РАЗНЫЕ ПУТИ К ПРОЦВЕТАНИЮ

РАЗНЫЕ ПУТИ К ПРОЦВЕТАНИЮ

Урок № 16. Хорошие институты способствуют экономическому росту. К сожалению, плохие могут быть очень устойчивыми

Покупка активов обанкроченного ЮКОСа находящимися под контролем государства компаниями завершила круг. Двадцать лет назад активы были собственностью всего советского народа, почти десять лет — в частной собственности нескольких человек, и вот снова — в собственности всех вместе. В этом деле сплелись и экономика, и политика, причем не только на уровне бесчисленных и всем известных имен и деталей, но и на самом высоком — уровне теории.

Эпоха, которая сделала возможным «путешествие активов», началась со смертью социалистической экономики. Или, точнее, со смерти идеи социалистической экономики. Экономисты никогда не прочь отпраздновать похороны какой-нибудь знаменитой идеи, гипотезы или теории. Экономический крах и последовавший за ним распад Советского Союза ознаменовал смерть и целой области экономической науки, «сравнительной экономики». Теперь исследования, в которых противопоставляются социалистический и капиталистический пути развития, можно найти разве что в журналах по экономической истории.

Выступая на крупной международной конференции в Москве в августе 1992 года, и. о. премьер-министра Егор Гайдар сказал, что книгу по сравнительной экономике нужно теперь искать в разделе «Экономика развития». Одновременно прекратилось соперничество двух систем в политической сфере. Знаменитый политолог Фрэнсис Фукуяма даже объявил «конец истории» — победу демократии как формы общественного устройства над диктатурой. Однако «конца истории» не наступило. Демократия оказалась вовсе не столь популярной, как казалось в начале 1990-х. Во многих странах период разброда и шатаний сменился временем «сильных лидеров»: одни захватили власть в уставших странах силой, другие получили популярный мандат на блюдечке. Это заставило и ученых заново задуматься о глубоких связях политики и экономики.

НОВАЯ СРАВНИТЕЛЬНАЯ ЭКОНОМИКА

Чем занималась «старая сравнительная экономика», понятно. Сейчас в это трудно поверить, но всего пятьдесят лет назад многим казалось, что плановая экономика — более прогрессивная экономическая система, чем капиталистический рынок. Способность правительства концентрировать огромные ресурсы там, где это представлялось необходимым, была грозным инструментом. Неудивительно, что и вполне капиталистические экономисты, предлагая рецепты быстрого роста для развивающихся стран, упирали на государственные инвестиционные проекты.

Попытки пустить экономики третьего мира в галоп провалились еще в 1960-х. Через десять лет стало ясно, что все социалистические экономики испытывают трудности, еще в 1944 году предсказанные Фридрихом Хайеком. В отсутствие свободного рынка решения плановых органов — куда инвестировать и что развивать — становились все менее эффективными. А в отсутствие подходящих институтов, правил игры, определяющих взаимоотношения экономических субъектов, не получалось создать для этих субъектов правильные стимулы. Крах социалистических экономик подарил было надежду на победу одних и тех же капиталистических правил во всех этих экономиках. Однако разные страны требовали разных реформ.

До «большого перехода» — от социалистической экономики к капиталистической — представлялось, что главная угроза правам собственности исходит от бедных членов общества. С незапамятных времен разбойники грабили купцов и просто честных граждан, отнимая и товар, и деньги, и стимулы к тому, чтобы продолжать заниматься производительной деятельностью. Со времен Адама Смита экономисты понимали, что защита от разного рода разбойников, или, говоря научным языком, защита прав собственности, — ключевое условие экономического развития. Опыт переходного периода после краха социализма показал, что угроза со стороны разбойников — не единственная проблема.

Оказалось, что, когда нет порядка, опасность для инвестиций и собственности граждан представляют другие граждане, богатые и сильные. Те, кто может захватить и подчинить институты, которые на бумаге выглядят вполне прилично, — прикормить прокурора, застращать судью и подкупить мэра. То, что в неравном обществе основная угроза правам собственности — не от государства, а от влиятельных граждан — урок переходного периода.

В программной статье «Новая сравнительная экономика» пять авторов, занимавшихся до этого в основном происхождением юридических систем и связанных с ними институтов, определяющих положение бизнеса по всему миру, предложили новый подход⁵². Вместо того чтобы сравнивать две системы, можно сопоставить множество способов организовать капиталистическую экономику. Для каждой страны нужны подходящие институты — от романтического максимализма гарвардца Джеффри Сакса, считавшего в начале 1990-х, что существует единый магический путь к развитой капиталистической экономике, не осталось и следа.

По большому счету все сводится к той же дилемме. Или сильная центральная власть и беззащитные перед ней граждане, или слабая власть и граждане, беззащитные друг перед другом. Сильный центр обеспечит права собственности — то есть стимулы к экономическому развитию, не давая одним гражданам грабить других. Зато, возможно, сам ограбит граждан, отняв имущество, а то и жизнь. Поэтому главный вопрос новой сравнительной экономики — это вопрос о том, как должно быть устроено общество, чтобы был найден правильный баланс между двумя полюсами — диктатурой и хаосом.

В XVII веке Гоббс боялся беспорядка и потому предпочитал абсолютную монархию. Через сто лет Гамильтон и Мэдисон, обсуждая конституцию будущих Соединенных Штатов, нашли возможность ограничить центральную власть с помощью механизмов федерализма. Еще через двести лет эмпирические исследования лишь усложнили поиск окончательного ответа: китайский курс на децентрализацию экономического планирования, взятый в 1980-х годах, считается одним из главных слагаемых «китайского чуда». А российская спонтанная децентрализация 1990-х не дала правильных стимулов ни местным властям, ни фирмам.

«Новая сравнительная экономика» — развитие другой «новой» экономики — новой институциональной экономики. Для «старых институционалистов» Веблена и Коммонса институциональное развитие — просто эволюция политических, экономических, социальных норм. Коуз и Уильямсон добавили в картину этой эволюции структурности: институты меняются не просто так. Компании минимизируют трансакционные издержки. Стоимость написания, заключения и исполнения контрактов определяет, что именно предприятие производит внутри, а что заказывает у других фирм. Точно так же в новой сравнительной экономике наилучшие институты для какой-то страны — это те, при которых общественные издержки — и опасность беспорядка, и опасность диктатуры — минимальны.

Откуда взяться оптимальным институтам? Джанков с соавторами перечисляет разные возможности. Во-первых, институты могут появиться как следствие политического спроса: победа «прогрессивных» кандидатов в президенты США — Теодора Рузвельта, Уильяма Тафта, Вудро Вильсона — привела к значительному увеличению государственного регулирования. Иными словами, из «хаоса», в котором крупные участники рынка могли манипулировать этим рынком как хотели, ситуация сместилась в сторону «диктатуры». Вместо издержек «провалов рынка» появились издержки «провалов государства»: с одной стороны, нерегулируемый рынок более рискован, чреват периодическими кризисами. С другой — регулируемый хуже учитывает информацию, находящуюся в распоряжении отдельных участников. На таком рынке кризисы, возможно, происходят реже, зато масштаб их может быть гораздо больше, чем на нерегулируемом.

Во-вторых, институты могут появляться под давлением лоббистов. Лицензирование какой-либо деятельности и другие барьеры для входа в отрасль — часто как раз результат усилия групп особых интересов. В-третьих, институты могут рождаться как следствие переговоров между разными группами в элите. Сговор баронов с принцем Джоном, по которому непопулярный король удержал свою корону ценой значительных уступок, — пример того, как сиюминутное соглашение дает жизнь установлению, на века определившему развитие страны.

ЗАО «ЭЛИТА»

Дуглас Норт, получивший Нобелевскую премию за свои работы по экономической истории, предложил новую большую теорию. В ней нет марксистского разделения на «базис» — экономические отношения — и политическую «надстройку». В теории Норта политика и экономика неразделимы. Есть два основных способа устройства общества — общество с ограниченным доступом и общество со свободным доступом. Дуглас Норт недаром считается одним из основателей институциональной экономики — и в этой его теории существенную роль тоже играют институты. Но институты — вещь хотя и фундаментальная, но трудноуловимая. Другое дело — структура организаций, которые обеспечивают взаимодействие людей, — вот она, на виду. Здесь — тоталитарная личная диктатура, там — диктатура массовой партии, ограниченная к тому же исторической независимостью провинций, а вот демократия с сильными традициями патернализма…

Общество с ограниченным доступом рождается тогда, когда посреди хаоса рождается элита. Она удерживает власть за счет ренты, образующейся благодаря отсутствию свободного входа. Рента используется элитой и для удержания власти, и для хорошей жизни. Политическое устройство такого общества — это механизм создания и поддержания рент, а экономическое — бизнес в условиях высоких входных барьеров. Высокая маржа у тех, кто внутри. Главная сфера, к которой только элита имеет доступ, — создание и изменение организационных форм. А в обществах с открытым доступом, говорит Норт, существующие ограничения на вход по природе своей временны. Такая социальная структура существует примерно в двух десятках стран (мы в России называем их условно «Западом»), и именно они являются лидерами экономического развития. Способность перейти от ограниченного доступа к открытому определила, по этой теории, возможность перейти к современному экономическому росту.

Однако сильное место в теории Норта состоит вовсе не в том, что он обращает внимание на возможность двух путей — путь современного развития и путь, на котором страна и экономика оказываются как бы «заморожены», — а в следующей гипотезе. Именно «ограниченный доступ» — монополия на каждом рынке в экономике, диктатура — в политике, — это естественное состояние социума. Для любого отклонения от этого устойчивого состояния нужны специальные усилия. Это вовсе не очевидно на первый взгляд. Что произойдет, если по мановению волшебной палочки исчезнут все структуры государства? По Норту — хаос, который быстро сменится диктатурой. Так, в романе Уильяма Голдинга «Повелитель мух» дети, выброшенные на необитаемый остров, в считаные дни становятся иерархизированным обществом с ограниченным доступом. Так же и на совершенно свободном рынке, если эту свободу не защищать, может возникнуть монополия. В теории Норта демократия и свободный рынок — нечто, что противоречит естественному ходу вещей и инстинктивному поведению людей, что-то, что необходимо постоянно защищать. Страны, в которых это осознается, уходят от «естественного состояния» к демократии и рынку.

Если граждане не борются каждый день за демократию и свободный рынок, страна скатывается именно к этому состоянию — монополии и диктатуре. Бедности и несчастью, иными словами.