьшению уровня преступности на 18% против общего по стране. Если же вычесть эти 18% из показателя сокращения убийств, тем самым не принимая в расчет кадровый бум в полиции, получим интересные данные. Оказывается, Нью-Йорк вовсе не является национальным лидером, несмотря на уровень снижения преступности в 73,6%. Напротив, этот показатель на общем фоне является не лучшим, а весьма посредственным. Необходимо заметить, что новые полицейские силы появились еще при Дэвиде Динкинсе — мэре, которого Джулиани победил на выборах. Динкинс отчаянно пытался поддерживать закон и порядок, зная о том, что его главным противником будет бывший федеральный прокурор. (Эти два человека уже боролись за должность мэра четыре года тому назад.) Поэтому те, кто считает снижение преступности заслугой Джулиани, не так уж ошибаются. Ведь именно его репутация сторонника порядка и законности заставила Динкинса взять на работу больше полицейских. В конце концов, от увеличения штата защитников правопорядка остались в выигрыше оба политика, но Джулиани оно помогло куда больше.

Больше всего утверждению о том, что новые стратегии сильно повлияли на уровень преступности, вредит один простой факт, на которой часто не обращают внимания. Дело в том, что преступность в течение 1990-х снизилась повсюду — по всей стране, а не в одном только Нью-Йорке. Ведь всего несколько других городов попытались внедрить у себя стратегии нью-йоркской полиции, причем явно без особого рвения. И что же показывают данные? Даже в Лос-Анджелесе — городе, широко известном своей плохой полицией, преступность упала почти так же, как в Нью-Йорке после увеличения количества полицейских.

Мы сильно ошиблись бы, утверждая, что от толковых офицеров полиции нет никакого проку. И Билл Брэттон, безусловно, заслуживает глубокого уважения за укрепление полицейских сил Нью-Йорка. К сожалению, хотя ни сам Брэттон, ни СМИ в этом ничуть не сомневались, существует крайне мало доказательств того, что его стратегия была панацеей от криминала. Нам остается только продолжить измерять влияние новых стратегий на преступность — к примеру, в Лос-Анджелесе, где Брэттон стал шефом полиции в конце 2002 года. Последовательно внедряя в работу местных копов методы, ставшие его фирменным знаком, он объявил, что главный приоритет его работы простирается дальше. Первоочередной задачей для него был поиск денег для приема на работу тысяч и тысяч новых сотрудников полиции. [7.2]

А теперь давайте исследуем другую пару популярных объяснений.

Более жесткие законы об огнестрельном оружии

Изменения на рынке кокаина и других тяжелых наркотиков

Прежде всего разберемся с оружием. Следует отметить, что дебаты на эту тему редко проходят спокойно. Довольно большая группа людей склонна отстаивать право мирных граждан на ношение оружия и верить в то, что законы о его контроле чересчур суровы. Другие же верят в совершенно противоположные вещи. Как же получается, что умные и интеллигентные люди видят мир настолько неодинаково? Дело в том, что ношение оружия ставит целый ряд проблем, которые зависят от одного фактора: в чьих именно руках оно находится.[8]

Было бы полезно сделать шаг назад и задать себе элементарный вопрос: а что такое оружие по своей сути? Безусловно, это инструмент, при помощи которого можно кого-то убить, ответите вы. Но еще в большей мере оружие является великим нарушителем естественного порядка вещей.

Оружие может нарушить исход любой полемики или ссоры. Предположим, в баре сидят “крутой” парень и не такой “крутой”. Они обмениваются какими-то словами, которые, в конце концов, могут привести к драке. В то же время для “не крутого” парня совершенно очевидно, что его побьют, поэтому ему нет смысла даже начинать драться. Ему проще подчиниться, оставив сложившийся веками порядок нетронутым. Но если у более слабого физически или морально соперника вдруг окажется пистолет, у него будет хороший шанс на победу. При таком сценарии оружие может стать причиной увеличения насилия.

А теперь отвлечемся от парней и представим себе скромную студентку, идущую поздно вечером по улице. Вдруг перед ней, словно из-под земли, возникает грабитель. Что будет, если вооружен только он? Что будет, если вооружена только девушка? А чего следует ожидать, если они вооружены оба? Противники ношения оружия могут сказать, что, прежде всего, его необходимо держать подальше от рук грабителей. Защитники могут сказать, что девушке-студентке необходимо иметь при себе пистолет, чтобы нарушить естественный порядок, при котором оружие есть только у плохих парней. (Если девушка напугает грабителя, то оружие при этом может привести к уменьшению насилия.) Любой, даже самый безынициативный бандит или грабитель, вооружен по определению. Ведь в такой стране, как США, где процветает черный рынок оружия, практически каждый может приобрести себе то, что ему по вкусу.

В Америке на руках у населения столько оружия, что, если вы захотите дать каждому взрослому по пистолету, то взрослые у вас закончатся раньше, чем пистолеты. Как показывают данные, почти две трети убийств в этой стране совершаются при помощи огнестрельного оружия, что намного больше, чем в других развитых странах. Процент убийств среди других видов преступлений также намного выше, чем в других государствах. Отсюда можно сделать вывод, что одной из причин высокого уровня преступности является обилие и доступность для людей огнестрельного оружия. Правильность этого вывода подтверждают исследования. [8.1]

Но дело тут не только в оружии. В Швейцарии, например, каждому взрослому гражданину мужского пола выдают автомат для несения воинской повинности, причем разрешают держать его дома. По количеству оружия на душу населения Швейцария превосходит едва ли не все страны, но, несмотря на это, остается одним из самых безопасных мест в мире. [8.2] Говоря другими словами, оружие вовсе не является причиной роста преступности. Это значит, что законы США, препятствующие попаданию оружия в руки тех, кто действительно может совершить преступление, не слишком эффективны. А так как оружие, в отличие от кокаина, машин или одежды, может служить почти вечно, то контроль поставок новых образцов не может быть выходом из положения. У преступников все равно остается доступ к огромному количеству более старых пистолетов, винтовок и автоматов.

Не забывайте об этом. А теперь давайте рассмотрим ряд законодательных инициатив относительно оружия и оценим их возможное влияние на преступность в 1990-е годы.

Самым известным законом о контроле над оружием является Закон Брэйди, принятый Конгрессом США в 1993 году. Согласно ему, чтобы купить личное огнестрельное оружие, человек должен пройти проверку в полиции и подождать определенное время. (По идее, за это время обозленный или раздосадованный человек должен успокоиться и отказаться от мыслей об убийстве или самоубийстве.) Этот закон, возможно, представляет интерес для политиков, однако экономисты не видят в нем особого смысла. Почему нет? Да потому что правила легального рынка оружия никому особо не интересны, когда процветает черный рынок, предлагающий тот же самый товар. Если на нем можно дешево и без особых проблем купить любое оружие, то вряд ли преступник захочет заполнять анкету в магазине и еще ждать целую неделю. Исходя из этого, Закон Брэйди доказал свою практически полную бесполезность в деле снижения преступности. [8.3] (Исследование показало, что даже до принятия этого закона только каждый пятый из осужденных грабителей покупал оружие у дилеров с лицензией.) [8.4] Многочисленные местные законы о контроле над оружием также обманули ожидания общественности. Вашингтон (округ Колумбия) и Чикаго ввели запреты на продажу и распространение огнестрельного оружия еще до того, как преступность стала падать. Тем не менее в 1990-е эти два города по общенациональным показателям снижения преступности были среди отстающих, а никак не лидеров. Свою относительную эффективность действительно доказал только один сдерживающий фактор. Речь идет о значительном увеличении тюремного срока за незаконное хранение и ношение оружия. В то же время нет пределов совершенству. Позвольте описать еще один, вряд ли возможный, но зато очень эффективный способ снижения преступности. Он заключается в том, чтобы за незаконное владение оружием выносить смертный приговор, и не только выносить, но и приводить его в исполнение. Другой элемент борьбы с преступностью в 1990-е годы (кстати, очень популярный сюжет вечерних выпусков новостей) представлял собой выкуп незаконного оружия у населения. Вы наверняка помните такую картинку: довольный мэр, шеф полиции и местные активисты стоят на фоне кучи грозного оружия. Это была красивая композиция для фотографий, но в ней было столько же смысла, сколько и в самом выкупе оружия. Сданные добровольно пистолеты и револьверы чаще всего оказывались фамильным наследием либо обычной рухлядью. Люди обычно выручали за них от пятидесяти до ста долларов за одну единицу. В Калифорнии же за сдачу оружия полагалась только бесплатная трехчасовая психотерапия — явно неадекватный стимул для человека, который задумал преступление. [8.5] Кроме того, число сданного оружия не шло ни в какое сравнение с числом нового, постоянно появляющегося на рынке. Если сопоставить количество пистолетов в США и количество совершаемых каждый год убийств, то вероятность, что кого-то убьют из конкретного пистолета, составляет 1 к 10 000. При этом обычная программа по сдаче оружия приносит менее тысячи единиц огнестрельного оружия за раз. Таким образом, вероятность того, что благодаря этой программе можно предотвратить одно убийство, равна, в лучшем случае, одной десятой. Конечно же, это капля в море, которая никак не может повлиять на снижение преступности. [8.6]

Существует также противоположный аргумент о том, что нам необходимо больше оружия на улицах — но в руках хороших людей (например, студентки, а не грабителя). Главным адептом этой идеи является американский экономист Джон. Р. Лотт младший, известный свой книгой Больше оружия, меньше преступности (More Guns, Less Crime). В ней он доказывает, что особо тяжких преступлений стало меньше именно в тех районах, где законопослушным гражданам было позволено носить оружие. [8.7] Его теория может показаться довольно странной, однако она не лишена смысла. Если преступник будет думать, что потенциальная жертва может быть вооружена, то, вполне вероятно, воздержится от совершения преступления. Немудрено, что эта теория вызвала немало кривотолков и различных обвинений. Сам же Лотт легко позволил сделать себя громоотводом в яростных спорах, разворачивающихся вокруг этой непростой темы. Он даже придумал псевдоним “Мэри Рош”, под прикрытием которого отстаивал свою теорию во время дебатов в Интернете. Называя себя бывшей студенткой Лотта, эта “Мэри Рош” вовсю расхваливала интеллект своего учителя, его кругозор и харизму. “Я должна сказать, что он был лучшим профессором, который только у меня преподавал, — писала она/он. — Вряд ли вам это известно, но на нашем курсе он был идеологом “правых взглядов”… У нас даже была группа студентов, которая пыталась записаться на все курсы, которые он вел. В конце концов, Лотту пришлось сказать, что для нас было бы лучше прослушать курсы и других профессоров, чтобы узнать другие подходы к изложению материала”. [8.8] Естественно, что в ответ на такие самовосхваления Лотт узнал о себе много нового и не всегда лестного. Одни люди утверждали, что он просто является фанатичным поклонником оружия, а то и находится в сговоре с его производителями. Другие же обвиняли его в том, что он сам придумал данные исследований, на которых построил свою теорию снижения преступности. Кстати, независимо от того, были эти данные сфабрикованы или нет, интригующая гипотеза Лотта весьма мало похожа на правду. Когда другие ученые попытались повторить его результаты, то обнаружилось, что право на ношение оружия отнюдь не уменьшает преступность. [8.9]

А теперь пришел черед следующего объяснения: изменения на рынке кокаина и других тяжелых наркотиков. Как вы помните из предыдущих глав, чистый кокаин не мог удовлетворить всех желающих, поскольку был весьма дорог и не давал сильного эффекта. Все это привело к многочисленным попыткам создать новую разновидность кокаина, которой стал крэк. Уж он-то оказался гораздо более сильнодействующим и вызывающим зависимость наркотиком. Едва появившись, он практически за одну ночь занял одно из самых главных мест на не особенно развитом до тех пор рынке. Естественно, что больше всего на нем наживались лидеры наркогруппировок. Однако это только подхлестывало уличных торговцев на все более отчаянные поступки, способствующие “продвижению по службе”. Ради этого многие из них были готовы убить своих конкурентов, и не только из чужой группировки, но и из своей собственной. Истории известны настоящие битвы за право контролировать “лакомые” районы города, где продажа крэка давала большой доход. При этом картина типичного убийства по вине наркотиков значительно отличалась от расхожей точки зрения. Как правило, один их распространитель норовил пристрелить другого (или двух, или даже трех). Одуревшие наркоманы с остекленевшими глазами убивали мелких лавочников ради пары долларов гораздо реже. [9] В результате общее количество особо тяжких преступлений по стране стало резко расти. Данные одного исследования показывают, что в 1988 году более 25% всех убийств в Нью-Йорке так или иначе были связаны с крэком. [9.1]

Количество этих преступлений пошло на убыль в 1991 году, заставив многих людей думать, что крэк стали употреблять в меньшей степени. На самом же деле все было не так. Употребление крэка и сегодня остается гораздо более популярным, чем можно вообразить. Почти 5% всех арестованных в США по-прежнему тем или иным образом связаны с этим наркотиком (во время пика наркопреступлений таких арестованных было 6%). Также не намного уменьшилось количество вызовов скорой помощи в связи с передозировкой крэка.

Что действительно уменьшилось, так это огромные прибыли от его продажи. За прошедшие годы цены на белый порошок значительно упали. И чем популярнее он становился, тем дешевле стоил. Продавцы начали сбивать цены друг у друга, и сверхприбыли постепенно канули в Лету. Снижение “курса” крэка было таким же резким, как и снижение курса акций на бирже высокотехнологических компаний. (Если первое поколение продавцов крэка можно было сравнить с миллионерами Microsoft, то второе — это уже владельцы обанкротившегося виртуального зоомагазина Pets.com.) После того как многие наркодилеры были убиты или посажены в тюрьмы, более молодое поколение решило, что низкие доходы никак не оправдывают риск. Состязание за сферы влияния потеряло свою привлекательность. Теперь выгода уже не стоила того, чтобы убивать конкурента ради территории, а тем более быть убитым самому.

Таким образом, популярность насилия в наркосреде пошло на спад. Между 1991 и 2001 годами число убийств среди молодых афроамериканцев — а именно черные составляли основное ядро торговцев крэком — упало на 48%. Что же до более старшего поколения торговцев, как черных, так и белых, то среди них это снижение составило 30%. (Свою небольшую лепту в сокращение количества убийств внесла и новая тактика наркоторговцев. Теперь некоторые из них предпочитали не убивать своих врагов, а стрелять по их ягодицам. Такой способ нанесения травм считался более унизительным и, естественно, был менее наказуемым, чем убийство.) Все говорит о том, что банкротство на рынке крэка может объяснить приблизительно 15% общего уровня снижения преступности в 1990-е годы. Конечно, это серьезный фактор, хотя нужно отметить, что именно на рынке кокаина лежит ответственность за более чем 15%-ный рост уровня преступности в 1980-е. Другими словами, кокаин по-прежнему дает о себе знать жестокими преступлениями, не говоря уже о вреде этого наркотика для здоровья нации.

Последняя пара объяснений снижения уровня преступности касается двух демографических тенденций. Первое из них, особенно популярное во многих СМИ, — это общее старение населения. [10]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.