Разрушение зоны комфорта

Разрушение зоны комфорта

Одна из первых идей, которым я учу слушателей своего курса психиатрии, заключается в том, что цель психотерапии – «успокоить потрясенных и сотрясти спокойных». Фраза эта хорошо запоминается, потому что отражает важную реальность. Некоторые люди приходят на прием, испытывая потребность в поддержке. Они пережили травму; они охвачены волнением, депрессией или возмущением и хотят избавиться от своей боли. Другие приходят на консультацию, оказавшись в западне. Замкнувшись на моделях поведения, ведущих к самоуничтожению, они слишком привыкают к своему образу жизни. Они боятся перемен. Боятся неизвестности.

– Я знаю, что отношения не сложились, – говорят мне многие, – но всё лучше, чем одиночество.

Когда автомобиль застревает в канаве, его иногда нужно как следует подтолкнуть, чтобы выбраться на дорогу. Люди в этом смысле не очень отличаются от автомобилей.

Стандартный терапевтический маневр с Мэри должен был заключаться в том, чтобы успокоить ее, установить надлежащие терапевтические границы и продолжить исследовать значение сна. В рамках безопасных профессиональных отношений она почувствовала бы себя достаточно надежно, чтобы разобраться в смысле своего сна.

Изучение сна, однако, очень сильно отличается от его повторного переживания. Мэри совершенно ясно дала понять, что не хочет даже приближаться к кошмару. Она изо всех сил пыталась убедить меня, что он не стоит внимания. Ее дискомфорт, однако, говорил мне о прямо противоположном. Временно размыв границы своим заявлением о «личном» интересе к ней, я разрушил зону комфорта – для нас обоих. Я поставил на то, что мое первоначальное впечатление было верным и что она достаточно сильна, чтобы противостоять нарушению комфорта. Но, глядя на то, как она трясется передо мной, я уже не был настолько уверен в своем предположении.

Рыдающая Мэри повернулась ко мне. Она была очень расстроена, но теперь смотрела мне прямо в глаза. Мой мягкий тон лучше слов убедил ее, что я не представляю угрозы, и Мэри заговорила свободно. Ее слова хлынули наружу. Она объяснила, что, когда была маленькой, ее отец редко бывал дома. Он много путешествовал и развелся с ее матерью, когда Мэри была еще совсем крошкой. О ней заботился дед по материнской линии, а мать много работала, чтобы удержать семью на плаву. Хотя дед был добр к ней, но он пил. А когда пил, его настроение менялось самым решительным образом. Он начинал ругать Мэри и ее мать, напоминая им обо всем, что он для них сделал, и жалуясь, что никто в семье его не ценит. Хуже того, когда Мэри было семь лет, он начал приставать к ней, когда бывал пьян, и несколько раз стаскивал с нее трусики. Это продолжалось до ее половой зрелости. Тогда девочке удалось перебраться жить к отцу.

Мэри пристально на меня посмотрела. В ее глазах стояли слезы.

– Мне кажется, что это была моя вина, – объяснила она. – Я сама позволяла деду. Я никогда никому об этом не говорила.

Теперь я заговорил очень тихо. Смиренно признался Мэри, что должен извиниться перед ней:

– Я очень виноват.

Она посмотрела на меня вопросительно, и я объяснил, в чем мое раскаяние: попросив показать конверт, который она так тщательно оберегала, я перешел ее личную границу. Строго говоря, конверт и ее сочинения не имели отношения к нашей встрече. Я проявил к ней личный интерес. С одной стороны, она была рада, что мне понравились ее сочинения. С другой, однако, восприняла мой интерес как еще одно нарушение ее границы со стороны мужчины. Ее сон прекрасно проиллюстрировал ее опасения, что я могу оказаться таким же, как ее дед. И решение прийти на прием в соблазнительном виде означало, что она ожидала привлечь мое внимание так же, как делала это в прошлом.

Я объяснил Мэри свое поведение:

– У меня действительно есть к вам личный интерес. Но это не сексуальный интерес. Я слишком беспокоюсь о вас, чтобы попытаться повторить ваше прошлое.

Сквозь слезы на лице Мэри вновь проступила улыбка.

Я про себя вздохнул с облегчением.