Глава 19 Парад спин-офф
Глава 19
Парад спин-офф
СОТРУДНИК ИНСТИТУТА биоорганической химии имени академиков А. А. Шемякина и Ю. А. Овчинникова РАН Владислав Дейгин никогда не ждал чуда. В биофармацевтике, которой доктор наук Владислав Дейгин занимался последние 40 лет, путь от идеи до аптечного прилавка занимает десятилетия, и чудо здесь, конечно, возможно, но только не чудеса. Чудо в биофармацевтике — это результат довольно занудного процесса; работающая молекула похожа на бриллиант, и этот бриллиант надо, что называется, вымучить и огранить в лаборатории.
Сорок лет назад, когда молодой научный сотрудник начинал заниматься исследованиями пептидов, только отчаянные оптимисты могли поверить в то, что на основе этих соединений можно будет делать лекарства. Сорок лет спустя пептиды стали одними из самых бурноразвивающихся направлений в биофмарцевтике. В мире было создано 60 лекарственных пептидных препаратов, 14 — в нашей стране, и к трем из них Дейгин имел непосредственное отношение. Пептиды — это небольшие фрагменты белков, в состав которых входят от двух до пятидесяти аминокислот, которые отвечают в человеческом организме за эмоциональные реакции. Они выступают регуляторами таких процессов, как обезболивание, сон, сексуальное возбуждение, агрессия, стимуляция, подавление иммунитета. Пептиды живут в организме доли секунды, расщепляясь до полного исчезновения. Чтобы создать лекарство, требовалось заставить тот или иной пептид задержаться в организме, не вызвав при этом побочных эффектов. Разработка первого в мире синтетического иммуностимулятора «Тимоген» началась еще в 1980 г. совместно с учеными из Военной-медицинской академии и Академии наук, а 1989 г. он уже продавался в аптеках Советского Союза, что было своеобразным мировым рекордом.
От общего развала и скорого отъезда за рубеж Владислава Дейгина спасло то, что он слишком рано начал заниматься бизнесом.
А именно в 1989 г., когда ему разрешили создать при институте коммерческую фирму «Пептос». «Наверное, нам позволили это сделать потому, что мы одни из немногих, кто умел довести свои идеи до потребителя»[66], — вспоминал ученый. Это был, пожалуй, первый и, наверное, один из немногих успешных опытов создания коммерческой компании на базе института тогда еще советской Академии наук. Еще помогло то, что Владислав Дейгин последовал совету своего первого шефа, блестящего организатора науки Юрия Овчинникова — академик настойчиво рекомендовал всегда патентовать результаты исследований.
Институт биоорганической химии, обласканный вниманием партии и правительства, был одним из мощнейших научных центров. Грандиозный комплекс современных зданий, построенный на юго-западе Москвы, солидные финансовые вливания, лучшее оборудование, лучшие кадры, уникальные фундаментальные разработки в области физико-химической биологии. Благодаря созданному еще в Советском Союзе заделу, компания, которая занималась разработкой пептидных иммуномодуляторов, смогла «выдавать на-гора» примерно один новый препарат в шесть лет. В начале 1990-х гг. удержаться на ногах помог кредит, который удалось получить в Министерстве промышленности.
Через 15 лет работы с международными компаниями Дейгин выкупил авторские свидетельства на свои разработки, переоформил их в международные патенты, и в 1996 г. лицензию на производство «Тимогена» удалось продать в США. К тому времени уже была создана совместная компания с канадскими партнерами. Поскольку денег на поддержание всех международных патентов не хватало, часть из них пришлось передать партнерам. Канадцы оплачивали патентные расходы и доклинические исследования «Тимодепрессина», пептидного препарата, подавляющего иммунитет.
Руководитель кластера Сколково Игорь Горянин и его заместитель Роман Болгарин приехали в легендарный Институт биоорганической химии в поисках проектов с коммерческим потенциалом. Таких проектов в институте оказалось три, и самыми перспективными выглядели новые лекарственные препараты на основе пептидных соединений.
Игорь Горянин и Роман Болгарин не были похожи на ангелов, скорее на комиссаров в шлемах, взмокших от многочисленных переговоров. И поначалу Владислав Исаакович Дейгин как истинный представитель российской научной интеллигенции, который за свою жизнь повидал всякое, отнесся к посланникам «инновационного Совнаркома» с некоторым недоверием.
«Мы много лет работали без всяких фондов и без какой-либо государственной помощи, — объяснял ученый. — Многие люди с хорошими идеями за эти годы просто пропали, потому что они не были Карлсонами, у них не было внутри моторчика. Им нужен был агент, но агентов таких тогда не было. В западных университетах существуют департаменты коммерциализации. Приходит „ботаник“ со своей идеей, ему говорят: „Молодец, мы тебе делаем патент, университету — права, тебе — роялти. Чеши опять заниматься наукой“. Все соглашаются, это стандартная, отработанная практика. У нас этого не было. Зато со временем появились венчурные фонды, которые в условиях нашего капитализма предлагали дикие условия финансирования, которые были обусловлены особенностью их бизнеса. К общению с ними наши ученые и наши институт готовы не были. Время показало, что лучше идти через небольшое, но государственное финансирование, где внятно прописаны правила игры. Потом появились и государственные фонды типа Российского фонда фундаментальных исследований, которые поначалу с большим подозрением относились ко всем и очень тяжело выдавали гранты. Потом государство стало потихоньку поворачиваться лицом к ученым. Министерство образования и науки и Министерство промышленности и торговли стали финансировать исследования, давать какие-то деньги, пусть и смешные по западным меркам. А тут пришли люди со словами: „Вот вам деньги, сделайте нам что-нибудь интересное“».
Владислав Дейгин был идеальным резидентом для Сколково. У него были западные партнеры, опыт вывода своего продукта на международные рынки, препараты, которые уже продавались в аптеках. И наконец, у Дейгина были два новых «кандидата в лекарства». За три предыдущих года он сумел на собственные средства и при небольшом государственном участии провести большой объем доклинических исследований и оформить на эти препараты доклиническое досье. До их запуска в промышленное производство оставался предпоследний, самый дорогостоящий в биофармацевтике шаг — клинические исследования, стоимость которых составляет десятки миллионов долларов. Научно-исследовательские разработки в России, пусть и на уровне плинтуса, но финансировались государством. Клинические же испытания, самый рискованный для спонсоров этап, не финансировались никем, но только «клиника» может показать, будет ли многообещающий «кандидат» настоящим лекарством.
Предлагая Дейгину деньги на клиническое испытания новых препаратов, представители «инновационного Совнаркома» практически ничего не требовали взамен, что само по себе уже тянуло на чудо. Пойди Дейгин на этом этапе «сдаваться» в венчурный фонд или в фармакологическую компанию, он бы расстался с правами на свой препарат, получив взамен обещания возможных роялти с будущих продаж. Представители же «инновационного Совнаркома» не просили ученого поделиться интеллектуальной собственностью. Они, по их словам, готовы были взять на себя все финансовые риски. Единственным требованием было обязательное привлечение соинвестора в случае успешного завершения клинических испытаний. Но самое главное, что они просили, — это сделать хороший продукт, способный конкурировать на мировом рынке.
«Мы положили свой проект на бумагу в соответствии с требованиями Сколково, — вспоминал Дейгин. — Потом нам позвонили, сказали, что проект пойдет, и попросили оформить заявку по правилам. Два месяца мы, как сумасшедшие, оформляли документы.
Но игра стоила свеч. Нас утвердили, присвоили статус участника Сколково, и мы получили грант. Это хороший пример, как без лишней бюрократии пройти научную, экономическую и техническую экспертизу. Не знаю, возьмет ли свое бюрократия или нет, но сейчас менеджементу Сколково — респект. Все было сделано очень быстро и очень достойно».
Совместный проект со Сколково позволил создать новую современную лабораторию биофармацевтики. «Гранты Российского фонда фундаментальных исследований и Министерства образования и науки для ученого — это максимум 20 тыс. рублей в месяц, — говорил Дейгин. — На эти деньги можно еще прожить в Пущино, но в Москве уже никак. В Москве молодому специалисту в лаборатории, если у него нет семьи и он москвич, нужно платить 1500 долл., если же он не москвич, да еще и женат, то уже все 2000 долл. Пока есть проект со Сколково, мы можем платить достойную зарплату своим сотрудникам, участвовать в совместных международных научных проектах».
С дефицитом интересных идей и хороших, готовых к коммерциализации проектов столкнулись все кластеры Сколково. «Важно было хоть как-нибудь, но начать, — вспоминал один из сотрудников Фонда, чтобы раскачать научное сообщество, относившееся к инициативе властей с большим недоверием, слабо информированное о том, что вообще происходит в проекте и каким образом с ним можно взаимодействовать». Все кластеры на первом этапе были вынуждены воспользоваться услугами тех немногих научных коллективов и компаний, которые, вопреки обстоятельствам, сумели отвоевать место на рынке, и попросить их «принести» к ним свои интересные идеи. Так среди первых резидентов Сколково и грантополучателей оказались спин-оффы вполне состоявшихся компаний.
Компании, которые согласились прийти, были разными, и мотивация у них была разная. Кто-то нуждался в деньгах, чтобы завершить последний этап исследований и вывести на рынок уже готовый продукт. Кто-то много лет разрабатывал сложную и дорогостоящую технологию. Кто-то просто потому, что «партия сказала: „Надо“».
«Приехали люди из Сколково, — вспоминал один из участников IT-рынка, сказали: „Вы обязательно должны быть у нас, дайте хороший стартап в резиденты“. Хороший стартап у нас был, в дополнительных инвестициях мы не нуждались, в проект готов был войти хороший американский венчурный фонд. В общем, связываться с государством не очень хотелось, но раз Родина позвала, пришлось идти».
Уральский центр биофармацевтических технологий был совместным проектом Уральского федерального университета и медицинского холдинга «Юнона». Противовирусный препарат «Триазавирин», являющийся оригинальной разработкой Института органического синтеза РАН, начал разрабатываться еще в СССР. Двадцать лет спустя разработчикам нужны были деньги на то, чтобы завершить последнюю стадию клинических исследований.
Компания ABBYY, одна из самых успешных российских IT-компаний, разработчик всемирно известной программы для оптического распознавания символов FineReader, к моменту появления Сколково потратила много времени и денег на разработку технологии машинного перевода.
У известного кинорежиссера Тимура Бекмамбетова, совладельца компании «Базелевс Инновации», была мечта автоматизировать процесс постпродакшн в кинопроизводстве. Компания занималась разработкой и внедрением технологии визуализации текста, а также программного комплекса для интерактивной трехмерной визуализации текста.
Компания «Элтон» — дочка машиностроительного холдинга «Трансмашхолдинг», разрабатывала электрохимические конденсаторы нового поколения. Накопители энергии, занимающие промежуточное положение между аккумуляторными батареями и обычными конденсаторами, могут работать в более широком диапазоне температур, заряжаются быстрее традиционных батарей и обладают длительным сроком службы.
«Центр инновационного развития Синара — Транспортные Машины» пришел в Сколково с проектом гибридного тепловоза.
Со стороны все выглядело красиво — партнерами Сколково становились известные компании. Но на деле это было подменой понятий — государство в лице Сколково предоставило финансирование известным компаниям, которые, по-хорошему, должны были сами финансировать свои НИОКР или привлекать средства на рыночных условиях.
Первые гранты для первых участников Сколково выглядели поистине манной небесной. Например, «ABBYY Инфопоиск» получила 475 млн руб. Уральский центр биофармацевтических технологий — 400 млн, «Элтон» — 251 млн.
При этом из первых проектов, одобренных к финансированию, пожалуй, только дочки успешных IT-компаний имели, на первый взгляд, предпосылки для создания действительно инновационных продуктов, способных сказать новое слово на глобальном рынке. Многие же из проектов первой «сколковской волны» были, по сути, «дожевыванием» еще советских разработок, заставляли сомневаться в их эксклюзивности и не подходили под концепцию «продуктов для мирового рынка». Некоторые использовали интеллектуальную собственность, которая принадлежала их западным партнерам и, в общем, заставляли задуматься о необходимости их государственной поддержки.
Гибридному локомотиву от «Синары» еще предстояло побороться за свое место на железных дорогах. Пионер в производстве гибридных тепловозов канадская компания Railpower Technologies Corporation, которая еще в 2002 году запустила в производство маневровый локомотив, обанкротилась из-за низкого спроса на продукцию. Даже весьма восприимчивые к инновациям американские железные дороги принимали гибриды осторожно — экспериментальные тепловозы с водородными элементами от компании Vehicle Projects в 2010 году начали работу на сортировочной станций Лос-Анджелеса.
Суперконденсаторы от «Элтона» ни в чем не уступали зарубежным аналогам, а в чем-то даже и превосходили их. Смущал разве что невысокий спрос на продукцию на внутреннем рынке, а на мировом рынке и без «Элтона» было слишком тесно. Удивляли и параллельные движения в этом направлении другого института развития — РОСНАНО. Менеджеры госкорпорации, которые к этому времени взяли курс на поиск интересных технологий за рубежом, выкупили 20,72 % акций канадского разработчика суперконденсаторов Nesscap Energy Inc. В 2011 г. совместно с американским венчурным фондом I2BF Global Ventures РОСНАНО запустила проект по строительству в России современного производства. Из 40 млн долл., составлявших бюджет проекта, почти 30 млн долл. были российскими государственными инвестициями. Учитывая компетенции американских венчурных капиталистов, которые, открывая завод, как правило, понимают, куда и кому будут продавать его продукцию, получалось, что государство одной рукой дает деньги на разработку одним людям, а другой «рисует» им железобетонного конкурента. Много «инновационных батареек» — это, конечно, хорошо, но подобное состязание за государственные деньги выглядело нелепым. Были, правда, надежды на амбициозный проект Михаила Прохорова по производству российских гибридных «ё-мобилей», которые собирались оснащать российскими суперконденсаторами.
В общем, в первом «сколковском призыве» было слишком тесно от знакомых имен, знакомых компаний и, чего греха таить, знакомых способов по нескольку раз получать финансирование под одно и то же, поменяв лишь буквы в названии проекта. Все это выглядело, с некоторой натяжкой, попыткой затолкать пасту обратно в тюбик.
«Это продолжалось примерно до февраля 2011 г., пока мы еще мало понимали, что делаем, — признавался один из сотрудников Фонда. — Такое неизбежно, когда начинаешь новое дело. Отработанной процедуры наделения компаний грантами тогда не существовало. И потому какое-то их количество было выдано, что называется, в тестовом режиме. Кто успел тогда прийти за деньгами, тот их и получил. Пришли бы эти люди на полгода позже, когда уже были разработаны критерии оценки проектов и по-настоящему заработала экспертиза, многим из них было бы отказано в финансировании. Но это были неизбежные издержки. Важно было попробовать, чтобы понять, в чем мы ошибаемся. Мы, например, тогда шли на то, что в качестве совместных инвестиций в проект принимали от крупных компаний не живые деньги, а интеллектуальную собственность. Позже от практики участия „борзыми щенками“ было решено отказаться. Пришлось отказаться и от проектов, в которых интеллектуальная собственность принадлежала кому-то за рубежом. Первые тестовые гранты помогли понять, что мы делаем неправильно, и серьезно перестроить всю систему».
Первые компании, которые оказались в Сколково, при всех своих плюсах и минусах были хороши тем, что их можно было быстро показать главному заказчику проекта, тогда еще президенту России Дмитрию Медведеву и его администрации. Первые «смотрины» должны были состояться во время совместного заседания Комиссии по модернизации при Президенте РФ и Попечительского совета фонда «Сколково» в апреле 2011 г. На заседании от Города, который еще даже не начал строиться, уже ожидали отчета о первых результатах.
В одном из залов модного московского бизнес-центра Digital October Фонд разместил своеобразную выставку собственных достижений. Это была хорошая, содержательная, интересная экспозиция. Здесь был большой макет застройки и интерактивная карта Города, десяток мониторов, на которых первые участники проекта «Сколково» рассказывали о своих делах. Презентационные клипы были выполнены в духе технократического минимализма. Была здесь и комната, где, надев специальные очки, можно было совершить виртуальное путешествие по лабораториям и конференц-залам будущего Города. Здесь были ученые, изобретатели, архитекторы, многие из них специально прилетели из-за границы. На последней перед приездом президента репетиции руководитель Фонда Виктор Вексельберг, весь в черном, с двумя тонкими черными телефонами в руках, проводил последний осмотр. Остановился перед мониторами, но в зале было так шумно, что звука не было слышно. У ног Вексельберга женщина в синей униформе отчаянно пылесосила ковролин. «Завтра пылесоса не будет?» — с некоторой тревогой спросил Вексельберг у своих сотрудников. Получив утвердительный ответ, он все же попросил дополнительно наложить на картинки титры.
Первую презентацию работы Фонда главный заказчик воспринял благосклонно. «Я хотел бы сказать, что в целом проект „Сколково“ развивается, может быть, даже в чем-то чуть быстрее, чем мы себе представляли, в чем-то, наверное, медленнее, чем мы бы того хотели, — сказал, подводя итоги, Дмитрий Медведев. — Что для меня было сегодня особенно важно, помимо присутствия наших гостей, членов совета Сколково и просто приглашенных коллег, так это то, что я увидел несколько примеров того, как идет вполне конкретная работа еще до создания, собственно, основных объектов.
И это очень важно, чтобы еще до момента возникновения Сколково как единого комплекса все резиденты проекта, вообще все, кто хотел бы там работать, получили бы возможности для того, чтобы задачи свои решать»[67].
Сдержанно позитивная реакция Главного заказчика оставляла надежды на то, что, посмотрев на промежуточные результаты, остальные заказчики, наконец, дадут возможность заняться настоящим делом, а не строительством виртуальных макетов. Тем более что проект был уже на пороге своего первого серьезного испытания.
Прочесав российский рынок, подобрав все, что можно было подобрать, дав деньги тем, кто успел быстро прийти, Сколково вплотную подошло к той самой «долине Смерти», в которой забуксовали все машины российских инноваций: почти состоявшиеся проекты, которые можно было поддержать и показать миру в качестве промежуточного успеха на пути к их последующей коммерциализации, довольно скоро в России закончились.
Вряд ли Сколково стоило затевать ради того, чтобы помочь российским промышленникам и предпринимателям «дожевать» советские разработки, которые они никак не могли «прожевать» самостоятельно. Вряд ли Сколково стоило затевать и для того, чтобы, подобно РОСНАНО, искать перспективные технологии за рубежом. Тем более, «старшие товарищи» из Кремля очень внятно дали понять, что больше не надо инвестировать деньги под западную интеллектуальную собственность, надо использовать свой потенциал. Но где этот потенциал в стране, в которой, казалось, умерла научно-техническая мысль, было не совсем понятно.
Вначале были идеалистические расчеты, что состоявшихся проектов, которые Сколково поддержит деньгами, на разных этапах будет порядка 15 на каждый из кластеров, а дальше заработает система, при которой ученые сами будут находить себе партнеров среди бизнесменов на конференциях, мероприятиях, заработает своеобразная «научно-предпринимательская тусовка». Но оказалось, что для того, чтобы такая «тусовка» состоялась, мало раздать флаеры и накрыть столы.
«Ситуация была очень сложная, не было ничего. А люди, у которых что-нибудь было, не „поднимались“ в никуда, сидели в засаде. Они даже за деньгами не „поднимались“. Много лет государство не смотрело в их сторону, и они научились выживать самостоятельно, все было вплетено в какие-то сложные отношения, — вспоминал один из сотрудников Фонда. — Кроме того, уровень информированности о проекте был крайне низким, а градус недоверия к нему очень высоким. Многие не хотели связываться с государством, потому что государство — это запредельная бюрократия, запредельная коррупция, высокие риски. Боялись, что обманут, облапошат, оберут».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.