Глава 2 Традиция металлического стандарта со 100%-ным резервированием

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 2 Традиция металлического стандарта со 100%-ным резервированием

Происхождение денег

Изначально деньги представляли собой полноценные товары, обладающие специфическими качествами, которые и делали возможным их использование в качестве средства обмена. В ранней истории в различных цивилизациях в качестве денег использовались шкуры зверей, овцы и рогатый скот, рабы, ювелирные изделия, бусинки, ракушки, китовый ус, камни с высеченными надписями и рисунками, слоновая кость, зерно, оливковое масло, какао-бобы, табак, сахар, алкогольные напитки и промышленные товары[381].

По мере того как цивилизации развивались, были открыты металлы (в частности железо, медь, серебро и золото), которые благодаря своим свойствам лучше подходили на роль средства обмена. Эти свойства включали в себя портативность, неуничтожимость, однородность, делимость, узнаваемость и относительную стабильность ценности по сравнению с прочими товарами. Как пишет Джевонс: «Некоторые металлы, похоже, самой природой созданы для того, чтобы исполнять роль денег, особливо если последние служат орудием обращения и средством для собирания сокровищ [хранения ценности]»[382].

Использование этих металлов в качестве денег принимало различные формы. Изначально деньгами служили слитки, имеющие изображение лишь с одной стороны. Их ценность определялась весом. Самые старые образцы, по всей видимости, чеканились частным образом – их изготавливали торговцы, менялы и рудокопы. Лишь в VII в. до новой эры в античной Лидии появились первые золотые и серебряные монеты[383].

Таким образом, традиция чисто металлических денег имеет естественное начало в условиях рынка, постепенно сформировавшись посредством добровольных операций людей в Древнем мире. В связи с этим Артур Кемп отмечает: «История достаточно ясно показывает, что деньги появились не в результате действий государства, а в результате добровольных действий купцов, стремившихся упростить процесс обмена, сохранить покупательную способность и содействовать формированию капитала»[384]. А Карл Менгер пишет: «Происхождение денег… абсолютно, так сказать, естественно. Деньги не установлены государством; они – не продукт законодательного акта, и санкционирование их государственной властью вообще чуждо поэтому понятию денег. Функционирование определенных товаров в роли денег образовалось естественно на почве экономических отношений, без государственного вмешательства»[385].

Однако история учит нас, что выбор денег редко оставлялся на усмотрение рынка, и это даже еще лучше видно в период раннего становления денег. Частным образом чеканились грубые монеты, а их обрезывание и изготовление фальшивок получило широкое распространение. Государство впервые в истории начало удостоверять чистоту серебра еще в Древней Греции. Монеты государственной чеканки веками находились в обращении наряду с монетами, выпущенными частным образом. Тем не менее «если судить по редкости соответствующих находок, похоже, век зависимости от частной чеканки монет был недолог…»[386] В конце концов чистоту и вес монет начало удостоверять государство. Однако потери от изнашивания монет необязательно приводили к значительному отступлению от полного металлического стандарта, и когда возникали измеряемые различия между фактическим весом и оговоренным в контракте, монеты постепенно начинали обращаться по их действительному весу[387].

Введение билонной монеты

100%-ный металлический стандарт сохранялся, пока деньги обращались поштучно (на счет) или по весу. Впервые билонная монета (token coins)[388] была введена в обращение в Древнем Риме в I в. до н.э., но «практически все билонные монеты в древности представляли собой мелкую разменную монету. Билонная монета вводила в соблазн фальшивомонетчиков, и искушение было тем сильнее, чем больше была разница между законодательно установленной ценой монеты и ценой ее металлического содержания»[389]. В результате основные монеты практически всегда были полновесными, и де-факто 100%-ная денежная система сохранялась.

Выпуск билонных монет, предшественников бумажных денег и банкнот, стал популярен у правителей в Средние века. Власти понимали проблему износа полновесной монеты и для целей торговли или мелких сделок замещали ее второстепенной бронзовой или медной монетой. Однако тому были и менее явные причины. История чеканки монеты, от Рима до Лондона, – беспрерывная череда злоупотреблений. Очень часто государства декретом устанавливали точно определенные чистоту и вес для золотых и серебряных монет, но затем монетные дворы по политическим причинам начинали процесс постепенной «порчи монеты». В результате снижения металлического содержания монет их рыночная цена становилась меньше цены, установленной законом, что, по сути, превращало их в билонную монету. Комментируя события этого периода, Джевонс пишет: «История монеты всех стран есть, в сущности, ни более ни менее как повествование о порче монеты государством и отдельными лицами; лишь изредка встречаются почтенные, но, к сожалению, безуспешные попытки восстановить полный вес монеты»[390].

Изначально национальные валюты – например, британский фунт, немецкая марка и французский франк – представляли собой просто вес золотых или серебряных слитков, и это легло в основу чисто металлического денежного стандарта. «Английский фунт некогда и был действительным весом серебра…»[391] Позднее, однако, из-за порчи монеты фунт и прочие валюты перестали обозначать вес слитка, хотя публика продолжала использовать фунт и другие национальные валюты в качестве единицы счета, или numeraire. В той мере, в какой публика принимала монеты, объявленные узаконенным средством платежа, на вес, а не поштучно (на счет), сохранялся чисто металлический денежный стандарт; поэтому экономические мыслители того времени, отстаивавшие полновесную монету, в сущности, были сторонниками 100%-ного металлического стандарта. В целом в Средние века в Западной Европе действовал металлический стандарт, пусть и постепенно ржавевший со временем. Самое важное здесь то, что широкое распространение билонной монеты, не дающей права на требование полновесных монет, стало первым отклонением от полноценного металлического стандарта.

Появление банков

Получившая широкое распространение практика порчи монеты и выпуск разного рода билонной монеты привели к развитию банковского дела в Италии. В Средние века, в XV—XVI столетиях, в Италии «…в то время орудием обращения служили монеты самых разнообразных наименований, упавшие далеко ниже своей номинальной ценности вследствие обрезывания, намеренной порчи или стертости. Принимая золото, купец должен был взвешивать каждую монету в отдельности и определять содержание в ней чистого металла, что сопряжено было с большой потерей времени, хотя все-таки не гарантировало от обмана. Вследствие этого в торговых республиках Италии возник обычай отдавать такие деньги в банк, где ценность их точно определялась раз навсегда и записывалась в кредит счета вкладчика»[392]. Эти счета назывались «банковскими деньгами» и «обладали обыкновенно ажио, или премией соответственно среднему обесценению циркулирующих монет… Уплаченные таким образом деньги имели всегда свою полную ценность, причем сбергался труд, сопряженный со счетом и оценкой монет»[393]. Банк Венеции, основанный в 1171 г., в сущности, представлял собой «депозитный банк», где монеты взвешивали, определяли их пробу, а затем записывали по весу («банковские деньги») на счет вкладчика[394].

Юридически развитие банковского дела в Средние века, в частности в Италии, основывалось на принципах римского права. Частное банковское дело в Италии расцвело, когда банки начали принимать депозиты и выдавать кредиты. Согласно Эбботу Пэйсону Ашеру, в практике банковского дела нередко применялся принцип частичного резервирования, и «не было периода, когда для менялы было бы незаконно принимать депозит, который он мог использовать в торговле или ссудить другим, при условии принятия на себя обязательства выплатить принятую сумму вкладчику по первому требованию монетами равной ценности»[395].

Итальянские банкиры (а позднее и европейские) предлагали два вида депозитов: 1) общие депозиты, или депозиты до востребования, которые зачастую ссужались третьей стороне депозитными банками; 2) условные депозиты, «состоящие из действительных количеств металла, которые должны быть выплачены в заранее определенный день или после того, как случилось то или иное событие… Средства, подлежащие выплате за передачу имущества, в качестве приданого или при оформлении брачных контрактов, за улаживание судебных тяжб, за товары, которые будут поставлены через какой-то срок, – все это могло быть причиной оформления условных депозитов. Плательщик передавал средства банкиру, полностью отдавая отчет в том, что их передадут получателю, когда будут выполнены условия их соглашения. Такие средства не составляли часть обычных текущих счетов той или иной стороны. Плательщик, очевидно, при этом не имел возможности распорядиться средствами в других целях, а получатель не мог использовать их по причине того, что они не являлись его собственностью до момента окончательного перевода. В своей примитивной форме условные депозиты не вели к использованию кредита, но небольшие изменения сделали их полезными в одном важном типе кредитных сделок»[396].

Континентальные депозитные банки

Ничем не ограниченные банковские операции частных итальянских банков нередко вели к безрассудным кредитным операциям, банкротствам и потере средств. Вследствие этого местные правители предпринимали попытки к строгому регулированию банковского дела в Италии и других европейских странах. В начале XVII столетия в Венеции, Генуе и других городах Италии были основаны городские жиробанки. Они заменили частные банки с не столь строгими принципами, по крайней мере временно, и «едва ли представляли собой нечто большее, нежели учреждения централизованного клиринга; реальные кредитные операции были запрещены»[397].

В Германии был создан Банк Гамбурга, чтобы взвешивать и оценивать все монеты, которые затем записывались на счет владельца депозита. С каждого вкладчика списывалась небольшая комиссия[398]. Амаса Уолкер пишет, что банк «никогда не обещал выдать больше, чем имел в своих хранилищах». Более того, «он никогда не вносил беспорядок в торговлю ни [кредитным] сжатием, ни экспансией. Он всегда был надежен и внес большой вклад в благополучие города, а также к удобству других городов, связанных с Гамбургом торговыми узами»[399].

Самым известным из «депозитных банков» был Банк Амстердама. Адам Смит в своем сочинении «Исследование о природе и причинах богатства народов» проливает свет на работу банка: «Банк Амстердама заявляет, что он не отдает в ссуду ни малейшей части вложенных в него вкладов и что на каждый флорин, на который открывается кредит, он держит в своих подвалах стоимость флорина в монете или слитках»[400]. Тем не менее на основной капитал банка 100%-ный резерв не поддерживался.

Банк Амстердама был создан голландским правительством в 1609 г. Любой гражданин мог сделать вклад и забрать его монетами или слитками. За операции по снятию и зачислению [золота] взималась комиссия в размере 1/40 доли 1% [0,025%]. Прочие тарифы были чрезмерными, с лихвой обеспечивая платежеспособность банка, но использовались для того, чтобы увеличить государственные доходы. Впрочем, несмотря на высокие тарифы, банк был весьма прибыльным. Основатели банка настаивали на строгом разделении кредитных и депозитных функций банка: «Ясно, что изначальная теория банка как депозитного банка не предполагает выдачи кредитов в качестве одной из функций. Будучи учрежден без капитала, а это понимала и общественность, и создавшие его законодатели, он был обязан иметь в своих хранилищах все то количество металла, которому соответствовали его обязательства»[401]. К сожалению, банк не смог придерживаться своего устава. Банк не публиковал свои отчеты, и позднее выяснилось, что банк втайне выдал заем городу Амстердаму в размере 9 млн гульденов. Этот факт стал достоянием гласности, и в результате банк лопнул в 1791 г., просуществовав 182 года»[402].

Говоря о континентальных депозитных банках XVII столетия, Дж. Э. Торольд-Роджерс отмечает, что «банковские деньги» имели «природу складских свидетельств, дающих держателю право претендовать не только на соответствующую им сумму денег, но и (по крайней мере в теории) на те самые монеты, которые были сданы на хранение»[403].

Банковское дело в Англии

Коммерческие депозитные банковские операции появились в Англии в XVII столетии. В противоположность общепринятому мнению, ювелиры не были первыми английскими банкирами. Р. Д. Ричардс в книге «Ранний период банковского дела в Англии» приводит свидетельства того, что «до ювелиров хранителями депозитов были стряпчие, а ювелиры, прежде чем стать признанными хранителями депозитов, занимались учетом векселей»[404].

Стряпчие были клерками, управлявшими счетами своих нанимателей, они не занимались фидуциарной эмиссией или банковскими операциями с частичным резервированием. В первую очередь они выступали хранителями денежных средств доверившихся людей и действовали в качестве опекунов или хранителей.

«В XVI – начале XVII в. большая часть бухгалтерии торговцев велась профессиональными стряпчими, действовавшими в качестве кассиров для одного или нескольких торговцев. Стряпчие следили за сохранностью средств, отражали доходы и расходы, совершали платежные операции и вели строгий учет каждой операции. Стряпчий был агентом. Деньги его поручителя не были ссужены стряпчему, последний лишь отвечал за них. Аналогичным образом с древности крупные землевладельцы нанимали управляющего или казначея, чьим делом становилось ведение счетов хозяйства и надзор за казной»[405].

Кроме того, «стряпчие были маленькими людьми с небольшим капиталом и малоизвестными в Сити; но они были агентами, обязанными присматривать за безопасностью денег своих поручителей и несущими уголовную ответственность в случаях использования этих денег в своих целях»[406].

Роль ювелиров

Финансовое положение ювелиров резко отличалось от положения стряпчих. Ювелиры, как правило, были купцами и олдерменами[407], имели собственный капитал и ссужали деньги другим купцам и королям (как, например, Эдуарду III). Эти средства «были нажиты за счет их прибылей как ремесленников, ювелиров и торговцев драгоценными металлами»[408].

Опасаясь за сохранность своих сокровищ, землевладельцы и купцы постепенно выводили свои средства из-под опеки управляющих и стряпчих, передавая их ювелирам, в особенности в годы гражданской войны [1642—1652] и в период Английской республики [1649—1653]. Кроме того, «исторически английские купцы хранили наличные средства в Лондонском Тауэре, пока в 1640 г. Карл I не захватил 120 тыс. фунтов, которые вернул лишь через много лет после бурных протестов. Как следствие, купцы и знать начали передавать монеты и ценности ювелирам, получая взамен квитанции, или расписки, последних»[409].

Очевидно, что изначально ювелиры действовали в качестве попечителей [trustee] получаемых средств. Это подразумевало «принятие депонированных денег на хранение [trust], причем хранитель не имел права пользоваться средствами. За небольшую плату депонированные деньги складывались в сундуки или опечатывались в мешках и возвращались по требованию, а выдаваемые расписки были просто складскими квитанциями. Ювелир был хранителем [trustee] или депозитарием, а вкладчик – депонентом. Документы „Ювелирной компании“ в Лондоне показывают, что в период правления Якова I и Карла I многие городские ювелиры выступали в качестве ответственных хранителей ценностей и денег… Как видим, первые расписки, выдаваемые ювелирами, были расписками ответственного хранения, т.е. складскими квитанциями без права переуступки»[410].

Эллис Пауэлл в книге «Эволюция денежных рынков» пишет: «…изначально клиенты ювелира и не подозревали о прибылях, которые получает последний за счет использования денег. Клиенты передавали их тому, кто сулил бесплатное хранение, лишь в целях сохранности. Ювелир выступал в роли сейфа, принимая на ответственное хранение золотую и серебряную посуду, украшения, слитки и монеты, в том числе зарубежные, – различного происхождения и достоинства»[411].

Очевидно, что передача слитков и монет ювелирам, а также выдача последними расписок на принятые вклады (обращавшиеся в качестве денег), не меняла характер чистого металлического стандарта. До тех пор пока расписки были честными и обеспечивались равным количеством металла на депозите, 100%-ный стандарт сохранялся.

Однако постепенно природа ювелиров как банкиров менялась. Вне всяких сомнений, это стало следствием функции кредитования – их основного занятия до того, как они стали ответственными хранителями. Они просто не были приспособлены к тому, чтобы хранить ценные вещи клиентов. Ювелиры изначально были заимодавцами и комиссионерами, выступавшими в роли финансовых посредников, и «…деньги ссужались им как комитентам, и если они использовали их в собственных целях и утрачивали, им грозило лишь гражданское судебное преследование»[412].

Как вознило банковское дело с частичным резервированием? Во-первых, что касается расписок ювелиров: «Поскольку они представляли реальный денежный вклад, в частных сделках их стали свободно принимать как деньги. Хотя расписки ювелиров никогда не были узаконенным средством платежа, они приучили торговое сообщество к использованию бумажных эквивалентов денег»[413].

Постепенно ювелиры «заметили влияние „закона больших чисел“ на возросшие размеры своего бизнеса: приток и изъятие вкладов в общем и целом компенсировали друг друга»[414]. Соответственно у ювелиров-банкиров появилась возможность выдавать расписок на большее количество звонкой монеты, чем лежало на депозитах. Гроусклоуз критически отмечает: «Оставался лишь шаг до того, как более беспринципные ювелиры открыли для себя, что они могут ссужать средства клиентов, при условии что у самих ювелиров остается на руках достаточно средств для удовлетворения ожидаемых требований на изъятие депозитов»[415].

Таким образом, трансформация в банковскую деятельность с частичным резервированием произошла благодаря специфической природе расписок ювелиров, которые стали обращаться в качестве представителей денег: «…поначалу эти документы представляли собой конкретные обещания, аналогичные складским свидетельствам. Возникла практика передачи права собственности путем передачи таких квитанций, или „расписок ювелиров“ („goldsmith’s notes“), как они назывались. Такие расписки нередко упоминались в парламентских актах, и еще в 1746 г. большинство лондонских банкиров продолжали оставаться членами „Ювелирной компании“. Судя по характеру упоминаний этих расписок в некоторых законах, они превратились в общие, а не конкретные, обещания – обязательства предоставить по требованию некую денежную сумму без дополнительных условий по поддержанию резервов для этой цели»[416].

Поскольку ювелиры происходили из ростовщиков и получали соответствующую подготовку, использование средств клиентов казалось им почти естественным, пока в резерве оставалось достаточно средств для удовлетворения требований депонентов. В результате отношения между клиентом и банкиром постепенно перешли от схемы «владелец имущества—ответственный хранитель» к схеме «кредитор—должник». «Таким образом, ювелир-хранитель превратился в должника вкладчика, а последний стал инвестором, ссужавшим деньги ювелиру за „вознаграждение“»[417]. Из складских квитанций расписки ювелиров превратились в долговые расписки, представлявшие сумму наличных денег, которую можно было изъять по первому требованию. Выплаты по этим распискам производились либо конкретному лицу, либо предъявителю.

Постепенное изменение характера отношений с ювелирами происходило незаметно для вкладчиков, они по-прежнему считали «вклад» своей собственностью, а не займом банкиру. Вот как описывает Пауэлл эту трансформацию юридических взаимоотношений банкиров и их клиентов: «Мы видели, что изначально он [ювелир-банкир] выступал лишь ответственным хранителем. Но хранителю запрещено без явного согласия депонента каким бы то ни было образом пользоваться вверенным ему имуществом для личных целей, если только такое использование не является необходимым для сохранности самого имущества (например, для сохранности вверенной попечению лошади требуется давать ей физические нагрузки)»[418]. Как указывает Пауэлл, согласно законодательству об отношениях владельца имущества и ответственного хранителя хранитель обязан вернуть имущество, «идентичное переданному на хранение, что в случае монет почти невозможно… На деньгах нет отметок. Один пенс не отличить от другого»[419].

Таким образом, заменимость денег в сочетании с привычным для ювелиров характером их бизнеса привели к перерождению банковского дела – от ответственного хранения к долговым отношениям. Вопрос о том, каким образом произошли эти изменения в юридических отношениях, поставлен Пауэллом: «Когда же была принята доктрина о том, что банкир – просто должник, а не ответственный хранитель (bailee) или, тем более, не попечитель (trustee) средств своих клиентов? Какие обстоятельства привели к этому изменению его юридического положения и создали экономического „мутанта“ [sport], который привел к перерождению финансовой системы, неизмеримо усилив ее власть? Каким образом расписки и квитанции утратили связь с конкретным вкладом и стали относиться лишь к банкиру в целом?»[420]

Перемены происходили эволюционно. В XVII—XVIII вв. клиенты банков обращались в суд по поводу банковской деятельности с частичным резервированием и юридического статуса клиентских депозитов. Почти всегда вердикты судов гласили, что банкир – просто должник, а не ответственный хранитель или попечитель. Почему? В основном по причине того, что находящиеся на хранении деньги или монеты не имеют отличительных признаков. Это условие было sine qua non[421] в делах об отнятии имущества – краже или ограблении: по мнению судов, украденное имущество или товары должны быть идентифицируемы. Но монеты конкретного клиента идентифицировать было невозможно. Таким образом, в силу естественной заменимости денег банкира нельзя было привлечь к ответу в качестве ответственного хранителя. Суды рассматривали дела с участием банков так же, как и в любых других случаях, имеющих отношение к мошенничеству или краже; они просто не видели особой природы денежных вкладов. Вследствие этого «на хранение передавались неупакованные и соотвественно неидентифицируемые монеты, а единственный образ действий ответственного хранителя по возврату денег – долг»[422].

Окончательно эта проблема была разрешена в Англии только в начале XIX в. Некоторые вкладчики вновь поставили под сомнение традиционные решения английских судов, утверждая, что «банки должны нести ответственность не меньшую, чем несет класс ответственных хранителей, в число которых входят транспортные компании, хозяева постоялых дворов и прочие»[423]. Однако «в 1833 г. в судебном процессе „Питты против Глегга“ суд постановил, что суммы, зачисляемые на счет клиента банкиром, пусть и называемые обычно вкладами, в действительности являются займами клиентом банкиру»[424]. Тем не менее суды понимали, что использование термина «вклад» вводит в заблуждение, хотя и дозволяли банкирам его использовать. Развивая эту точку зрения, лорд Коттенгэм на процессе «Фоули против Хилла» в 1848 г. постановил: «Деньги, помещенные на хранение к банкиру, для всех намерений и целей суть деньги банкира, который волен поступать с ними по своему усмотрению. Используя их, он не виновен в злоупотреблении доверием. Он не несет ответственности перед принципалом за то, что подвергает их опасности, ввязываясь в случайную спекуляцию; он не обязан хранить их или обращаться с ними как с собственностью принципала, но он, разумеется, несет ответственность за сумму, потому что, получив эти деньги, он заключил договор о выплате принципалу по его требованию суммы, эквивалентной той, которую он получил на руки»[425].

Поэтому Пауэлл заключает: «Отношения между банкиром и клиентом по типу „должник—кредитор“, а не „попечитель—бенефициар“ или „ответственный хранитель—владелец имущества“, по всей видимости, рассматривались как установленный факт – очевидный, общепризнанный и практически непреложный»[426].

Взгляды на современное банковское дело

Изменение в юридическом статусе банкира постепенно позволило легализовать банковское дело с частичным резервированием, которое на Западе вскоре превратилось в священный институт. Вопросы о юридическом статусе взаимоотношений банкира и клиента или о том, должны ли банки хранить звонкую монету в количестве, равном всем требованиям вкладчиков, больше не поднимались. Напротив, вопросами практической важности стали выбор между здоровой и нездоровой банковскими практиками, а также уровень резервов, требующийся для сохранения доверия публики. Термины «погашаемость» [«redeemability»] и «имущественный иск» [«claim of ownership»] перестали употребляться; в моду вошли «конвертируемость» [«convertibility»] и оптимальная «норма резервирования». Более того, в условиях системы с частичным резервированием «в практике современного банковского дела пассивы формируются преимущественно из обязательств до востребования или с краткосрочным уведомлением, а хранящихся в банке «наличных денег» достаточно для оплаты лишь малой доли этих обязательств[427].

Когда банковское дело с частичным резервированием было легализовано, реформаторы задались вопросом: есть ли такой равновесный уровень и норма резервирования, к которым все банки будут добровольно стремиться, сохраняя свою платежеспособность и доверие общества. Может ли «свободная банковская деятельность» без государственного регулирования уровня резервов и ограничений на создание филиалов обеспечить стабильный финансовый климат? Или же для того, чтобы удержать банки от чрезмерного занижения нормы резервирования, которое создало бы «бесконечную» денежную массу, вызвав самоуничтожение самих банков и всеобщую панику, необходимо вмешательство государства? Политики и экономисты искали ответ на эти вопросы на протяжении двух последующих столетий.

На некоторых критиков сильное влияние оказала история. Грандиозная экспансия банкнот, векселей, чеков и иных форм платежа в XVIII—XIX вв. создала повсеместные «антибанковские» настроения. В Англии политолог, экономист и философ Давид Юм, находясь на переднем крае борьбы по вопросам финансов и отстаивая позицию твердых денег, обвинял банковскую кредитную экспансию в том, что она вызывает рост цен внутри страны, что ставит Англию в невыгодное положение в международной торговле. На банковскую систему с частичным резервированием Юм возлагал вину за кредитные кризисы, падение вексельного курса и отток звонкой монеты. Он считал, что наиболее желателен такой банк, который поместит все деньги под замок и не будет заниматься ссудными операциями. По существу, он поддерживал систему со 100%-ным резервированием[428].

Реакция американцев на бумажные деньги

Американские колонии были наводнены бумажными деньгами, эмитируемыми властями штатов, а Война за независимость финансировалась неразменными «континенталями». Ко времени принятия Конституции настрой против бумажных денег был столь силен, что подавляющее большинство делегатов конституционного конвента проголосовали за прямой запрет эмиссионной деятельности для властей штатов. Один из делегатов конвента рассказывал: «В докладе редакционной комиссии содержался запрет штатам лишь на эмиссию без согласия конгресса; но конвент испытывал такой ужас перед бумажными деньгами, что делегаты настояли на абсолютном запрете»[429]. Среди сторонников более строгого варианта были Джеймс Мэдисон, Гувернер Моррис, Роберт Моррис и Джордж Мэйсон. В окончательной редакции Конституция США гласит: «Ни один штат не может… чеканить монету, выпускать кредитные билеты, допускать уплату долгов чем-либо, кроме золотой или серебряной монеты» (статья I, раздел 10).

Конституционный конвент также обсуждал вопрос о том, должно ли федеральное правительство иметь право на эмиссию кредитных билетов, которые формально представляли собой инструмент краткосрочного заимствования, но зачастую становились узаконенными средствами платежа. В связи с этим затем была поставлена реальная проблема эмиссии бумажных денег федеральным правительством. Многие сторонники «твердых денег», до того выступавшие за запрет эмиссии бумажных денег законодательными собраниями отдельных штатов, отказались поддержать аналогичный запрет для федерального конгресса. Например, о Джордже Мэйсоне писали: «Несмотря на смертельную ненависть к бумажным деньгам, он не желал связывать руки законодательному собранию, поскольку не мог предвидеть всех чрезвычайных обстоятельств»[430].

Тем не менее конституционный конвент проголосовал против дозволения правительству «выпускать кредитные билеты». По поводу принятия этого решения Джеймс Мэдисон «с удовлетворением отметил, что вычеркнув эти слова, они не лишают государство права использовать государственные бумаги (public notes), если те будут безопасными и пристойными, а лишь исключают возможность использовать оные в качестве предлога для введения бумажной валюты и в частности для превращения кредитных билетов в узаконенное средство оплаты государственных или частных долгов»[431].

Вот что писал о конституционном конвенте Альберт Галлатин, бывший министром финансов при Томасе Джефферсоне:

«Авторы Конституции Соединенных Штатов находились под сильным впечатлением все еще живых воспоминаний о пагубом влиянии бумажных денег на собственность и моральный дух общества. Соответственно наша Конституция гласит, что ни один штат не должен чеканить монету, выпускать кредитные билеты, назначать что-либо, кроме золота и серебра, узаконенным средством оплаты долгов или принимать какие-либо законы, нарушающие договорные обязательства; полномочия чеканить деньги и, соответственно, регулировать их ценность (а также ценность иностранной монеты) тем же документом были возложены исключительно на конгресс. Указанный орган не имеет полномочий назначать что-либо средством оплаты частных долгов, из чего недвусмысленно вытекает, что лишь золотая и серебряная монета может быть узаконенным средством оплаты долгов и что конгресс не может разрешить оплату задолженности каким-либо видом бумажных денег… долгов… причитающихся к выплате Соединенным Штатам, или таких долгов со стороны Соединенных Штатов, которые могут, по особому договору, быть выплачены соответствующим видом бумажных денег.

По всеобщему мнению, положения Конституции обеспечивали абсолютную защиту от опасности бумажных денег. Учреждение банковской системы встретило энергичный отпор по самым разным резонам; но едва ли кто опасался, что свободно конвертируемые в звонкую монету банкноты (которые никого нельзя было принудить принять) могут выродится в чисто бумажные деньги, более не обмениваемые по предъявлении на звонкую монету»[432].

Десятилетия спустя Даниэль Вебстер сходным образом высказывался в пользу денежной политики чистого металлического стандарта, по крайней мере на уровне федерации и штатов: «Не вызывает ни малейших сомнений, что в этой стране, ни при нынешнем правительстве, ни при каком-либо ином, не может являться узаконенным средством платежа ничто, кроме золота и серебра, либо отчеканенных на наших монетных дворах, либо иностранных монет по курсам, регулируемым конгрессом. Это конституционный принцип, абсолютно прозрачный и чрезвычайно важный. Штатам запрещено назначать средством оплаты долгов что-либо, кроме золота и серебра. И пусть в отношении конгресса такой запрет прямо не указан, но поскольку конгрессу не дано в этом отношении иных прав, кроме как чеканить монету и регулировать ценность иностранных монет, очевидно, что у него нет права заменять монеты бумажными деньгами или чем-либо еще в качестве узаконенного средства оплаты долгов и исполнения условий контрактов»[433].

Иными словами, взгляды большинства делегатов Конституционного конвента явно отражали подход с позиции «твердых денег», поддерживая концепцию 100%-ного металлического стандарта, по крайней мере в том, что касалось государства. Впрочем, хотя эмоциональный настрой явно не благоволил бумажным деньгам, в то время не было предпринято усилий к запрету эмиссии бумажных обязательств частными банками. На тот момент, однако, это упущение не было серьезным, поскольку в 1790 г. банковское дело в Америке только зарождалось. За предшествующее десятилетие в Соединенных Штатах были учреждены лишь три банка – Банк Пенсильвании, Банк Нью-Йорка и Банк Массачусетса, и все они были «основаны на звонкой монете».

Антибанковские настроения в начале XIX в.

В 1790—1820 гг. количество банков с чартерами (лицензиями), выданными отдельными штатами, резко выросло К 1800 г. в стране имелось 28 коммерческих банков, в 1811 г. их было 88. Поначалу в чартерах содержалось мало положений, ограничивающих банковскую деятельность, и к 1816 г. число банков штатов возросло примерно до 250. Учредители банков ожидали высокой доходности и занимались спекуляциями с недвижимостью и инвестициями в промышленные предприятия. Банки обыкновенно расширяли свои обязательства посредством выпуска банкнот, количество которых после войны 1812 г. резко возросло. Рассматривая этот период, Ротбард отмечает: «Эти банки были прежде всего эмиссионными учреждениями и управлялись на основе достаточно мягких принципов. Звонкой монетой оплачивалась лишь малая доля уставного капитала; широко распространена была практика, когда акционеры оплачивали акции банка собственными векселями, единственным обеспечением которых служили сами акции»[434].

Неизбежным результатом стал стремительный рост цен, за которым последовал отток звонкой монеты в Новую Англию для оплаты импортных поставок и текстильной мануфактуры. Банки продолжали расширять эмиссию банкнот, что в августе 1814 г. привело к приостановке их размена на звонкую монету за пределами Новой Англии. Стремительный выпуск банкнот возобновился в 1815 г., причем «приостановку выплат звонкой монетой большинство банкиров считало благословением, поскольку в этих условиях не было нужды беспокоиться насчет отношения резервов в золоте и серебре к обязательствам»[435]. Последовавшая депрессия и паника 1819 г. вызвали массовое разорение банков на Западе и Юге. Несмотря на эти неудачи, банковское дело продолжало пользоваться популярностью у деловых людей и спекулянтов. К 1834 г. в США уже насчитывалось более 500 банков.

Именно в этот ранний период американской истории сформировались экономические и банковские взгляды сторонников и последователей Джефферсона и Джексона. Политические лидеры того времени, включая многих отцов-основателей, «в своих работах демонстрировали отличное и всестороннее знание классической политической экономии и были целиком и полностью привержены капитализму и свободному рынку, которым, по их мнению, банковское дело с частичным резервированием только мешало»[436]. Ротбард отмечает, что в этот период «в Америке имелось достаточно много сторонников „принципа денежной школы“ – банковского дела со 100%-ным резервированием и идеи о том, что фидуциарный банковский кредит является причиной цикла деловой активности – за несколько лет до того, как Томас Джоплин впервые сформулировал его в Англии. Быть может, одной из причин такого опережения стало то, что американцы, получив пользу от знаменитой английской дискуссии о слитках, посвященной проблемам неразменных бумажных денег, были вынуждены сражаться с инфляцией в условиях бумажных денег, размениваемых на звонкую монету, за несколько лет до англичан, которые окончательно вернулись к размену на звонкую монету лишь в 1821 г.»[437]

Среди отцов-основателей, выражавших сильную неприязнь к банковской деятельности с частичным резервированием и симпатию к чистому металлическому стандарту, числились Томас Джефферсон и Джон Адамс. Джеймс Мэдисон, симпатизировавший сторонникам твердых денег, считал бумажные деньги теоретически лучше звонкой монеты, но высказывался за жесткое ограничение их эмиссии, опасаясь их обесценения.

Особенно резко против всякой эмиссии бумажных денег выступал Томас Джефферсон. Паника 1819 г. лишь укрепила его подозрительность к банковскому делу. Джефферсон разработал план, прямо нацеленный на «вечный запрет банковских бумаг», который был вынесен на рассмотрение законодательного органа штата Виргиния его другом Уильямом Ривзом. План предусматривал полный отказ от банкнот через пять лет[438]. Джефферсон пришел к выводу о том, что ни правительству штата, ни федеральному правительству нельзя предоставлять права учреждать банк или эмитировать бумажные деньги. Он выступал за денежное обращение, состоящее исключительно из звонкой монеты[439].

По этому вопросу Джон Адамс искренне соглашался со своим давним оппонентом. В письме Джону Тэйлору из Каролины Адамс ругал банки, обвиняя их в депрессии 1819—1820 гг. Он считал эмиссию бумажных денег сверх запаса звонкой монеты «воровством», чреватым экономической катастрофой. Адамс приводил в пример Массачусетс в 1775 г., когда система бумажных денег обрушилась, вскоре сменившись серебром[440]. В 1811 г. в письме Бенджамину Рашу Адамс называл банковскую систему «коррупцией чистой воды»[441]. Он также писал: «Каждый доллар, выпущенный банком в виде банкноты сверх количества золота и серебра в его хранилищах, представляет воздух [nothing] и поэтому по отношению к кому-то является жульничеством»[442].

Любимая книга Адамса на тему экономики, которую он перевел под руководством Томаса Джефферсона, была написана французским идеологом и экономистом графом Антуаном Дестютом де Траси. Де Траси называл бумажные деньги воровством и считал банки «исключительно порочными» организациями[443].

Аналогичных взглядов на бумажные деньги в этот период придерживался и сын Джона Адамса Джон Куинси Адамс. Будучи госсекретарем, он написал ответное письмо французу Питеру Полю де Гранду, самым лестным образом высказавшись о старой банковской системе Амстердама, при которой в обращении находились бумажные деньги на сумму, равную количеству звонкой монеты в хранилищах банка, и которые «всегда представляли (это количество и) не более»[444].

Главным бастионом сторонников твердых денег была Виргиния. Помимо Томаса Джефферсона, среди них был и губернатор Томас Рэндольф, зять и близкий друг самого Джефферсона. Губернатор являлся убежденным сторонником использования золота в качестве счетной денежной единицы. Согласно Рэндольфу, ценность звонкой монеты относительно стабильна, а банковский кредит вызывает сильные колебания, в конечном счете приводя к панике. Губернатор, однако, не выступал против бумажных денег как таковых, но допускал их существование лишь при условии их конвертируемости в звонкую монету и гарантированного соответствия количеству звонкой монеты – иными словами, он стоял за систему 100%-ного резервирования[445].

Еще одним известным виргинцем из числа сторонников программы чистого металлического стандарта был редактор ричмондского журнала «Enquirer» Томас Ритчи. Он критиковал бумажные деньги, неконвертируемые в звонкую монету, и писал редакционные статьи в поддержку строгого регулирования банковской деятельности. Еще один представитель штата, председатель Верховного апелляционного суда Виргинии Спенсер Роун утверждал, что «банки – зло первой величины» и от них следует требовать погашать банкноты звонкой монетой в любых обстоятельствах[446].

Одним из ведущих экономистов – сторонников твердых денег того периода был юрист из Балтимора Даниэль Рэймонд, написавший первый в Соединенных Штатах систематический трактат по экономической теории. Обсуждая разработанный Давидом Юмом механизм перетока звонкой монеты, Рэймонд писал, что банковский кредит вызывает рост цен, стимулирует чрезмерные спекуляции и оказывает неблагоприятное воздействие на торговлю. В идеале, считал он, банкноты нужно заменить национальной бумажной валютой, полностью (на 100%) обеспеченной звонкой монетой. По словам Рэймонда, эмиссия банкнот сверх металлического обеспечения представляет собой «колоссальное мошенничество»[447].

В Пенсильвании одним из наиболее ярких лидеров движения в поддержку металлических денег был влиятельный сенатор штата Конди Роге. Он прямо возлагал вину за цикл «бум—крах» на банковскую кредитную экспансию. Кроме того, Роге первым в Соединенных Штатах сформулировал положение о том, что наряду с банкнотами депозиты составляют часть денежной массы, чего не сумели понять представители британской денежной школы и что в конце концов привело к дискредитации закона Пиля 1844 г. Роге также с большим подозрением относился ко всем банкам, кроме тех, резервы которых по обязательствам до востребования составляли 100%[448].

В число лидеров антибанковского движения и сторонников за возврат к «здоровому» банковскому делу входили член палаты представителей от штата Теннесси Дэйви Крокетт (который называл всю банковскую систему «разновидностью надувательства в гигантском масштабе»), Эндрю Джексон, Мартин Ван-Бюрен, Генри Гаррисон и Джеймс Полк. Все они позднее в разное время становились президентами Соединенных Штатов.

Точка зрения многих из противников банков и сторонников ультратвердых денег периода Джексона—Ван-Бюрена сложилась во время штормовой банковской эпохи начала XIX в. «Сам Эндрю Джексон предвосхитил свою будущую оппозицию к банковскому делу, став пламенным лидером противников неразмениваемых на звонкую монету бумажных денег в Теннесси. Томас Харт Бентон (по прозвищу «Старина Слиток»), будущая правая рука Джексона по вопросам твердых денег в сенате, перешел на сторону твердых денег, лично соприкоснувшись с банковской деятельностью в Миссури во время паники. Будущий президент Джеймс Полк из Теннесси, которому предстояло стать пропрезидентским лидером в палате представителей в период президентства Джексона, а позднее учредить независимую казначейскую систему твердых денег, начал политическую карьеру в Теннесси в тот период, выступая за возобновление выплат звонкой монетой. В тот же период Эймос Кендалл, позднее главный советник Джексона и его доверенное лицо в войне против банков, стал непримиримым врагом банков[449].

Аргументы против чрезмерных эмиссии банкнот и эластичности в целом относились к оттоку звонкой монеты. «Они (сторонники твердых денег) заявляли, что банки сначала расширяют предложение бумажных денег, вызывая рост цен и расцвет спекуляций, а этот факт приводит к оттоку звонкой монеты, после чего следуют сжатие, убытки бизнеса и банкротства»[450]. Томас Ло заявлял, что «поскольку в некоторых случаях банки эмитируют банкноты в масштабах, пятикратно превышающих количество звонкой монеты в их распоряжении, при изъятии звонкой монеты объем банкнот приходится сжимать в пять раз»[451]. Генри Ветэйк указывал, что чисто металлический стандарт привел бы к «сжатию (денежной массы) лишь в отношении один к одному»[452].

В начале 1830-х годов Уильям Гудж одобрительно писал о «банках твердых денег», приводя в пример Банк Гамбурга. Одной конвертируемости в металл недостаточно для того, чтобы избежать губительных колебаний кредита. Гудж верил в возврат к банкам твердых денег. От таких банков требовалось бы поддерживать 100%-ный уровень резервов в отношении депозитов до востребования, а их ссудная деятельность ограничивалась бы величиной их капитала[453].

Антибанковское движение в 1830-х годах

Дискуссии о повторном учреждении Национального банка США затронули ряд ключевых вопросов денежной политики и твердой валюты. Философски Джексон продолжал придерживаться мнения о необходимости восстановления «конституционных денег» – звонкой монеты, а не бумаги. Он наложил вето на билль о возобновлении чартера национального банка в 1832 г., а в 1833 г. вывел депозиты национального банка в специально отобранные банки с чартерами штатов.

Многие из сторонников Джексона выступали за отказ от банкнот мелкого достоинства, аргументируя это тем, что банкноты вытесняют из обращения монету. Инициатор этой идеи Уильям Гудж предлагал постепенно, за десять лет, отказаться от банкнот достоинством менее 100 долл. Эту меру поддерживали Галлатин и другие эксперты по вопросам денежного обращения, но она не имела особого успеха. Однако большинство желало отказа не от всех банкнот, а лишь от банкнот мелкого достоинства. «Горячие сторонники этой идеи никогда не думали об исключительно металлическом денежном обращении», – писал Дорфман[454]. Но отказ от мелких банкнот предположительно сыграл бы важную роль в предотвращении паники и циклических колебаний.

В июле 1836 г., пытаясь успокоить спекулятивную лихорадку и восстановить «конституционную валюту», Джексон выпустил знаменитый циркуляр о звонкой монете, запретивший использование банкнот при покупке государственных земель на Западе. Вопреки ожиданиям, это привело к панике 1837 г. Президент Мартин Ван-Бюрен возложил вину за кризис на «чрезмерную эмиссию бумажных денег и иные механизмы формирования и наращивания кредита»[455].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.