Кратчайший путь к процветанию

Кратчайший путь к процветанию

Один из создателей современного глобального мира, бывший руководитель Федеральной Резервной системы США А. Гринспен объяснял свою деятельность стремлением к достижению кратчайшего пути к процветанию и богатству народов. Для этого, по мнению сторонников либеральной мысли, достаточно было снять все ограничения с «невидимой руки» рынка, возвращавшей мир к идеям Адама Смита [709].

Главное преимущество глобализации — это возможность достижения максимального, на данном этапе технического развития, общемирового уровня производительности труда, за счет создания массовых рынков сбыта и международного разделения труда. Одновременно, добавляет Гринспен, «процесс глобализации рынков капитала привел к снижению стоимости финансирования и, как следствие, к увеличению мирового объема реального капитала — ключевого фактора роста производительности» [710]. Мало того, «развитие глобальных финансовых рынков значительно подняло эффективность инвестирования мировых накоплений и таким образом внесло косвенный вклад в повышение производительности труда в мире» [711].

Но кроме этого, полагал Гринспен, глобализация способна предупредить повторение Великой депрессии, ставшей одной из основных причин Второй мировой войны. И это не касаясь политических, социальных и других положительных аспектов глобализации, на которые указывает Гринспен, ссылаясь на статью экономиста Б. Эйхенгрина и политолога Д. Леблана. Последние (в 2006 г.) обнаружили «позитивную взаимосвязь [на протяжении 130 лет с 1870 по 2000 гг.] между глобализацией и демократией». По их мнению, «открытость в торговле способствует развитию демократии… Влияние финансовой открытости на демократию не так сильно, однако имеет тот же характер…» [712].

…

Именно идеи нравственного реформирования двигали и первыми протагонистами глобализации, такими как Р. Кобден, который в 1846 г. заявлял: «Я верю, что материальная выгода будет самым малым из того, что даст человечеству победа этого принципа. Я смотрю дальше; в принципе свободы торговли я вижу силу, которая в нравственном мире будет действовать так же, как закон всемирного тяготения во Вселенной, — сближая людей, устраняя вражду, вызываемую различием рас, религий и языков, соединяя нас узами вечного мира… Я верю, что он изменит облик мира: возникнет система правления, совершенно отличная от той, которая господствует сегодня. Я верю, что желания и мотивы создавать огромные могущественные империи, гигантские армии и огромные флоты — все то, что используется для разрушения жизни и уничтожения плодов труда, — все это отомрет; я верю, что все это перестанет быть необходимым и не будет использоваться, когда человечество станет единой семьей и люди будут свободно обмениваться со своими собратьями плодами своего труда» [713].

«Глобализация, продвижение капитализма на мировые рынки, как и сам капитализм, являются объектами неослабевающей критики со стороны тех, кто видит лишь разрушительный аспект процесса созидательного разрушения. Однако, — констатирует А. Гринспен, — факты говорят о том, что выгоды от глобализации намного превосходят связанные с нею издержки, даже за пределами экономики » [714].

Действительно, выгоды глобализации можно подтвердить наглядными и впечатляющими примерами, такими, как взлет Китая, Индии, Бразилии, сюда же можно отнести и страны Восточной Европы и т. п. Не менее яркие положительные примеры продемонстрировали почти все страны мира, которые два последних десятилетия показывали впечатляющий рост благосостояния и личной свободы своего населения.

Что могут ответить на это критики?

Прежде всего, по их мнению, глобализация привела к снижению доходов работников в развитых странах: «сокращение числа рабочих мест в развитых странах из-за роста импорта сказалось на уровне оплаты труда — боязнь потери работы поумерила требования наемных работников», — отмечает сам А. Гринспен [715]. С другой стороны, основные дивиденды от глобализации достались узкой группе мировой олигархии. Так, по мнению автора книги «Доктрина шока» — М. Кляйн, проект глобализации по М. Фридману «точно соответствовал интересам крупных транснациональных корпораций, которые с алчностью взирали на огромные новые рынки, свободные от регуляции…» [716]. Свободная торговля, отмечает в свою очередь И. Валлерстайн, «служит максимизации краткосрочной прибыли классом торговцев и финансистов» [717].

И здесь мы подходим к главной проблеме: «кратчайший путь к процветанию» дарит слишком краткий миг «глобального счастья». Оно продолжалось всего около 15 лет — с 1992 по 2007 гг.

Для того, чтобы разобраться в этой проблеме, нам придется еще дальше углубиться в историю и понять, откуда же берется прибыль «торговцев и финансистов»?

Несовершенная конкуренция

Впервые все основные принципы современного этапа глобализации были предложены В. Вильсоном в его знаменитых 14 пунктах во время Версальской конференции, венчавшей Первую мировую войну. Именно свобода торговли и равный доступ к сырьевым ресурсам стали главной темой американских предложений еще в начале 1919 г. Против этого, как ни странно, выступил никто иной, как самый рьяный поборник свободы торговли того времени — Великобритания. Разногласия достигли такого накала, что привели советника американского президента Э. Хауза к мысли, что Великобритания и США находятся на грани войны: «Отношения между этими двумя странами начинают приобретать такой же характер, как отношения между англией и Германией перед войной… » [718] Что же возбудило столь острую реакцию самой свободной страны мира?

Проблема заключается в несовершенной конкуренции , которую создает свобода торговли. Как такое может быть? Ведь в основополагающую идею свободы торговли и глобализации как раз и заложен принцип создания равных конкурентных условий для всех. Однако на деле равные условия не обеспечивают равных возможностей , что создает условия для появления несовершенной конкуренции . В результате страны и производители, имеющие конкурентные преимущества (возможности) на момент открытия границ, получают выигрыш за счет подавления или уничтожения промышленности конкурентов, имеющих более низкие стартовые возможности.

…

При глобализации, по сравнению со свободой торговли, несовершенство конкуренции переходит на новый качественный уровень. Отражением этой данности стала «теорема Самуэльсона-Столпера», развившая модель Хекшера-Олина. Согласно этой теореме, глобализация приводит к разделению не труда, а факторов производства. Т. е. страна, изобилующая трудовыми ресурсами, переключается на производство трудоемких товаров, что приводит к увеличению спроса на рабочую силу и, соответственно, снижению спроса на капитал. В капитало— и инновационно емких происходит обратный процесс. Из этой теории вытекает, что в результате глобализации происходит перераспределение интенсивных факторов производства в пользу наиболее развитых стран мира [719].

К концу Первой мировой, когда США впервые завели речь о свободе торговли, доля США в мировом промышленном производстве более чем в два раза превышала долю всех остальных стран будущих участников Лиги Наций, вместе взятых. Принцип «свободы торговли» при подавляющем экономическом и промышленном превосходстве США открывал рынки стран членов Лиги для сбыта американской продукции. Англия и Франция более чем отчетливо понимали это. По словам главы американского совета по мореплаванию Э. Херли, европейцы «боятся не Лиги Наций…, не свободы морей, а нашей морской мощи, нашей торговой и финансовой мощи» [720].

Англичане отлично осознавали, о чем идет речь, ведь, будучи ведущей промышленной державой мира, они сами впервые в современной истории применили эти самые принципы свободной торговли, еще в 1846 г., когда Англия отказалась от меркантилистской (протекционистской) политики. Мотивы, которыми руководствовались британские правящие круги, звучали в выступлении представителя партии вигов (либеральной) в английском парламенте: введя свободную торговлю, Англия превратится в мастерскую мира, а «иностранные государства станут для нас ценными колониями, при том, что нам не придется нести ответственность за управление этими странами » [721].

Другими словами, к своей величайшей в мире официальной колониальной империи Великобритания, убедив другие менее развитые страны принять принципы свободной торговли, добавляла еще более обширную неофициальную колониальную империю , где не действовали уже никакие сдерживающие нормы и правила.

Однако после Первой мировой войны ситуация кардинально изменилась, теперь в мире безоговорочно доминировала другая сверхдержава. И ее президент В. Вильсон буквально цитировал английских сторонников свободной торговли полувековой давности: «Становясь партнерами других стран, мы будем главенствовать в этом союзе. Финансовое превосходство будет нашим. Индустриальное превосходство будет нашим. Торговое превосходство будет нашим. страны мира ждут нашего руководства » [722].

Для Англии, помимо изменения тональности, разница в этих словах заключалась лишь в том, что теперь ее роль на мировой сцене менялась на прямо противоположную: из имперской державы она превращалась в «неофициальную колонию» Америки. Британский истеблишмент достаточно хорошо представлял из своего собственного богатого опыта, чем это, даже в таком завуалированном виде, грозило Англии.

Однако с первой попытки Америке из-за противодействия европейцев не удалось осуществить свои планы, и она вновь замкнулась в «блестящей изоляции» за бастионом своих протекционистских таможенных тарифов. Очередной случай представится с началом Второй мировой. И уже 14 августа 1941 г. Великобритания была вынуждена подписать предложенную США «Атлантическую хартию». Хартия, под лозунгами стремления к всеобщему процветанию, миру и безопасности, «экономического развития и социального обеспечения», при котором «все люди во всех странах могли бы жить всю свою жизнь, не зная ни страха, ни нужды» фактически повторяла «14 пунктов» В. Вильсона, требуя права наций на самоопределение и самоуправление; свободы торговли и равного доступа к мировым сырьевым источникам. Практическое осуществление хартии началось в 1947 г., когда Генеральное соглашение по тарифам и торговле резко снизило таможенные тарифы в 23 странах мира. Началась эпоха глобализации, которая прошла несколько этапов, включая создание ВТО, Кеннеди раундов и т. п., однако она обрела полноценное содержание лишь с падением Берлинской стены.

Английская болезнь

…

Если же Англия лет 50 фритредерствует в наше время, то нельзя забыть, что лет 200 в ней действовал усиленный протекционизм, начало которому положено навигационным актом (1651), что она и поныне превосходит другие страны промышленно-торговым развитием, выросшим на почве протекционизма.

Д.И. Менделеев, 1891 г.

Казалось бы, захватив мировое лидерство, гегемон был просто обречен на вечное доминирование и процветание, но вдруг происходит неожиданное. Первым в современной истории этот шок испытала Великобритания в конце 1870 гг. Впрочем, поначалу, после отказа от протекционизма, казалось, ничто не предвещало беды, наоборот переход к свободной торговле принес Англии достаток и даже изобилие. Как отмечал британский историк А. Бриггс, «с начала 1850-х до начала 1870-х годов … почти все слои населения более или менее процветали. Прибыли росли, равно как зарплата и земельная рента. В самом деле, те сторонники протекционизма, которые утверждали, что свободная торговля разрушит британское сельское хозяйство, выглядели смешными на фоне процветания сельского хозяйства в средневикторианский период…» [723].

…

Основная проблема, отмечает Ю. Кузовков, состояла в том, как убедить другие страны в принятии принципов свободной торговли. Прежде всего, Великобритания сама пошла на снижение своих самых высоких в Европе пошлин. Английский генеральный тариф составлял 50 %. Но уже в 1823 г. Великобритания снизила его до 20 % [724], что привело к резкому экономическому спаду, продолжавшемуся почти до 1842 г. В некоторых промышленных центрах Англии в этот период безработица достигала 60 % от прежнего числа занятых [725].

Но Британия не отступала, и в 1843 г. был основан журнал Economist, по словам историка Б. Семмела, именно для того, чтобы «вести битву за свободную торговлю» [726]. Очередной этап либерализации начнется с отмены хлебных законов в 1846 г. На это раз за Великобританией последовало большинство стран Европы: Италия — в 1861 г., Германия — в 1862 г., Франция — в 1864 г., Австро-Венгрия — в 1866 г. До этого в 1838 г. Великобритания подписала договор о свободной торговле с Турцией [727]. Китаю режим свободной торговли был навязан в результате первой опиумной войны в 1842 г. [728].

В России либеральный таможенный тариф был введен по итогам поражения в Крымской войне в два этапа — в 1857 г. и в 1868 г. Результатом стал быстрый рост импорта, по данным П. Байроха, в течение 1869–1879 гг. в среднем на 9 % ежегодно положительное сальдо внешней торговли сменилось дефицитом, достигшим к концу 1870-х гг. 15 % [729]. Промышленный рост в стране практически остановился. Аналогичная картина складывалась и в других странах Европы, принявших принципы свободы торговли [730].

Великобритания сохраняла свое бесспорное мировое промышленное превосходство вплоть до последних десятилетий XIX в. Например, совокупные мощности хлопчатобумажной промышленности трех крупнейших стран Запада: США, Франции и Германии — составляли лишь 45 % от мощностей Великобритании в 1834 г. и 50 % в 1867 г. [731]. Примерно таким же — 2 к 1 — было и соотношение между Великобританией и тремя названными странами по выпуску чугуна. Таким образом, в середине столетия промышленность Великобритании была приблизительно в два раза мощнее, чем промышленность трех других ведущих стран Запада, вместе взятых.

Однако на рубеже XIX и XX вв. произошло неожиданное: Англия не только потеряла лидирующие позицию мирового промышленного лидера, но и откатилась далеко назад, уступая место США и Германии. Например, выпуск чугуна в Германии с 1845/54 по 1910/13 гг. вырос в 80 раз и в полтора раза превысил выпуск чугуна в Великобритании. Еще большим оказался разрыв в объемах выпуска современной и наукоемкой продукции. Накануне Первой мировой войны Германия превосходила Великобританию по выпуску стали в 2,3 раза, по производству электроэнергии — в 3,2 раза [732]. По объему производства продукции химической промышленности в 1914 г. США превзошли Великобританию в 3,1 раза, Германия — в 2,2 раза, а Франция почти догнала Великобританию [733]. В целом по уровню производства в обрабатывающей промышленности Великобритания переместилась к 1913 г. с первого на третье место, пропустив вперед себя США и Германию [734].

Что же произошло?

Произошло то, что США и Германия, а за ними и другие страны, глотнув свободы торговли, спешно вернулись к протекционизму. Протекционистские пошлины создали гарантированные рынки сбыта для национальной промышленности, а повышенные цены давали высокую доходность капиталу. Конечно, отмечал в связи с этим российский премьер-министр С. Витте, «страна сначала в лице всех своих потребителей несет жертвы, ибо приходится платить дороже и за продукт худшего качества». Однако со временем высокая доходность капитала привлекает в страну иностранные капиталы и технологии, что в условиях протекционизма приводит к быстрому образованию собственных национальных капиталов и развитию промышленности [735].

Как ни странно, инвестиционными донорами стран, введших протекционизм, становятся, прежде всего, страны, проповедующие принципы свободы торговли. Причина этого заключается в том, что норма прибыли на свободном конкурентном рынке ниже, чем в стране, закрытой от конкуренции высокими таможенными тарифами. А деньги идут не за принципами, а за прибылью .

И именно эта данность привела к нарастающему отставанию Англии от своих конкурентов. С тех пор, как фунт стерлингов стал мировой валютой, экспорт капитала стал для Англии гораздо выгоднее не только экспорта любого другого товара, но и собственного производства. Так, если за 15 лет (1825–1840 гг.) ограниченного протекционизма зарубежные капиталовложения Англии выросли всего с 500 до 700 млн долл., то за следующие 75 лет свободной торговли они выросли в 30 раз, достигнув в 1915 г. 19,5 млрд долл. [736] По данным Г. Кларка, накопленные зарубежные инвестиции Англии в 1910 г. примерно вдвое превышали ее ВВП, почти треть английского капитала инвестировалась за рубеж [737]. Д. Белчем назвал случившееся с Англией в то время «голландской болезнью», только на этот раз экспортировалось не сырье, а сразу фунты стерлингов. И даже после Первой мировой, в 1920-е гг. экспорт капитала окажется настолько выгоден, что Англия охотно пожертвует конкурентоспособностью своей промышленности, ради возвращения фунту его мировых позиций [738].

А как же складывалась ситуация в странах, вступивших в конкуренцию с Англией?

Поворот в политике Соединенных Штатов достаточно точно определил президент Дж. Вашингтон: обладая такими огромными природными богатствами, мы навсегда останемся колонией Англии, если не сможем защитить нашу промышленность. В Америке введение протекционизма привело к гражданской войне. Война между Севером и Югом была не альтруистическим походом за освобождение негров [739], а войной за вполне прагматические, жизненные интересы промышленного Севера — введение протекционистских таможенных пошлин, против чего восстал рабовладельческий Юг. За что же велась война? Президент А. Линкольн отвечал: «Отмените налоги, поддержите свободную торговлю, и тогда наши рабочие во всех сферах производства будут низведены, как в Европе, до уровня крепостных и нищих» [740]. Что стояло на кону, говорит американский экономический историк М. Билс: «Без протекционизма промышленность [США] была бы практически уничтожена » [741] .

Как только Соединенные Штаты в 1860-х гг. ввели протекционистские тарифы, в Америку хлынул поток иностранных капиталов (см. график) и технологий, и прежде всего английских, заложивших основы индустриальной экономики США.

Внешние нетто-обязательства США, 1789–1914, млн долл. [742]

В Германии обоснование протекционизму дал Ф. Лист [743]: «…На развитии германской протекционной системы покоится существование, независимость и будущность немецкой национальности» [744]. Для того, чтобы ввести протекционистскую систему в 1879 г., отмечал Ф. Лист, Германии необходимо, прежде всего, создать свою национальную экономику, т. е. достаточно емкий собственный внутренний рынок. Его создал Бисмарк, объединив Германию.

…

Значение национальной экономики для экономического прогресса обосновал Ф. Бродель: «Национальная экономика представляет собой политическое пространство, превращенное государством (…) в связное и унифицированное экономическое пространство, деятельность различных частей которого может быть объединена в рамках одного общего направления. Одной лишь Англии удалось в достаточно короткий срок реализовать такое свершение. Применительно к этой стране нередко употребляют слово «революция»: сельскохозяйственная революция, политическая революция, финансовая революция, промышленная революция. К этому списку следует добавить еще одну революцию, (…) приведшую к созданию в стране национального рынка » [745] .

Для России толчком к переходу к протекционизму стала русско-турецкая война 1877 г., поставившая Россию на грань экономического банкротства — «внутренний кредит был исчерпан — внешнего не оказалось» [746] — и политического бессилия: «Берлинский конгресс был лишь спектаклем, утверждавшим величие Англии, мудрость Германии и унижение России» [747]. С. Витте, характеризуя состояние России того времени, отмечал: «Несмотря на свои огромные естественные богатства, Россия оставалась страной… с исключительно слабо развитой промышленностью, способной удовлетворять лишь самым примитивным потребностям ее огромного населения» [748].

…

Результат введения в России протекционистского тарифа С. Витте наглядно демонстрировал в своих «Лекциях…», сравнивая выпуск в 1877 г. с 1897 гг., за эти 20 лет: производство чугуна выросло — в 8,5 раз, стали — в 25 раз, машин — в 3 раза, хлопковых тканей — в 3,5 раза, химическое производство и добыча угля — в 6 раз, нефти — в 24 раза и т. п. Объем внешней торговли России за это время вырос с 983 млн руб. до 1369 млн руб., при этом отрицательный торговый баланс, составлявший до введения протекционизма 80 млн руб., сменился в 1895–1897 гг. на положительный в + 139 млн руб. (в среднем за год) [749].

Все страны, осуществившие переход к протекционистской политике: США — в 1861 г., Австро-Венгрия — в 1874/75 гг., Россия — в 1877 г., Германия — в 1879 г., Испания — в 1886 г., Италия — в 1887 г., Швеция — в 1888 г., Франция — в 1892 г. [750], демонстрировали опережающие темпы экономического и промышленного развития, что подтверждают результаты многочисленных исследований [751]. Например, автор одного из них Д. Ирвин отмечает, что США обычно упоминают как хрестоматийный пример, показывающий, как «крупная» страна может улучшить свои условия торговли и благосостояние путем торговых ограничений [752].

Главным фактором являлось то, что в условиях протекционизма становится выгодным накопление капитала. В результате, например, в Германии объем инвестиций вырос с 8 % в 1851–1860 гг. до 16 % в 1891–1913 гг. В то же самое время, в Великобритании, сохранявшей свободу торговли, этот показатель снизился с 11,5 % в 1860–1869 гг. до 6 % в 1890–1899 гг., что сопровождалось деиндустриализацией страны [753].

Однако деиндустриализация была лишь начальной стадией «английской болезни». Последовавший, по словам Д. Белчема, «рост нерегулируемой экспортной торговли вызвал чрезмерные прибыли крупных капиталистов за счет мелких предпринимателей и эксплуатируемых рабочих, ставших жертвами чрезмерной конкуренции, чрезмерной работы, падающей зарплаты и излишнего применения машин» [754]. Английский историк Д. Григг отмечал, что верхние слои английского общества, составлявшие около 0,5 % населения, жили с необыкновенным размахом и роскошью; и это нарочито-показное поведение богачей еще более подчеркивало тот огромный социальный разрыв, который существовал между богатыми и бедными [755].

Наглядную картину состояния метрополии Британской империи давал в своей статье в нью-йоркском «Индепендент» в январе 1903 г. Д. Мак-Карти: «Работные дома не могут вместить всех голодных, молящих каждый день и каждую ночь о пище и ночлеге. Благотворительные организации уже исчерпали все свои средства, стремясь прокормить вымирающих от голода обитателей чердаков и подвалов в тупиках и закоулках Лондона. Сонмы безработных и голодных денно и нощно осаждают казармы Армии спасения в различных районах Лондона, но дать им пристанище негде и поддержать их силы нечем» [756].

Состояние Англии наглядно характеризует динамика миграции ее населения — как видно из графика, с введением свободы торговли, за исключением десятилетия процветания, англичане активно рванули из своей собственной благодатной страны, и можно считать, что им повезло — было куда.

Динамика эмиграции и темпов естественного прироста в Великобритании, по десятилетиям [757]

По словам Т. Паркера, Англия того времени: «это рай для богатых, чистилище для мудрых и ад для бедняков » [758]. Д. Григг в свою очередь отмечал, что среди англичан самых разных мировоззрений, включая и «патриотов малой родины» (Англии), и приверженцев империализма, в начале XX века усиливалось «чувство национальной дегенерации, ощущение того, что страна прогнила до основания» [759].

…

«Шутники» даже приписывали эти последствия введения свободы торговли желанию Адама Смита, как истинного шотландца, насолить англичанам, за все те беды, которые Англия принесла Шотландии [760].

Американский этап либеральной глобализации начала XXI в. характеризуется теми же симптомами «английской болезни» начала ХХ в. И прежде всего — это деиндустриализация и ориентация на экспорт капитала. Экспорт доллара, как и веком раньше фунта, вытеснил товарный экспорт. В результате уже к концу ХХ в. Америка, как и в начале века Великобритания, имела устойчивый отрицательный внешнеторговый баланс.

…

В начале XXI в. У. Боннер и Э. Уиггин отмечали: «Доллар — самый успешный экспортный товар Америки» [761]. К этому времени 80 % всех находившихся в обращении долларов были на руках у иностранцев [762]. Уже в 2002 г. Америка экспортировала по 1,5 млрд долл. ежедневно [763]. К 2010 г. объемы экспорта этого «товара» удвоились и продолжают расти.

О появлении в США признаков «английской болезни» косвенно свидетельствовал и бывший глава ФРС А. Гринспен: «Цена любого товара или услуги включает в себя стоимость финансовых услуг, связанных с производством, дистрибуцией и маркетингом. Эта стоимость, доля которой в цене существенно увеличилась в последнее время, является источником быстро растущих доходов людей, работающих в финансовой сфере. Рост стоимости финансовых услуг наиболее заметен в США, где, как я уже отмечал, доля ВВП, перетекающая в финансовые институты, включая страховые организации, кардинально выросла за последние десятилетия » [764].

Но еще более показательным симптомом «болезни» является другой пример, приводимый А. Гринспеном: «Мой опыт говорит, что ключевым институтом, обеспечивающим рост, является защищаемое государством право собственности. Отсутствие защиты этого права на государственном уровне серьезно мешает открытой торговле и лишает страну относительного преимущества и всех выгод конкуренции. Люди перестают накапливать капитал, необходимый для экономического роста, если у них нет права собственности на него» [765]. Где же лучше всего в современном мире могут быть защищены права частной собственности? Конечно же в США, но тут происходит парадокс — люди именно в США перестали накапливать капитал. «В Соединенных Штатах, — отмечает сам Гринспен, — как быстро обнаружили иностранцы, сбережения невелики. Наш национальный уровень сбережений составлял всего 13,7 % от ВВП в 2006 году. Это самый низкий показатель среди развитых стран» [766], [767].

Другим не менее ярким выражением обострения «английской болезни» стал рост отрицательного торгового баланса США. А. Гринспен в связи с этим замечает, «до середины 1990-х годов значительные и стабильные торговые дисбалансы наблюдались очень редко» [768]. Однако затем отрицательный баланс стал привычным явлением для США и многих других развитых стран, так же как и для Англии первой половины XX в.

Отношение экспорта к импорту [769]

Сегодня многие видят проблему и дают свои рецепты ее решения. Наибольшую популярность, особенно в США, приобрела идея отказа от глобализма и возвращения к протекционизму. К ее сторонникам можно отнести таких заметных политиков и экономистов, как 3. Бжезинский [770], Д. Мойо [771], П. Бьюкенен [772], и многих других. Даже европеец Э. Тодд полагает, что «выбор в пользу национальной модели развития был бы для Соединенных Штатов в долгосрочной перспективе бесконечно более верным» [773]. Идеи «нового протекционизма» передает Д. Родрик в своей книге «The Globalization Paradox: Democracy and the Future of the World Economy» [774]. Впрочем, они не новы, практические попытки движения в этом направлении в 2007/2009 гг. предпримет Б. Обама, выдвинув The Patriot Employers Act и The Patriot Corporations of America Act, носящие явный протекционистский характер.

Экспорт в 1913–1940 гг., в млн долл., в ценах 1928 г. [775]

Протекционистские настроения возникают время от времени в большинстве стран. Однако если для малых или развивающихся государств они зачастую заканчиваются локальными провалами [776], то даже попытка принятия протекционистских мер первой экономикой мира — Соединенными Штатами неизбежно отразится на всем человечестве. Примером может служить введение в 1930 г. администрацией Г. Гувера протекционистского тарифа Смута-Хоули, который, по сути, означал объявление Соединенными Штатами торговой войны всему миру. Ее неизбежным следствием стало углубление обвала мирового товарного рынка и Вторая мировая война [777].

И 30 января 1939 г. Гитлер, как и четвертью века ранее Вильгельм II, повторял одну и ту же фразу: «Экспорт или смерть » [778] Накануне Первой мировой, военный министр России В. Сухомлинов отмечал, что противоречия между немцами и русскими находятся только в области торговли: «Между Германией и Россией стоял… стеной русско-германский торговый договор…» [779] После того, как Россия в 1914 г. опустила на пути германских товаров шлагбаум протекционистских таможенных тарифов, война стала неизбежной [780].

Английский историк Дж. Сили всего за несколько лет до Первой мировой придал этой данности аксиоматическую четкость: «Если какое-нибудь государство, сношение с которым обещает выгоды, искусственно, путем правительственного декрета, закрывается для торговли, то эта последняя требует войны » [781] . Спустя сто лет М. Тэтчер подтвердит сохраняющуюся непреложность этого закона: «Протекционизм в торговле, закрывающий целым странам доступ к товарно-сырьевым ресурсам, необходимым для их промышленности, также может подтолкнуть политических лидеров к развязыванию «целесообразных» войн… Остаются лишь две возможности: сражаться или поднять белый флаг » [782] .

К началу XXI в. человечество создало такие мощные производительные силы, что уже ни одна даже самая крупная национальная и даже континентальная экономика не способна обеспечить их необходимыми товарными рынками. И, несмотря, на то, что в отдельных случаях введение некоторых элементов протекционизма неизбежно и является жизненно необходимым, общая проблема состоит в том, что обратной дороги нет .

Уже С. Витте, как и Ф. Лист, рассматривал протекционизм только лишь как временную меру, необходимую для развития производительных сил нации и накопления конкурентоспособного на мировом рынке капитала [783]. После этого, отмечали Ф. Лист и С. Витте, ввиду быстрого роста уровня производительности труда, обеспеченного техническим прогрессом, развитие страны определяется только ее возможностями экспортировать избытки своей продукции на внешние рынки. И уже в конце XIX в. большинство развитых стран мира перейдет от общих протекционистских тарифов к конвенциональным, т. е. двухсторонним договоренностям о взаимном снижении таможенных пошлин. Но в начале ХХ в. и этого уже окажется недостаточно для гигантски выросших производительных сил ведущих стран мира, ищущих новые рынки сбыта и источники сырья, и именно это приведет мир к двум мировым войнам.

Выход виделся только в отмене всех торговых ограничений, что и было сделано с созданием Всемирной торговой организации, призванной способствовать развитию торговли. Однако вместе с тем ВТО, в существующих формах и в силу «несовершенства конкуренции», стало, по сути, орудием неоколониального империализма. Наглядно эту — оборотную сторону ВТО передает реакция известного египетского экономиста С. Амина, по мнению которого, создание ВТО было центральным для новой формы экономического управления мира: «ВТО была, безусловно, создана для того, чтобы закрепить и легализовать “сравнительные преимущества” транснационального капитала. Производственные права и авторские права в ВТО были сформулированы так, чтобы закрепить монополии транснациональных компаний, гарантировать им сверхприбыль и поставить на пути каждой попытки независимой индустриализации в странах периферии практически непреодолимые препятствия…» [784]

Имеющиеся исключения лишь подтверждают правило. Наиболее ярким из них является Китай. Его стремительный рост в конце ХХ в. объясняется теми же самыми причинами, что и Германии, США и России в конце XIX в. Несмотря на вступление в ВТО, Китай проводит агрессивную протекционистскую политику, только не за счет установления высоких пошлин, а за счет ослабления национальной валюты, что равноценно протекционистским тарифам и ценовому демпингу одновременно; социального демпинга — т. е. низких зарплат и социальных расходов; а также проведения целенаправленной государственной промышленной политики (которая включает в себя пятилетние планы; субсидированный экспорт; мощный государственный сектор, доля которого в ВВП составляет 62 % [785], и т. п.). Протекционистская политика Китая неоднократно подвергалась критике, например, П. Кругман призывает: «Уже давно пора занять жесткую позицию в отношении Китая и других стран, манипулирующих обменным курсом, и при необходимости ввести против них санкции» [786]. И подобные настроения нередко сквозят в речах ведущих мировых политиков, таких например, как канцлер Германии А. Меркель или президент США Б. Обама. Однако при этом никаких мер не предпринимается. Наоборот, Китай получает из развитых стран технологии и капиталы, обеспечивающие его развитие. Почему? Ответ заключается в том, что инвестиции в Китай приносят такую прибыль, какую капиталы не могут получить ни в одном другом месте. А прибыль, в конечном счете, решает все.

Исключения можно найти и среди развитых стран. Наиболее наглядным в данном случае является пример регулирования и субсидирования сельского хозяйства в странах ОЭСР. Эти меры сложились еще в 1930-х гг. во время борьбы с Великой депрессией и были направлены, прежде всего, на повышение стабильности и эффективности аграрного сектора. Они будут задействованы развитыми странами мира в полной мере после окончания Второй мировой войны, что с другой стороны приведет к подавлению сельскохозяйственного развития развивающихся стран [787]. Даже Парламентская Ассамблея Совета Европы в 2005 г. была вынуждена признать «необходимость того, чтобы ЕС взял на себя ответственность за сложные последствия своей сельскохозяйственной политики для развивающихся стран» [788]. С другой стороны, с 1990-х гг. экономический эффект от поддержки сельского хозяйства для самих развитых стран начал сходить на нет и во многих случаях даже стал отрицательным…

Даже оплот свободы торговли — Соединенные Штаты Америки — сохраняет значительные ограничения на допуск на внутренний рынок иностранных товаров и услуг, утверждает Б. Линдси: «Американские руководители проявляют лицемерие и жестокость, когда требуют от les miserables открыть свои рынки, но при этом оставляют рынки США закрытыми для самых конкурентоспособных импортных товаров» [789]. Другой адепт неолиберализма Д. Лал отмечает: «На словах поддерживая свободу торговли и laissez faire в качестве наиболее целесообразного экономического курса для всех стран мира, американское государство не внедряет их последовательно на деле, в собственной политике… власти США традиционно проявляли склонность к протекционизму» [790]. «Особое значение, — по его мнению, — имеют преференциальные торговые соглашения … и соглашение TRIPS о защите прав на интеллектуальную собственность, которое навязало ВТО правительство США» [791].

…

Кризис 2008 г. снова, как и почти 80 лет назад, вызовет подъем новой волны протекционизма. Выражая свою озабоченность по этому поводу, Комиссар ЕС по торговле К. Гюхт заявит: «Протекционизм представляет собой реальную угрозу для восстановления экономики. Я обеспокоен тем, что общая картина не улучшилась и что наши партнеры принимают все больше мер, ограничивающих торговлю» [792].

Однако общая дилемма заключается в том, что ресурсы протекционизма исчерпываются, как у Китая, так и у ЕЭС и даже Америки. К XXI веку технический прогресс создал такие могущественные производительные силы, что они уже просто не могут ни выжить, ни развиваться в рамках даже самых крупных национальных экономик. Общество стоит на пороге перехода к каким-то новым формам, поскольку существующая модель глобализма так же исчерпала себя: эмансипировать больше некого и нечего , размеры рынков сегодня ограничены только размерами планеты.

Эти новые формы предлагают сегодня международные неправительственные организации (НПО). Их «программа, — отмечает Д. Лал, — отражает идеи левых и предусматривает распространение системы государственного регулирования, сложившейся в США в период Нового курса, на международной арене» [793]. По словам М. Питерса: «Новая модель отрицает традиционные ценности, национальный суверенитет, рыночную экономику и представительную демократию. Она требует радикальных изменений в поведении индивидов и общества и рассматривает культуру как последний рубеж глобальных перемен. Сторонники этого стандарта называют не этичными принципы современной индустриальной цивилизации, индивидуализм, стремление к прибыли и конкуренцию» [794].

Происхождение этого международного движения «новых левых» связано с рядом установочных документов, разработанных, по словам Д. Лала, «прекраснодушными» сильными мира сего. Одним из первых таких текстов стал Доклад В. Брандта (Brandt Report), появившийся в начале 1970-х гг.: он стал основой для дирижистских призывов к созданию нового экономического миропорядка. Однако наибольший резонанс получил Доклад Всемирной комиссии ООН 1987 г. по экологии и развитию (Доклад Брундтланд), где в качестве задачи, стоящей перед международным сообществом, указывается «устойчивое развитие». В докладе отмечается: «Цель устойчивого развития — обеспечить потребности и стремления современной эпохи, не подрывая при этом нашу способность обеспечивать их в будущем» [795]. Наиболее распространенное толкование этого термина, принятое в деловых кругах, отмечает Д. Лал, сформулировал Всемирный совет предпринимателей по устойчивому развитию: оно «требует взаимодействия социальных, экологических и экономических идей для принятия сбалансированных решений на долгосрочную перспективу» [796].

С того Доклада ООН прошло более тридцати лет, и «сегодня устойчивость заслужено считается областью деятельности и профессией с полномасштабными университетскими программами обучения, профессиональными ассоциациями, корпоративными департаментами и крупными консультационными программами… устойчивое развитие стало профессией», — пишет А. Аткиссон [797]. Но он же в своей книге под говорящим названием «Как быть оптимистом в пессимистичном мире» замечает, что «очень мало из того, что делают промышленно-развитые общества в настоящее время, можно отнести к «устойчивому развитию». Более конкретно, почти ничего в этой сфере не эффективно по-настоящему… » [798].

Нет даже понимания того, за что идет борьба. По словам Д. Сакса (в 2011 г.): «Мы на самом деле не знаем, что означает устойчивое развитие, с чем оно сопряжено» [799]. Так, например, Дж. Стиглиц пишет: «Определять мировой экономический рост будет глобальный спрос» [800]. А идея устойчивого развития, по словам А. Аткиссона, наоборот утверждает, что «рост как явление должен быть приостановлен. Если сами люди добровольно этого не сделают, за них это сделает природа» [801].

Территориально спрос не может быть безграничным, а его искусственное стимулирование в предшествующие десятилетия приводит к тому, что в ближайшей перспективе спрос может только сокращаться. Но человечество не стоит на месте и изобретает еще более производительные технологии, окупаемость которых требует еще больших рынков… С другой стороны, «устойчивое развитие» не может существовать без роста, в противном случае оно просто теряет смысл. Для чего развиваться, если это не приводит к реальным практическим результатам.

Далеко не случаен тот насмешливый скептицизм неолибералов, который звучит в их отношении к идеям «устойчивого развития»: «Этот расплывчатый тезис общего характера, — пишет Д. Лал, — напоминает выражение «лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным» — нечто, против чего никто не станет возражать» [802]. По словам Д. Хендерсона, цели «устойчивого развития» абсолютно неясны, а средства их достижения и критерии успеха отличаются еще большей расплывчатостью. Сторонников этой программы он иронически назвал «мироспасителями» [803]. К счастью, отмечает Д. Лал, «выполнение этой «нравственной» программы пока не стало в странах англо-американского акционерного капитализма принудительным, в отличие от узаконенного «представительского капитализма» в Германии и Японии… Значит, компаниям, согласным взять на себя «социальную ответственность», придется конкурировать с теми, кто придерживается традиционного ориентира — максимальной отдачи для акционеров » [804].

Проблема лишь в том, что максимализировать отдачу обычными средствами уже невозможно, традиционного капитализма больше нет…

…

Эту новую реальность отражают, например, данные, которые приводит в своей книге «Fixing the Game » Р. Мартин: между 1960 и 1980 гг. компенсации руководителям 365 крупнейших публичных компаний Америки упали на 33 % от чистого дохода. Руководители зарабатывали все больше для своих акционеров, за все меньшие компенсации. За следующее десятилетие 1980–1990 гг. ситуация кардинально изменилась теперь компенсации удвоились, а за 1990–2000 гг. учетверились [805]. Прибыль акционеров ушла на второй план. С 2000 года ситуация еще более ухудшилась, сверхкомпенсации привели к появлению финансовых пузырей, которые, по мнению М. Дезаи (2013 г.) из Harvard Business School, неумолимо толкают экономику США к упадку [806].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.