ПОЧЕМУ СТРАНЫ, КОТОРЫЕ ПРОИЗВОДЯТ ТОЛЬКО СЫРЬЕВЫЕ ТОВАРЫ, НЕ БОГАТЕЮТ? НЕОЖИДАННЫЕ ПАРАДОКСЫ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПОЧЕМУ СТРАНЫ, КОТОРЫЕ ПРОИЗВОДЯТ ТОЛЬКО СЫРЬЕВЫЕ ТОВАРЫ, НЕ БОГАТЕЮТ?

НЕОЖИДАННЫЕ ПАРАДОКСЫ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА

1. Известно, что нехватка продовольствия и голод чаще всего происходят в странах, которые специализируются на продовольственных товарах. Чем меньше доля сельского хозяйства в структуре ВВП, тем меньше у страны шансов, что в ней случится голод. Более того, в странах, где почти нет сельского хозяйства, население страдает скорее от переедания, чем от недоедания. Чем объяснить эту странную обратную пропорциональность?

2. Взрывы производительности веками происходили только в промышленности, однако за последние 50 лет в сельском хозяйстве производительность выросла больше, чем в промышленных отраслях. Производительность одного акра пшеницы в США выросла почти в 6 раз по сравнению с 1940 годом. Высокие технологии стали использовать во многих отраслях сельского хозяйства. Американские фермеры теперь пашут при помощи тракторов, управляемых спутниками GPS, и один фермер сегодня может произвести столько же, сколько 75 лет назад производили 10 человек. Парадокс в том, что самое эффективное сельское хозяйство в мире (американское и европейское) не выживет без субсидирования и протекции. На субсидирование каждой швейцарской коровы тратится сумма, в 4 раза превышающая среднедушевой доход жителя Африки к югу от Сахары. Почему так происходит?

3. В 1970 году Норман Борлог получил Нобелевскую премию мира за «зеленую революцию» в сельском хозяйстве: он вывел катализаторы для растений, которые многократно увеличивали урожайность. Однако этот взрыв производительности почти не повлиял на количество бедных и голодающих людей в мире. Почему?

Я уверен, что эти кажущиеся парадоксы тесно связаны друг с другом. Как только мы это поймем, мы увидим, почему ни одной стране не удалось разбогатеть без промышленного сектора и сектора продвинутых услуг. Нам станет ясно, что развивающиеся страны никогда не разбогатеют, экспортируя в богатые страны продовольственные товары. Разные экономические секторы (их три: сельское хозяйство, промышленность и сектор услуг) по-разному отражают экономику страны и следуют разным экономическим законам, когда развиваются в разной последовательности. Не обращая внимания на качественные различия между видами экономической деятельности, мы никогда не поймем, почему мировая экономика развивается так неравномерно.

В табл. З показаны два идеальных типа экономической деятельности. Первый тип — Шумпетеровы виды деятельности; в них постоянные инновации приводят к росту зарплат, способствуя благосостоянию и развитию. Второй тип — Мальтусовы виды деятельности; они удерживают зарплату на уровне прожиточного минимума. Первый тип мы встречаем в основном в обрабатывающей промышленности, второй — там, где сельским хозяйством и производством сырья управляет рынок. Депрессия 1930-х годов показала, в чем разница между этими типами экономической деятельности. В секторе обрабатывающей промышленности депрессия проявилась в виде безработицы; те рабочие, которые удержались на своих рабочих местах, сохранили прежний уровень зарплаты. В результате процентная часть зарплат в структуре ВВП США даже выросла во время кризиса. В сельском хозяйстве депрессия проявилась в виде падения цен на продукты производства, а также снижения доходов. Соотношение между ценами на сельскохозяйственные товары и затратами на их производство, известное как паритетная цена, отражало заработки фермеров относительно их затрат на факторы производства. В 1918 году она равнялась 200. Падение этого показателя отражает рост бедности американского фермерства по сравнению с остальной экономикой США. В 1929 году показатель упал до 138, а в 1932 году достиг того, что Гэлбрейт называет «трагическим, даже убийственным уровнем— 57»[137]. Цена на сельскохозяйственные продукты упала более чем на 70 % по сравнению со стоимостью средств производства, необходимых фермерам. В «Гроздьях гнева» Джона Стейнбека описана ситуация в сельском хозяйстве США того времени.

ТАБЛИЦА 3. Шумпетеровы и Мальтусовы виды экономической деятельности в сравнении

Типичные черты Шумпетеровых видов деятельности (выгодных для экспорта)

1. Возрастающая отдача

2. Динамичная несовершенная конкуренция

3. Стабильные цены

4. В основном квалифицированный труд

5. Создание среднего класса

6. Нереверсивные зарплаты

7. Технический прогресс приводит к повышению зарплат производителей («Фордов режим зарплат»)

8. Создание крупных синергических эффектов (связей, кластеров)

Типичные черты Мальтусовых видов деятельности (невыгодных для экспорта в отсутствие Шумпетерова сектора)

1. Убывающая отдача

2. Совершенная (товарная) конкуренция

3. Крайне нестабильные цены

4. В основном неквалифицированный труд

5. Создание феодального (классового) строя

6. Реверсивные зарплаты

7. Технический прогресс приводит к снижению цен для потребителя

8. Создание малого количества синергических эффектов

Чтобы разница между идеальными типами экономической деятельности стала яснее, я привяжу их к двум формам иностранной помощи — к той, которая помогла восстановить Европу и Японию после Второй мировой войны, и той, которая сегодня оказывается бедным странам. Вопреки распространенному (мнению План Маршалла не был программой по передаче крупных сумм денег бедным странам. Он был явной (и в конечном итоге успешной) попыткой реиндустриализовать Европу. Основные механизмы, которые были задействованы, чтобы создать спираль богатства, описаны Антонио Серра еще за 300 лет до появления этого плана.

Производственные структуры сегодняшних бедных стран подвергнуты программам, имевшим противоположный эффект. Развивающиеся страны пострадали от Плана Моргентау, похожего на тот, который применялся в Германии в 1945 году. Когда стало ясно, что союзники выигрывают Вторую мировую войну, встал вопрос: что делать с Германией, за 30 лет дважды развязавшей мировые войны. Генри Моргентау, министр финансов США с 1934 по 1945 год, составил план, позволявший раз и навсегда обезопасить мир от нового немецкого покушения. Он предложил полностью уничтожить промышленность Германии и превратить ее в сельскохозяйственную страну[138]. Предполагалось вывезти промышленное оборудование и залить водой или цементом все шахты. Союзники одобрили эту программу на совещании в Канаде в конце 1943 года, и она вступила в силу сразу после капитуляции Германии в мае 1945 года.

Однако в 1946–1947 годах стало понятно, что план Моргентау создает в Германии серьезные экономические проблемы: деиндустриализация привела к резкому падению производительности в сельском хозяйстве[139]. Это был интересный эксперимент. Механизмы синергии между промышленностью и сельским хозяйством, которые считали такими важными экономисты Просвещения, заработали и в обратную сторону: уничтожение промышленности привело к снижению производительности в сельском хозяйстве. Многие из тех, кто лишился работы в промышленности, вернулись в крестьянство, и в экономике воцарились библейские механизмы убывающей отдачи, которые мы обсуждали в главе II. Бывший президент США Генри Гувер, опытный государственный советник, был отправлен в Германию, чтобы составить мнение о проблемах. Он провел расследование в начале 1947 года и написал три отчета. В последнем, написанном 18 марта 1947 года, Гувер заключил: «Существует заблуждение, что новую Германию, оставшуюся после аннексии территорий, можно превратить в сельскую страну. Это невозможно сделать, не уничтожив или не вывезя из нее 25 млн жителей».

Наблюдая мрачные последствия деиндустриализации, Гувер заново открыл меркантилистскую теорию населения: промышленная страна может кормить и содержать большее население, чем сельскохозяйственная такого же размера. Иными словами, промышленность во много раз увеличивает возможность страны прокормить большое население. Тот факт, что голод случается только странах, которые специализируются на сельском хозяйстве, подчеркивает власть промышленности, разделения труда и синергических эффектов, которые создают и сохраняют богатство.

Всего через 3 месяца после того, как Гувер отправил доклад в Вашингтон, План Моргентау был тихо похоронен. Разработан был План Маршалла, имевший противоположную цель — реиндустриализовать Германию и остальную Европу. Немецкая промышленность должна была быть восстановлена до состояния 1936 года, считавшегося последним «нормальным» довоенным годом. Сегодня проблема в том, что доминирующая в обществе экономическая наука не видит различий между Планами Маршалла и Моргентау. Комментируя высказывание Томаса Куна, которым начинается глава I, можно сказать, что концептуальные средства, необходимые для того, чтобы различать эти планы, не являются частью инструментария стандартной теории роста. Страна, которая специализируется на Мальтусовых видах деятельности, останется бедной, в то время как страны, специализирующиеся на Шумпетеровых видах деятельности, медленно, но верно будут повышать уровень зарплат и развивать системы производства, добьются улучшения уровня жизни. Чем же отличаются эти два идеальных типа деятельности?

Как писал Антонио Серра, производство сырьевых материалов и продуктов обрабатывающей промышленности подчиняется разным экономическим законам. Этот аргумент всегда использовался, чтобы объяснить, зачем странам, производящим сырьевые товары, нужен промышленный сектор. Сегодняшняя экономическая наука в виде, в каком она применяется к странам третьего мира, не признает этого, потому глобализация имела разрушительные последствия, особенно в малых странах. Однако не все экономисты отказываются признавать правоту этой идеи. Американец Пол Кругман возродил прежнюю традицию в 1980 году, но практического применения его инновации не имели. В экономической науке идеология и методология сегодня переплелись вокруг несчастливого обстоятельства, что «математизация» неоклассической парадигмы требует предпосылок, изображающих рыночную экономику как некую утопию гармонии и равенства. То, что экономику стали рассматривать сквозь призму математики, имело серьезные идеологические последствия. Экономической науке позволили стать нерелевантной. Кругман изобрел инструменты, при помощи которых можно доказать старую дихотомию возрастающей отдачи, создающей богатство, и убывающей отдачи, создающей бедность; но его теории оказались совершенно не востребованы политиками.

Каким бы ни был начальный уровень производительности, производство сырьевых товаров, в том числе сельское хозяйство, рано или поздно придет к убывающей отдаче. Повторим, что убывающая отдача бывает двух видов — интенсивная и экстенсивная. Если вы отправляете работать на одно поле все больше человек, то рано или поздно столкнетесь с тем, что каждый новый рабочий производит меньше, чем предыдущий. Это интенсивная разновидность убывающей отдачи, которую мы рассматривали на примере выращивания моркови. Экономика малых стран зачастую строится вокруг экспорта единственного продукта, будь то кофе или морковь. Если в стране нет альтернативного источника занятости населения, то убывающая отдача приведет к тому, что реальная зарплата начнет падать. Чем дольше страна специализируется на сырьевых товарах, тем она беднее.

Классические английские экономисты хорошо понимали принцип убывающей отдачи. Именно этот принцип заставил поэта, писателя и философа Томаса Карлайла дать экономической теории определение «мрачная». Человеческая деятельность обречена натолкнуться на стену в виде уменьшения количества доступных природных ресурсов. Да, эту стену можно немного отодвинуть, но рано или поздно человечество обречено натолкнуться на другую стену — перенаселенность.

Чтобы пессимистичная английская экономическая наука превратилась в оптимистичную, надо добавить в нее немного технологического прогресса и возрастающей отдачи. Издержки падают с ростом объема продукции — это хорошая новость. Сеть становится все более полезной с каждым новым пользователем; технология дешевеет для каждого, кто ей пользуется, по мере своего распространения. Возрастающая отдача и экономия на масштабах переворачивают мрачную Мальтусову теорию населения вверх ногами: чем больше население страны, тем дешевле обходится в ней производство и продажа товаров. Можно представить себе, что человеческое общество развивается, постоянно раздвигая границы новых знаний и технологий. Тогда экономика становится чрезвычайно оптимистичной наукой. Чем больше людей, тем лучше: больше потенциальных покупателей, больше можно провести исследований и произвести разнообразных товаров. Такое видение мира было распространено во времена меркантилистов, до того как с появлением Мальтуса в 1978 году в экономике воцарился пессимизм. Как мы уже убедились, до Мальтуса страны стремились привлечь как можно больше населения в города. Меркантилисты стремились к развитию промышленности, им были нужны максимально крупные рынки как внутри страны, так и за ее пределами. Экономия на масштабе была важнейшим фактором их теорий и практической политики.

Однако страна, в которой нет промышленности, вынуждена повиноваться железному закону убывающей отдачи. Даже если технологический прогресс отодвинет стену, он не способен уничтожить ее совсем. В этом главное различие экономического строя в развитых и развивающихся странах.

В «Принципах политической экономии», учебнике 1848 года, который определял развитие экономической науки в Англии до конца века, Джон Стюарт Милль так выделяет значение убывающей отдачи: «Опасаюсь, что мнение это [о незначительности убывающей отдачи] является не просто заблуждением, но самым серьезным заблуждением, какое только можно найти в области политической экономии. Данный вопрос имеет более важное и существенное значение, нежели любой другой; он охватывает всю проблему причин существования нищеты в богатых и промышленных обществах; и пока этот предмет не понят вполне, продолжать наше исследование — напрасное дело»[140].

Следующая книга, подчинившая себе английскую экономическую науку вплоть до появления Кейнса, была написана Альфредом Маршаллом в 1980 году и называлась «Принципы экономической науки». В духе своего предшественника Милля Маршалл утверждал, что переселение народов в истории человечества происходило в основном из-за убывающей отдачи. Собирая материал для докторской диссертации в 1980 году, я попытался проверить, действительно ли, как утверждали экономисты от Антонио Серра до Альфреда Маршалла, бедность неразрывно связана с убывающей отдачей. Я выяснил, что, действительно, основные экспортные товары Перу (хлопок), Боливии (жесть) и Эквадора (бананы) в течение XX века производились в условиях убывающей отдачи. Когда производство падало, производительность увеличивалась, т. е. происходило обратное процессам, типичным для промышленного сектора.

На илл. 11 отражено производство бананов в Эквадоре с 1961 по 1977 год, когда резкое падение объема производства было спровоцировано событиями, которые на первый взгляд выглядели как благоприятные.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ 11. Эквадор. Растущее производство и убывающая отдача в производстве бананов, 1961–1977 гг.

ИСТОЧНИК: диссертация Эрика Райнерта, 1980 г. (Erik Reinert. International Trade and the Economic Mechanisms of Underdevelopment. Ph. D. thesis, Cornell University, 1980.)

Внимательней рассмотрев этот случай, мы поймем, что имел в виду Гуннар Мюрдаль под эффектом обратной волны в развивающихся странах.

В начале 1960-х годов банановые плантации Центральной Америки поразил церкоспороз. Эквадор, в то время относительно мелкий поставщик, от вспышки не пострадал и решил воспользоваться шансом завоевать свою долю на рынке. С 1962 по 1966 год Эквадор увеличил площадь банановых плантаций на 75 %. Несколько лет спустя, потея в жарком Гуаякиле над кипами документов, я обнаружил, что за эти годы производительность одного акра земли упала на 40 % — с 19 до менее 12 тонн. Как всегда, свою сыграл роль не только этот фактор, но он стал основной причиной падения производительности. Плантации распространились за пределы области Эль-Оро, где производилось больше всего бананов, в менее эффективные области. То, что изначально выглядело как улучшение международного положения Эквадора, в реальности обернулось падением производительности и зарплат в отрасли. Экономисты, занимающиеся сельским хозяйством, не удивились бы такому результату; проблема в том, что на макроуровне аналогичные процессы игнорируются. Я не устаю повторять, что с обрабатывающей промышленностью произошло бы обратное: рост производства привел бы к снижению издержек. В обрабатывающей промышленности каждый следующий станок работает не менее эффективно, чем предыдущий; более того, каждый следующий трудочас снижает фиксированные издержки на единицу продукции. Рост производства неизменно приводит к снижению издержек на единицу продукции. Растущая доля на рынке позволяет игроку вырваться вперед в гонке по кривой производительности и первым скатиться по ее крутой части; в сельском хозяйстве она припирает игрока к стене убывающей отдачи.

Геноцид в Руанде 1994 года подается нам как результат этнической ненависти, в то время как остальной мир наблюдал за происходящим со стороны. Однако чтобы понять эту драму, необходимо обратиться к закону убывающей отдачи. В Руанде убывающая отдача стала результатом того, что растущее население все сильнее эксплуатировало пахотные земли, а рабочих мест за пределами первичного сектора почти не было. В ситуации, когда нет условий для создания растущей отдачи, пессимизм Мальтуса вполне оправдан. Рост населения приводит к кризису. Плотность населения Руанды — 281 человек. Это не слишком высокий показатель, если мы сравним его с некоторыми индустриальными странами. В Японии, например, на один квадратный километр приходится 335 человек, а в Голландии 477 (для бедной сельскохозяйственной страны это очень много). Для сравнения: плотность населения в богатой Дании — 125, Танзании — 20, Южной Африке — 36, Намибии — 2, а Норвегии —14 человек.

Были проведены масштабные исследования, чтобы выявить причины геноцида в Руанде, — одно Всемирным банком в 1997 году, а другое Программой развития Организации Объединенных Наций в 1999 году. Интересно, что ни одно исследование не учло роли, которую убывающая отдача сыграла в руандской трагедии, — эффекта падающей маржинальной производительности труда в сельскохозяйственной стране с растущим населением. Современный мир (по крайней мере в том виде, в каком он проявляет себя по отношению к странам третьего мира) уже не замечает различий между видами экономической деятельности. Мы даже не пытаемся найти связь, которая должна быть очевидной, — между геноцидом и нехваткой рабочих мест за пределами сельскохозяйственного сектора, страдающего от убывающей отдачи. Конечно, сельское хозяйство Руанды не слишком эффективное, но попытки увеличить его эффективность без одновременной диверсификации экономики страны противоречат всему, чему учит нас история. Только индустриализация может создать эффективный сельскохозяйственный сектор. Государства-неудачники имеют две общие черты: частые перебои с поставками продовольствия и слабый промышленный сектор. Раньше экономисты понимали связь между этими фактами. Сегодня мы изучаем причины банкротства стран и проблему голода так, как будто это два не связанных друг с другом явления, и отдельно от экономического строя, в то время как в реальности они являются дополняющими друг друга следствиями одного набора проблем. В конечном итоге получается, что мировое сообщество пытается лечить симптомы мировой бедности и несчастий, а не их причины.

В книге 2005 года биолог Джаред Даймонд[141] блестяще справился с задачей, которую не решили другие расследователи. В традиции Роберта Мальтуса, Джона Стюарта Милля и Альфреда Маршалла он связывает проблему геноцида с явлением убывающей отдачи. За некоторое время до геноцида Руанда начала страдать от падения производства продовольствия на душу населения из-за убывающей отдачи, засухи и истощения почвы, что привело к масштабной вырубке лесов. В результате огромное количество безземельных голодных молодых людей обратились к воровству и насилию. Даймонд цитирует французского ученого, специалиста по Восточной Африке Жерара Прунье: «Решение убивать было, конечно, принято политиками по политическим причинам. Но, как минимум, отчасти причина, по которой это решение с таким рвением было претворено в жизнь обычными рядовыми крестьянами… заключалась в их ощущении, что на недостаточном количестве земли живет слишком много людей, и если сократить число людей, то выжившим достанется больше».

Австралийские экономисты всегда знали, как опасно специализироваться на сырьевых материалах. Они поняли, что если Австралия последует стандартной теории торговли и станет поставлять шерсть, это немедленно приведет к перепроизводству и стремительному падению цен. В отсутствие альтернативного источника занятости населения, овцеводство и производство шерсти распространится в области, непригодные для этих видов деятельности.

Поэтому Австралия настояла на том, чтобы основать собственную обрабатывающую промышленность, несмотря на то что она будет не такой эффективной, как промышленность Англии или Европы, и никогда не сможет с ними конкурировать. Именно так надо поступать, чтобы в мире появились страны со средним доходом. Австралийцы рассудили, что национальный промышленный сектор задаст альтернативный уровень зарплаты, который не позволит производителям сырьевых товаров распространить производство на непригодные для него земли. Уровень зарплат, заданный промышленностью, будет сигнализировать им, что это невыгодно. Промышленный сектор, в котором по определению действует растущая отдача, также должен помочь механизировать производство шерсти. Именно этот аргумент, основанный на дихотомии возрастающей отдачи в промышленности и убывающей отдачи в сельском хозяйстве, был решающим, когда в XIX веке индустриализовались Европа и Америка.

В сельском хозяйстве есть другая проблема — циклические колебания производительности, в которых виновата природа.

В отличие от обрабатывающей промышленности, сельское хозяйство не может приостановить производство или сложить полуфабрикаты в хранилище. Кроме того, крестьяне, в отличие от промышленников, не имеют возможности придержать товар, чтобы удержать цены на высоком уровне. Поскольку спрос изменяется несинхронно с производством, цены на сельскохозяйственные товары подвержены значительным колебаниям. Временами эти колебания так велики, что общая стоимость продукции в неурожайный год может оказаться выше ее стоимости в урожайный год. Эти изменения меняют глубинный цикл экономической активности, последствия могут быть непоправимыми. Сельское хозяйство обычно первым из секторов экономики попадает в понижательную фазу экономического цикла и последним из нее выходит. В Норвегии когда-то говорили: «Если богат крестьянин, богаты все». После депрессии 1930-х годов Запад попытался решить проблемы сельскохозяйственного сектора, привнеся в него черты промышленного сектора. И в США, и в Европе крестьянам разрешили создавать рыночные монополии. В США сельское хозяйство и сегодня не освобождено от антитрастового законодательства, так что мы покупаем миндаль и изюм у легализованных американских монополий.

В сельском хозяйстве невозможна мысль о том, чтобы удвоить зарплаты работникам, как это сделал Генри Форд. Более того, у сельских работодателей всегда есть веские причины, чтобы не увеличивать зарплаты. Для производства сырьевых товаров обычно требуется неквалифицированная рабочая сила, а ее избыток в бедных странах. Рост производительности на заводах Форда был постоянным, в то время как прибыль, которую крестьяне получают, повышая цены, обратима. Все дело в цикличности. Если производитель повышает зарплаты в урожайный год, то в неурожайный, который непременно наступит, ему придется их понизить. К тому же в производстве сельскохозяйственных товаров не всегда есть стимулы для увеличения эффективности новых технологий. Успех в сельскохозяйственной отрасли больше зависит от выбора времени для продажи товара и от финансовых возможностей, чем от эффективности производства.

Подводя итог, можно сказать, что производители сырьевых товаров живут в мире совсем ином, чем промышленные производители. В их мире цены колеблются широко и зачастую непредсказуемо. Билл Гейтс сам устанавливает цены на свои продукты, а производитель сырьевых товаров каждый день читает газеты, чтобы знать, какую цену рынок готов заплатить за его товар. Производители сырьевых товаров обитают в мире, описанном стандартной экономической теорией, где царит совершенная конкуренция и низкие барьеры на вход. Глядя на табл. 3, мы видим, что бедные страны, как правило, специализируются на Мальтусовых видах деятельности, в которых совершенная конкуренция вынуждает производителей отдавать увеличение своей производительности покупателям в форме сниженных цен. Тот факт, что увеличение производительности по-разному сказывается на промышленности и на сельском хозяйстве, был основной идеей эпохальной работы английского экономиста Ханса Зингера, написанной в 1950 году[142]. Зингер, кстати говоря, был учеником Йозефа Шумпетера.

Как и остальные страны Латинской Америки, Перу приступила к амбициозному плану индустриализации после Второй мировой войны. В стране были введены тарифы на импортируемые промышленные товары и основано собственное производство. Появились новые рабочие места, уровень зарплат на которых рос. Как мы видим на илл. 12, все шло прекрасно. Собственно говоря, стратегия Перу мало чем отличалась от той, которую Генрих VII начал в Англии в 1485 году и которую затем позаимствовал у него остальной мир, начиная собственную индустриализацию. Однако ближе к концу 1970-х годов Всемирный банк и МВФ запустили свои программы перестройки развивающихся стран. Перу была вынуждена открыть экономику, и уровень зарплат трагически упал по всей стране; это тоже видно на илл. 12. Немецкий экономист Фридрих Лист размышлял о выборе времени для введения тарифов и свободной торговли. Он предложил такую последовательность:

1. Всем странам необходим период свободной торговли, чтобы изменить схему потребления, создав спрос на промышленные товары.

2. В течение следующего периода малые страны защищают и строят собственную промышленность (т. е. создают виды деятельности, для которых характерна возрастающая отдача, включая продвинутые услуги), а также создают синергию.

3. Начинается экономическая интеграция все больших географических областей. Тарифные барьеры, которые в 1830-е годы защищали каждый из 30 немецких штатов по отдельности, необходимо снять и установить заново вокруг экономически единой Германии. В каждой стране должен быть развит конкурентоспособный промышленный сектор.

4. Всем странам выгодно открыться для глобальной свободной торговли.

Обратим внимание на то, что Лист был протекционистом или сторонником свободной торговли в зависимости от того, на какой стадии развития находилась конкретная страна. Приняв точку зрения Листа, можно сказать, что такие страны, как Перу, совершили ошибку, когда попытались перескочить через третий этап развития. Промежуточная ступень развития между национальным протекционизмом и глобальной свободной торговлей была запланирована в виде Латиноамериканской ассоциации свободной торговли. Она так и не претворилась в жизнь.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ 12. Перу. 1960–2000 гг. Расходящиеся траектории реальных зарплат и экспорта

На этой диаграмме показано, как росли реальные зарплаты в Перу, пока страна делала все «неправильно», по мнению МБ и МВФ. Хотя промышленный сектор Перу не дотягивал до международного уровня, он поддерживал в стране уровень зарплат в два раза выше, чем сегодня. После холодной войны в мире сложился экономический порядок, направленный на максимизацию мировой торговли, а не благосостояния людей. Цифры экспорта приведены в долларах США, что слегка преувеличивает визуальный эффект.

ИСТОЧНИК: Уровень реальных зарплат. Santiago Roca, Luis Simabuco. Natural Resources, Industrialisation and Fluctuating Standards of Living in Peru, 1950–1997: A Case Study of Activity-Specific Economic Growth // Erik S.Reinert. Globalization, Economic Development and Inequality: An Alternative Perspective, Cheltenham, 2004. Экспорт: Richard Webb, Graciela Fern?ndez Baca, Per? en N?meros, Lima, 2001.

Промышленным предпринимателям небольших стран было выгоднее работать в условиях, близких к монополии, чем принять свободную торговлю с соседями. Переход с Листовой второй ступени на четвертую повлиял на Латинскую Америку так же, как влияет на тепличное растение пересадка в открытый грунт в холодном климате. Большая часть обрабатывающей промышленности вымерла, и недостаточный спрос со стороны промышленного сектора не дал латиноамериканцам развить сектор наукоемких услуг, как это делали богатые страны. Между обрабатывающей промышленностью и сектором наукоемких услуг действует синергия сродни той, какую мы наблюдаем между обрабатывающей промышленностью и сельским хозяйством. Понятно, что уровень жизни в Латинской Америке сегодня был бы выше, если бы ее страны последовали советам Листа постепенно вводить глобализацию, чтобы сохранить больше промышленных предприятий.

Таким образом, мы пришли к важнейшему заключению, которое принималось экономистами как должное на протяжении веков, но было забыто многими современными экономистами: лучше иметь в стране неэффективный промышленный сектор, чем не иметь его вообще. На илл. 12 показано, насколько упал уровень реальной заработной планы в Перу после деиндустриализации. Становится понятно, что мы создали такой мировой экономический порядок, который максимизирует мировую торговлю, вместо того чтобы максимизировать мировой доход. На это Всемирный банк, а также экономическая теория, которой он пользуется, возражают: промышленность Перу была неэффективна и неконкурентоспособна. Я же хочу указать на тот факт, что «неэффективный» промышленный сектор, тем не менее, поднял зарплаты в стране на уровень, в два раза превышающий тот, который сумела установить в Перу нынешняя глобализированная экономика. Статистика по заработной плате нам это демонстрирует куда нагляднее, чем статистика по производству ВВП. В то время как зарплаты падали, в структуре ВВП заметно росла процентная доля финансового сектора, страхования и недвижимости. Соответственно уровень жизни людей упал гораздо ниже, чем следует из цифр ВВП.

Если бы мир проводил экономическую интеграцию и глобализацию так, как рекомендовал Фридрих Лист, т. е. как Европа это сделала на своем внутреннем рынке, глобализация была бы выгодна всем странам. Глобализации в ее сегодняшней форме оставляет многие страны позади, деиндустриализует их, в них катастрофически падает уровень зарплаты. Зарплаты во многих странах Латинской Америки достигли максимального уровня примерно тогда же, когда это произошло в Перу. Получается, что в то время когда, по мнению Всемирного банка, эти страны совершали ошибку, защищая свою неэффективную промышленность, в действительности они были богаче, чем когда-либо до или после этого. То же, что произошло в Латинской Америке, случилось во многих азиатских странах (к примеру, в Монголии) и во многих странах бывшего социалистического лагеря (включая Россию). Никто не хочет об этом говорить, но даже известная своей неэффективностью промышленность коммунистических стран поддерживала уровень жизни населения более высокий, чем сегодня это делает в них капитализм. Эстонию часто приводят в пример как успешно интегрированную страну. Когда в 2005 году Эстония присоединилась к Евросоюзу, работник завода по производству мобильных телефонов получал в час один евро, что составляет меньше 10 % заработка дворника во Франкфурте или Париже. Из-за того что Европа на практике применяла экономические теории, которые сегодня лежат в основе глобализации, она переживает внутренние конфликты, подобные тем, которые мы наблюдаем сегодня в глобальной экономике.

Механизмы, которые действовали в Перу и которые мы обсудим на примере Монголии, делают почти невозможным появление в мире стран среднего достатка. Если экономика страны достаточно сильна, чтобы позволить ее промышленному сектору выжить, такая страна попадает в список богатых; в противном случае страна деиндустриализуется и опускается, попадая в группу бедных стран. Это явление похоже на процессы в национальных авиаперевозках. Авиакомпании приходится быть либо крупной, либо специализированной; авиакомпаниям среднего размера приходится несладко. Авиакомпания должна быть большой, чтобы заполнить собой авиационный узел или несколько узлов. Если же уровень ее загрузки невысок, она становится банкротом или региональным перевозчиком, который доставляет пассажиров в аэропорты успешных крупных компаний. «Swissair» и «Swiss» — примеры работы этого механизма. Аналогично тому как авиаперевозчикам среднего масштаба нет места среди глобальных игроков на нерегулируемом рынке, малым и средним индустриальным экономикам трудно выжить в условиях внезапной свободной торговли. В обоих случаях существует минимальный эффективный размер (страны или авиакомпании), ниже уровня которого невозможно выжить с выгодой для себя. В обоих случаях альтернатива банкротству — это объединение с соседями. Если бы мы позволили средним индустриальным странам (вроде Перу или Монголии) развить свою промышленность под защитой тарифов, а затем объединиться с соседями, в один прекрасный день они стали бы сильными, чтобы конкурировать на глобальном свободном рынке. Вместо этого неоклассическая экономическая наука вогнала Монголию «назад, в каменный век», как США — Вьетнам после войны. Роберта Макнамару, бывшего президента Всемирного банка, обвиняли в том, что он придумал выражение «назад, в каменный век», будучи министром обороны США. На самом деле оно было изобретено рядовыми военными. Как мы еще увидим, чтобы вернуть страну каменный век, не обязательно ее бомбить или жечь напалмом; можно применять более мягкие способы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.