Угроза экономического коллапса

Угроза экономического коллапса

В середине августа казалось, что страна стремительно проваливается в какую-то черную дыру, что ситуацию уже никто не контролирует. Главной задачей в этих условиях было предотвращение полного экономического коллапса.

Поверить, что Примаков со своей командой сможет эту задачу выполнить, было трудно. Но в то же время уже одно его присутствие во главе правительства в трудное время и растущая вероятность того, что он станет следующим президентом, производили немалый успокаивающий эффект. Со стороны, во всяком случае, ситуация виделась именно так, и на большее, кажется, никто не рассчитывал. Было много разговоров о неизбежности дирижизма в России. Например, 15 сентября группа давно находившихся не у дел ученых, в основном из бывших советских специалистов, представила на рассмотрение нового правительства антикризисный план. Но в конечном итоге и Примаков никаких действий не предпринял, и коллапс так и не наступил.

Сразу после августовских событий вероятность гиперинфляции и экономического коллапса была вполне реальной. В сентябре кризис проявился, казалось, еще серьезнее и в финансовой, и в экономической сферах: сказались девальвация рубля и падение доверия к российской валютной единице. Рубль подешевел в три раза, цены на импортные товары резко подскочили, на рынок закачивали все больше и больше наличности. В августе цены на потребительские товары выросли на 3,7%, а в сентябре – сразу на 38,4%.

Со временем, благодаря предпринятым Центральным банком в конце сентября мерам, курс рубля временно подрос, и рост инфляции замедлился. Но в августе из-за отсутствия жесткой монетарной политики давление на рубль было очень высокое. Объем наличных денег в этом месяце практически не изменился, несмотря на то что ЦБ потратил около 6 млрд долларов из своих золотовалютных резервов. Очевидно, валютные потери в результате интервенций были стерилизованы в процессе операций с государственным долгом и выдачи стабилизационных кредитов коммерческим банкам.

Дефицит наличных долларов и даже рублей резко отрицательно сказался на розничной торговле, задев в первую очередь мелких торговцев, работавших исключительно с наличными деньгами. Кроме того, почти полностью прекратился завоз импортных, в первую очередь потребительских, товаров, поскольку системы для расчетов за них больше не было. Повсеместно стали возникать очереди в магазинах; казалось, что вот-вот вновь наступят советские времена. Привыкшие к таким прихотям судьбы россияне относились к этому с обреченным спокойствием. От Кремля только ждали ответов на классические вопросы: «Что делать?» и «Кто виноват?». А Кремль молчал.

При этом, правда, за пределами Москвы и некоторых других крупных промышленных центров резкого ухудшения положения не ощущалось. Объясняют это чаще всего тем, что достижения предыдущего периода не успели распространиться на провинцию, а потому и финансовый крах ее практически не коснулся. Некоторые региональные банки действительно пережили кризис без серьезных потерь, поскольку, в отличие от активно игравших на рынке ГКО крупных московских банков, они имели ограниченный доступ на рынки, поэтому кредиты за границей не брали и гособлигаций в портфелях держали совсем немного.

С точки зрения стороннего наблюдателя российские власти в тот период совершенно не соответствовали своему предназначению. К последствиям кризиса они никак не подготовились, по самым актуальным направлениям руководства не ощущалось ни на одном уровне, начиная с самого Ельцина. С момента отставки правительства Кириенко междувластие и политический вакуум продолжались почти месяц (причем сами россияне ничего из ряда вон выходящего в этом не видели). Некоторые олигархи и другие предприниматели, имевшие крупные задолженности по кредитам, срочно распродавали активы своих предприятий, а что-то выводили за границу. Власти на это в большинстве случаев смотрели сквозь пальцы, а то и вовсе потакали нарушителям.

Между тем требовалось срочно решать что-то с пострадавшими вкладчиками, развалившейся системой взаиморасчетов, сокращением налоговых поступлений, растаскиванием активов и, наконец, что-то предпринимать в отношении многочисленных и крайне недовольных инвесторов. Если среди последних еще и сохранялись какие-то надежды на Россию в долгосрочном плане, то они грозили вскоре исчезнуть, поскольку объявление согласованных условий реструктуризации ГКО/ОФЗ откладывалось и откладывалось. Одновременно отмечались злоупотребления временным мораторием на погашение внешних долгов банков. Кругом звучали взаимные угрозы, затевались судебные разбирательства. В Credit Suisse First Boston (самый крупный в то время иностранный частный инвестор в России) были разгневаны тем, что их не привлекли к обсуждению условий реструктуризации долга. Специалист по развивающимся рынкам лондонского отделения Deutsche Bank Фолкертс-Ландау, который до 17 августа был уверен, что международная помощь неизбежно будет предоставлена, и потому выступал за инвестирование в России, 26 августа провел телефонную конференцию и попытался оправдать перед инвесторами свою точку зрения, снова – довольно неожиданно – убеждая их в своей правоте.

Наконец, широкое распространение получило высказывание одного банкира: «Я скорее соглашусь есть ядерные отходы, чем снова инвестировать в Россию».

С правительством проблема заключалась в том, что долго не было никакой ясности, кто же все-таки возьмет управление в свои руки. Вплоть до утверждения кандидатуры Примакова в Думе 11 сентября все члены правительства были лишь «и. о.», что, конечно, никоим образом не способствовало немедленному принятию решительных антикризисных мер.

Маслюков, успевший немного поработать в правительстве Кириенко, был в конце концов назначен ответственным за выработку экономической политики, но до этого в состав правительства уже вошел Шохин в ранге вице-премьера, отвечающего за финансовую политику (что подразумевало добывание денег за границей, то есть от международных финансовых организаций). У него сразу же возник острый конфликт с Задорновым, поскольку Шохин считал Задорнова виновным в случившемся кризисе и настаивал на его исключении из нового правительства. Добиться своего у Шохина не получилось (он подал в отставку, «проработав» в правительстве десять дней), но и Задорнову пришлось согласиться на сильно урезанную роль.

Шохин занимал аналогичную должность в 1992 – 1994 гг., и опыт работы с ним тогда был у МВФ не самый лучший. Он был известен своей амбициозностью, прагматизмом и умом, к тому же обладал отменной интуицией и остро чувствовал конъюнктуру, и все эти качества у него были задействованы для достижения одной-единственной цели: получить у МВФ денег с минимальным количеством принятых на себя обязательств. В общем контексте «неважной истории исполнения обязательств» (так говорили между собой сотрудники МВФ), которая накопилась у России, к Шохину в фонде относились скептически [207] .

Однако в задачи сотрудников МВФ входила оценка политики, а не политиков, и потому в течение тех дней, что Шохин успел пробыть в составе нового правительства, с ним несколько раз встречалась миссия во главе с Маркесом-Руарте. Последняя их встреча состоялась незадолго до того, как 25 сентября поступило неожиданное сообщение об отставке Шохина. На той встрече Маркес-Руарте ясно дал понять, что текущая программа практически умерла и что отныне выделение денег возможно только после того, как будут согласованы новые рамки целей и задач экономической политики, а также будут осуществлены на практике оговоренные предварительные меры. После отставки Шохина работа с международными финансовыми организациями была поручена непосредственно Маслюкову.

Диалог с МВФ и Всемирным банком продолжился в начале октября в Вашингтоне, в рамках ежегодного собрания Советов управляющих. 3 октября российская делегация во главе с Задорновым и Геращенко встретилась с Камдессю. Контакты продолжились затем в конце октября и во второй половине ноября. 28 октября прошло обсуждение различных планов, в том числе антикризисной программы Маслюкова. Но у собеседников к тому моменту было уже очень мало общего – стороны говорили на совершенно разных языках, причем настолько, что даже прекрасные переводчики, работавшие в московском офисе МВФ, были бессильны чем-либо помочь.

Стремясь лучше понять политический контекст стоявших перед Россией задач, МВФ провел 30 ноября в Вашингтоне научный семинар с участием самых разных экспертов. В то время подобное желание послушать мнения со стороны было не совсем обычно для МВФ, и потому это событие лишний раз свидетельствовало о том, насколько трудно было фонду при всех имеющихся рисках спланировать собственные действия. Фишер сообщил, что состоялось «откровенное обсуждение очень широкого круга вопросов, касающихся причин нынешнего кризиса, возможных политических решений и той роли, которую МВФ и другие международные учреждения могли бы сыграть с целью помочь России преодолеть трудности». С российской стороны были приглашены лишь несколько человек, сумевших, несмотря ни на что, сохранить объективный взгляд на вещи, в том числе Немцов, который в первую очередь говорил о проблемах, связанных с коррупцией.

В работе с Маслюковым, человеком общительным и доброжелательным, главная трудность заключалась в том, что в экономике он не разбирался и ему приходилось всему учиться на ходу. Имея за плечами опыт советского хозяйственника и руководителя, он привык выработать на основе некой выбранной концептуальной схемы план и затем осуществлять его под строгим контролем правительства. Он не чувствовал рынка и тем более рыночной экономики. Он вовсе не понимал финансовый мир, роль которого в советской экономике ограничивалась обычным бухгалтерским учетом. Поэтому роль МВФ он понимал и того меньше (ничем, кстати, в этом не отличаясь от Примакова и других высших руководителей страны). На протяжении всей осени Маслюков и его коллеги периодически предлагали МВФ выделить России остаток «обещанных» в июле денег, а сотрудники фонда всякий раз пытались им в очередной раз втолковать, что выплаты зависят от удовлетворительного исполнения согласованной экономической программы, призванной в первую очередь обеспечить заемщику устойчивое финансовое положение в среднесрочном плане.

Параллельно правительство проводило многочисленные консультации со специалистами советской школы, в том числе с думскими депутатами-коммунистами, и тон всех сопутствовавших публичных заявлений был таков, словно грядет принятие очередного государственного плана. Однако в результате правительство, как ни странно, проявило немало прагматизма. Правда, не исключено, что его к этому просто принудили обстоятельства.

Маслюков как-то с удивительной откровенностью признался Маркесу-Руарте: «Когда я раньше был министром (в Госплане), если что-то нужно было сделать, мне достаточно было нажать кнопку или снять телефонную трубку. А теперь я то же самое делаю, но никто меня даже не слушает...»

Правительство, боясь навредить еще больше, практически никаких решений не принимало. Исключением стала объявленная в ноябре программа реструктуризации долга по ГКО, которую Примаков подписал 15 декабря. Касьянов тем временем мужественно пытался спасти российскую репутацию в Парижском клубе [208] . С некими планами выступил и ЦБ, продемонстрировав намерение решать проблему с развалом банковской системы – было, в частности, создано Агентство по реструктуризации кредитных организаций (АРКО), проведшее в 1999 году несколько операций. К счастью, Татьяна Парамонова тем временем продолжала пристально следить за состоянием ликвидности и держала под строжайшим контролем кредитные ресурсы. Одновременно ее экономически менее продвинутые коллеги из числа новых руководителей ЦБ повысили подлежащую обязательной продаже долю валютной выручки до 75% и ужесточили валютный контроль (обе эти меры оказались малоэффективными и экономически невыгодными).

Бездействие правительства, хотело оно того или нет, вылилось на практике в жесткую макроэкономическую политику. Не имея в своем распоряжении источников финансирования, правительство могло тратить только то, что собирало в виде доходов в бюджет. Минфин твердо отклонял все предложения, предполагавшие эмиссию, и таким образом сыграл ведущую роль в стабилизации положения.

Ввиду скорого начала следующего финансового года правительство сосредоточилось на подготовке сводных показателей проекта бюджета на 1999 год. Он стал символом политической позиции правительства Примакова, хотя МВФ и многие объективные наблюдатели сомневались, что запланированный дефицит удастся профинансировать, что план доходов осуществим и что получится сократить расходы настолько, насколько предполагалось в проекте.

Так как миссия МВФ настойчиво высказывала свои мнения российской стороне, Примакову в какой-то момент доложили, что фонд просто ищет повод не платить «обещанные» деньги, и тогда он решил вмешаться в переговоры лично. Встреча с Маркесом-Руарте состоялась 21 ноября. Беседа была нелицеприятной и вряд ли способствовала улучшению взаимопонимания.

Правительство Примакова продержалось чуть больше 8 месяцев, и все это время продолжались всевозможные недоразумения, а потому стоит напомнить суть позиции, которую Маркес-Руарте изложил на встрече с Примаковым. Он говорил мне, что благодаря этой беседе смог лучше понять те важные социальные и политические соображения, которые правительство обязано было учитывать в своих планах по выходу из кризиса. На вопрос Примакова, можно ли рассчитывать на оставшуюся невыплаченной часть кредита МВФ, Маркес-Руарте ответил, что согласованную под кредит программу уже давно прекратили осуществлять, и что поэтому ее цели и задачи перестали быть достижимыми. Он предложил сосредоточиться на подготовке новой программы на 1999 год, приняв за главную задачу немедленную макроэкономическую стабилизацию и одновременно возобновление структурных реформ, необходимых для обеспечения экономического роста. Он отметил, что предложения Маслюкова на этот счет были неудовлетворительными. Он так же критически отозвался о запоздалом чрезвычайном экономическом плане правительства от 31 октября, поскольку его внедрение лишь ухудшило бы ситуацию в налогово-бюджетной сфере и обозначило отход от политики, без которой невозможно добиться экономического роста в России.

Наконец, упомянув о срочных мерах в отношении банковского сектора, Маркес-Руарте высказал пожелание, чтобы стратегия обслуживания внешнего долга стала прозрачной, чтобы с внешними кредиторами велся доброжелательный диалог и чтобы кризисное бремя справедливо распределялось между различными группами кредиторов.

Примаков придерживался совершенно иной точки зрения. Его логика была такой. МВФ в качестве финансового механизма «Большой семерки» пообещал выделить России значительную сумму. Поскольку текущее положение еще хуже, чем то, что было на момент заключения договоренности в июле, деньги эти России были крайне нужны. Новое правительство не могло нести ответственности за оставшийся после кризиса хаос, и потому наказывать его за прегрешения предшественников несправедливо. С учетом взрывоопасной социальной и политической напряженности очевидно, что Россия сделала все, чего в подобной ситуации можно было бы ожидать от любого другого члена МВФ. И следовательно, отказ выделить оставшиеся средства является политически мотивированным решением главных акционеров МВФ. Эти же соображения Примаков подробно изложил в своей книге, посвященной тому периоду, когда он возглавлял российское правительство [209] .

Примаков задействовал свои старые связи и обзвонил бывших коллег, все еще являвшихся министрами иностранных дел своих стран, а также позвонил двум главам государств. Например, 24 ноября он пригласил на аудиенцию посла США Джеймса Коллинза и указал на то, что МВФ выдвигает требования, несовместимые с тем, о чем писал ему вице-президент Альберт Го р в послании по линии комиссии Примаков – Гор. Коллинз ответил, что при его понимании позиции фонда никаких расхождений с содержанием письма Гора он не видел. Мой осведомленный источник в «Большой семерке» по этому поводу предполагал, что премьер-министр просто пытался посеять сомнения, чтобы добиться тактического преимущества. Действуя в том же ключе, Примаков накануне звонил Шираку и жаловался ему по поводу МВФ и обещанного транша. Ширак, в свою очередь, затронул этот вопрос во время состоявшейся тогда же очередной встречи со Шредером.

Поскольку отсутствие взаимопонимания становилось практически полным, и к тому же в споры оказались вовлечены акционеры фонда, Камдессю 1 декабря вылетел в Москву для переговоров с Примаковым и членами его правительства. Позиция директора-распорядителя была той же, что и у Маркеса-Руарте, но излагал он ее более дипломатично, оставляя надежду собеседнику, что, конечно, будет разработана программа, которую МВФ обязательно поддержит. Для этого нужно только прояснить и согласовать некоторые технические моменты. Один такой момент касался нового руководителя налоговой службы Георгия Бооса, близкого к московскому мэру Лужкову, и его настойчивого желания снизить НДС и урегулировать долги всех крупных налогоплательщиков путем переговоров (Боос утверждал, что практика эта существовала и раньше, а он лишь предлагал сделать ее более прозрачной). Камдессю высказался категорически против и той и другой меры. Тем временем во многих областях отмечалось движение вспять. Например, распущенная поначалу Кириенко служба валютно-экспортного контроля, функции который перераспределили между другими ведомствами, вдруг возродилась вновь. Ее новые руководители утверждали, что для предотвращения вывоза капиталов крайне необходимо контролировать цены и качество экспортно-импортных товаров [210] . Другой пример: на заседании правительства, состоявшемся под председательством Маслюкова в конце ноября, было принято «важное политическое решение» возобновить привлечение иностранных кредитов под правительственные гарантии. Речь шла о той самой практике, которую прекратили в начале 1998 года во исполнение условия, выдвинутого МВФ при утверждении в 1996 году трехлетней экономической программы [211] .