Этот чудесный 2003 год

Этот чудесный 2003 год

Манией начала нынешнего десятилетия стали крупные формирующиеся рынки, или, конкретно говоря, вера в то, что Китай, Индия, Бразилия и Россия могут и впредь продолжать расти поразительно быстрыми и равномерными темпами, характерными для предыдущих десяти лет. На самом же деле это был счастливый «золотой век» вышеупомянутых стран, и он вряд ли когда-либо повторится, хотя при этом общепринят в качестве нового стандарта для оценки роста и развития этих относительно бедных экономик мира. Мания развивающихся стран началась с Китая, который в течение двух десятилетий рос стремительно, но неравномерно, на 4–12 процентов в год. Затем, с 1998 года, китайская экономика начала непрерывно расти не менее чем на 8 процентов в год; это счастливое число словно стало железным правилом экономического развития данной страны.

Начиная с 2003 года, который следует считать пока еще недооцененным поворотным пунктом развития мировой экономики, это везение внезапно распространилось на все развивающиеся страны. Средние темпы роста ВВП в этих странах выросли почти в два раза, с 3,6 процента в предыдущие два десятилетия до 6 процентов, и отстающих практически не было. Пик пришелся на 2007 год; за исключением трех стран, 183 экономики мира выросли, причем в ста девяти из них темпы роста увеличились больше чем на 5 процентов, то есть превысили средний показатель по почти пятидесяти странам за предыдущие два десятилетия. Трое упомянутых выше «отщепенцев», в том числе Зимбабве, были хроническими неудачниками; исключениями, лишь подтверждавшими правило. Мощный прилив возносил нацию за нацией, стремительно проводя их через ряд обычно чрезвычайно трудных и довольно долгих этапов развития. Самым ярким примером тут служит Россия; за одно десятилетие средний доход на душу населения этой страны без особых усилий вырос с 1500 до 10 тысяч долларов.

Это был самый быстрый и самый масштабный всплеск экономического роста из всех, которые когда-либо видел наш мир, и, скорее всего, такого мы больше никогда не увидим. Но еще необычнее то, что пока эти страны быстро «становились на крыло», инфляция, традиционный бич быстрого роста, повсеместно отступала. Количество государств, которым удалось победить инфляцию – то есть сдерживать ежегодные темпы роста цен ниже 5-процентного уровня, – увеличилось с шестнадцати в 1980 году до 103 в 2006-м. Это был период высоких темпов роста и незначительной инфляции. Экономисты называют это явление «лютиковой» экономикой; экономикой именно такого типа наслаждалась в 1990-х годах Америка, только с гораздо более быстрыми темпами роста и в поистине планетарных масштабах. Так сформировался хор из всех наций, в унисон поющий об истории стабильного стремительного успеха, и многие наблюдатели следили за происходящим с абсолютно непоколебимым оптимизмом. Все развивающиеся страны превратились в Китай – так, по крайней мере, казалось со стороны.

Данная иллюзия в значительной степени сохраняется по сей день, подпитываемая модным объяснением нового бума. Согласно этому объяснению, формирующиеся рынки добились успеха благодаря тому, что извлекли полезные уроки из кризиса мексиканского песо, а также из кризиса в России и в Азии 1990-х годов; все эти кризисы начались, когда внешний долг стал слишком велик, чтобы можно было расплатиться. Но начиная с конца 1990-х эти ранее безответственные страны-должники избавились от дефицита бюджетных средств и стали кредиторами, тогда как бывшие нации-кредиторы во главе с США стали увязать в долгах.

Бывший президент США Джордж Буш рассказывал любопытную историю о Владимире Путине, отлично иллюстрирующую, что мировая экономика действительно перевернулась с ног на голову. В середине 2011 года мне довелось быть модератором популярнейшего чата с участием президента Буша, который поведал, что, когда он впервые встретился с российским лидером в 2000 году, Россия изо всех сил старалась справиться с последствиями глубочайшего валютного кризиса и Путин был одержим идеей выплаты государственных долгов. А в начале 2008 года Россия находилась на подъеме, долгов у нее не было, и в первую очередь Путин хотел говорить об американских ценных бумагах, обеспечиваемых закладными, в связи с которыми в скором времени разразился тяжелейший долговой кризис. Иными словами, фокус внимания российского президента сместился на 180 градусов: от темы сокращения долгов России он перешел к расспросам о риске, связанном с сохранением американского долга. При этом Путин все самоувереннее говорил о своей быстро растущей стране. Во время предыдущего визита в Вашингтон российский лидер познакомился с маленьким терьером Буша по имени Барни, и теперь, спустя десятилетие, представляя приехавшему в Москву Бушу своего черного лабрадора, сказал: «Видите, моя собака больше, сильнее и быстрее вашего Барни».

Надо сказать, растущая гордость стала тогда характерной чертой всех развивающихся стран, и сокращение государственного долга воспринималось по меньшей мере как признак реального прогресса. Некоторые нации (включая Россию Путина в соответствующий период) учились тратить деньги с умом, инвестируя в образование, коммуникации и транспортные системы, без которых невозможно повысить производительность, ибо именно они способны обеспечить высокие темпы роста при низком уровне инфляции. Но за подъемом и удачами периода бума все упускали один важный момент – то, что мир буквально затопляют потоки дешевых денег.

Именно из-за потока дешевых денег (низкой стоимости займов) начались трудности в США. Прежде считалось, что рецессия – естественный компонент бизнес-цикла, неприятный, но неизбежный. Однако в период «лютиковой» экономики 1990-х начала зарождаться новая теория; в результате устойчивого роста в течение нескольких лет подряд специалисты говорили о том, что Федеральной резервной системе США (ФРС) удалось вырваться из традиционного бизнес-цикла. Под руководством Алана Гринспена и его преемника Бена Бернанке ФРС сместила акценты, перейдя от борьбы с инфляцией и сглаживания экономического цикла к более тщательному управлению ростом и контролю над ним. Все чаще основой для роста американской экономики и все более шаткой опорой для редкого по силе глобального бума становились низкие процентные ставки и госзадолженности: если в 1970-х годах для обеспечения роста ВВП страны на один доллар требовались 1,5 доллара государственного долга США, то в 1980-х и 1990-х уже три, а в прошлом десятилетии пять.

Надо признать, у развивающихся рынков действительно не было иного выбора, кроме как последовать этому примеру. Низкие процентные ставки способствовали дальнейшему буму в США, вынуждая банки развивающихся стран в свою очередь тоже снижать ставки, одновременно стимулируя резкий подъем потребительских расходов в США, что вело к увеличению экспорта товаров с формирующихся рынков. Стремительный подъем развивающихся стран в середине 2003 года, после резкого снижения процентных ставок в США – внедренного для поддержания процесса восстановления экономики, когда лопнул «пузырь» высоких технологий, – привел к началу всемирного потопа дешевых денег, бо2льшая часть которых вливалась в формирующиеся рынки. И все это отнюдь не было случайным совпадением. В 1990-х суммарный вклад частного капитала в зарождающиеся рынки составлял 2 процента от ВВП этих стран, а в 2007 году данный показатель подскочил до 9 процентов от их значительно увеличившихся к тому времени ВВП. И вот теперь этот кредитный карточный домик, жертва Великой рецессии, рушится. На Западе сегодня много говорят о «новой норме». Это явление характеризуют замедлением экономического роста, связанным с тем, что крупные экономики стараются расплатиться со своими огромными долгами. Ожидается, что в текущее десятилетие фактический рост ВВП богатых развитых стран снизится почти на целый процентный пункт, примерно до 2–2,5 процента в США и до 1–1,5 процента в Европе и Японии. Однако же наблюдатели не учитывают того факта, что формирующиеся рынки тоже столкнулись с реалиями «новой нормы». По мере замедления роста экономики в богатых странах они неизбежно начнут закупать меньше товаров на рынках, ориентированных на экспорт, в том числе в Мексике, Тайване и Малайзии. За время бума средняя доля внешнеторгового баланса развивающихся стран в их ВВП выросла почти в три раза, инициировав очередной виток рекламно-пропагандистской шумихи о преимуществах глобализации, но начиная с 2008 года объемы продаж снизились до прежних 2 процентов. И теперь зависящим от экспорта зарождающимся рынкам – а таких, надо сказать, подавляющее большинство – придется искать новые способы поддержания стабильного роста.

И это отнюдь не сезонное, кратковременное явление. На протяжении нескольких десятилетий рост развивающихся рынков обеспечивался за счет кардинальных изменений в динамике экономического развития, и теперь основные законы экономического притяжения уже начали тянуть Китай, Россию, Бразилию и ряд других крупных развивающихся рынков обратно к земле. В первую очередь речь идет о законе больших чисел, гласящем, что чем вы богаче, тем труднее вам увеличивать свое богатство прежними быстрыми темпами.

Китай и многие (хоть и не все) другие крупные развивающиеся страны пользуются ориентированной на экспорт моделью роста, похожей на те, которые применялись в предыдущие десятилетия в Японии, Южной Корее и на Тайване. Как только доходы на душу населения достигали среднего уровня (по определению Всемирного банка данный показатель составляет 4 тысячи долларов и выше в текущем долларовом эквиваленте), темпы роста всех этих успешных экономик замедлялись с 9–10-процентного уровня до 5–6-процентного. Япония наткнулась на эту стену в середине 1970-х, Тайвань и Южная Корея в следующие два десятилетия соответственно. Обратите внимание на то, что речь в данном случае идет о самых успешных примерах в истории экономического развития и, следовательно, о наилучшем возможном сценарии, что в очередной раз подтверждает неизбежность замедления темпов роста в Китае.

Во всех трех упомянутых выше случаях главным предупреждающим сигналом надвигавшегося замедления темпов развития стало явление, называемое экономистами структурной инфляцией. Характеризуется оно резкой активизацией требований работников о повышении заработной платы и свидетельствует о том, что бездонные трудовые ресурсы, обеспечивавшие работающие на экспорт предприятия персоналом с минимальными затратами на рабочую силу, иссякли и их более не существует. Китай достиг среднего уровня доходов на душу населения (4 тысячи долларов) в 2010 году, как раз когда по стране прокатилась последняя на тот момент вспышка серьезных забастовок с требованием повышения зарплаты. И несмотря на это, многие наблюдатели по-прежнему предпочитают верить, что страна способна перескочить через 4000-долларовый барьер на почти двузначной скорости.

В то же время, следует сказать, западные инвесторы утратили веру в динамизм США и Европы и, частично от отчаяния, все чаще обращают взор на Восток и Юг. В 2009 и 2010 годах сотни миллиардов долларов были вложены в фонды, инвестирующие преимущественно в формирующиеся рынки, то есть в учреждения, которые практически не проводят различий между Польшей и Перу, Индией и Индонезией. Такая «макромания» – то есть одержимость глобальными макротенденциями – базируется на предпосылке (которая верна только в периоды экономического бума, да и то лишь кратковременно), что при оценке того или иного конкретного класса активов достаточно знать об основных, самых массовых и мощных подвижках в мировой экономике. В результате такого подхода курсы акций основных развивающихся рынков менялись и варьировались все более и более синхронно. В первой половине 2011 года разница между фондовыми рынками развивающегося мира с наилучшей и наихудшей эффективностью составляла всего 10 процентов – рекордно низкий показатель и четкий индикатор стадного поведения инвесторов.

Точно такую же ошибку мир совершил в преддверии азиатского кризиса 1997–1998 годов, когда всех без исключения так называемых экономических тигров[5] считали, в той или иной мере, очередной Японией. Наслушавшись аналитиков с Уолл-стрит и начитавшись экономических бестселлеров, сегодня многие придают огромное значение идеям переноса богатства с Запада на Восток и неизбежного «сближения» богатых и бедных наций, то есть теории, что средний доход развивающихся стран быстро догоняет соответствующий показатель процветающих государств. Но это лишь отличный маркетинговый трюк, искажающий реальность, истина же заключается в том, что формирующиеся рынки совершенно не похожи друг на друга.

Начнем с того, что, например, такие страны, как Россия, Бразилия, Мексика и Турция, имеющие средний доход на душу населения более 10 тысяч долларов, обладают значительно более скромным потенциалом роста, нежели Индия, Индонезия или Филиппины, где этот показатель составляет менее 5 тысяч долларов. При этом высокие доходы не всегда означают технологическую мощь государства: Венгрия, например, относится к тому же классу доходополучателей, что Бразилия и Мексика, однако к широкополосной беспроводной связи сегодня имеют доступ 90 процентов венгров и только 40 процентов бразильцев и мексиканцев.

Сильно варьируется и долговое бремя развивающихся рынков – например, в традиционно успешных развивающихся странах, таких как Китай и Южная Корея, нагрузка по кредитам физических и юридических лиц соотносительно с ВВП не меньше, чем во многих проблемных развитых экономиках. Типичный кореец имеет в среднем более трех кредитных карт, в то время как в Бразилии одна карточка есть даже не у каждого третьего. По-разному проявляется также и чувствительность наций к проблемам на Западе. Многие азиатские рынки по-прежнему рассчитывают прежде всего на экспорт товаров на Запад, а вот многие государства Восточной Европы, напротив, в деле финансирования экономического роста все больше полагаются на западные инвестиции.