Глава 1 Власть одного

Глава 1

Власть одного

Что так отличает грядущую эру от предыдущей? Очень многие в Вашингтоне ответили бы одним словом: Китай. Несколько лет назад, работая над предыдущими изданиями «Глобальных тенденций», я бы сказал то же, с той только разницей, что дело не только в Китае, но и в других странах, которые развиваются семимильными шагами и становятся державами регионального и мирового масштаба. Появление новых сильных игроков на мировой арене, начиная с Китая, и сегодня существенно отличает грядущую эру от ее предшественницы. Но главные и существенные перемены происходят в нашей повседневной жизни и связаны с ростом нашего значения как личностей.

Я всегда свято верил в то, что рост значения отдельной личности – явление положительное. Лучше просто не бывает! А как же иначе! Люди – мужчины и женщины всех рас и национальностей – наконец-то получают шанс в полной мере раскрыть свой потенциал. Не это ли демократическая мечта? Разве не к этому стремились бесчисленные поколения наших предков? Так почему бы нам не ликовать?

Я и по сей день так думаю, но стоит мне взглянуть на ситуацию глазами аналитика, как я вижу ожидающие нас трудности.

Впервые я начал подозревать, что далеко не все рады расширению возможностей личности, когда начал ездить по стране, работая над «Глобальными тенденциями». Первый председатель NIC, с которым мне довелось работать, был достаточно мудр, чтобы понимать: нам никогда не удастся предсказать будущее, сидя в Вашингтоне. Необходимо ехать «в поля». Начиная с того первого издания, над которым я работал в 2004 г., я встречался с университетскими профессорами, бизнесменами, учеными, студентами, государственными чиновниками и множеством других людей по всей стране, а потом и за ее пределами. В 2004 г. мы пять раз отправлялись за рубеж; при подготовке последнего издания, вышедшего с моим участием в 2012 г., мы совершили 20 зарубежных командировок. Во время этих поездок у меня часто был черновой вариант доклада, который я показывал людям и просил высказать свое мнение. И мне пришлось много чего выслушать на тему расширения возможностей отдельной личности.

Во-первых, все как один, в том числе правительственные чиновники, соглашались, что значение личности растет. Они это ощущали. Тенденция существовала не только на бумаге. Процессы действительно шли, и людям это было заметно. Но на этом единомыслие и заканчивалось. Потому что очень многие видели тут серьезную угрозу. И наибольшую озабоченность выражали именно те, от кого мы в наименьшей степени ожидали пессимизма. Я был готов к тому, что возражения появятся у правительств России и стран Ближнего Востока. И совсем не ожидал этого от многих других.

Одно из первых откровений посетило меня в неожиданном месте. Холодным зимним утром я карабкался вверх от Люксембургского вокзала к зданию Европейского парламента в Брюсселе. Встретивший меня сотрудник провел меня по лабиринту коридоров. Наконец мы оказались в зале, где должна была проходить встреча за завтраком. Участники собрались здесь, чтобы обсудить проблемы интернета. Я был приглашенным докладчиком и должен был говорить о масштабных мировых тенденциях. Предполагалось, что достаточно короткой презентации проекта «Глобальные тенденции», и слушатели поймут основную мысль: мир подошел к переломному моменту, когда баланс между личностью и государством коренным образом меняется. Но как только я закончил свою пламенную речь о том, как интернет открыл перед миллионами людей невероятные возможности, как одна слушательница подняла руку. Она представилась как член Европарламента и тут же стала жаловаться на то, как «гиперкоммуникация» разрушила ее жизнь. На моем лице, должно быть, отразилось недоумение, потому что она стала подробно описывать ненамеренные и, по ее мнению, вредные следствия интернет-революции. Избиратели были слишком требовательны и докучливы; мир стал жить в режиме 24/7, в нем стало невозможно ставить долгосрочные цели и стремиться к их осуществлению. Она все говорила и говорила, а я боролся с возникшим в моей голове когнитивным диссонансом от того, что подобные суждения высказываются за круглым столом, где была заявлена цель способствовать дальнейшему техническому развитию ЕС.

Очевидно, это была тенденция. Все согласились с моей оценкой расширения возможностей отдельной личности как мегатенденции № 1 и правильного исходного тезиса при прогнозировании будущего. Но все больше участников начинали бить тревогу. В Кении, как предупреждала одна из присутствующих, «расширение возможностей отдельной личности приводит к большим рискам. Этническое родство там часть повседневной жизни, но может использоваться в политических целях и становиться оружием в случае конфликта. Популизм набирает силу, а значит, никакой рыночной экономики, никакой социальной защиты, никакого правительства». В конце она озвучила свои самые серьезные опасения: «Я даже не уверена, будет ли Кения вообще существовать как единое государство через 20 или 30 лет». Она объясняла это постоянно растущей раздробленностью из-за роста значимости отдельной личности.

В демократической Бразилии один из бывших министров-либералов администрации Фернандо Кардозу насмешливо отзывался о росте значимости отдельной личности: «Политика индивидуальности ведет к раздробленности. Она не приводит к сближению ценностей, ведь ее суть в том, чтобы отличаться от других, а не искать точки соприкосновения». Он говорил: «По мне, так мир больше похож на Гоббса, чем на Канта».

Томас Гоббс был английским философом, жившим в XVII в. во времена Английской гражданской войны и написавшим знаменитый труд под названием «Левиафан». Большая часть книги посвящена демонстрации необходимости сильной центральной власти, чтобы избежать ужасов междоусобицы и гражданской войны. Иммануил Кант жил веком позже и считал, что каждый должен мыслить самостоятельно и быть свободным от указаний внешней власти. Он приветствовал французскую и американскую революции, как и попытки ирландцев отвоевать у британцев большую автономию. Человек строгого порядка, он всего однажды позволил себе отменить свой ежедневный моцион – в день, когда услышал о взятии Бастилии жителями Парижа, что стало началом Французской революции{4}. Этот философ также знаменит своим трактатом «К вечному миру» (1795 г.). Он верил, что в раздираемой войнами Европе мир возможен, если государства будут строиться на власти закона.

Я никогда не думал, что университетский курс философии окажется таким полезным для моих размышлений о будущем, но он стал лейтмотивом всей работы над докладом NIC. Какое будущее нас ждет, оптимистичное или пессимистичное? Что для государства означает рост возможностей отдельной личности? Вступаем ли мы в новую эпоху хаоса, перекликающуюся с европейским кровопролитием XVII и XVIII вв.?

Борьба между властями и личностью бесконечна. Но мы сейчас находимся в той точке исторического процесса, когда маятник слишком сильно качнулся в сторону личности. Я предполагаю, что в будущем он вернется обратно, но не скоро и не полностью. Это напоминает мне изобретение Иоганном Гутенбергом книгопечатного станка в середине XV в. и последствия такого технического прогресса. Он поставил под угрозу авторитет политических и религиозных властей, подстегнул раскол, способствовал проникновению идей через границы и возникновению в Западной Европе протестантского среднего класса. Усилив раскол за счет распространения Библии и протестантских трактатов, революция книгопечатания обусловила социальные и политические процессы, которые привели к религиозным войнам в XVI в. Позже книгопечатный станок также стал важным орудием католической контрреформации. В итоге повысился уровень образования священников и распространилась практика печати религиозных трудов в помощь миссионерам, трудившимся в испанских и португальских владениях в Новом Свете.

Не менее сложную динамику мы наблюдаем сегодня в связи с ростом значимости личности. Как когда-то Библия Гутенберга, сегодняшние интернет и социальные сети запустили процесс долгой революции. Изменения нелинейны, это скорее зигзагообразное движение, приводящее к разнообразным последствиям, часто неожиданным. Государство никуда не денется, каким бы серьезным испытаниям оно ни подвергалось. Но негосударственные организации (НГО), включая личность и гражданское общество, становятся все более могущественными и начинают ставить под вопрос авторитет и легитимность правительства. Изменения, способствующие росту значимости личности, столь мощны, что приводят к глобальным переменам.

Нынешняя технологическая революция – существеннейший фактор перевеса в пользу личности. Он позволяет вырваться вперед тем, кто плелся в хвосте предыдущих революций. В Африке количество абонентов сотовой связи с 2002 г. каждый год увеличивается вдвое, причем в основном это пользователи смартфонов, получающие возможность выходить в интернет. Теперь там в два раза больше сотовых телефонов, чем в США. Стремительное распространение телефонии в Африке – пример того, как мобильные технологии преодолевают недостаточно развитую наземную инфраструктуру и подстегивают развитие коммуникаций и взаимосвязей. Наименее развитые страны вырываются вперед в таких сферах, как онлайн-банкинг, отчасти потому, что отделений банков немного и мобильный банкинг занимает эту нишу.

Рост значимости отдельной личности остается сложным процессом, результаты которого будут неоднозначными. Будем надеяться, что положительные перевесят, но в краткосрочной и среднесрочной перспективе – как и в XV и XVI вв. – резкий рост новых средних классов, приобретших влияние благодаря новым технологиям, может оказаться разрушительным. Я постараюсь все разъяснить, когда мы будем рассматривать силы, которые поддерживают усиление личности и способствуют более широкому охвату, причем как те, появление которых можно предвидеть, так и возникающие неожиданно.

Самым очевидным симптомом, а также средством, при помощи которого отдельные личности приобретают большее влияние, становится рост их благосостояния. Он свидетельствует о росте мирового среднего класса, который и производит тектонический сдвиг. Невозможно переоценить значение этого фактора для понимания грядущей новой эры. В ближайшие пару десятилетий большинство населения планеты перестанет быть бедным и средние классы станут самым важным экономическим и социальным сектором – не только на Западе, но и в большинстве стран мира.

Как мы можем охарактеризовать средний класс? Обычно принято говорить о потреблении на душу населения. Международная модель будущего, которую я использовал для определения принадлежности к среднему классу, исходит из цифры в 10–50 долларов в день на расходы домохозяйств на душу населения по паритету покупательной способности (ППС). Банк Goldman Sachs, проводивший это исследование, исходил из показателей ВВП в 6–30 тыс. долларов в год на душу населения{5}. В зависимости от конкретных уровней доходов и потребления можно получить разные показатели принадлежности к среднему классу. По самым скромным прогнозам, сегодняшний миллиард вырастет до двух. Другие предсказывают три и более миллиарда представителей среднего класса к 2030 г. Согласно отчетам ЕС за последние 10 лет, более 70 млн человек пополнили ряды среднего класса. По европейским оценкам, «к 2030 г. чуть больше половины населения планеты» могли бы стать средним классом{6}. Население Земли к 2030 г. должно составить 8,3 млрд человек. Получается, что около 4 млрд из них будут представителями среднего класса{7}.

Самый быстрый рост будет наблюдаться в Азии. Доля европейского и американского среднего класса уменьшится с 50 до всего лишь 22 % от мирового показателя, причем 2015 г. станет «первым за 300 лет годом, когда число азиатских представителей среднего класса сравняется с показателем по Европе и Северной Америке»{8}. Если Китаю удастся добиться желаемого роста расхода на домохозяйства хотя бы со скоростью роста ВВП, то, по оценкам Азиатского банка развития, произойдет настоящий бум среднего класса: «уровень жизни 75 % населения Китая будет соответствовать стандартам среднего класса, а нищета с расходами по два доллара в день будет практически ликвидирована»{9}.

В одном из исследований было обнаружено, что в 2010 г. в Китае средний класс составлял всего 4 % населения и страна «могла бы совершить головокружительный скачок и стать к 2020 г. крупнейшим рынком покупателей среднего класса, обойдя США»{10}. Однако Китай в ближайшие 10 лет может обогнать Индия благодаря более высоким темпам роста населения, характерным для этой страны, и более равномерному распределению доходов среди населения{11}.

Goldman Sachs в своем исследовании подчеркивает, что, даже не принимая в расчет Индию и Китай, «новичков в среднем классе все равно будет больше, чем на протяжении многих десятилетий»{12}. Многочисленные исследования показывают, что темпы роста размеров среднего класса на Африканском континенте будут выше, чем где бы то ни было в быстроразвивающемся мире, однако его базовый уровень окажется очень низким.

Большая часть этого мирового среднего класса по западным стандартам будет скорее низшим средним классом. Рост количества представителей верхней части шкалы – которая, скорее всего, будет больше соответствовать западным стандартам – будет также существенным: с 350 млн в 2010 г. до 679 млн в 2030 г.{13} Следующее поколение лидеров в развивающихся странах с большой вероятностью будет происходить из этого сегмента.

Бедность не исчезнет полностью, и страх скатиться назад, скорее всего, будет преследовать многих представителей нового среднего класса. Один кенийский высокопоставленный чиновник переживал, что «средний класс совсем близок к низшему. Они уязвимы и предрасположены к тому, чтобы скатываться обратно на уровень прожиточного минимума». Сегодня в мире около 1 млрд человек живут в условиях крайней нищеты, зарабатывая менее 1,25 доллара в день, и более 1 млрд человек недоедает{14}. Число таких людей практически не менялось на протяжении долгого времени, но их процент снижался вместе с ростом населения планеты. Многие люди, находившиеся далеко за чертой бедности, переместились значительно ближе к ней благодаря экономическому развитию. В отсутствие мирового экономического кризиса количество людей, живущих в крайней нищете, будет неизбежно снижаться по мере роста доходов в большинстве стран мира. В 2010–2030 гг. их число может сократиться на 50 %, но все же оставаться существенным: в 2030 г. это будет около 300 млн в одной только Африке, причем многие из них будут голодать{15}.

Число людей, живущих в условиях крайней нищеты, в Восточной Азии, особенно в Китае, существенно снизилось и будет и дальше падать благодаря быстрому экономическому росту. Ожидается, что эти показатели будут быстро снижаться в Южной Азии и на Ближнем Востоке. Но в странах Африки, расположенных к югу от Сахары, средний человек, живущий в условиях крайней нищеты, будет гораздо беднее среднего нищего в Восточной Азии{16}.

Большинство сценариев – кроме разве что самых мрачных – сходятся в том, что к 2030 г. будут достигнуты существенные успехи в борьбе с нищетой. И все же если случится продолжительный всемирный кризис, 300 млн человек будут обречены на крайнюю бедность и голод{17}. Сценарии незначительного роста сходятся в том, что не будет существенных падений показателей крайней бедности, как в прошлые несколько десятилетий, и немногие присоединятся к среднему классу{18}.

Это значит, что при любом сценарии останется множество бедных, проблема не решена и может стать острее, потому что многие из этих людей живут в странах (например, во внутриматериковой Африке), не располагающих достаточными источниками экономических возможностей.

Мы также наблюдаем существенный прогресс в области здравоохранения, что крайне важно для расширения возможностей личности. Улучшения тут происходят по той же схеме, что и рост уровня доходов на душу населения: развивающиеся страны догоняют богатые развитые и повсеместно растет продолжительность жизни. Смерть от инфекций сегодня грозит любому. Много веков дети были подвержены желудочно-кишечным и респираторным инфекциям, в континентальной Африке сохраняются проблемы ВИЧ/СПИДа и малярии. Несмотря на эпидемию ВИЧ/СПИДа, за прошедшие десятилетия наметился существенный сдвиг от заразных болезней к незаразным. В 2010 г. 7,2 млн африканцев умерли от инфекционных заболеваний и 3,5 млн – от хронических. Такая тенденция, по прогнозам, сохранится до 2025 г., причем больше африканцев будет умирать от хронических заболеваний{19}.

На местах некоторые эксперты по здравоохранению, представляющие общественные организации, более осторожно высказываются по поводу возможности достижения Африкой таких показателей и того, увидим ли мы к 2025 г. предсказанные результаты. Один медицинский работник рассказал мне, что даже при бесплатном ведении беременности и развернутой программе вакцинации было трудно убедить матерей прийти в клинику более одного раза. «Проблема в том, что огромное количество женщин приходит один раз, убеждается, что с ребенком все в порядке, и следующие три посещения пропускает… Есть больницы, есть персонал, но нам нужно привлечь матерей в клиники. Необходимо заставить их понять, что здоровье очень важно и для них самих, и для детей. Необходимо также учитывать, что они не получат зарплаты за тот день, который проведут в клинике, и заставить их отказаться от убеждения: мол, старшее поколение рожало дома, а значит, и мы обойдемся без помощи… Многое из этого активно обсуждается в деревнях, так что распространять свой посыл следует именно через социальные круги».

И все же, несмотря на очевидные трудности и благодаря отсутствию крупных эпидемий, ожидается, что мировые показатели смертей от всех инфекционных заболеваний – включая СПИД, инфекционную диарею, малярию и респираторные инфекции – к 2030 г. снизятся почти на 30 %{20}. Судя по всему, СПИД достиг своего мирового пика в 2004 г. – около 2,3 млн смертей за год{21}. Удалось достичь невероятного прогресса в борьбе с малярией, но это движение вперед не раз замедлялось из-за истощения ресурсов благотворителей или растущей устойчивости возбудителей заболеваний к медикаментам. Скорее всего, даже в 2030 г. сохранится существенное различие в уровне здравоохранения богатых и бедных стран, но разница будет стираться, а ситуация со здравоохранением – повсеместно улучшаться.

Быстрый рост все более здоровых и благополучных средних классов будет иметь серьезные последствия. Большая часть западных исследований сосредоточена на новых рынках для товаров широкого потребления, таких как автомобили, которые будут существенно расти с ростом среднего класса. Крупный американский и европейский бизнес все больше зависит от этих бурно развивающихся рынков, все больше прибыли эти компании получают из-за границы.

Что особенно важно для всех причастных стран, средний класс станет двигателем роста. История подсказывает нам, что такие «середняки» в прошлом активно накапливали капитал, как физический – предприятия, оборудование или недвижимость, – так и человеческий – образование и здоровье{22}. Однако примеры из прошлого показывают, что есть существенные различия в путях консолидации среднего класса. В Бразилии и Южной Корее с 1960 г. наблюдались одинаковые уровень и темпы роста доходов, однако, по мнению многих, высокий уровень социального неравенства в Бразилии замедлил ее экономическое развитие. В результате бразильский средний класс составляет только 29 % от всего населения страны, в отличие от 53 % в Южной Корее 80?х. На сегодняшний день Бразилии удалось перевалить за 50 % среднего класса, однако доход на душу населения там все еще существенно ниже, чем в Корее{23}.

Работая над отчетом NIC, я некоторое время провел в Бразилии, изучая состояние среднего класса. Оказалось, многие бразильцы гордятся ростом среднего класса. Один местный социолог сказал мне: «Неравенство исчезает быстрее, чем мы могли ожидать». Главным символом нового среднего класса стал взрыв официальной занятости: работников с официальным контрактом стало больше, чем тех, кто трудится по неофициальной договоренности. В 2000?е рост количества официальных рабочих мест в три раза опережал неофициальные. Произошел резкий скачок числа людей, посещающих образовательные курсы. И многие бразильцы были приятно удивлены, обнаружив, что рост доходов не повлек за собой только рост потребления. «Бразильский рост оказался более устойчивым, чем я мог предположить», – заметил в разговоре один экономист, потому что население «не только потребляло», но и инвестировало в свое будущее. Темпы роста в образовании были очень высоки. По словам экспертов, с которыми я консультировался, «качество образования, а не только масштабы роста» в Бразилии постоянно повышается, но все равно впереди еще долгий путь.

«Можно только порадоваться социальной мобильности и снижению неравенства», – заметил один бразильский эксперт по проблемам социального неравенства. Однако он добавил, что нужно быть очень осторожными с «международными сравнениями». «В Бразилии никто не пользуется общественными услугами того уровня, который доступен самым бедным жителям Бельгии. Очень трудно сравнивать группы населения на основе их доходов, не учитывая качество услуг». Средние классы включают в себя очень разные группы. Есть огромная разница между госслужащими и работниками частного сектора. У первых есть постоянная работа, а в частном секторе у многих гораздо меньше стабильности, ведь в него входит крупный неофициальный сегмент тех, кто «не смог бы выжить, если бы платил все налоги».

«Средний класс в Бразилии отдает государству большую часть доходов, но не так уж много получает взамен. Более бедные слои получают гораздо больше, чем граждане, оплачивающие эти услуги. Рост задолженностей – способ повышения уровня жизни». Эту фразу мне доводилось слышать от нескольких экспертов на конференции, которую мы провели в Институте Фернанду Энрики Кардозу в Сан-Паулу, за год до прокатившейся по бразильским городам волны демонстраций протеста против недостатка государственных услуг, в частности образования и здравоохранения, и слишком больших расходов на подготовку к проведению в стране Кубка мира по футболу в 2014 г. Это лишь подчеркивает основную особенность среднего класса: неуверенность в том, удастся ли ему остаться средним классом.

Все больше споров о том, что стоит или не стоит делать государству, возникает по мере того, как растет средний класс. Именно поэтому все правительственные чиновники, с которыми я говорил, считали, что государство оказывается под все большим давлением.

В связи с этим коррупция стала большой проблемой для среднего класса во всех сферах деятельности, и мне приходилось выслушивать бесконечные жалобы. И все же на конференции один бывший бразильский чиновник сказал мне: «Бразильские бедняки не считают ситуацию с коррупцией очень серьезной, потому что им не так часто приходится с ней сталкиваться».

В Кении государственные чиновники и эксперты из образовательной среды иначе смотрели на коррупцию. Их волновало снижение интереса Запада к Африке, что могло сказаться на борьбе с этим «недугом». Один из них сказал мне: «Мы видим различия между западными и китайскими или индийскими взглядами на управление. Если Запад больше не располагает былыми ресурсами для помощи в организации управления и установлении законности, Африку ждут большие проблемы. Правительства многих стран этого континента обратятся за помощью к Китаю и забудут Запад и его заветы демократии и прав человека, равно как и антикоррупционные меры».

Они также справедливо отмечали, что природные ресурсы Африки могут стать источником коррупции или серьезных конфликтов. Один из бывших кенийских высокопоставленных чиновников сказал мне: «В Африке проворачивается слишком много грязных или мутных дел. Особый вклад в это вносят китайцы. Не думаю, что мы в Кении готовы к тому, чтобы здесь нашли нефть{24}. Мы пока не ввели в действие законы и правила, необходимые для добычи полезных ископаемых. Эта проблема распространяется не только на нефть и газ, она касается и других минералов и природных ресурсов. Все это оказалось в распоряжении нескольких бюрократов, а открытого обсуждения ситуации никогда не было. Ключевые решения принимались без должного размышления».

Еще один эксперт, принимавший участие в конференции по вопросам мировых тенденций, организованной при помощи Кенийского института исследования и анализа государственной политики (Kenya Institute for Public Policy Research and Analysis, KIPPRA), видел больше «межгосударственного конфликта из-за ресурсов». По его мнению, страна, которая не может контролировать эксплуатацию своих ресурсов без коррупции, «обречена». Его также беспокоило, что из-за недостатка контроля окружающая среда оказывается под угрозой. Коррупция коварна, особенно когда ее жертвой становятся такие институты, как органы юстиции, отчего еще труднее искоренить ее. К сожалению, как мы знаем, резкое экономическое развитие зачастую подпитывает коррупцию и организованную преступность. Опросы показывают, что для людей в развивающихся странах это остается одной из основных проблем.

Эффект от поездок по США и Западной Европе и обсуждений «Глобальных тенденций» – особенно той части отчета, где речь шла о растущем среднем классе, – был, скажем прямо, ошеломляющим. Некоторые отказывались верить в то, что средние классы могут процветать. Они начинали говорить о своих страхах за средний класс, который тает на глазах или даже исчезает. Конечно, средний доход – даже стагнирующий, как во многих западных странах, – превышает и будет еще долго превышать доход среднего класса в развивающихся странах, даже при условии быстрого роста. Но что-то в этих страхах западных средних классов явно есть.

Бранко Миланович из Всемирного банка добился огромных успехов в деле изучения мирового неравенства. Он пришел к выводу: «Со времен индустриальной революции произошла масштабнейшая перетасовка экономического положения людей». Самые бедные так и не смогли избавиться от проблем, но остальные сейчас чувствуют себя лучше, многим удается избежать нищеты. Исследования Милановича показывают, что у новых средних классов по всему миру ежегодно отмечался 3 %-ный рост доходов на душу населения. А западные средние классы – которые все еще остаются в верхнем квартиле[2] – в основном стагнировали, в то время как верхний 1 % показывал отличные результаты, а верхние 5 % – чуть хуже. Из этого Миланович сделал вывод, что глобализация привела к поляризации в самом богатом квартиле населения земного шара, что позволило верхнему 1 % оторваться от остальных богатых. Это подтвердило стереотип о том, что самые богатые богатеют быстрее всего{25}.

Так что среди средних классов на Западе бытует мнение, что застой и даже спад не за горами, хотя у них и сейчас дела идут лучше, чем у формирующегося среднего класса в других странах. По всему миру среднему классу присуще желание жить лучше. Это общая для всех ценность и (по крайней мере в моем понимании) ответ на вопрос, что значит принадлежать к среднему классу. Вот почему имеющая много различных причин тенденция к стабилизации уровня доходов западного среднего класса так огорчает людей, особенно когда кажется, что у других дела идут лучше. Доля американских потребителей среди мирового среднего класса будет снижаться и казаться ничтожной на фоне новых представителей средних классов из развивающихся стран. Более низкие темпы экономического роста в западных странах будут усиливать видимость сражающегося из последних сил западного среднего класса, которому приходится иметь дело со все большей конкуренцией на мировом рынке труда, в том числе высококвалифицированного. По некоторым оценкам, например, потребление средним классом в Северной Америке и Европе в последующие несколько десятилетий от года к году будет увеличиваться не более чем на 0,6 %. А расходы азиатских средних классов могли бы расти на 9 % в год до 2030?го, по мнению Азиатского банка развития{26}.

Полем социальных и политических баталий все чаще будет становиться сфера образования. Оно станет для расширяющегося среднего класса одновременно и движущей силой, и бенефициаром. Возможно, здесь также кроется возможность для западного среднего класса вновь приобрести потерянный импульс. Экономический статус отдельных граждан и стран, скорее всего, будет еще больше зависеть от уровня образования. Хорошая новость в том, что по всему миру начиная с 1960?х наблюдалось существенное увеличение количества учащихся всех уровней официального образования. В 1960–2000?х гг. доля учащихся выросла с 50 до 70 % на разных уровнях. Эксперты, изучающие изменения в ситуации с образованием в развивающихся странах, говорят, что все происходит гораздо быстрее, чем в переживавших эпоху индустриализации странах в конце XIX и начале XX вв.{27}

Есть и региональные особенности: завершение перехода к всеобщему начальному образованию для мальчиков и девочек в Центральной Африке и немногочисленных других странах, в том числе Пакистане, Афганистане, Ираке и Йемене. Внушает тревогу низкий уровень начального образования в этих странах. За пределами этого кластера идет борьба за то, чтобы увеличить количество желающих получить среднее образование. Труднее всего тут придется арабским государствам и бедным странам Восточной Азии и Тихоокеанского региона, однако и страны Латинской Америки и Карибского бассейна отстают от развитых по проценту учащихся средних школ.

В целом наблюдается сильная тенденция к сближению между развитыми и развивающимися странами. «В 1960 г. западноевропейский или американский показатель разницы уровня образования между регионами с наибольшим средним числом лет обучения и с наименьшим отличался от аналогичного показателя для арабских стран в семь раз. В 2000 г. самым большим расхождением было 4: 1 при сравнении показателей по Северной Америке и Западной Европе с Центральной Африкой»{28}. Ближний Восток и Северная Африка пока отстают от других регионов, но даже здесь среднее число лет обучения, скорее всего, в следующие пару десятилетий вырастет с 7,1 до более чем 8,7. Более того, для женщин в этом регионе этот показатель может подняться с 5 до 7{29}.

Женщины во многих странах мира упорно сокращают разницу в среднем числе лет обучения с мужчинами и существенно продвинулись вперед по количеству учащихся и выпускниц учебных заведений в странах с высоким уровнем доходов и уровнем доходов выше среднего. К 2005 г. в большинстве регионов было достигнуто равное представительство полов, за исключением арабских государств, Южной и Восточной Азии и Центральной Африки. Но даже в этих отсталых странах произошел существенный прогресс по сравнению с 1960 г. На уровне среднего образования прогресс был невероятным, даже в тех странах, где соотношение полов на уровне начального образования разочаровывает. Наибольшие изменения произошли в арабских странах. На уровне высшего образования показатели количества учащихся мужчин существенно выше в Южной и Восточной Азии и Центральной Африке, а женщин – в Латинской Америке, Северной Америке и Западной Европе{30}.

Очевидно, что измерить качество образования сложнее. Это было темой многих дискуссий, которые я проводил по всему миру, исследуя наше будущее. Во время беседы в ЮАР в 2007 г. в основном высказывались опасения, что качество образования снижается. Один южноафриканский профессор сказал мне: «У нас самый высокий уровень доступности образования среди развивающихся стран, но что с того? Нам нужно и дальше совершенствоваться». Эта тема была лейтмотивом для всех развивающихся стран. Все они считали, что их система образования не выдерживает сравнений с системой развитых стран. Однако последние рейтинги университетов показывают, что азиатские высшие учебные заведения постепенно берут верх над западными{31}. Китай, Бразилия, Индия и Южная Корея также в 20 раз увеличили свои показатели за 30 лет (с 1981 по 2012 г.). Небольшие экономики с более низким уровнем дохода улучшили свои показатели в области образования и науки быстрее, чем более крупные системы{32}.

Для США и Европы этот вопрос тоже стоит весьма остро. McKinsey Global Institute, исследовательское подразделение международной консалтинговой компании, видит в несовпадении знаний, которые можно получить во французской системе образования, и новых рабочих мест в условиях инновационной экономики причину структурной безработицы среди молодежи, от которой Франция страдает не первое десятилетие и будет страдать и дальше, если не провести существенные реформы образования{33}. McKinsey провела такое же исследование американской системы, где была обнаружена острая потребность в поддержании стандартов качества образования и подготовки работников к будущим возможностям на рынке труда: «США, располагавшие когда-то наиболее квалифицированной рабочей силой в мире, потеряли свои конкурентные преимущества в этой области»{34}. Число американцев со степенью бакалавра или ученой степенью по-прежнему составляет 41 % от всего населения, этот процент не менялся на протяжении десятилетий и немного превышает средний показатель Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) и сильно отстает от показателя ведущих стран, таких как Южная Корея (63 %), Канада (56 %) и Япония (56 %)»{35}.

У многих представителей нового среднего класса образование котируется выше, чем «индивидуальность». Это их билет в более богатое, надежное будущее. Мне вспоминается проект под названием «Голоса регионов», над которым я работал вместе с вашингтонским исследовательским Центром Стимсона. Сотрудники Центра отправились на Ближний Восток, в Южную и Центральную Азию, чтобы расспросить людей о том, каким они видят свое будущее. Это была необычная работа, потому что мы не говорили об абстрактных идеях или высокой политике, а использовали фокус-группы, чтобы услышать о насущных, повседневных проблемах людей в этих регионах. Одно из самых интересных исследований проводилось с индийскими мусульманами. Оно во многом было сосредоточено на вопросах образования. «Проблема, которая вставала наиболее остро в каждой фокус-группе и практически в каждой беседе, – это потребность в качественном образовании и необходимость для мусульман принять это как стратегию движения вперед. Почти все соглашались, что образование – главная проблема мусульман в современной Индии». Однако обескураживало то, что забота об образовании идет вразрез с общим «немусульманским видением сообщества, чрезмерно озабоченного вопросами своей религиозной идентичности». Качество образования видится им «жизненно важным для эффективного мусульманского лидерства, создания интеллектуальной концепции развития и четкой постановки целей». Известный мусульманский журналист кратко сформулировал это так: «Современное образование играет ключевую роль в развитии мусульманского среднего класса, а он жизненно важен для развития эффективного мусульманского руководства». Повышение качества профессионального образования считается необходимым для мусульман бедных и рабочих слоев. Однако мусульманское сообщество требует и более качественного английского среднего образования, а также образования в сфере информационных и других технологий, видя в этом ключ, открывающий дверь в средний класс{36}.

В условиях, когда образование ставится во главу угла, страны конкурируют друг с другом, создавая свои учебные учреждения. Это означает привлечение большего количества иностранных студентов, и это уже не только свидетельство престижа, но и помощь в финансировании новых дорогостоящих курсов. Согласно данным ЮНЕСКО, более 2,5 млн студентов на сегодняшний день учатся за пределами родины. Ожидается, что к 2020 г. это число вырастет до 7 млн. Традиционно основными центрами были страны «Большой семерки» и другие развитые страны: США, Великобритания, Германия, Франция и Австралия. Китайских студентов особенно привлекали американские университеты, они составляли более 18 % от общего числа студентов в США. И все же ЮНЕСКО, ОЭСР и другие институты зафиксировали размывание доли США за счет азиатских, ближневосточных и некрупных европейских университетов, привлекающих все больше иностранных студентов{37}.

Международная конкуренция в сфере образования – не единственный результат стремления получить лучшее образование. Конкуренция в образовательных учреждениях достигла высокого, а может, и слишком высокого градуса.

Несколько лет назад я участвовал в конференции в Стокгольме, на которой собрались крупные мыслители, чтобы обсудить проект «Тенденций 2025». Профессор Пекинского университета отвел меня в сторонку, чтобы поведать наедине, какая жесточайшая конкуренция и коррупция царят в лучших вузах Китая. Конкуренция была столь напряженной, что родители пытались подкупить или запугать профессоров, если те не ставили хороших оценок их детям. Хуже всего вели себя партийные. Чаще всего предлагали взятку. Бывало, даже угрожали физической расправой.

Позже в газете Washington Post вышло подтверждение обвинений, озвученных профессором. Была опубликована статья, в которой подробно рассматривались взятки за зачисление в лучшие вузы Пекина. Было описано, как китайские родители «осыпают учителей и администрации школ подарками, услугами и деньгами». Один из родителей даже купил вузу новый лифт, лишь бы его ребенка приняли{38}.

Жесткая конкуренция имеет далекоидущие психологические и социальные последствия. Иногда продвижение вверх по социальной лестнице и рост благосостояния вместо того, чтобы давать людям большую уверенность в завтрашнем дне, приводят к большей незащищенности. Истории людей – пожалуй, ярчайшие иллюстрации внутренней напряженности, которую создал внезапно открывшийся широчайший спектр новых возможностей. Многие могли бы стать сюжетом романа. Самую любимую мною – весьма печальную – я привез из Китая. Это история молодой талантливой китаянки, разрывавшейся между своими амбициями и благодарностью по отношению к родителям. Семья послала ее в Шанхай, огромный город с 23– миллионным населением на восточном побережье, в надежде, что та сможет получить образование. Когда мы с ней познакомились, она училась в престижном колледже и прекрасно понимала, что от нее ждут успеха.

Она серьезно подошла к делу, посещая весь набор занятий и лишь изредка улучая время повидать друзей. Она должна была стать двигателем для своей семьи, а никак не балластом. В Китае и других развивающихся странах перед людьми стоит задача построить обширный и процветающий средний класс, и она была маленькой частичкой этого большого плана. Свою новую жизнь она видела так: получить образование и вернуться в родную деревню, чтобы преподавать в школе.

Вот только родители ее планов не разделяли. Их семья владела небольшим магазинчиком, и им пришлось откладывать средства большую часть жизни, чтобы отправить дочь учиться. После колледжа она должна была остаться в городе и присылать деньги родне в деревню. Она им должна. Она их единственный ребенок и единственная надежда. Так что, обосновавшись в Шанхае, она должна начать искать себе мужа с хорошими карьерными перспективами. В конце концов она поступила так, как от нее ожидали родные, и начала искать себе в Шанхае мужа, хотя для нее это было психологической пыткой.

Мораль истории в том, что изменения редко происходят плавно. Даже в условиях роста благосостояния они бывают мучительны.

Есть еще вопрос политического мировоззрения, формирующегося в процессе перехода в средний класс. Сэмюел Хантингтон, покойный ученый из Гарварда, и другие теоретики из научных кругов говорили о «среднем классе, который рождается революционером, но в зрелости становится консерватором»{39}. Средние классы – защитники социального и политического порядка, но только если он служит их интересам. В наш век это значит, что государство должно обеспечить достойный уровень услуг. В беседах с бразильскими социологами отмечалось нарастающее недовольство населения, задолго до демонстраций 2013 г., поскольку средний класс не видел, что налоги, которые он платит, идут на улучшение государственных услуг, особенно в области здравоохранения и образования.

Очевидно, что перед людьми встает выбор между стабильностью или физической безопасностью и оправдывающимися ожиданиями. Учитывая масштабы роста среднего класса, революционные настроения не так сильны, как можно было бы ожидать. Но даже там, где произошли массовые волнения – как в арабских странах Ближнего Востока, – мы наблюдаем, как политический порядок и безопасность берут верх над демократическими порывами. Так, например, произошло в Египте. В докладах «Глобальные тенденции» мы не раз поднимали тему стран с дефицитом демократии. Об этом явлении говорят, когда уровень экономического развития страны превышает уровень организации управления. В теории страны с дефицитом демократии – сухая трава, которая может вспыхнуть от любой искры.

Сделанные нами на основании модели будущего экстраполяции выявили много богатых ресурсами и относительно процветающих стран, где наблюдается или будет в ближайшие десятилетия наблюдаться дефицит демократии, если они продолжат двигаться по пути развития. Их много в районе Персидского залива, на Ближнем Востоке и в Центральной Азии: Катар, Объединенные Арабские Эмираты (ОАЭ), Бахрейн, Саудовская Аравия, Оман, Кувейт, Иран, Казахстан, Азербайджан – и азиатские страны, такие как Китай и Вьетнам. Этот список существенно отличается от «типичных подозреваемых», находящихся на грани неустойчивости или краха. Стандартные критерии уязвимости государства обычно не включают уровня подавления свобод. Они сосредоточены на внутренних конфликтах или недостаточной экономической эффективности. Страны с высоким уровнем демократического дефицита, как, скажем, Китай или страны Персидского залива, могут создать огромные риски в случае существенного политического кризиса ввиду их важности для всей международной системы.

Так почему же некоторые из них не взлетели на воздух? Этот вопрос задают себе многие из тех, кто думает о будущем. Но гораздо важнее то, что об этом беспокоятся и авторитарные режимы. Возможно, дело тут в типе среднего класса, который там возникает. Благодаря высокому уровню доходов от продажи энергоносителей многие страны Персидского залива и Ближнего Востока в состоянии обеспечить достаточный уровень экономического благополучия, чтобы сдерживать стремление к политическим переменам. Но, несмотря даже на это, растет давление с целью получить больше возможностей для средних классов. Высокопоставленные должностные лица из ОАЭ делились с нами своими опасениями по поводу растущих требований демократических прав, несмотря на высокий уровень жизни. Они опасаются, что западные некоммерческие структуры, заинтересованные в продвижении прав человека, могут сыграть на этом чувстве общественной неудовлетворенности и растущем уровне политического недовольства. Они также видят в религиозном экстремизме симптом недовольства и считают любую внешнюю попытку укрепить демократию и способствовать соблюдению прав человека поддержкой религиозных экстремистов.

В России продемократические выступления 2011 и 2012 гг. указывали на зарождающееся движение среднего класса за честные выборы и реформу политической системы. Но российский средний класс мал и раздроблен. К нему можно отнести только 20 % населения, а абсолютное большинство живет в бедности или на грани бедности, тогда как 10 % очень богаты и находятся выше среднего класса. Многие нуждающиеся или живущие на грани бедности надеются на скромное социальное обеспечение. Расходы на него растут, но их покрывали существенные доходы от продажи энергоносителей. Многие представители среднего класса – государственные чиновники, офицеры службы безопасности, управленцы государственного сектора и сотрудники принадлежащих государству компаний. Они зависят от государства и ценят стабильность{40}. Они не станут кусать руку, которая их кормит.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.