§ 5. Трансформация прав земельной собственности

§ 5. Трансформация прав земельной собственности

На закате старого порядка возникают две взаимосвязанные проблемы, решение которых во многом определяет траекторию западноевропейского развития в XVIII и XIX вв.: это судьба элиты уходящего в прошлое аграрного общества и вопрос о земельной собственности.

Важнейшая роль правящей в аграрном государстве элиты – организация насилия и государственное управление. С началом эпохи наемных армий потребность в дорогостоящих военных услугах привилегированной элиты уменьшается. Однако именно военная служба определяла ее налоговые привилегии: благородное сословие прямыми налогами не облагалось. Неспособность французского государства разрешить это противоречие, распространить налогообложение на привилегированное сословие – причина глубокого кризиса французских финансов, который спровоцировал Великую французскую революцию[628].

В аграрном государстве, как уже отмечалось, права земельной собственности неизбежно носят перемежающийся, смешанный характер: в них заключено и право крестьянина кормиться со своей земли, и право господина получать от крестьянина денежные и натуральные выплаты, привлекать его на принудительные работы, а иногда право государя на прямые налоги с земель.

Глубокое проникновение рыночных отношений в аграрную экономику, ориентация сельского хозяйства на рынок, расширение масштабов земельного оборота – все это требует ясного и недвусмысленного ответа на вопрос, кому принадлежит земля, предполагает возврат к нормам античного права с характерными для него представлениями о четко определенной частной собственности. Итак, кому же принадлежит земля – господам или крестьянам? Это ключевой вопрос в период заката европейской аграрной экономики[629]. Иногда он решается в пользу правящей элиты, которая постепенно превращается из специализирующегося на насилии сословия в слой землевладельцев-предпринимателей, либо самостоятельно организующих ориентированное на рынок сельское хозяйство, либо сдающих землю в аренду. Так развивались события в Англии[630]. В других случаях права привилегированного сословия ликвидируются, а земля становится полноценной крестьянской собственностью. Не подтвержденные документами права в Англии периода огораживания трактовались в пользу привилегированного сословия, а в революционной Франции – в пользу крестьян. Но в обоих случаях социальный конфликт получил разрешение в документированных правах на землю[631]. Тезис К. Маркса о том, что огораживание было шагом к отделению крестьянина от средств производства, формированию сельского пролетариата, с одной стороны, и совокупности земельных собственников и арендаторов – с другой, трудно оспорить[632]. Но вместе с тем это и переход от не определенных четко отношений, связанных с собственностью на землю, характерных для аграрных обществ, к полноценной, фиксированной, оформленной частной земельной собственности, процесс, заложивший основу массового внедрения в английском сельском хозяйстве эффективных инноваций, роста его продуктивности[633].

Западная Европа конца XVIII в. – еще аграрное общество[634]. Правда, здесь уже существенно выше, чем прежде, уровень урбанизации, больше распространена грамотность, значительная часть населения занята вне сельского хозяйства. А главное – здесь складывается новый, своеобразный набор институтов: все большая часть производства ориентирована не на натуральное потребление, а на рынок; права собственности четко определены; налоговые обязательства фиксированы и определяются в соответствии с нормами, которые устанавливают сами налогоплательщики; широко распространен наемный труд.

К концу XVIII в. наемный труд в Англии господствует и в городе, и в деревне. В отличие от традиционных аграрных обществ, где преобладает натуральное хозяйство, где у основной массы крестьянского населения изымаются созданные им ресурсы, где действует круговая порука, и все это, вместе взятое, препятствует распространению инноваций, зарождающаяся в Англии и Голландии новая институциональная среда подталкивает к созданию и внедрению самых эффективных технологий[635]. Если отказываешься от них, недолго обанкротиться, лишиться своего дела; если же их принять, они принесут плоды, которые не будут конфискованы по чьему-то произволу.

Уже к середине XVI в. в Англии распространение грамотности качественно отличается от уровня, существовавшего столетием раньше. Это свидетельство назревающих глубоких перемен во всей социально-экономической жизни[636]. Сходные процессы начинаются в следующем веке и в континентальной Западной Европе. В документах, отражающих положение в Лангедоке[637] в XVI–XVII вв., можно найти свидетельство того, что уровень полной неграмотности более обеспеченной части крестьянского населения снижается с 35–50 % в 1570–1625 годах до 10–20 % в 1660–1670 годах. В 1670–1770 годах эта доля падает практически до нуля[638].

Характерная черта периода, когда складывается новая система отношений, предполагающая надежную защиту частной собственности и широкое развитие торговли, в том числе торговли предметами массового потребления, для XVII–XVIII вв. – массовый спрос на инновации в доминирующей отрасли экономики – сельском хозяйстве.

Дух этого времени хорошо передает И. Кулишер: “Господствовавшие веками системы полеводства признаются неудовлетворительными; обнаруживается желание перейти от трехпольной системы к более интенсивной культуре, как и вообще заменить унаследованные от отцов и дедов принципы хозяйства рациональной организацией его. Прекращение векового застоя выразилось прежде всего в появлении богатой агрономической литературы… энциклопедий, журналов и монографий, – литературы, трактовавшей о вопросах полеводства и животноводства, об агрономии, агрономической химии и экономии сельского хозяйства; все эти области знания были в те времена тесно связаны и изучались одними и теми же лицами… Уже английские агрономы XVII в., – среди них на первом плане натурализовавшийся в Англии голландец Гартлиб, друг Мильтона, и Платтес, также голландец по происхождению, – старались объяснить англичанам, каким образом голландцы стали учителями других народов в области сельского хозяйства. Они пропагандировали новую, рациональную систему хозяйства, основанную на переменном севообороте… Писатели этого времени рассказывают, что аристократы беседовали об удобрении и дренаже, о выгодности того или иного севооборота, о разведении рогатого скота и свиней с не меньшим оживлением, чем их отцы об охоте, лошадях и собаках”[639].

В XVIII в. по уровню своего развития Европа еще недалеко ушла от других евразийских цивилизаций. Но сформировавшиеся к этому времени новые институты, связанные и с античным наследием, и с последующей западноевропейской эволюцией, открыли дорогу радикальному ускорению темпов экономического роста. Эта дорога была не прямой и не скорой. Даже в наиболее развитых странах Западной Европы, вплотную подошедших к порогу современного экономического роста, землевладельцы еще пытались присвоить преимущества от использования новой сельскохозяйственной техники. Это сдерживало повышение эффективности сельского хозяйства[640]. Но при четко определенных правах собственности и упорядоченных налогах такие попытки оказывали куда меньшее влияние на развитие общества и экономики, чем в традиционных аграрных государствах.

Возникает принципиально отличная от аграрных обществ структура, со временем получившая название “капитализм”. Капитализм постепенно созревает в городах?государствах, в сообществах с местным самоуправлением, он пока сосуществует с натуральным сельским хозяйством, но шаг за шагом трансформирует институты аграрного общества, создает стартовую площадку для современного экономического роста. Само его начало в некоторых странах Западной Европы порождает возможность эволюции по сходному сценарию для других государств, которые еще не прошли путь институциональных перемен.

Выше отмечалось, что отсутствие четкого отделения капитализма как набора институтов, открывших дорогу современному экономическому росту, от самого процесса динамичных экономических, социальных и политических перемен, связанных с ним, стало одной из преград на пути изучения подъема Европы, особенно марксистами. Маркс и Энгельс, разумеется, видели, что от феодализма на северо-западе Европы в XVII–XVIII вв. мало что осталось. Сложилась принципиально новая система социально-экономических отношений. Но с точки зрения уровня развития производительных сил происходящие в это время перемены по скорости и масштабам, их влиянию на общественное развитие не сопоставимы с той глубокой трансформацией, которая начнется позже, на рубеже XVIII–XIX вв. В этом причина длительной дискуссии о том, как в рамках марксистской доктрины разрешить это противоречие[641].

Капитализм и современный экономический рост – не одно и то же. Весь набор связанных с капитализмом социально-экономических институтов возникает до того, как в организации западноевропейского общества и его жизни начинаются глубокие изменения. Он достаточно долго существует параллельно с традиционным аграрным укладом, постепенно модифицируя его, увеличивая роль торговли и денежного обращения, углубляя специализацию. Конкуренция европейских государств в военной области подталкивает их к заимствованию институциональных инноваций, которые дают возможность увеличить финансовые ресурсы государства. Из подобных инноваций самой эффективной оказывается демократия налогоплательщиков – их привлечение к сбору налогов и организации государственных финансов. Как правило, в европейском мире ни одному государству не удалось избежать такого пути, сохранив государственный суверенитет.

Все это и заложило предпосылки начала современного экономического роста в европейском мире.