Глава 7. Гражданское общество

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 7. Гражданское общество

С либертарианской точки зрения, задача правительства — защищать права людей. Не более. Но и это очень серьезное дело, и правительство, которое хорошо с ним справляется, заслуживает нашего уважения и поздравлений. Однако защита прав — лишь минимальное условие для поиска счастья. Как доказывали Локк и Юм, мы создаем правительство с целью защитить нашу жизнь, свободу и имущество, чтобы создать наилучшие условия для выживания и преуспеяния.

Без сотрудничества с другими людьми невозможно добиться процветания, и нашим уделом в противном случае было бы жалкое существование на грани выживания. Мы стремимся объединить свои усилия с усилиями других людей не только для достижения практических целей — производить больше продуктов питания, обмениваться товарами, разрабатывать новые технологии, — но и потому, что ощущаем глубокую потребность в единении, в любви, дружбе и общности. Объединения, образуемые нами с другими людьми, и составляют то, что мы называем гражданским обществом. Такие объединения весьма разнообразны: семьи, церкви, школы, клубы, братства, кондоминиумы, объединения по месту жительства и множество видов коммерческих обществ: партнерства, корпорации, профсоюзы и профессиональные ассоциации. Все эти объединения так или иначе удовлетворяют человеческие потребности. В широком смысле гражданское общество можно определить как совокупность всех естественных и добровольных объединений в обществе. Некоторые аналитики проводят различие между коммерческими и некоммерческими организациями, утверждая, что коммерческие фирмы являются частью рынка, а не гражданского общества; однако я следую традиции, согласно которой подлинное различие между объединениями состоит в том, что одни из них принудительные (государство), а другие — естественные, или добровольные (все остальные). Создается ли конкретное объединение для получения прибыли или для достижения какой-либо другой цели, ключевой признак — добровольность нашего участия в нем. Объединения в рамках гражданского общества создаются для достижения определенных целей, однако само гражданское общество не имеет никакой цели; оно является непреднамеренным, спонтанно возникающим результатом всех этих имеющих цель объединений.

Некоторым не нравится гражданское общество. Карлу Марксу, например. Рассуждая о политической свободе в одной из своих ранних статей “К еврейскому вопросу”, Маркс писал, что “так называемые права человека… суть не что иное, как права члена гражданского общества, т. е. эгоистического человека, отделенного от человеческой сущности и общности”. Он утверждал, что “человек как член гражданского общества” является “индивидом, замкнувшимся в себя, в свой частный интерес и частный произвол и обособившимся от общественного целого”. Вспомните Томаса Пейна, различающего общество и государство, гражданское общество и политическое общество. У Маркса это различие присутствует, но в несколько искаженном виде: он хочет, чтобы гражданское общество было вытеснено обществом политическим. Когда люди станут действительно свободны, говорит он, они будут видеть себя гражданами единого политического общества, а не “расщепленными” на разные, частные роли торговца, рабочего, еврея, протестанта. Каждый человек станет “общественным существом”, объединенным со всеми другими гражданами, а государство будет считаться уже не гарантом прав, под защитой которого отдельные люди могли бы достигать своих эгоистичных целей, а организмом, в рамках которого каждый обретет свою “человеческую сущность, заключающуюся в истинном коллективизме человека”. Как будет достигнуто такое освобождение, объяснено не было, а реальный опыт марксистских режимов едва ли можно признать освобождающим, однако враждебность гражданскому обществу налицо.

Сегодня марксизм — бранное слово (и вполне заслуженно), однако мощное и длительное влияние Маркса на огромные массы людей указывает, что он что-то понял, когда писал о людях, чувствующих себя отчужденными и разобщенными. Все мы действительно хотим ощущать хоть какую-то связь с другими. В традиционном, докапиталистическом обществе не было большого выбора в этом отношении; в деревне люди, которых вы знали всю свою жизнь, жили рядом с вами. Нравилось это или нет, избежать чувства общности было невозможно. Когда либерализм и Промышленная революция принесли свободу, процветание и мобильность большому числу людей, многие стали покидать родные деревни и даже страны, чтобы обрести лучшую жизнь в другом месте. Решение уехать говорит о том, что люди надеялись сделать свою жизнь лучше, а устойчивость миграционных потоков указывает, что они действительно обретают на новом месте лучшую долю. Однако даже человек, довольный тем, что уехал из деревни и родной страны, может переживать утрату чувства общности, точно так же, как решение жить отдельно от родителей, чтобы почувствовать себя взрослым, может породить глубокое чувство утраты, даже если человеку нравится независимость и самостоятельность. Это та самая тоска, которую, как многим казалось, может объяснить марксизм.

По иронии судьбы марксизм обещал свободу и общность, но привел к тирании и разъединению. Тиранический характер режима в марксистских странах хорошо известен, однако то, что марксизм создал общество гораздо более атомизированное, чем любое общество капиталистического мира, возможно, понимают не все. Марксистские правители советской империи, во-первых, теоретически верили, что в условиях “истинной свободы” люди не будут нуждаться в организациях, обслуживающих их индивидуальные интересы, и, во-вторых, знали из практического опыта, что в независимых объединениях таится угроза государственной власти. Поэтому они не только ликвидировали частную экономическую деятельность, но и настойчиво подавляли церкви, независимые школы, политические организации, объединения по месту жительства и все остальное, вплоть до клубов садоводов. В конце концов была разработана теория, утверждающая, что такие не всеобщие организации способствуют разъединению. В результате, лишенные какой-либо формы общности, которая служила бы промежуточным звеном, связывающим семью со всемогущим государством, люди превратились в полном смысле слова атомарных индивидов. Как писал философ и антрополог Эрнст Гелльнер: “Эта система создала изолированных, аморальных, циничных индивидуалистов, не имеющих возможностей для самореализации, изощренных в лицемерии и приспособленчестве”. Естественные связи с соседями, прихожанами своего храма, деловыми партнерами были разрушены, что сделало людей подозрительными и недоверчивыми, не видящими причин сотрудничать с другими или даже просто относиться к ним с уважением.

Пожалуй, еще большая ирония состоит в том, что марксизм в конечном итоге привел к возрождению уважения к гражданскому обществу. Когда коррупция времен Брежнева сменилась либерализацией при Горбачеве, люди стали искать альтернативу социализму и нашли ее в идеях гражданского общества, плюрализма и свободы объединений. Инвестор-миллиардер Джордж Сорос, желающий увидеть страну, в которой он родился (Венгрию), и ее соседей свободными, начал делать крупные пожертвования, но не для того, чтобы вызвать политическую революцию, а чтобы воссоздать гражданское общество. Он пытался финансировать все, от шахматных клубов до независимых газет, чтобы люди снова начали работать вместе в негосударственных институтах. Возрождение гражданского общества было не единственной причиной реставрации свободы в Центральной и Восточной Европе, однако более сильное гражданское общество поможет защитить новую свободу, принеся с собой также все остальные выгоды, которые люди могут получить, только взаимодействуя друг с другом.

Озабоченность Маркса по поводу общности и разъединенности разделяют и те, кто далек от марксизма. Философы-коммунитарианцы, считающие, что любой индивид обязательно должен рассматриваться как часть какого-либо сообщества, обеспокоены, что на Западе, особенно в США, делается чрезмерный акцент на отстаивании прав индивида в ущерб обществу. Их точку зрения на отношения между людьми можно представить как ряд концентрических окружностей: индивид является частью семьи, микрорайона, города, штата, страны. Они говорят, что мы иногда забываем фокусироваться на всех этих кругах и нас следует как-то поощрять к этому.

Однако являются ли эти окружности концентрическими? Современное общество правильнее представлять в виде ряда пересекающихся окружностей с мириадами сложных связей между ними. У каждого из нас множество способов взаимодействия с другими людьми — именно это не устраивало Маркса, и именно это прославляют либертарианцы. Одна и та же женщина может быть женой, матерью, дочерью, сестрой, кузиной; наемной работницей одного предприятия, владелицей другого, акционером третьего; съемщицей жилья и домовладелицей; служащей кондоминиума; активисткой в Малой лиге[35] и движении девочек-скаутов; прихожанкой пресвитерианской церкви; работником избирательного участка от демократической партии; членом профессиональной ассоциации; членом бридж-клуба, фан-клуба Джейн Остин, феминистской группы повышения сознательности, местной народной дружины и т. д. (Эта дама, вероятно, сильно устает, однако, по крайней мере в принципе, один человек может иметь бесконечное число связей и взаимодействий.) Большая часть этих объединений служит конкретной цели — заработать деньги, сократить преступность, помочь детям, — но при этом они связывают людей друг с другом. Ни одно из них не исчерпывает личность человека и не определяет его полностью. (Можно приблизиться к такому исчерпывающему определению, присоединившись к какой-нибудь религиозной общине, претендующей на всего человека, скажем к католическому ордену монахинь-созерцательниц; однако такого рода выбор доброволен и обратим, поскольку право человека делать выбор неотчуждаемо.)

Согласно либертарианской концепции, мы устанавливаем связи с разными людьми разными способами на основе свободного и добровольного согласия. Эрнст Гелльнер говорит, что современное гражданское общество выдвигает требование “модульного человека”. Вместо того чтобы быть полностью продуктом определенной культуры, всецело растворенным в ней, модульный человек “может вступать в объединения, преследующие конкретные, ограниченные цели, не связывая себя каким-либо кровавым ритуалом”. Он вправе устанавливать “эффективные, но в то же время гибкие, специфичные и полезные” связи с другими людьми.

Из многообразия взаимодействий отдельных людей друг с другом возникает сообщество: не тесное деревенское или мессианское сообщество, которое сулили марксизм, национал-социализм и обещающие исполнение всех желаний религии, а сообщество свободных людей в добровольно избранных объединениях. Не индивиды возникают из сообщества, а сообщество возникает из индивидов. Причем возникает не потому, что кто-то планирует его создание, и, конечно же, не потому, что его создает государство, а потому, что должно возникнуть. Для удовлетворения своих потребностей и желаний люди должны объединяться друг с другом. Общество — это объединение индивидов, регулируемое юридическими правилами, или, скорее, объединение объединений, а не одна большая община или одна семья, как совершенно ошибочно полагают Марио Куомо и Пэт Бьюкенен. Правила семьи или небольшой группы не являются и не могут быть правилами расширенного общества.

Разграничение индивида и сообщества может вводить в заблуждение. Некоторые критики говорят, что сообщество предполагает отказ человека от индивидуальности. Однако членство в группе не обязательно принижает индивидуальность; более того, освободив человека от ограничений, присущих отшельническому образу жизни, и расширив возможности по достижению своих целей, членство в группе может даже подчеркнуть его индивидуальность. Такой взгляд на сообщество требует, чтобы участие в нем было добровольным, а не принудительным.

Сотрудничество

Поскольку далеко не всего из желаемого люди в состоянии достичь самостоятельно, без чьей-либо помощи, они многообразно сотрудничают с другими. Защита прав и свободы действий государством создает среду, в которой каждый человек может преследовать свои цели, будучи уверенным в неприкосновенности своей личности и собственности. Таким образом возникает сложная сеть свободных объединений, в которых люди добровольно принимают и выполняют обязательства и контракты.

Свобода объединений помогает ослабить социальную напряженность. Она дает возможность членам общества устанавливать связи с другими и строить переплетающиеся сети личных взаимоотношений. Многие из этих отношений имеют надрелигиозный, надполитический и надэтнический характер. (Разумеется, существуют объединения, например религиозные и этнические, состоящие из людей, принадлежащих к определенной группе.) В результате непохожие друг на друга и незнакомые люди объединяются в товарищество. Возникшие по различным поводам связи снимают напряженность, которая в противном случае могла бы разъединять людей. Католик и протестант, в иных обстоятельствах предъявившие бы друг другу множество претензий теологического толка, встречаются как покупатель и продавец на рынке, как члены одного и того же родительского комитета или как участники софтбольной лиги, где они в свою очередь общаются с мусульманами, иудеями, индуистами, даосами и атеистами. Они могут расходиться в религиозных вопросах, более того, каждый из них может считать, что другой совершает смертельную ошибку, однако гражданское общество предлагает поле, в пределах которого они могут мирно сотрудничать. Статья в Washington Post о растущей популярности полуденных богослужений начинается так: “На улице эти люди — служащие и юристы, демократы и республиканцы, жители городов и пригородов. Но здесь они католики”. Другая статья могла бы начинаться и так: “Там эти люди — католики и баптисты, черные и белые, гомосексуалисты и натуралы, женатые и холостые. Здесь же они — сотрудники компании America Online”. Или “здесь они учителя детей из малообеспеченных семей”. В конкретных обстоятельствах люди, которым не было бы комфортно в узком сообществе членов определенной группы, могут присоединяться к ней для достижения некоей цели; это процесс, учащий если не любить друг друга, то по крайней мере существовать вместе.

Возникший сложный порядок не был создан каким-то человеком. Его никто не проектировал. Он является продуктом множества человеческих действий, но не замысла.

Личная ответственность и доверие

В предыдущей главе было подробно рассказано о замечательной сети доверия, которая позволяет мне получать наличные деньги и автомобили практически по всему миру. Будь критики либертарианства правы, разве “атомистическое” коммерческое общество не снижало бы степень доверия и сотрудничества, позволяющих банкоматам выдавать наличные незнакомцам? Окружающая действительность опровергает этот весьма распространенный довод.

Если мы собираемся искать счастья посредством заключения соглашений с другими людьми, важно, чтобы мы могли доверять друг другу. Кроме минимального обязательства не нарушать права других, в свободном обществе у нас есть только те обязательства, которые мы принимаем на себя добровольно. Однако, взяв на себя обязательства при заключении контракта или вступлении в объединение, мы как морально, так и юридически обязаны выполнять наши соглашения. Это диктуется следующими факторами: нашим личным ощущением правильного и неправильного; нашим желанием снискать одобрение других; нашим нравственным сознанием; и, при необходимости, разными методами принуждения, включая отказ людей иметь дело с теми, кто не выполняет взятые на себя обязательства.

По мере развития общества и возникновения у людей желания браться за более масштабные задачи взаимное доверие превращается в жизненно важный фактор. Раньше люди могли доверять только членам своей семьи и тем, кто жил с ними в одной деревне или племени. Расширение круга доверия — одно из великих достижений цивилизации. Договоры и объединения играют главную роль в формировании у нас доверия друг к другу.

Подобно герою, прославляемому в одной песне, мой отец “мог получать ссуду в банке под честное слово”. Доброе имя и доверие имеют огромное значение для рынков и цивилизации. Однако в расширенном обществе этого недостаточно. Хорошая репутация помогала моему отцу в пределах небольшого городка, где он жил, но у него возникли бы трудности с быстрым получением кредита даже в соседних городах, не говоря уж о противоположном конце страны или другом государстве. Я же могу мгновенно получить наличные и кредит практически в любой точке мира — не потому, что у меня репутация лучше, чем у моего отца, а потому, что свободный рынок создал кредитные институты, ведущие операции по всему миру. Поскольку я всегда оплачиваю свои счета, сложные финансовые сети American Express, Visa и MOST позволяют мне получать товары, услуги и наличные, где бы я ни находился. Эти системы работают так хорошо, что мы не обращаем на них внимания, однако они воистину замечательны. Конечно, размах их деятельности гораздо значительнее факта получения мною наличных или аренды автомобиля. Комбинация институтов, ручающихся за кредитоспособность человека, и правовых институтов, наказывающих, когда это необходимо, за нарушение договоров, создает условия для реализации грандиозных предприятий — от проектирования и строительства самолетов, прокладки тоннеля под Ла-Маншем до всемирных компьютерных сетей CompuServe и America Online.

Когда кредит получает столь широкое распространение и становится легкодоступным, некоторые начинают считать его правом. Они чувствуют себя неуютно, когда кому-то отказывают в получении кредита. Они требуют введения государственного регулирования в отношении бюро кредитной информации, сокрытия плохой кредитной информации, ограничения процентных ставок и т. д. Эти люди не понимают принципиальной важности доверия. Им как будто не ясно, что никто не захочет неоправданно рисковать с трудом заработанными деньгами. Если достоверная кредитная информация отсутствует, для покрытия возросшего риска кредиторы повысят процентные ставки. В отсутствие достаточно надежной информации предоставление кредитов вообще прекратится либо их можно будет получить только через личные или семейные связи. Понятно, что, предъявляя претензии к бюро кредитной информации, стремятся вовсе не к этому.

Сеть доверия и кредита опирается на институты свободного общества: права и обязанности индивида, защищенные права собственности, свободу договоров, свободные рынки и господство права. Сложный порядок покоится на простом, но надежном основании. Как в теории хаоса простое нелинейное уравнение может породить бесконечно запутанную математическую проблему, так и простые правила свободного общества порождают бесконечно сложные социальные, экономические и юридические отношения.

Многоликость гражданского общества

Трудно описать все формы гражданского общества, существующие в сложном мире. Более 100 лет назад Алексис де Токвиль писал в книге “Демократия в Америке”: “Американцы самых различных возрастов, положений и склонностей беспрестанно объединяются в разные союзы… для того, чтобы организовывать празднества, основывать школы, строить гостиницы, столовые и церковные здания, распространять книги, посылать миссионеров на другой край света; таким образом они возводят больницы, тюрьмы, школы”. Посмотрите любую ежедневную газету, и вас удивит разнообразие упоминаемых организаций: фирм, профессиональных ассоциаций, этнических и религиозных объединений, соседских ассоциаций, музыкальных и театральных групп, музеев, благотворительных организаций, школ и т. п. Начиная писать эту главу, я взял в руки Washington Post. Помимо упоминания объединений, фигурирующих в большинстве газетных материалов, я обнаружил три истории, которые свидетельствуют о поразительной многоликости гражданского общества.

На первой полосе рассказывалось о том, как в одном из пригородов три семьи, в которых работали оба супруга, организовали клуб ужинов: каждая семья раз в неделю готовит ужин, а две другие заезжают за ним по дороге домой. Таким образом в нашем суматошном мире, когда карьерой заняты оба супруга, эти пары получают больше домашней еды, чем каждая из них могла бы приготовить самостоятельно. Возможно, это не совсем община — ведь эти семьи не усаживаются за стол сообща, — однако участники клуба говорят, что чувствуют себя расширенной семьей: “Сидя на кухнях друг у друга, мы обсуждаем проблемы наших детей”. В другой заметке сообщалось о набожной баптистской семье, которая “пыталась уберечь своих [шестерых детей] от соблазнов и искушений мира, создав общину, состоящую главным образом из людей со схожими ценностями и убеждениями”. Мать обучает своих детей дома, обеспечивает их книгами, видеопрограммами и играми, оказывающими благотворное влияние, и вовлекает в общение с другими детьми из прихода и местной сети домашнего образования, а также поощряет увлечение старшего сына игрой на пианино. На первый взгляд может показаться, что эта семья отгораживается от общества, однако я уверен, что нам следует отнестись к этой истории как примеру разнообразия, возможного в гражданском обществе даже для тех, кто хотел бы вести образ жизни, отличный от представляющегося желательным большинству. И наконец, в третьем сообщении рассказывалось о детском саде на общественных началах, связывавшем пять семей на протяжении десяти лет. Дети вместе играли и росли, а матери, благодаря посменному присмотру за детьми, могли подарить друг другу “столь ценные минуты принадлежности самой себе”. Автор подводит итог: “[Моя дочь] не помнит времени, когда она еще не знала своих друзей по этому детскому саду, а я с трудом припоминаю, когда не знала своих. Такими могут быть дружеские узы. Если рядом нет родственников, их заменят друзья”.

Благотворительность и взаимопомощь

Важный аспект гражданского общества — благотворительные организации. Именно о них говорится в приведенной выше цитате из Токвиля. Люди испытывают естественное желание помогать тем, кому в жизни повезло меньше; для этого они организуют всевозможные формы помощи — от бесплатных столовых и приходских благотворительных базаров до таких огромных национальных и международных предприятий, как United Way, Армия спасения, Врачи без границ и Спасем детей. Ежегодно американцы тратят на благотворительность примерно 150 млрд долларов.

Критики либертарианства говорят: “Вы хотите отменить жизненно важные государственные программы, ничего не предложив взамен”. Однако отсутствие принудительных государственных программ — это очень даже чего. Это рост экономики, индивидуальной инициативы и активизация творчества миллионов людей, а также тысячи объединений, создаваемых для достижения общих целей. Что это за социальный анализ, который смотрит на столь сложное общество, как Соединенные Штаты Америки, и не видит ничего, кроме того, что делает правительство?

В свободном обществе благотворительность занимает важное место. Однако не она является ответом на вопрос, как свободное общество будет помогать бедным. Первый ответ таков: обеспечивая грандиозный рост и распространение богатства, свободная экономика уменьшает и даже полностью искореняет бедность. По историческим меркам, даже бедные люди в США и Европе необычайно богаты. В поражающем воображение Версальском дворце не было водопровода и канализации; чтобы перебить зловоние, вокруг дворца высаживали апельсиновые деревья. Гордон Бьюкемп из Мичиганского университета в 1995 году писал в журнале American Scholar об изобилии, порожденном свободными рынками и современной технологией:

[Фильм] о жизни императрицы Ву, китайского аналога Екатерины Великой… начинается со сцены скачущего во весь опор всадника, спешащего передать явно ценный пакет другому курьеру, который мчится к следующей станции, чтобы передать его дальше, — и так через весь Северный Китай до Пекина и в конце концов до императорского дворца. Оказалось, что в пакетах, с таким трудом доставлявшихся с дальних горных вершин, находился лед. Лед для охлаждения императорских напитков.

Вспоминаю, как, увидев это, я вдруг понял, что у меня есть возможность получить лед в любой момент, просто открыв дверцу холодильника. В этом отношении, как и во множестве других, материальный уровень моей жизни — молодого человека, не занимающего никакой важной должности и живущего на скромную стипендию, — был явно выше уровня жизни могущественного китайского императора…

Мне теплее зимой (центральное отопление) и прохладнее летом (кондиционер); я получаю больше качественной информации быстрее и более надежными способами, чем получал он; я могу попасть в любое место скорее и в несравнимо более комфортабельных условиях; в течение своей жизни я (скорее всего) испытываю меньше боли, чувствую себя лучше и получаю более качественное медицинское обслуживание; я вижу лучше и дальше (бифокальные очки); у меня более здоровые зубы (фтор), и мой стоматолог применяет новокаин; а что касается того, что у императора могла быть золотая птичка, услаждавшая его слух пением, — хорошо-хорошо, это был византийский император, — так у меня есть Роза Понселле, Эзио Пинза, Билли Холидей, Эдит Пиаф [для более молодых читателей добавим Rolling Stones, Grateful Dead, Аланис Морисет] или любой из буквально сотен других исполнителей, голоса которых лежат на моих полках, — эти голоса я могу услышать, нажав пару кнопок.

Не следует забывать, что свободные рынки положили конец всеобщей бедности и изнурительному труду, хотя, конечно, по современным стандартам миллионы американцев действительно живут в бедности, убивающей не столько физически, сколько психологически, вызывая чувство безнадежности. Поэтому второй ответ на вопрос таков: государство должно прекратить заманивать людей в капкан бедности, не давая оттуда вырваться. Налоги и государственное регулирование сокращают количество рабочих мест, особенно для низкоквалифицированных работников, а система социального обеспечения позволяет заводить детей незамужним женщинам, попадая в долгосрочную зависимость. Третий ответ — взаимопомощь: люди, объединяющиеся не для того, чтобы помочь менее удачливым, а для того, чтобы помогать самим себе в трудные времена. Проблемы экономического роста, социального обеспечения и благотворительности будут рассматриваться в следующих главах, а сейчас я хотел бы поговорить о взаимопомощи.

Взаимопомощь имеет давнюю историю — и не только на Западе. Ранние ремесленные гильдии, до того как превратиться в косные монополии, известные всем, кто интересуется Средневековьем, представляли собой объединения взаимопомощи людей одной и той же профессии. По африканскому обычаю сусу, люди кладут некоторую сумму в горшок и, когда фонд достигает определенного размера, в порядке очереди забирают его. Как пишет ганский экономист Джордж Айитти: “Если бы ‘примитивная’ система сусу была введена в Америке, она называлась бы кредитным союзом”. А американцы корейского происхождения назвали бы ее кех — так называется группа людей, собирающихся вместе на ежемесячный обед для общения, получения советов и внесения денег в общий котел: эти деньги каждый месяц выдаются одному из участников[36].

В февральском номере журнала Past and Present за 1992 год историк Джудит М. Беннет написала об “элях”, существовавших в Англии в Средние века и в начале Нового времени, — благотворительных пирушках, где пили, танцевали и играли, платя при этом цены несколько выше рыночных для оказания помощи соседям; различались церковные эли — чтобы собрать деньги для прихода, свадебные эли — чтобы помочь вступающим в брак начать совместную жить, и эли помощи — чтобы выручить тех, кто попал в трудное положение. Беннет называет эли примером того, как простые люди “заботились не только о ‘более совершенном виде’ помощи, но и друг о друге”, “социальным институтом, посредством которого соседи и друзья помогали друг другу во времена кризисов и нужды”. Эли служат еще одним подтверждением социальной солидарности, существующей между работающими людьми. Обычно они требовали активных усилий со стороны нуждающегося человека, и помощь зависела от того, насколько данный человек считался достойным ее получить. В отличие от благотворительности, эли подразумевали отношения между равными: “Объединяя подаяние с пиршеством и общением, благотворительные эли сводили к минимуму потенциал социального расслоения между бедностью и благотворительностью”. Кроме того, “людей, которые с большой долей вероятности могли ожидать, что в течение жизни они будут как жертвовать средства, так и получать благотворительную помощь”, связывало чувство взаимности.

Более современный пример взаимопомощи — которую до недавнего времени историки, изучающие бедность, благотворительность и социальное обеспечение, практически не замечали — братские и дружеские общества. Дэвид Грин из лондонского Института экономики описывает, как британские работники физического труда образовывали “дружеские общества” — самоуправляемые общества взаимопомощи. Вступая в такое общество, нужно было сделать взнос и дать торжественное обещание помогать друг другу в тяжелые времена. Поскольку это были общества взаимопомощи, получаемые выплаты — пособия по болезни и в связи с потерей кормильца, медицинская помощь, похоронные расходы — были “вопросом не щедрости, а права, заслуженного регулярным внесением взносов в общий фонд каждым членом и оправданного обязательством сделать то же самое для других”. Некоторые общества оставались просто клубами соседей, а другие разрастались в национальные федерации с сотнями тысяч членов и масштабными инвестициями. По некоторым оценкам, к 1801 году в Великобритании насчитывалось 7200 обществ, объединявших 64 800 взрослых мужчин при общей численности населения 9 млн человек. К 1911 году добровольными страховыми ассоциациями (более 2/3 из них являлись дружескими обществами) было охвачено 9 млн человек. У них были свои названия: Манчестерский союз чудаков, Древний орден лесничих и Дружеское общество предусмотрительных рабочих.

Дружеские общества играли важную экономическую роль, обеспечивая взаимное страхование на случай болезни, старости и смерти. Однако они выполняли и другие функции: установление дружеских отношений, развлечение и расширение контактов человека. Что еще важнее, члены общества чувствовали, что связаны друг с другом общими идеалами. Главной целью была выработка правильного поведения. Они понимали, что развить хорошие привычки нелегко; полезно, чтобы добрые намерения кем-то поощрялись. Многие находят поддержку в церкви или синагоге; организация Анонимные алкоголики содействует развитию такого аспекта правильного поведения, как трезвость. Кроме того, благодаря дружеским обществам рабочие получали опыт управления организацией, — редкая возможность для британского общества, разделенного сословными перегородками.

Историк Дэвид Бейто впервые исследовал такие американские братские общества, как масоны, Elks, Odd Fellows и Knights of Pythias. Бейто пишет: “До появления государства всеобщего благосостояния только церкви соперничали с братскими обществами в предоставлении социальной защиты. В 1920 году примерно 18 млн американцев являлись членами братских обществ, то есть около 30 процентов всего взрослого населения. В 1910 году журнал Everybody’s Magazine писал: “Богатые люди страхуются в больших компаниях, чтобы создать имущество, бедные люди страхуются в братских орденах, чтобы получить хлеб и мясо. Это страхование от нужды, богадельни, милостыни и деградации”. Обратите внимание на отвращение к милостыне: люди вступали в братские общества, чтобы было куда обратиться, когда случится несчастье, и избавить себя от унижения, оказавшись в нужде, принимать милостыню.

Поначалу страховая защита братств была связана главным образом с выплатами в случае смерти. К началу XX века многие ордены уже предлагали страхование по болезни и от несчастных случаев. Интересный аспект братского страхования — решение им проблемы морального риска, риска того, что люди будут злоупотреблять системой страхования. Имея дело с государственным органом или далеко расположенной страховой компанией, человек может попытаться получить завышенные платежи за несерьезные или несуществующие проблемы, симулировать болезнь. Однако чувство общности с другими членами братского ордена и желание иметь хорошую репутацию среди товарищей уменьшают соблазн смошенничать. Бейто предполагает, что именно поэтому братские общества “еще долго продолжали доминировать на рынке страхования по болезни, проиграв конкуренцию в страховании жизни”, где симуляция более проблематична. К 1910 году страхование здоровья в братствах часто включало лечение у “врача ложи”, заключавшего договор на предоставление медицинской помощи всем членам по фиксированной цене.

Много братских обществ создали иммигранты: Национальное общество словаков, Хорватский братский союз, Польские соколы Америки. Еврейские иммигранты создали Кружок рабочих, Американо-еврейский альянс, Национальный совет еврейских женщин, Общество помощи иммигрантам-евреям и др. К 1918 году крупнейшие ассоциации этнических чехов насчитывали более 150 000 членов. В 1910 году в городе Спрингфилд, штат Иллинойс, где проживало около 3000 итальянцев, насчитывалось более десятка итальянских обществ.

В своем знаменитом исследовании 1944 года “Американская дилемма” шведский экономист Гуннар Мюрдаль утверждал, что по сравнению с белыми афроамериканцы всех классов более склонны вступать в братские ордены, такие, как Prince Hall Masons, True Reformers, Grand United Order of Galilean Fishermen, и их аналоги Elks, Odd Fellows, Knights of Pythias. По его оценкам, 275 тысяч черных жителей Чикаго создали 4000 объединений. По оценкам социолога Говарда Одума, в 1910 году на Юге “общее число членов негритянских обществ почти приближалось к общему числу прихожан различных церквей”. Братские общества, писал он, были “важной частью” “общественной жизни [черных], а зачастую ее центром”.

Подобно британским, американские братские общества делали акцент на этическом кодексе и взаимных обязательствах каждого члена перед другими. Историк Дон Дойл в книге The Social Order of а Frontier Community пишет, что в небольшом городке Джексонвилл, штат Иллинойс, функционировали “десятки… братских лож, реформистских обществ, литературных клубов и обществ страхования от пожаров”, понуждавших к “общей моральной дисциплине, влияющей на поведение вообще и порождающей умеренность в частности, а это имеет непосредственное отношение к важной для всех проблеме получения кредита”.

Чувство товарищества и солидарность не позволяли членам требовать помощи без уважительной причины, а кроме того, в этих обществах существовали правила и ритуалы, обеспечивавшие лояльность. Правила социалистически ориентированной Western Miners’ Federation отказывали в выплате пособий, когда “болезнь или несчастный случай были вызваны невоздержанностью, неблагоразумием или аморальным поведением”. Ложа Sojourna организации House of Ruth, в начале столетия являвшейся крупнейшей добровольной организацией чернокожих женщин, требовала, чтобы, подавая заявку на выплату пособия по болезни, ее члены представляли нотариально заверенное медицинское заключение от врача; ложа также имела комитет по заболеваниям, занимавшийся как оказанием помощи больным членам организации, так и проведением расследований.

Братские объединения оказывали людям помощь в условиях растущей мобильности общества. Некоторые британские общества с множеством отделений предоставляли своим членам места для ночлега, когда в поисках работы те отправлялись в другие города. Дойл обнаружил, что “в таких организациях, как Odd Fellows или масоны, для человека, переезжающего в поисках работы, трансфертная карточка была не просто билетом для приема в другую ложу. Она служила компактным сертификатом статуса и репутации, заработанных им в старой общине, и открывала ему доступ к новой сети деловых и социальных контактов”.

Критики часто утверждают, что либертарианские рецепты решения социальных проблем фантастичны. “Ликвидировать систему государственных социальных гарантий и просто надеяться, что церкви, благотворительные организации или группы взаимопомощи закроют образовавшуюся брешь?” Здесь есть два аспекта. Да, эти группы сделают свое дело; они занимались этим всегда. Но беда в том, что существование государственной системы социального обеспечения и высокие налоги, снабжающие ее средствами, подавляют подобные начинания. Разнообразие форм взаимопомощи бесконечно: от детских садов на общественных началах и клуба ужинов до местной народной дружины. Причина их внезапного упадка не в том, что женщин стали принимать на работу, и не в том, что телевидение отнимает наше свободное время, а в экспансии государства.

Государство и гражданское общество

Защита прав личности государством совершенно необходима для создания пространства, в котором люди могут преследовать свои многочисленные и разнообразные интересы, вступая в добровольные объединения с другими людьми. Однако, выходя за рамки этой роли, государство вторгается в сферу гражданского общества. Подобно тому как государственные заимствования вытесняют частные, активность государства вытесняет добровольную (включая коммерческую) деятельность в любой сфере.

Начиная с Прогрессивной эры[37], государство все больше подрывает естественные сообщества и связующие институты Америки. Государственные школы вытеснили частные школы, организуемые по месту жительства, а большие и неуправляемые школьные округа заменили более мелкие. Государственная система социального страхования не только устранила необходимость делать сбережения на старость, но и ослабила семейные узы, поскольку родители теперь надеются не столько на детей, сколько на государство. Законы о зонировании сократили наличие доступного жилья, препятствуют большим семьям жить вместе и вытеснили розничные магазины из жилых районов, ослабив социальные связи по месту жительства. Лицензирование услуг по уходу за детьми ограничило предоставление этих услуг на дому. Так гражданское общество вытесняется государством.

Что происходит с локальными сообществами, когда государство расширяется? Государство всеобщего благосостояния берет на себя обязанности, которые прежде лежали на людях и локальных сообществах, однако при этом оно отнимает многое из того, что приносит людям чувство удовлетворения: если бедных кормит государство, то местные благотворительные организации просто не нужны. Когда школами управляет центральная бюрократия, родительские организации утрачивают свое значение. Если государственные органы управляют местными домами культуры, рассказывают детям о сексе и заботятся о пожилых людях, то пропадает нужда в семье и объединениях соседей.

От благотворительности и взаимопомощи к государству всеобщего благосостояния

Благотворительность и взаимопомощь особенно сильно пострадали от экспансии государства. Джудит Беннет замечает, что еще в XIII веке “церковные и королевские власти приказывали ликвидировать податные эли”. К XVII веку противодействие возросло в силу общей кампании против традиционной культуры, движения к более централизованному контролю за благотворительностью и развития системы поддержки бедных, финансируемой за счет налогов.

Читатели могут спросить: если братские общества были столь хороши, где они сейчас? Многие из них, конечно, сохранились, но стали малочисленнее, их вес в обществе понизился, и одна из причин этих перемен в том, что их функции присвоило государство. Дэвид Грин пишет: “Кульминацией экспансии государства стало его вторжение в сферу ответственности братских обществ и их трансформация путем введения обязательного (медицинского) страхования в масштабах всей страны”. Главная функция обществ была национализирована, и они постепенно атрофировались. Бейто утверждает, что в Америке страхованию в братствах препятствовали законы о лицензировании медицинских услуг, подрывавшие соглашения между врачами и ложами, законодательные запреты определенных форм страхования и рост государства всеобщего благосостояния. Когда штаты и федеральное правительство ввели страховые компенсации работникам, пенсии матерям, государственное социальное страхование, потребность в обществах взаимопомощи сократилась. Частично оказанное воздействие могло быть неумышленным, однако президент Теодор Рузвельт как-то высказался против иммигрантских братских обществ: “Народ Америки сам должен [обратите внимание на собирательное существительное. — Д. Б.] сделать это для иммигрантов”. Даже историк Майкл Кац, сторонник государства всеобщего благосостояния, признает, что федеральные инициативы в области социального страхования “могли ослабить сети помощи, существовавшие в рамках города, изменив переживание бедности и вызвав рост бездомности”.

Государство продолжает вытеснять благотворительные организации. Армия спасения содержит в Детройте двадцать приютов для бездомных, но в 1995 году в этом городе был принял закон о лицензировании и регулировании таких приютов. Закон требует, чтобы весь персонал был обучен, все меню одобрялись дипломированным диетологом, медицинские препараты хранились в запираемом помещении, приют устанавливал возраст пребывающих в нем людей и обеспечивал посещение школы детьми. Идеи хороши, но вот что говорит сотрудник Армии спасения, отвечающий за приюты: “Все эти требования стоят денег, а наш бюджет — 10 долларов в день на человека”. Что произойдет? Часть приютов будет, по-видимому, закрыто, и либо бездомным придется жить в заброшенных зданиях и картонных коробках, либо Детройту придется потратить еще больше денег на строительство приютов, управляемых городом. А у добровольцев из Армии спасения будет на одну возможность помочь меньше.

Техасские бюрократы требуют, чтобы успешная программа по борьбе с наркотиками Teen Challenge соответствовала нормативным требованиям штата относительно ведения учета, стандартов содержания и технического обслуживания приютов, и особенно в части использования услуг лицензированных консультантов вместо религиозно ориентированных занятий, которые зачастую ведут бывшие алкоголики и наркоманы. Программа Teen Challenge не получает государственных грантов, и исследование Министерства здравоохранения и социальных служб показало, что это лучшая и самая дешевая среди всех изученных программ по борьбе с наркоманией. Однако в 1995 году штат Техас распорядился прекратить реализацию программы в Южном Техасе или ежедневно платить штраф в размере 4000 долларов. Организация Teen Challenge подала на чиновников в суд, что как минимум отвлекло ее ограниченные ресурсы (время и деньги) на борьбу за разрешение продолжать работать.

Какую цену платит общество за то, что государство берет на себя выполнение все большего числа задач, которые раньше выполняли сами люди и локальные сообщества? Токвиль предупреждал нас о том, что могло случиться:

После того как все граждане поочередно пройдут через крепкие объятия правителя и он вылепит из них то, что ему необходимо, он простирает свои могучие длани на общество в целом. Он покрывает его сетью мелких, витиеватых, единообразных законов, которые мешают наиболее оригинальным умам и крепким душам вознестись над толпой. Он не сокрушает волю людей, но размягчает ее, сгибает и направляет; он редко понуждает к действию, но постоянно сопротивляется тому, чтобы кто-то действовал по своей инициативе; он ничего не разрушает, но препятствует рождению нового; он не тиранит, но мешает, подавляет, нервирует, гасит, оглупляет и превращает в конце концов весь народ в стадо пугливых и трудолюбивых животных, пастырем которых выступает правительство.

Как пишет Чарльз Мюррей: “Когда государство забирает какую-либо из ключевых функций локальных сообществ, оно обескровливает источник жизненной силы не только этой конкретной функции, но и многих других”. Культивируется отношение “пусть государство позаботится об этом”.

В книге “В поисках: о счастье и хорошем правительстве” Мюррей показывает, что надежды на государство на самом деле являются субститутом частных действий. С 1940-х по 1964 год доля доходов, направляемая американцами на благотворительные цели, выросла, причем вполне ожидаемо — в силу того, что доходы росли и люди, вероятно, чувствовали, что могут сделать для других больше. “Затем неожиданно, где-то в 1964–1965 годах, в разгар экономического бума, эта устойчивая тенденция обратилась вспять”. Хотя доходы продолжали расти (значительное замедление экономического роста началось лишь примерно в 1973 году), доля дохода, направляемая на благотворительность, снизилась. В 1981 году во время рецессии тенденция внезапно изменилась, и пожертвования в процентном отношении к доходам резко возросли. Что же случилось? Мюррей предполагает, что, когда в 1964–1965 годах президент Линдон Джонсон провозгласил программу Великого общества, заявив, что федеральное правительство будет проводить политику войны с бедностью, люди могли просто решить, что их личные пожертвования уже не столь актуальны. Затем в 1981 году в должность президента вступил Рональд Рейган, обещавший сократить государственные расходы; возможно, люди тогда подумали, что если государство не собирается помогать бедным, то этим должны заняться они.

Формирование характера

Данный текст является ознакомительным фрагментом.