Реферат ГОРЬКИЕ ПУТИ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ

Реферат ГОРЬКИЕ ПУТИ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ

План

1. Формирование центров Русского Зарубежья.

2. Униженные и оскорбленные в изгнании.

3. Разногласия среди своих.

Формирование центров Русского Зарубежья

Немало испытаний выпало на долю русских людей в течение многовековой истории России. Не явился исключением и XX век. Он принес много горя и лишений русской нации. Множество людей в результате революционных потрясений начала века оказались лишенными своего дома, семьи, Родины.

Русские, оказавшиеся после 1919 г. за пределами бывшей Российской империи, были беженцами в полном смысле этого слова. Безоговорочное неприятие советского режима, а в большинстве случаев и самой революции, надежда на возвращение домой после падения ненавистной системы были присущи всем беженцам. Это оказывало влияние на их поведение, творческую активность, пробуждая, вопреки всем политическим разногласиям, чувство единения, принадлежности к «обществу в изгнании», ожидающему возможность возвращения. Однако советский режим не обнаруживал никаких признаков краха, и надежды на возвращение стали таять. Особенности отъезда в эмиграцию определяли и своеобразие различных групп эмигрантов в новых местах их проживания.

Белогвардейские армии, ушедшие за границу или эвакуированные морем, составили основной контингент первой волны беженцев. За ними последовали их близкие и другие гражданские лица, сумевшие присоединиться к ним.

Константинополь (Стамбул) стал первым значительным пунктом расселения эмигрантов. Армии генерала А. Деникина и барона П. Врангеля были эвакуированы в Стамбул с последних рубежей своей обороны морскими транспортами союзников. Военных сопровождали гражданские лица – члены семей офицеров и солдат и те, кому удалось попасть на корабли.

Не все транспорты останавливались в Стамбульском порту, некоторые направлялись дальше – на острова Мраморного и Эгейского морей. Естественно, ни Стамбул, ни острова не могли принять всех беженцев. Большинство находилось в тяжелом физическом и моральном состоянии, временно их размещали в бывших военных лагерях и госпиталях. Так как турецкие власти и комиссии союзников, предоставлявшие основную материальную помощь, не собирались навсегда взвалить на себя бремя забот по содержанию беженцев, то они были заинтересованы в их дальнейшем переезде туда, где они могли найти работу и прочно обосноваться.

Болгария, испытывавшая экономические трудности, но вместе с тем остро нуждавшаяся в рабочей силе (для работы в шахтах) и в квалифицированных кадрах для университетов и школ, выразила желание принять русских беженцев. К концу 1921 г. в Болгарском царстве их насчитывалось около 12 000, в 1922 г. – примерно 30 000 человек.

Молодые мужчины из армии генерала Врангеля, восстановившие силы после ранений и болезней в лагерях на Босфоре, были направлены на угольные шахты близ Перника. Жизнь во временных бараках, без нормальных бытовых условий и отсутствие привычки к тяжелому физическому труду привели к тому, что большинство из них не задержались там надолго и переехали либо в Софию и другие болгарские города, где была возможность найти другую работу или получить образование, либо в другие страны. Болгария дала приют также нескольким десяткам специалистов и ученых, которые внесли значительный вклад в развитие науки и образования родственного славянского народа.

Тем не менее ограниченные возможности Болгарии, установление дипломатических отношений с Советским Союзом и поднявшаяся в конце 20 – начале 30-х гг. волна национализма заставили многих русских вновь поменять место жительства. В результате Болгария так и не стала заметным культурным центром русской эмиграции, несмотря на присутствие в Софии таких известных ученых, как Н. Трубецкой, молодой Г. Флоровский (которые, впрочем, скоро уехали) и П. М. Бицилли, ставший профессором Софийского университета.

Большинство русских, волею судеб оказавшихся в Стамбуле, нашли приют в недавно созданном Королевстве сербов, хорватов и словенцев (СХС), будущей Югославии. Королевства распахнули двери своей страны перед воинскими подразделениями и многочисленными гражданскими лицами, помогли им обосноваться в крупнейших городах и в сельской местности. Югославия, особенно Белград, стала значительным культурным центром Русского Зарубежья, хотя и не таким разносторонним и творчески активным, как Париж, Берлин или Прага. Только что образованная Чехословацкая республика также предоставила убежище многим казакам и другим группам крестьян. Таким образом, большая часть беженцев, находившихся первоначально в Турции, переместилась затем в славянские и балканские страны.

Второй маршрут русских беженцев пролегал северо-западнее Черного моря. Образовался он вследствие общего хаоса, царившего в этом регионе в период бурных политических событий. В возрожденной Польше и Восточной Германии было сосредоточено большое количество русских военнопленных (первой мировой и советско-польской войн и сопутствовавших им конфликтов различных украинских режимов с Германией).

Большинство из них вернулось на родину, однако многие предпочли остаться на территории, не контролируемой Советами, и стали беженцами-эмигрантами. Ядро Русского Зарубежья в этом регионе, таким образом, составили узники лагерей для военнопленных. Вначале здесь были только мужчины призывного возраста, впоследствии к ним присоединились женщины и дети – те, кому удалось воссоединиться со своими мужьями, отцами, сыновьями. Пользуясь неразберихой на границе, многие беженцы переходили границу Польши, а оттуда направлялись дальше в Германию.

В Польше, трех прибалтийских государствах и Финляндии существовали большие группы эмигрантов, считавших себя частью России за рубежом. Но, как и в Болгарии, рост националистических настроений и политический авторитаризм, утвердившийся в Польше, Литве и Латвии в конце 20-х гг., осложнили положение эмигрантов. Многие вынуждены были уехать в такие активные центры Русского Зарубежья, как Прага, Берлин или Париж.

В то же время проживавшие в этих странах эмигранты составляли благодарную аудиторию, живо воспринимавшую творческую продукцию Русского Зарубежья – книги, журналы, лекции, театральные представления и концерты – и оказывавшую ей столь необходимую моральную и материальную поддержку.

Истинным праздником для русской колонии в Риге явился визит Ивана Бунина после получения им Нобелевской премии по литературе. Ему были оказаны здесь восторженный прием и финансовая помощь. Жизнь многих писателей, таких, например, как А. Амфитеатров, полностью зависела от публикаций или перепечаток их эссе и рассказов в ежедневной русской прессе Варшавы и Риги.

Последний важный маршрут беженцев из Советской России пролегал на Дальнем Востоке – в маньчжурский город Харбин. Харбин, с самого своего основания в 1898 г., был русским городом, административным и экономическим центром русской Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Он вырос на месте китайской рыбачьей деревушки, расположенной на берегу реки Суньхуацинь (Сунгари). Войска, разбитые Красной Армией и оттесненные к восточным границам бывшей империи, переходили в Маньчжурию, которая находилась под китайским суверенитетом. Следом за ними прибывали гражданские лица – представители царской администрации и других, временных, режимов, существовавших в Сибири, казаки, купцы и даже крестьяне.

Последняя волна беженцев была отмечена в 1922 г., после падения Владивостока под натиском Красной Армии и включения его в состав Дальневосточной Республики. Так Харбин стал частью России за рубежом и оставался таковой в течение 20-х гг. Упадок Харбина начался, когда японцы стали смещать китайскую администрацию, а после разразившегося в 1931 г. японо-китайского конфликта культурная и творческая жизнь здесь прекратилась.

Различные пути формирования центров Русского Зарубежья дают ключ к пониманию особенностей каждого из них, а также произведенной в них культурной продукции. Этот «фон» мы постоянно должны иметь в виду, рассматривая эмиграцию и ее культурную историю.

Униженные и оскорбленные в изгнании

В течение 20-х и в начале 30-х гг. численность русских эмигрантов (за исключением Дальнего Востока) быстро сокращалась. Материальные невзгоды и финансовая нестабильность, с которыми сталкивалось большинство беженцев, препятствовали созданию семей; те же, кто все-таки вступал в брак, из-за неясных и далеко не блестящих видов на будущее не могли позволить себе иметь много детей. Важное значение имело и то, что безусловное предпочтение при выборе спутника жизни оказывалось соотечественникам и единоверцам. Среди эмигрантов, даже если учитывать девушек, достигших зрелости в конце 20-х – начале 30-х гг., было мало женщин брачного возраста.

Почти все женщины этой возрастной категории либо состояли в браке, либо вдовствовали. Одинокие мужчины-эмигранты жили изолированно от окружающего общества, зачастую в бараках. Надеясь вернуться домой, они сопротивлялись ассимиляции, в том числе культурной. Да и женщины стран, принявших русских эмигрантов, не стремились выходить замуж за чужаков с ненадежным финансовым и правовым положением. Естественным следствием ситуации на «ярмарке невест» явился весьма низкий процент детей в Зарубежной России. По мере того как дети, рожденные в смешанных браках, утрачивали связь с русской культурой, эта диспропорция еще более увеличивалась.

Однако и сам по себе фактор низкого естественного прироста населения становился еще одной побудительной причиной, заставлявшей родителей-эмигрантов давать своим детям русское образование. Чтобы дети оставались «русскими», родители шли на любые жертвы, по крайней мере до тех пор, пока они сохраняли хотя бы малейшую надежду на возвращение домой. Они отправляли своих детей в частные школы, разговаривали по-русски дома, старались подавить естественное стремление своих детей адаптироваться к нерусскому окружению.

Смертность в России за рубежом была чрезвычайно высока, так что даже более высокие темпы рождаемости не смогли бы компенсировать убыль населения. Ухудшению здоровья и быстрому старению людей способствовали многочисленные бедствия, сопутствовавшие революции и гражданской войне – раны, болезни, голод, – и стрессы, вызванные нищетой и бесправием за границей.

Рассмотрение демографической ситуации – лишь один из аспектов воссоздания более широкой картины жизни русской эмиграции. Благодаря кинофильмам и литературным произведениям укоренился определенный стереотип русского эмигранта: это бывший богатый аристократ, вынужденный добывать пропитание, работая водителем такси, официантом или швейцаром ночного клуба. Эта грустная и незамысловатая картинка имеет весьма мало общего с реальностью. Эмигранты, обладавшие прежде большими состояниями, титулами или высоким положением в обществе, составляли в процентном отношении не большую (а возможно, даже и меньшую) долю, чем в дореволюционной России. С другой стороны, в Русском Зарубежье был гораздо более высокий уровень образованности по сравнению со средними показателями, характерными для населения старой России.

Примерно две трети взрослых эмигрантов имели среднее образование, почти все – начальное, каждый седьмой – университетский диплом. Среди них было также больше квалифицированных специалистов, представителей науки, интеллигенции, зажиточных слоев городского населения (последние в значительной степени были представлены евреями). И так же, как и на родине до 1917 г., эти слои, в особенности специалисты и интеллектуальная элита, играли весьма заметную и активную роль в Русском Зарубежье.

Помимо образованных классов, в эмиграции были широко представлены городская буржуазия, мелкие землевладельцы, квалифицированные рабочие (например, печатники) и крестьяне (главным образом казаки). Традиционное великорусское крестьянство составляло незначительное меньшинство, что резко контрастировало с ситуацией, существовавшей в России до 1917 г. Преобладающее большинство русских эмигрантов принадлежало Русской православной церкви, и многих из них затронул процесс оживления активной религиозной жизни, который наблюдался среди диаспоры.

Небольшие группы людей относились к другим конфессиям: протестантами были в основном уроженцы Прибалтики и так называемые российские немцы, которых отличало двуязычие и принадлежность к двум культурам – русской и западной. Число католиков было крайне незначительным, среди немногочисленных эмигрантов с Кавказа и из Средней Азии встречались мусульмане и буддисты.

В эпоху, отмеченную ростом националистических настроений и усилением контроля государства над многими областями общественной жизни, отношение к русским эмигрантам в странах их проживания было различным. Характер политики, проводимой в отношении беженцев, определялся как экономической ситуацией, так и внутриполитической обстановкой, сложившейся в этих странах. В Германии первоначально находилось наибольшее число русских эмигрантов. Их численность достигала максимума в период инфляции в Германии, когда стоимость жизни для иностранцев здесь была наиболее низкой, открывались возможности дешево публиковать литературные произведения и выпускать периодические издания, что позволяло выносить на широкое общественное обозрение результаты творческих усилий эмиграции. Стабилизация марки, наступившая после 1924 г., драматическим образом повлияла на рост стоимости жизни и обусловила массовый исход эмигрантов из Германии.

Новые волны отъездов поднимались по мере ухудшения политической обстановки в Веймарской республике, когда постепенно создалась угроза не только свободе слова, но и личной безопасности людей (в особенности это затрагивало многочисленных русских социалистов, либералов и эмигрантов еврейского происхождения). В то же время рост безработицы в период Великой депрессии, начавшейся в 1931 г., вызвал к жизни целый ряд законодательных актов, ограничивавших возможности трудоустройства иностранцев, так что многие русские эмигранты были вынуждены искать счастья в другом месте. Русская община в Германии, насчитывавшая в 1922 г. около 230–250 тысяч человек, к 1930 г. сократилась до 90 тысяч. Приход к власти Гитлера, несмотря на появление новых рабочих мест, доступных, правда, лишь под строгим контролем нацистов, послужил новым стимулом к отъезду из Германии либерально и антифашистски настроенных эмигрантов и евреев. Так, например, философ и социолог славянофильского толка Ф. А. Степун был уволен с преподавательской работы в Дрезденском техническом университете. Он, правда, остался в Германии, перебиваясь случайными заработками, преподаванием и публикацией статей в других странах. На 1936–1937 гг. численность русских в Германии, по оценкам службы Нансена, составляла 45 000 человек.

Во Франции в целом отношение к эмигрантам было весьма либеральным, кроме выдачи разрешений на трудоустройство. Французские власти выдавали виды на жительство на большие сроки, для тех же, кто располагал определенными средствами, ограничений вовсе не существовало. Русские имели возможность насладиться свободной и волнующей атмосферой культурной жизни Парижа и в определенной мере вносили и свой вклад в ее развитие. Не удивительно, что Париж стал настоящей политической и культурной столицей Зарубежной России, где были представлены все оттенки политических взглядов и все культурные течения. Основной проблемой являлся недостаток рабочих мест со всеми вытекающими из этого последствиями.

В первой половине 20-х гг. именно Франция наиболее охотно выдавала разрешения на трудоустройство, что не распространялось, впрочем, на представителей так называемых свободных профессий – юристов, врачей, учителей.

Необходимость обладать французским гражданством или статусом ветерана французской армии, а также сдачи экзамена на французский диплом для многих оказывалась непреодолимым барьером. Правда, его легче преодолевали те, кто работал под руководством французских коллег и пользовался их поддержкой. Эта ситуация не менялась в течение всего периода существования России за рубежом, хотя в 30-е гг. условия натурализации упростились, что позволило некоторым молодым эмигрантам влиться в ряды специалистов высокой квалификации.

Когда в начале 30-х гг. депрессия чуть позднее, чем Германию, затронула и Францию, последняя также ограничила приток иностранной рабочей силы. Постановлениями правительства была значительно усложнена процедура получения или продления разрешений на трудоустройство.

Подобные меры особенно ударили по тем, кто нуждался в переоформлении документов после увольнения с прежнего места работы. Согласно распоряжению министра внутренних дел следовало выдворить из страны всех, кто не имел таких разрешений, а также лиц, преступивших французские законы, даже если речь шла всего лишь о нарушении правил дорожного движения. Высланные подобным образом из страны не знали, куда податься, поскольку другие европейские страны также не желали их принять, а переезд за океан был слишком сложным и дорогостоящим. Имеются свидетельства о многочисленных случаях, когда русские изгнанники арестовывались, переправлялись за границу, а власти соседних стран отказывались их принять, отсылая обратно во Францию. Там их снова арестовывали, сажали в тюрьму, после чего события вновь развивались по тому же сценарию. Не удивительно, что многие предпочитали проживать в стране нелегально или же, отчаявшись, кончали жизнь самоубийством. Наконец, в 1936 г. правительство Леона Блюма положило конец этой практике, смягчив политику в отношении эмигрантов. При правительстве Народного фронта рабочие-эмигранты стали пользоваться теми же правами, что и французы, их охотно принимали в профсоюзы, а крупнейший профсоюз страны – Всеобщая конфедерация труда – даже создал русскую секцию, члены которой находились под его защитой наравне с французами.

Жесткое законодательство, принятое в начале 30-х гг., явилось следствием не только переживаемых Францией экономических трудностей, но и наметившегося после переговоров Пьера Лаваля и Сталина сближения Франции с Советским Союзом. Более того, приступ ксенофобии был порожден не столько тем обстоятельством, что президент республики Поль Думер в 1932 г. был убит русским эмигрантом, сколько общим социальным и политическим кризисом, симптомами которого явились дело Стависского и мятеж 6 февраля 1934 г. Агрессивно шовинистические, профашистски настроенные организации типа «Огненных крестов» или «Королевских молодчиков» требовали жестких мер по отношению к проживавшим во Франции иностранцам-апатридам. В риторическом запале никто, разумеется, не вспоминал о том, что иностранцы были заняты на тех работах, где французы не соглашались трудиться.

Все эти события не оказали непосредственного влияния на культурную жизнь Русского Зарубежья в Париже или во Франции в целом, хотя и создатели и потребители культурных ценностей страдали от ухудшения экономической ситуации: книги и журналы расходились хуже, чем прежде, меньше посещались и скуднее субсидировались культурные мероприятия. Но в целом культурная жизнь, несмотря на нищенские условия существования ее участников, оставалась насыщенной, что еще раз проявилось, например, в 1937 г., в дни, когда отмечалось столетие со дня смерти А. С. Пушкина.

Положение в Чехословакии в общих чертах мало отличалось от Германии, хотя политические моменты играли здесь, пожалуй, более заметную роль. Так называемая «Русская акция» (Action russe), начало которой было положено в Праге в 1922 г., способствовала созданию целого ряда русских научных учреждений. Их деятельность, однако, начала свертываться уже в конце 20-х гг. из-за сокращения государственных субсидий. Численность потенциальных студентов и сотрудников этих учреждений уменьшалась в силу естественной убыли населения, переезда в другие страны и все большего вовлечения молодого поколения эмигрантов в систему образования западных стран.

Чешское правительство и зарубежные благотворительные организации все с меньшей охотой вкладывали средства в развитие этих учреждений, в поддержку студентов и преподавателей, поскольку большинство выпускников в поисках лучшей доли оставляло Чехословакию. Самый сокрушительный удар по Русской акции был нанесен тогда, когда и чехи, и сами русские осознали, что шансы эмигрантов когда-либо вернуться в Россию стремительно падают.

Таким образом, ставились под сомнение самые основы Русской акции, что поставило на повестку дня вопрос о целесообразности ее дальнейшего проведения.

В середине 30-х гг. Чехословакия вошла в полосу острого кризиса. Национальные меньшинства все более открыто выражали свое недовольство, экономический кризис, особенно остро сказавшийся в промышленных центрах Судетской области, подлил масла в огонь, способствуя раздуванию националистической пропаганды, поддерживаемой из гитлеровской Германии. Создалась угроза дальнейшему существованию самой Чехословацкой республики. Естественно поэтому, что чешские власти были обеспокоены отнюдь не положением русских в Праге.

Мюнхенские соглашения 1938 г. положили конец существованию либеральной, демократической Чехословакии. Многие русские покинули страну по собственной инициативе, оставшиеся учреждения были закрыты год спустя после падения республики.

Положение русской эмиграции в Королевстве СХС в течение всего периода существенно не менялось. Правительство относилось к русским дружелюбно, а отказ короля признать СССР вплоть до конца 30-х гг., т. е. почти до самой войны, предотвращал попытки оказывать на них какое-либо давление.

Испытываемая страной потребность в специалистах для армии, административных органов и государственных учреждений дала многим русским возможность найти постоянную работу. Правда, в течение некоторого времени русские подвергались дискриминации, не получая статуса постоянного сотрудника, а работая на основании временных и гораздо хуже оплачиваемых трудовых соглашений.

Постепенно русские все более интегрировались в югославские государственные структуры, хотя в большинстве случаев они занимали менее оплачиваемые должности по сравнению с гражданами Югославии или испытывали трудности с продвижением вверх по служебной лестнице. С другой стороны, им не чинили препятствий в организации ассоциаций и в общественной деятельности. Ситуация оставалась стабильной, так что во время второй мировой войны в составе антикоммунистических сил генерала Михайловича сражались отряды, состоявшие из русских эмигрантов. Когда Красная (Советская) Армия и маршал Тито установили контроль над страной, большинству русских пришлось во второй раз стать беженцами.

Первоначальное гостеприимство Болгарии после установления дипломатических отношений с Советским Союзом сменилось настороженным отношением к эмигрантам. Условия труда и жизни, особенно в больших городах, резко ухудшились из-за охватившей мир депрессии. Так как новые эмигранты не прибывали, наоборот, многие уезжали из Болгарии в поисках лучшей жизни, численность русской общины здесь постоянно сокращалась и накануне войны составляла менее 15 000 человек.

Политика в отношении национальных меньшинств, зачастую противоречащая международным договорам, сильно влияла на положение эмигрантов в Румынии и Польше. Не вдаваясь в подробности, отметим, что проживавшие в Румынии русские не стали полноценной частью Русского Зарубежья. Находившиеся там эмигранты, в основном бывшие землевладельцы из Бессарабии, были немногочисленны и не обладали большой культурой.

Жесткое дискриминационное законодательство, направленное против русского национального меньшинства в Бессарабии, сыграло негативную роль и в развитии культурной жизни большинства эмигрантов. В Польше правительственной поддержкой пользовались лишь некоторые политические течения и издания, которые власти рассчитывали использовать в своей антисоветской политике.

В любом случае поляки в целом не симпатизировали русским эмигрантам, хотя владельцам, впрочем, были возвращены поместья, расположенные в восточной Польше. Культурная жизнь варшавской эмиграции отличалась гораздо меньшим динамизмом, чем того позволяли ожидать численность и характер русского эмигрантского населения. Те русские ученые и специалисты, кому удавалось найти работу, вынуждены были интегрироваться в польское общество. Впрочем, издававшиеся в других странах эмигрантские издания пользовались спросом у здешней читающей публики, а приезжие лекторы были частыми и желанными гостями.

Экономическое положение подавляющего большинства обитателей России за рубежом было далеко не блестящим. Большая часть эмигрантов кое-как сводила концы с концами, занимаясь тем, к чему они не были подготовлены своей прежней жизнью. Гораздо страшнее бедности было чувство беззащитности, чужака, зависящего от чьей-то милости. Угроза безработицы нависала над ними, подобно дамоклову мечу. Жены эмигрантов часто зарабатывали на жизнь, работая швеями или прислугой, устраиваясь на поденную работу или занимаясь рукоделием дома. Разумеется, эмигранты становились объектом бессовестной эксплуатации со стороны работодателей, как соотечественников, так и местных. Правда, в странах с разработанным социальным законодательством русские могли получать некоторые пособия, хотя и не всегда в том же объеме, что и коренные жители данной страны.

Временами жизнь русских осложнялась обстоятельствами политического характера. Так, на крупных предприятиях, где рабочие симпатизировали революции и советской власти, эмигранты часто становились изгоями. Как бы то ни было, основная угроза безопасности эмигрантов таилась не столько в нестабильности экономической ситуации принявших их стран, которая в начале 30-х гг. неуклонно ухудшалась, сколько в правовых ограничениях, с которыми русские изгнанники (как, впрочем, и другие беженцы) сталкивались в чужой стране. Эти ограничения все более ужесточались по мере ухудшения социальной и экономической обстановки, а также из-за нагнетания националистических настроений. Трудно сказать, являлась ксенофобия следствием экономического спада или же сам этот спад явился плодом недальновидной националистической политики. В любом случае, преодоление административных барьеров давалось русским эмигрантам дорогой ценой, как в психологическом, так и в материальном смысле.

В этой связи нужно отметить, что нет ничего удивительного в том, что для решения проблем материального и правового порядка русские изгнанники, как было показано выше, объединялись в ассоциации и общины, которые в свою очередь становились ячейками России за рубежом. В основе всех усилий, прилагаемых эмигрантами для сохранения своего единства, лежало чувство общности происхождения, неприятие советской системы и ностальгическая мечта о возвращении в Россию. В конечном счете это было ощущение единой судьбы, которая свела их вместе вопреки всем общественным, экономическим и профессиональным различиям в прошлой жизни.

Корни чувства изолированности от окружающей среды у русских, в отличие от других эмигрантов, скрывались в стойкой вере в возвращение, возобновление жизни на родине, освобожденной от советского режима. Сами европейские страны не облегчали или даже противились полной ассимиляции эмигрантов и граждан этих государств. Это только усиливало страх приехавших людей перед денационализацией. Даже дети эмигрантов сталкивались с трудностями при попытках интегрироваться в общество, предоставившее убежище их родителям.

Несмотря на свободное владение языком и обучение в местных школах, они все равно оставались чужаками. Подобная ситуация была особенно характерна для Франции, Германии и Маньчжурии, в меньшей степени, вероятно, для Югославии, Чехословакии и приграничных государств.

С течением времени эти внешние условия не исчезали, как это случалось в странах, принимавших массовые потоки иммигрантов, – в США, Австралии или Канаде. Те эмигранты, которым посчастливилось обзавестись собственными семьями, или те, которые были членами русских общин, не стремились к преодолению изоляции, поскольку в своем замкнутом мирке они находили эмоциональное равновесие и материальную поддержку.

Изоляция Русского Зарубежья возрастала в силу еще одного фактора. Многие эмигранты, как упоминалось выше, потеряли свои семьи либо в России, либо на пути в изгнание. Эти люди по-прежнему хранили верность своим родным и друзьям. Они с трудом заводили новые связи, тем более потому, что продолжали надеяться на скорое возвращение домой. То обстоятельство, что лишь немногие мужчины имели шанс найти спутниц жизни и создать семьи, усиливало их одиночество. Они стремились поддерживать в себе чувство общности, основанное на единстве прошлого и судьбы, что само по себе исключало серьезные попытки к интеграции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.