Глава шестая Извращение самоконтроля

Глава шестая

Извращение самоконтроля

Профессионалов принято трактовать. Да и они сами привыкли рассматривать себя как персонажей, способных разумно регулировать и даже контролировать свою деятельность — посредством надзора со стороны коллегий адвокатов, ассоциаций юристов и нотариусов, медицинских обществ, союзов архитекторов и инженерных обществ, ассоциаций бухгалтеров и тому подобных организаций. Профессионалы не только пользуются статусом квалифицированных экспертов. В них видят солидные общественные фигуры, прямо заинтересованные в поддержании стабильности, упорядоченности и честности ради общего блага. Им доверяется защита общества от жуликов, психопатов и нахалов, которые иначе могли бы затесаться в корпус людей высокого профессионализма, и разоблачение любых исключительных случаев, когда они все же в него проникли.

Исторически претензия профессиональных сообществ на саморегулирование восходит к древнему жречеству, образовавшему первое учёное объединение.

Традиция жречества дожила до нашего времени. Правительства и корпорации жрецов нередко входили в острый конфликт по поводу автономии церкви от гражданского права. Особенно в тех случаях, когда церковь начинала претендовать на право предписывать или даже диктовать всем остальным, что им надлежит делать. Этот тип конфликта лежал в основе отделения англиканской церкви от римско-католической при Генрихе VIII. По сей день он создаёт напряжённость в Израиле и в ряде исламских государств.

Саморегулирование и самоконтроль — это разные вещи. Но они взаимоналагаются друг на друга, граница между ними довольно размыта. Саморегулирование в основном имеет отношение к внутренней жизни профессиональных групп. Так, обычно союзы архитекторов устанавливают размер гонорара, который должны выплачивать клиенты, согласно традиции, определяя его через отношение к общим затратам на строительство объекта, по скользящей шкале. В целом это реалистический подход к делу: чем крупнее объект, тем, как правило, большего объёма работы он требует, начиная от первичной программы и эскизного проекта, затем — при рабочем проектировании и, наконец, вплоть до авторского надзора на строительной площадке. Тем не менее архитекторы с высокой мерой оригинальности, а также известности и самоуважения стремятся оценить работу над небольшим объектом существенно выше, чем это следовало бы из принятой доли в общей смете строительства. Как всегда, один лишь размер не решает дела.

В большинстве иных форм коммерческой деятельности договорённость о ставке между профессионалами, конкурирующими на рынке, рассматривалась бы как неправовое препятствие свободе торговли. Однако архитекторы приводят свои доводы: выравнивание ставки гонорара позволяет сосредоточить внимание на компетентности, мастерстве и художественных достоинствах в качестве основных факторов конкуренции внутри цеха. В такой области, как архитектура, являющейся отчасти искусством, а отчасти общественной службой и делом общественной безопасности, принятие качества за фактор конкурентной борьбы и впрямь следует счесть хорошим подходом.

Иной формой саморегулирования в архитектуре выступает неписаный запрет на критику работы коллег. Особенно если эту критику могут услышать или прочесть люди со стороны. По этой причине так трудно найти критический анализ новых построек, написанный архитектором, в отличие от высказываний писателей о книгах или пьесах или музыкантов — о произведениях композиторов или об исполнителях. Архитекторы стремятся расширить запрет на критику, выведя его, когда удаётся, за рамки профессионального круга. Как-то я устроилась на работу в архитектурный журнал на роль редактора и автора. Главный редактор сразу же дал мне понять, что следует избегать негативных комментариев. В противном случае — пояснил он — наш журнал не только вызовет на себя ненужные нападки, но и все архитекторы, включая авторов самых интересных работ, будут отказывать нам в информации и не дадут разрешения на публикацию их проектов. А это было бы для журнала смертным приговором.

Конечно же, мы делали некий отбор по качеству. Если в постройке, лишённой изящества или просто скверной, можно было отыскать интересный замысел или извлечь из неё некий урок, мы обращали внимание на плюсы и игнорировали все прочее. По это случалось редко. Почти всегда мы публиковали только те проекты или постройки, которыми могли искренне восхищаться сами или которыми искренне восхищался главный редактор. Прочее оставалось за гранью нашего интереса. Таким образом, для архитектора публикация в журнале, где его работу могут увидеть потенциальные клиенты, становится своего рода премией. Мы работали в полном соответствии с иерархией репутаций внутри профессии и послушно следовали моде (это слово, разумеется, не употреблялось никогда, поскольку в архитектуре есть стили, а моды как бы нет), как это делали сами архитекторы. Листая архитектурные журналы полвека спустя, я вижу, что они руководствуются знакомыми мне правилами и сейчас.

Только когда архитектор умирал (а его бюро распускалось) или когда со времени постройки здания проходило так много лет, что объективность становилась возможной, из нашего и других архитектурных журналов, которые вели себя точно так же, можно было извлечь некие критические уроки. Как и сами архитекторы, мы не могли заняться подлинным просвещением публики, клиентов, студентов и других архитекторов.

Тем не менее это упущение компенсируется просветительской работой, которой заняты многие местные отделения союзов архитекторов. Они обсуждают общие для своих членов проблемы, организуют дискуссии, слушают приглашённых лекторов (часть из которых привносит в аудиторию критическое начало), организуют комиссии, занятые детальным обсуждением разных типов конструкций и зданий: школ, больниц, прочих гражданских зданий, городского дизайна. Такая деятельность вряд ли была бы возможна, если бы участники относились друг к другу насторожённо.

Профессиональное саморегулирование охватывает значительно больше сюжетов, варьируя от профессии к профессии. Все вариации имеют в основе интересы членов сообщества при искреннем, как правило, стремлении к продвижению профессии. Часто устав определяет, имеют ли члены сообщества право рекламировать себя, а если имеют, то согласно каким правилам. Чтобы быть принятым в сообщество, обычно нужно пройти те или иные испытания, характер которых определён уставом. Как правило, такие испытания содержательнее и труднее, чем экзамены, которые кандидаты выдержали, завершая учёбу в университете. Мне ни разу не доводилось слышать, чтобы можно было усомниться в оценке, подозревая коррупцию. Такие испытания являются своего рода противоядием против нынешнего обесценивания университетских дипломов уже потому, что были учреждены в XIX или в самом начале XX века. В то время молодой человек мог получить, скажем, юридическое образование, читая книги под персональным кураторством опытного судьи, архитектурное образование через ученичество в солидной мастерской и даже медицинское образование (честно говоря, обычно совершенно неадекватное) — наблюдая за работой терапевта или хирурга и помогая ему. Дополнительным эффектом профессиональных испытаний является то, что благодаря им регулируется число кандидатов, принимаемых в профессиональное сообщество. Если их слишком много относительно имеющегося объёма работ, то это угрожало бы положению всех. Если же их слишком мало, то это сократило бы приток низкооплачиваемых младших сотрудников, принимаемых на определённое время в качестве учеников.

В целом в западноевропейской и американской культуре к профессиональному саморегулированию сохраняется позитивное отношение. В частности потому, что оно относится к внутренним, профессиональным делам, в чем никто не видит угрозы. Тем более что публика обычно мало о них знает. Более того, трудно представить себе, какой иной социальный институт мог бы выступить в роли регулятора внутрипрофессиональных дел. Возможной альтернативой была бы скорее всего тяжеловесная и неэффективная бюрократия или вообще отсутствие регулирования с вполне вероятной в этом случае деморализацией профессионалов — не слишком хорошая штука, чтобы идти на риск.

Самоконтроль тоньше и двусмысленнее, чем саморегулирование. Его функцией является борьба с обманом и другими формами преступности, равно как с поведением, нарушающим профессиональную этику или балансирующим на грани преступления. Самоконтроль очевидным образом совмещается с саморегулированием, когда недостойное поведение коллеги покрывают в интересах профессиональной солидарности или репутации профессии. Нет для профессии более скорого пути к утрате общественного уважения к себе, чем ради чести мундира скрывать явное зло, совершённое профессионалом. Этот урок вновь и вновь разучивают церкви. И это означает, что правила саморегулирования Римско-католической церкви нуждаются в пересмотре. К примеру, в том, что касается обета безбрачия и пола священства.

Укрывание прегрешения имеет более тонкий характер, когда профессиональные сообщества заметно оттягивают решение. Или же если они медлят с тем, чтобы прибегнуть к самоконтролю с его обязанностями, хотя при этом решительно настаивают на его автономии. Это не столь грубая вещь, как прямое укрывательство, однако само лишь торможение дела вызывает порицание и беспокойство публики. Скандальную известность приобрела непримиримость протестантских миссионеров или католических сестёр по отношению к детям и сиротам аборигенов. Но не менее страшны случаи неправильных действий в медицине. Очевидно, что их виновников невозможно защищать. Однако ассоциации медиков без конца, иногда годами, тянут с вердиктом, несмотря на мотивированные жалобы и печальные доказательства[49]. В подобных случаях защита членов ассоциаций от преследований или ложных обвинений и защита жертв от наносимого им вреда настолько неравноправны, что профессии было бы лучше отказаться от самоконтроля, передав преступление и наказание полиции и судам, а не епископам и профессиональным дисциплинарным комиссиям.

Наиболее частые случаи укрывательства или недопустимого затягивания отмечены по трём типам преступлений. Во-первых, это прямое преступление: финансовое жульничество, должностное преступление, насилие над детьми, взяточничество. Во-вторых, ситуации, когда лица, обладающие силой или влиянием, не были персонально замешаны в преступлении, но их чувство лояльности к цеху оказалось сильнее, чем пристрастие к честности и открытости. Возможно, именно развитая лояльность стала тем самым качеством, которое обеспечило им самим и силу, и влияние в их учреждениях. И поэтому нелегко представить себе, как противодействовать лояльности как слабости, завязанной на силу «Я». В-третьих, сходное преступление — вводить полицию в заблуждение фальшивыми заверениями, что все в порядке.

Ах, эта полиция! Полицейские тоже составляют организацию, склонную к самозащите сильнее, чем какая-либо другая. Даже когда полицейские не связаны через ассоциации содействия, они твёрды во взаимной поддержке. Редко когда можно положиться на способность полиции к осуществлению самоконтроля. Наиболее для неё характерные преступления — это взятки, жестокость и лжесвидетельство. В тех случаях, когда преступления полицейских удаётся раскрыть, это означает, что расследование вели журналисты, которым иногда помогают отважные информаторы «изнутри» и — все в большей степени — учёные-эксперты, вроде судебных биологов или демографов. Обычные попытки реформирования означают ещё одну надстройку: гражданские палаты, которые должны принимать и рассматривать публичные обвинения в адрес полиции. У публики короткая память: всякий скандал — это новость на девять дней. К тому же сочувственное отношение публики к опасностям, которые достаются на долю полицейских, не позволяет гражданским палатам стать лекарством длительного действия.

Большинство государств имеет в резерве чрезвычайные процедуры высшего уровня и соответствующие институты. Будь то, к примеру, расследования конгресса в США или коронные расследования в Канаде и других монархиях Запада. Однако эти формы надзора практически не затрагивают большинство форм преступности и в особенности коммерческие преступления. Хорошо известно, что коммерческие предприятия — промышленников, домостроителей, малого бизнеса, выращивания табака и тому подобные — образуют ассоциации, чтобы лоббировать свои интересы во власти и предъявлять обществу симпатичное выражение лица. Тому же служат торговые палаты, коммерческие советы, районы поощрения бизнеса и прочее и прочее. Тем не менее все такие структуры отличаются от саморегулируемых профессиональных организаций — возможно потому, что не могут возвести своё происхождение к жречеству. Во всяком случае, в них не просматривается тех традиций самоуважения, которые лелеют общества профессионалов, да и публика не готова относиться к бизнес-ассоциациям с такой мерой доверия, как к традиционным профессиональным «цехам». Самоконтроль и саморегулирование никогда не входили в базовое представление об ответственности в бизнесе.

Высокоразвитые культуры обычно достаточно изощрены либо в силу утраченной изощрённости помнят, что лисам не стоит доверять охрану курятника. Гражданское право и суды берут на себя ответственность за то, чтобы контролировать формы коммерческой активности — контракты, авторские права, принципы управления в обществах с ограниченной ответственностью и в первую очередь разрешение на организацию корпораций. Насилие или жульничество коммерческих предприятий без всяких исключений признаются преступлениями. Такого рода предохранительные устройства защищают любое взаимодействие от вырождения в налёты, изъятия и отъёмы собственности.

Есть формы коммерческих преступлений, которые относительно просто контролировать. Старый как мир пример, восходящий к незапамятным временам: эффективная борьба с облегчённой монетой, или с подделкой денег. Новые формы жульничества рождаются постоянно, за этим следуют и новые способы их обнаружения. Исчерпавшее срок хранения масло может быть без труда проверено инспекцией; подпорченное мясо или опасные игрушки могут быть конфискованы; машины с неисправными тормозами могут быть отозваны фирмой-изготовителем. Но самые грандиозные из коммерческих преступлений не выявит никакой инспектор[50].

Столбцы подделанных чисел, доказывающие цветущее состояние компании, стоящей на пороге банкротства, создаются при помощи фальсификации расходов или преувеличения доходов. Чтобы предупредить фальсификацию финансовых отчётов, правительства давно уже требуют от корпораций, партнёрств и других предприятий (включая те, что объявляют себя бесприбыльными или благотворительными) обращаться к независимым аудиторам, которые должны проверить их финансовые счета, подтвердить их аккуратность и правдивость.

Общество привыкло доверять членам солидного профессионального цеха лицензированных аудиторов (в Канаде их называют присяжными аудиторами) в том, что они правильно надзирают за бизнесом и гарантируют правдивость финансовой отчётности бизнеса. Именно поэтому бизнес вызывает доверие. В этом и заключается функция аудита в цивилизованном обществе. Сам бизнес тоже выигрывает от честной отчётности, которая предотвращает жульничество и указывает на ошибки, недостаточную эффективность, выявляя сильные и слабые стороны конкурентоспособности предприятия. Финансовый скандал 2001 года в «Энроне», огромной и сложно организованной компании по продаже электроэнергии со штаб-квартирой в техасском Хьюстоне, нанёс жестокий удар по экономике США. За счёт фальшивой отчётности иллюзорные прибыли «Энрона» раздувались, а вполне реальные убытки скрывались. Как подробно сообщала пресса, это предопределяло неоправданно высокую стоимость акций «Энрона» достаточно долго, что позволило высшему руководству корпорации заработать миллионы долларов на продаже пакетов акций, которые они получили в качестве щедрой платы за труды. Когда корпорация вскоре обанкротилась, стоимость её акций упала почти до нуля.

Множество рядовых служащих «Энрона», которых водили за нос так же, как и всех прочих, потеряли все свои пенсионные сбережения. То же произошло с теми, кто хранил деньги или инвестировал в страховые фонды, владевшие акциями «Энрона». Финансовый отдел корпорации пытался уничтожить свидетельства подделки отчётности, стирая файлы с документацией, которая могла их выдать. Высшее руководство, хорошо заработавшее на поведении корпорации, решительно отрицало, что знало состояние её финансов, отводя от себя ответственность. За этим в начале 2002 года последовала длинная череда банкротств крупных корпораций. В ряде случаев фальсификация отчётности осуществлялась не столько внутренним аудитом, сколько консультантами, которых снабжали информацией финансовые отделы. При этом использовались настолько сложные и запутанные схемы, что разобраться в них чрезвычайно сложно. Безумие обычно определяют как утрату связи с реальностью. Согласно этому определению, аудит сошёл с ума. А в давние времена сказали бы, что члены профессионального сообщества, преступившие закон, продали душу дьяволу.

Как бы ни случилась порча, это не произошло вдруг. Порча началась не позднее середины 1980-х годов. Она была следствием лихорадки слияний и поглощений, в ходе которых складывались беспрецедентно крупные и практически неуправляемые бизнес-объединения. Немало неустойчивых корпораций, отягощённых долгами, подлежащими срочному взысканию, остро нуждались в средствах. Они начали платить аудиторам за предоставление им «отпускных грамот», ложно свидетельствовавших о том, что корпорация является надёжным заёмщиком. Информация о таких грамотах и их полумиллионной стоимости дошла до общественного сознания в 1987 году, когда в суде рассматривалось дело о банкротстве компании, использовавшей такого рода документ. В анонимной беседе аудиторы объясняли «Уолл-стрит джорнел», что количество корпоративных клиентов значительно сократилось и им пришлось изыскивать новые источники дохода, в том числе и изготовление «отпускных грамот». К тому же, объясняли они, корпоративные клиенты грозили отказаться от услуг аудиторских фирм, если те не предоставят необходимые бумаги.

Сами аудиторы тоже поддались лихорадке слияний и объединений. Возможно, была всего лишь защита перед лицом увеличения размеров и напора клиентов. В результате возникли пять международных аудиторских фирм, в каждой из которых трудились десятки тысяч лицензированных аудиторов и сопряжённых с ними консультантов. Одно из этих аудиторских чудовищ — «Артур Андерсен» — сыграло роль бесчестного аудитора для «Энрона». Поскольку репутация фирмы разлетелась вдребезги, «Артур Андерсен» распалась и исчезла с рынка. Но её осколки сохраняются и… нашли себе работу в европейских странах и в Северной Америке. Все пять гигантов упоминаются в прессе как подозреваемые в сговоре с компаниями, отчётность которых не может сама поддерживать их карточные домики[51].

Тем временем в культуре была выработана новая тактика обмана — правдоподобно звучащее отрицание. Подчинённые, осуществляя подделку или обман, следят за тем, чтобы начальство «не знало» об этом. Они не передают никакую информацию на бумаге и остерегаются свидетелей или утечек информации, чтобы укрыться от отчётности[52]. Похоже, что эта тактика была выработана в ЦРУ или в службе внешней разведки.

Первый раз она вышла на поверхность — весьма эффектным образом — в Северной Америке. Тогда её взяли на вооружение два президента: Ричард Никсон, неудачно пытавшийся все правдоподобно отрицать для защиты от собственной вины в скандале «Уотергейт», и Рональд Рейган, вполне успешно воспользовавшийся той же тактикой в самозащите по поводу скандала «Иран-контрас». Нынешний президент Джордж Буш воспользовался тем же, чтобы защититься от обвинений в незадекларированной продаже акций. Признавая сам факт, но оправдываясь тем, что не знал о соответствующем законе, незадолго до того как стать президентом, он заработал на этой сделке 16 миллионов долларов. Говоря о правдоподобном отрицании, бывший председатель Комиссии по биржевым и страховым делам назвал его «игрой в кивки и ухмылки».

Школы бизнеса далеки от безукоризненности. Этим учреждениям доверено обучать лицензированных аудиторов, а также бизнесменов, которые будут нанимать этих аудиторов. Летом 2002 года три наиболее престижных американских университета провели совместный трехдневный семинар в Университете Чикаго для восьмидесяти управляющих крупнейших международных корпораций страны. Целью семинара было предложить правила поведения в ситуациях, связанных с пороками аудита. Можно предположить, что вывод должен был бы звучать примерно так: «Не делайте этого сами и не позволяйте делать другим».

Ничего подобного. Журналист из «Нью-Йорк таймс», бывший на семинаре, сообщил, что все было не так. Напротив, университетские менторы отговаривали своих зрелых слушателей от искренности: «Им внушали, что если от них будут требовать заявлений по результатам скандала, их дело — не выдавать добровольно какую бы то ни было информацию». Не спрашивай и не рассказывай!

За успешностью правдоподобной лжи стоит уже давно закрепившийся в Северной Америке отрыв от реальности, замена сущности имиджем. Если имидж достаточно привлекателен, существо дела не имеет значения. Что блестит, то и золото. Наверное, все это началось в конце XIX века с раздувания шума вокруг литературных и светских знаменитостей; хотя тенденция эта в Америке проявлялась и раньше. Изготовление фальшивого имиджа превратилось в выгодный бизнес в Северной Америке и стало стержнем формирования и функционирования правительства США. Легионы наёмных лгунов не покладая рук трудятся над тем, чтобы отделить реальность от имиджей всех видов: имиджа личности, имиджа правосудия, корпораций, городов и мест, видов деятельности. Мастера перчатки и шпаги, виртуозы создания обманчивого имиджа и контроля над масштабом потерь превратились в авторитетных ораторов в ходе избирательных кампаний, в экспертов, обслуживающих корпорации, оказавшиеся в трудном положении. Они в состоянии не только отделить реальность от имиджа, но и конструировать новую реальность. Термин «реализация реальности» звучит несколько запутанно, но тем лучше: в этом и состоит деятельность манипуляторов.

Бесчестность и алчность, о которых я говорила выше, несложно осуждать. Сами аудиторы отлично знают, что это скверный способ вести дела и осуществлять управление. Но в современной отчётности есть и более сложные вопросы, вызывающие у всех растущее недоумение. Сталкиваясь с ними, аудиторы не могут понять, хорошо это или плохо — быть в них вовлечёнными. Более того, этого не понимает никто.

Существует достаточно юридических казусов, которые требуют чрезвычайного внимания. Но иначе есть риск попасться на крючок хитроумного бухгалтера. Так, различие между оборотными средствами и капитальными вложениями. Оно относится к элементарным основаниям всякой отчётности. Капитальные вложения имеют банковскую ценность: можно занять деньги для того, чтобы нечто приобрести или создать, и если должник не может выплатить занятые средства или проценты по займу, заимодавец вправе наложить на его векселя арест и перепродать их. Это выросло из традиционного представления о капитале, основанном на таких предметах, как земля, здания или корабли с их грузом. С началом промышленной революции к ним присоединилось производственное оборудование. Но теперь знание или информация тоже могут быть капиталом, и даже столь неуловимая вещь, как идея, может выступать как интеллектуальный капитал.

Привычное представление о капитале рухнуло, когда диплом об образовании стал трактоваться как приращение капитала — такое же, как ферма, урожай с неё или машины, приобретённые в кредит под такой урожай. Однако в случае банкротства диплом не подлежит отчуждению и перепродаже подобно ферме, урожаю или машине.

Предположим, что город планирует принять новую программу переработки отходов, нацеленную на наращивание городского богатства и снижение расходов на вывоз и хранение отходов. Процесс реализации предполагает среди прочего просвещение тех, кто производит отходы, а также предоставление им недорогих средств компостирования и специальных контейнеров. Можно ли зачесть эти расходы как капитальные вложения, под которые город может занимать деньги? Или это текущие расходы, которые не могут быть зачтены, пока нет соответствующих им капитальных вложений? Это отнюдь не условный сюжет из учебника по ведению отчётности. Такой вопрос возник при обсуждении бюджета Торонто в 2003 году. Он расколол сообщество городских финансистов.

Легко произносимые выражения «человеческий капитал», «социальный капитал», «культурный капитал» достаточно зыбки. Они выражают современные представления о реальных достаточно мощных формах собственности, более необходимых при создании богатства, чем традиционный капитал. Но работать с ним в традиционных терминах отчётности очень трудно или даже невозможно. Термин «затраты на развитие» не схватывает сути дела. Ведь предлагаемые траты в ходе развития и использования его эффектов могут создавать новые богатства. Они состоят из знания, умения, социальных и правовых приобретений, принадлежащих населению при наличии трансляции через культуру.

Как оценить собственность предприятия, которое по контракту сохраняет владение частью проданных им продуктов длительного пользования (вроде фотоаппарата, коврового покрытия на полу или оборудования кухни)? Такой продавец имеет право вернуть себе, переработать и перепродать часть продукта, сохранившую ценность после того, как невосстановимая часть выработает свой век. Это тоже не академический вопрос. Подобная практика уже возникла, и если такая тактика производства-и-переработки окажется финансово успешной (что отчасти зависит от качества контроля и отчётности), она может широко распространиться.

Старые формы отчётности вряд ли помогут при реализации финансовых концепций, не имеющих прецедента. А потребность в инновациях в мире бухгалтерии служит свидетельством возможностей дальнейшего экономического развития. Однако пока ещё не появилось свидетельств тому, что бухгалтерия в состоянии и справиться с задачами бурно развивающейся экономики, и сохранить честность.

Понятно, что необходимые перемены либо будут происходить шаг за шагом по мере необходимости, либо не произойдут вообще. Профессиональный мир расколот на тех, кто доказывает необходимость принятия новаторских правил делопроизводства, и тех, кто категорически выступает против.

Это не вопрос о том, кто из них плох, а кто хорош — для продвижения новых решений насущных проблем необходимы достоинства обеих школ. Но и пороки у обеих школ застарелые и тяжкие: фальсификация, отстройка имиджа, заговор молчания, манипулирование.