19. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И РЕГУЛИРОВАНИЕ

19. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И РЕГУЛИРОВАНИЕ

Если судить с позиции сегодняшнего дня, то мир до 1914 года поступательно двигался в направлении повышения социальной корректности и цивилизованности, а общество совершенствовалось. В XIX веке был положен конец работорговле. Бесчеловечное насилие, казалось, уходило в прошлое. За исключением Гражданской войны 1860-х годов в Америке и непродолжительной франко-прусской войны 1870-1871 годов в «цивилизованном» мире после наполеоновских походов не было масштабных военных конфликтов. Глобальный технический прогресс привел к строительству железных дорог, к появлению телефона, электрического освещения, кинематографа, автомобилей и бытовой техники, перечислять которую нет смысла. Развитие медицины и производства продуктов питания, массовый доступ к качественной питьевой воде привели к увеличению средней продолжительности жизни в развитых странах. Если в 1820 году она составляла 36 лет, то к 1914 году превысила 50 лет. Ощущение необратимости изменений было повсеместным.

Первая мировая война оказала на социальную корректность и цивилизованность более разрушительное воздействие, чем Вторая мировая война. Она похоронила саму идею корректности и цивилизованности. В моих представлениях атмосфера накануне Первой мировой войны устойчиво ассоциируется суверенностью в будущем человечества⁷⁹. Наши сегодняшние виды на будущее по своему духу резко отличаются от того, что было столетие назад. Позитивом можно считать лишь то, что они немного приблизились к реальности. Неужели терроризм, глобальное потепление и возрождающийся популизм стали для нашей эпохи углубляющейся глобализации тем же, чем и Первая мировая война для прошлой эпохи? Никто не может дать на этот вопрос однозначный ответ. Однако при его рассмотрении полезно взглянуть на источники и институты сложившейся после Второй мировой войны экономики, которая позволила повысить уровень жизни практически всего населения Земли и помогла возродить некоторые чаяния.

Экономика отдельно взятой страны развивается в той мере, в какой граждане специализируются и участвуют в разделении труда. То же самое происходит и в глобальном масштабе. Глобализация, т.е. углубляющаяся специализация и разделение труда за пределами государственных границ, это ключ к пониманию современной экономической истории. Рост возможностей по осуществлению операций и принятию риска в любом месте земного шара ведет к формированию подлинно глобальной экономики. Производство все более приобретает международный характер. Значительная доля конечной продукции собирается из компонентов, произведенных на разных континентах. Поиск наиболее конкурентоспособных источников труда и исходных материалов в глобальном масштабе не только сокращает себестоимость и снижает цены, но и повышает отношение стоимости произведенного продукта к затратам, т.е. широкий показатель производительности труда и индикатор уровня жизни. Уровень жизни поднялся е среднем очень значительно. Сотням миллионов людей в развивающихся странах удалось выбраться из крайней нищеты. Еще сотни миллионов людей достигли такого же уровня благосостояния, как и у жителей развитых стран.

С другой стороны, повышение концентрации доходов, проявившееся в условиях глобализации, вновь разожгло сражение между культурой государства всеобщего благосостояния и культурой капитализма, которое, казалось, завершилось после крушения системы централизованного планирования. К тому же над нами нависла тень терроризма, угрожающая существованию принципа главенства закона и. следовательно, процветанию. В мире разгорелись споры о будущем глобализации и капитализма, от исхода которых зависит облик мирового рынка и образ нашей жизни в последующие десятилетия.

История говорит о том, что глобализация — процесс обратимый. Мы вполне можем лишиться многих достижений последней четверти века. Барьеры на пути торговли и коммерции, которые начали разрушаться после Второй мировой войны, могут быть восстановлены, но уже, конечно, без таких последствий, к которым привел крах фондового рынка в 1929 году.

У меня есть два серьезных опасения относительно нашей способности сохранить темп повышения материального благополучия в мире, достигнутый в последнее время. Во-первых, это рост концентрации доходов, угрожающий обычаям и стабильности демократических обществ. Боюсь, не-равенство может спровоцировать политически выгодный, но экономически разрушительный поворот. Во-вторых, это неизбежное замедление самого процесса глобализации. Оно может затормозить мировой рост и лишить капитализм той поддержки, которую он обрел после развала Советского Союза. Люди быстро приныкают к более высокому уровню жизни и с замедлением прогресса начинают чувствовать себя обделенными, искать новые объяснения или новых лидеров. По иронии судьбы капитализм сейчас имеет более широкую поддержку е развивающихся странах с высо-кими темпами роста (Китай, в определенной мере Индия, значительная часть государств Восточной Европы), чем в странах Западной Европы, где темпы роста ниже,

«Полностью глобализированным» можно считать лишь такой мир, в котором ничем нестесненные производство, торговля и финансы развиваются, видоизменяются и движутся в результате поиска выгоды и принятия риска независимо от расстояний и государственных границ. Такое состояние принципиально недостижимо. Людям внутренне присуще неприятие риска и его внешнее проявление, ориентация на внутренний рынок, является естественным ограничителем глобализации. Либерализация торговли в последние десятилетия привела к существенному понижению барьеров на пути потоков товаров, услуг и капиталов. Однако дальнейший прогресс наталкивается на возрастающие трудности, что наглядно продемонстрировал провал многосторонних переговоров в Дохе.

Поскольку со многими проблемами мы сталкиваемся впервые, очень трудно судить, как много времени потребуется на то. чтобы нынешний темп глобализации пошел на убыль. Но если такое все же случится, не следует видеть в замедлении глобализации исчерпание возможностей для новых инвестиций. Закрытие американской границы в конце XIX века, например, не привело к экономической стагнации, как опасались многие.

Восстановление экономики после Второй мировой войны было обуслов-лено прежде всего широким признанием экономистами и политическими лидерами того факта, что всплеск протекционизма, последовавший за Пер" вой мировой войной, был одной из главнейших причин масштабности Великой депрессии. Как следствие политики стали систематически понижать торговые барьеры, а позднее и барьеры на пути финансовых потоков. Задолго до распада Советского Союза процесс глобализации подстегнула высокая инфляция 1970-х годов, которая заставила переосмыслить политику вмешательства в экономику и регулирования, уходившую корнями во времена депрессии.

В результате дерегулирования, технического прогресса⁸⁰ и понижения барьеров для торговли и инвестиций объем международной торговли в последние десятилетия рос намного быстрее ВВП, а вместе с ним возрастало и среднее отношение объема импорта к ВВП по всему миру. Как следствие большинство стран оказались под давлением международной конкуренции, которая за исключением меньших возможностей контроля мало чем отличалась от внутренней. Сокращение числа рабочих мест в развитых странах из-за роста импорта сказалось на уровне оплаты труда — боязнь потери работы поумерила требования наемных работников. Таким образом, импорт, который по определению должен иметь конкурентоспособные цены, стал оказывать сдерживающее влияние на инфляцию.

В первые десятилетия после Второй мировой войны объем международной торговли рос невероятно быстро, однако во всех странах повышение объемов экспорта и импорта было взаимоувязанным. До середины 1990-х годов значительные и стабильные торговые дисбалансы наблюдались очень редко. К тому времени начался процесс глобализации рынков капитала, который привел к снижению стоимости финансирования и, как следствие, к увеличению мирового объема реального капитала — ключевого фактора роста производительности. Многие владельцы сбережений, которые прежде в силу своих предпочтений или ограничений инвестировали в пределах своего государства, стали выходить на международную арену с более широкими инвестиционными возможностями. С ростом разнообразия доступных источников финансирования средняя стоимость капитала для компаний гадала. Доходность 10-летних казначейских облигаций США. которая долгое время служит мировым ориентиром для установления процентных ставок, снижается с 1 981 года. К моменту падения Берлинской стены она потеряла 50%. а к середине 2003 года — еще 50%.

Развитие глобальных финансовых рынков значительно подняло эффективность инвестирования мировых накоплений и таким образом внесло косвенный вклад в повышение производительности труда в мире⁸¹. Я не раз наблюдал, как после 1995 года в значительной мере нерегулируемые глобальные рынки, за некоторыми исключениями, плавно переходили из одного равновесного состояния в другое. Невидимая рука, о существовании которой говорил Адам Смит, действует и на глобальном уровне. Однако что именно делает эта рука? Почему наблюдаются длительные периоды, когда занятость и производство стабильны или растут, а валютные курсы, цены, заработные платы и процентные ставки изменяются очень незначительно? Можно ли доверять этой стабильности, когда она возникает на рынке? Или, как спросил один только что назначенный министр финансов, «разве можно контролировать хаос нерегулируемой международной торговли без масштабного государственного вмешательства»? Действительно, кто поручится, что нерегулируемая глобальная система с ее дневным оборотом в триллионы долларов и отсутствием публичной отчетности будет и дальше нормально функционировать? Тем не менее она функционирует изо дня в день. Конечно, случаются и сбои, однако они на удивление редки. Лишь понимание действия балансирующих факторов может дать уверенность в том, что глобальная экономика будет работать так, как мы ожидаем. (К сожалению. эти факторы лучше видны экономистам, а не юристам и политикам, которые занимаются регулированием.)

Сегодняшний глобальный «хаос», если выражаться словами моего знакомого министра финансов, не имеет исторических прецедентов. Даже в «счастливые времена» практически нерегулируемого свободного рынка перед Первой мировой войной глобальные финансы не играли такой большой роли. Как я уже отмечал, после Второй мировой войны объем международной торговли растет намного быстрее реального мирового ВВП. Это связано с открытием международных рынков, а также с взрывным развитием коммуникационных технологий, которое позволило журналу Economist объявить несколько лет назад об «исчезновении расстояний». Чтобы обеспечить финансирование, страхование и своевременность всех сделок, объем международных операций с финансовыми инструментами должен расти быстрее объема самой торговли. Для этого нужны совершенно новые виды финансовых инструментов — кредитные деривативы, ценные бумаги, обеспеченные активами, нефтяные фьючерсы и т.п.

Во многих отношениях очевидная стабильность глобальной торговли и финансовой системы служит подтверждением простого и проверенного временем принципа, сформулированного Адамом Смитом в 1776 году: свободная торговля между людьми, преследующими собственную выгоду, ведет к появлению растущей устойчивой экономики. Хрестоматийная модель саморегулирования рынка работает только при наличии определенных фундаментальных предпосылок: люди должны иметь свободу действий в преследовании собственной выгоды, не ограниченную внешними воздействиями или экономической политикой. Неизбежные ошибки и эйфория участников глобального рынка и связанная с их оплошностями неэффективность приводят к экономическим дисбалансам, крупным и мелким. Тем не менее даже после кризиса экономика неизбежно самовосстанавливается (хотя этот процесс иногда бывает довольно длительным).

Кризис, как минимум на время, нарушает взаимоотношения, которые присущи нормальным функционирующим рынкам. Это создает возможности получения аномально высоких прибылей при покупке или продаже товаров, услуг и активов. Борьба участников рынка за получение таких возможностей возвращает цены, валютные курсы и процентные ставки к приемлемому для рынка уровню и таким образом ведет к устранению аномальных прибылей и неэффективностей, в результате которых они появились. Иными словами, рынки, свободно отражающие ценовые предпочтения потребителей, уравнивают уровни прибыли с учетом риска в глобальном масштабе. Прибыли выше этих уровней свидетельствуют о том. что предпочтения потребителей не учитываются. Слишком низкая доходность с учетом риска нередко указывает на непродуктивное использование ресурсов, например основных средств. Только когда неумеренный оптимизм или страх нарушает процесс саморегулирования рынка, дисбалансы становятся видными всем. Однако к тому моменту они уже слишком очевидны.

Быстрая глобализация торговли сопровождается соответствующей по масштабам глобализацией финансов. Эффективной можно считать только такую глобальную финансовую систему, которая направляет глобальные сбережения на финансирование самых эффективных производств товаров и услуг, пользующихся наибольшим спросом. В Соединенных Штатах, как быстро обнаружили иностранцы, сбережения невелики. Наш национальный уровень сбережений составлял всего 13,7% от ВВП в 2006 году. Это самый низкий показатель среди развитых стран. Даже с учетом иностранных сбережений, инвестированных в нашу экономику, он не превышает 20% от ВВП и находится на одном из последних мест среди стран «Большой семерки». Вместе с тем, поскольку мы вкладываем наши скудные сбережения очень эффективно и теряем очень мало, наши производственные фонды демонстрируют самый высокий темп роста производительности среди стран «Большой семерки» на протяжении последнего десятилетия.

Цена любого товара или услуги включает в себя стоимость финансовых услуг, связанных с производством, дистрибуцией и маркетингом. Эта стоимость, доля которой в цене существенно увеличилась в последнее время, является источником быстро растущих доходов людей, работающих в финансовой сфере. Рост стоимости финансовых услуг наиболее заметен в США. где, как я уже отмечал, доля ВВП, перетекающая в финансовые институты, включая страховые организации, кардинально выросла за последние десятилетия⁸².

Информационные системы, поставляющие детальные данные о состоянии финансовых рынков, позволяют финансовым институтам быстро идентифицировать аномалии или ниши, в которых существуют возможности получения более высокой прибыли, т.е. доходности с учетом риска выше нормальной. Аномальная доходность на слабо регулируемом рынке обычно обусловлена неэффективностью в цепочке «мировые сбережения — капиталовложения». Масштабная покупка активов в таких нишах возвращает цены к «нормальному» уровню. Хотя такое регулирование цен не отвечает интересам рыночных игроков, преследующих выгоду, оно, перефразируя Адама Смита, идет на благо глобальных потребителей.

Высокие прибыли в финансовой сфере привлекают в нее квалифицированных специалистов и организации. Особенно впечатляет расцвет хедж-фондов. То. что полвека назад было сонным царством, превратилось в гигантскую индустрию, где доминируют американские фирмы. По всей видимости, за хедж-фондами и фондами прямых инвестиций будущее. Но это будущее пока не наступило. Исключительно высокая стоимостная оценка, которую финансовым услугам дает рынок (т.е. косвенно потребители) с середины 1990-х годов, подтолкнула младших партнеров многих инвестиционно банковских фирм к созданию специализированных хедж-фондов. Как следствие рынок хедж-фондов оказался в 2006 году пересыщенным. Немало фондов обанкротилось из-за наплыва желающих сорвать куш в нише, в которой многие добивались выдающегося успеха. Однако то, что изначально привлекло внимание к этой нише. ушло. Легкие деньги кончились, и стоимость многих начинающих хедж-фондов растаяла на глазах у несостоявшихся воротил. Впрочем, у сторонних наблюдателей эта катастрофа не вызвала состраданий.

Тем не менее хеджевые стратегии по-прежнему остаются действенным инструментом устранения аномальных рыночных спредов и, по-видимому, рыночной неэффективности. Хедж-фонды стали важнейшими игроками глобальных рынков капитала. По некоторым данным, на них приходится значительная доля торговли на Нью-Йоркской фондовой бирже, а в целом они являются заметным поставщиком ликвидности на прежде застойные рынки. Хедж-фонды почти не регулируются государством, и я надеюсь, что так будет и дальше. Дорогостоящее всеобъемлющее регулирование лишь душит энтузиазм искателей прибыльных ниш. Если оно будет введено, то хедж-фонды исчезнут или превратятся в безликие инвестиционные инструменты, а глобальная экономика многое потеряет.

Сегодня рынок сам регулирует деятельность хедж-фондов через такой механизм, как взаимный контроль участников. Иными словами, ограничения на хедж-фонды налагают их инвесторы, банки и другие кредиторы. Защищая интересы собственных акционеров, эти кредиторы заинтересованы в тщательном контроле инвестиционных стратегий хедж-фондов. Как человек, бывший одно время директором банка (в JPMorgan), а потом на протяжении 18 лет отвечавший за регулирование банковской деятельности, я прекрасно знаю, насколько лучше банки понимают тонкости работы других банков и хедж-фондов, чем правительственные агентства, осуществляющие регулирование «по правилам». Шансов на успех в выявлении случаев мошенничества и злоупотреблений в отсутствие доносчиков у них не больше, чем у проверяющих, пытающихся распространять разумную банковскую практику.

Одним из серьезнейших сбоев механизма взаимного контроля было банкротство фонда Long-Term Capital Management (LTCM) в результате финансового краха 1998 года, упомянутого в главе 9. Основатели LTCM, среди которых было два нобелевских лауреата, внушали такое уважение, что кредиторы позволили им не предоставлять обеспечения (фатальная ошибка с их стороны). Как только подражатели наводнили открытую LTCM нишу, фонд потерял возможность получения высокой прибыли. Вместо того чтобы возвратить полностью (а не частично) капитал акционерам и объявить о завершении миссии, основатели LTCM пустились в финансовые игры и стали делать крупные ставки, не имеющие ничего общего с первоначальным бизнес-планом. В 1998 году фонд потерял все.

Банкротство LTCM потрясла рынок, однако оно свидетельствовало о развитии сектора и финансовой системы в целом. Крах в 2006 году другого известного американского хедж-фонда — Amaranth, потерявшего более $6 трлн. практически не повлиял на мировую финансовую систему.

Одной из последних важнейших финансовых инноваций является дефолтный своп, или CDS. как его называют. Этот дериватив позволяет передать кредитный риск, главным образом по долговым инструментам, третьей стороне за определенную плату. Возможность получения выгоды от кредитных операций с одновременной передачей кредитного риска очень привлекательна для банков и других финансовых посредников, которые для получения адекватной рентабельности капитала вынуждены перегружать баланс заемными средствами, принимая депозиты и/или долговые обязательства. Эти институты большую часть времени успешно предоставляют деньги в долг и процветают, однако в периоды неблагоприятной конъюнктуры они нередко сталкиваются с проблемой невозврата долгов, заставляющей их резко сокращать кредитование. Такое развитие событий еще больше снижает экономическую активность.

Рыночный инструмент, позволяющий кредиторам с высокой долей заемных средств передавать риск третьей стороне, может иметь критическое значение для экономической стабильности, особенно в глобализированной среде. Дефолтные свопы, появившиеся в ответ на такую потребность. мгновенно завоевали рынок. По данным Банка международных расчетов, глобальная условная стоимость дефолтных свопов в середине 2006 года достигла $20 трлн, тогда как в конце 2004 года она составляла только $6 трлн. Смягчающий эффект этих инструментов наглядно проявился в период между 1998 и 2001 годами, когда CDS были использованы для передачи риска по кредитам в объеме $ 1 трлн. предоставленным на развитие быстро растущих телекоммуникационных сетей. Хотя значительная доля компаний в этой сфере оказалась неспособной погасить долг из-за лопнувшего технологического пузыря, не пострадала ни одна крупная кредитная организация. Убытки в конечном итоге легли на институты с высокой капитализацией — страховые компании, пенсионные фонды и т.п., которые были основными поставщиками защиты от дефолтов по кредитам. Они успешно выдержали удар, не допустив характерной для прошлого цепочки дефолтов.

К сожалению, каждый раз, когда проблемы хедж-фондов попадают в новостные сводки, поднимается волна требований ужесточить регулирование отрасли. Рассуждения при этом выглядят примерно так. Хедж-фонды — крупные организации, которые принимают на себя риск, разве этого мало, чтобы считать их опасными? Разве государство не должно осадить их? Если не принимать в расчет снижения рыночной ликвидности, к которому ведут подобные действия, смысл ужесточения государственного регулирования в этой сфере мне совершенно непонятен. Хедж-фонды обновляют свои портфели настолько быстро, что баланс, составленный вчера вечером, может не иметь никакого отношения к балансу сегодняшнего утра. Контролерам придется отслеживать деятельность фондов буквально по минутам. Любое ограничение, накладываемое государством на инвестиционное поведение (а именно в это и выливается регулирование), уменьшает принятие риска, которое неотъемлемо связано с вкладом хедж-фондов в глобальную экономику и в экономику США. Надо ли нам сдерживать пчел с Уолл-стрит, занимающихся опылением?

Я говорю это как человек, который 18 лет занимался регулированием. В свое время я принял предложение президента Рейгана занять кресло председателя ФРС потому что очень хотел применить на практике свои знания в области экономики и денежно-кредитной политики, полученные за предыдущие четыре десятка лет. Однако я понимал, что ФРС является одним из основных банковских регуляторов и осуществляет надзор за американскими платежными системами. Мне, несмотря на мою приверженность свободному рынку, пришлось руководить огромным регулятивным аппаратом. Мог ли я совместить эту функцию со своими убеждениями?

На самом деле я перешел Рубикон задолго до этого, еще в бытность председателем Экономического совета при президенте Форде. Хотя основной задачей Экономического совета была выбраковка неработоспособных финансово-бюджетных схем, я соглашался на ужесточение регулирования, когда оно казалось меньшим из возможных зол. Оказавшись на посту председателя ФРС. я решил отодвинуть свои взгляды на проблему регулирования, В конце концов, я присягнул защищать конституцию США и те законы, контроль за соблюдением которых входит в компетенцию ФРС. Поскольку регулирование в подавляющем большинстве случаев противоречило моим либертарианским взглядам, я намеревался занять пассивную позицию и отдать руль в руки управляющих ФРС.

В ФРС меня ждал приятный сюрприз. Я встречался с людьми из этой структуры еще во времена работы в администрации Форда и знал об их исключительно высокой квалификации. О чем я не подозревал, так это о поддержке персоналом идеи свободного рынка. Этой идеи придерживались даже в Департаменте банковского надзора и регулирования. (Его руководитель Билл Тейлор был приятным человеком и отличным специалистом в области регулирования. Президент Буш-старший позднее назначил его главой Федеральной корпорации страхования депозитов. Безвременная кончина Тейлора в 1992 году стала тяжелой утратой для его коллег и страны.) В результате, хотя Совет управляющих ФРС вырабатывал свои рекомендации во исполнение поручений конгресса, они всегда формулировались с прицелом на стимулирование конкуренции и создание условий для работы рынка. Главным в них была не запретительная часть, а ответственность руководства и раскрытие информации, позволяющие рынкам функционировать более эффективно. Персонал ФРС полностью признааал механизм взаимного контроля участников и видел в нем первую линию защиты от неприемлемых кредитов.

Подобный взгляд на регулирование, несомненно, сформировался под влиянием экономистов, работавших в ФРС и входивших в Совет управляющих. Они в целом очень трепетно относились к поддержке рыночной конкуренции, которой угрожала система финансовых гарантий правительства. Эта система, включающая в себя такие элементы, как страхование депозитов, доступ банков к дисконтному окну и электронным платежным системам ФРС, понижает роль репутации как фактора, сдерживающего чрезмерное наращивание долга. И это тогда, когда поддержание репутации чрезвычайно важно в любом бизнесе, а особенно в банковской сфере, где репутация является ключевым инструментом обеспечения разумности действий банка. Если кредитный портфель банка или его служащие вызывают подозрение, вкладчики уходят, и иногда довольно быстро. Однако, когда депозиты в определенной мере застрахованы, бегство вкладчиков менее вероятно.

Исследование ущерба, нанесенного банкам бегством вкладчиков в годы депрессии, заставило меня считать, что в целом страхование депозитов положительное явление⁸³. Однако существование системы финансовых гарантий правительства, несомненно, приводит к возникновению так называемого морального риска. Этот термин используется в страховом бизнесе для обозначения риска того, что клиенты с большей готовностью пойдут на опасные действия при наличии страховки от негативных последствий их поведения. Меры по регулированию деятельности в сфере кредитования и приема депозитов следует продумывать очень тщательно, с тем чтобы свести к минимуму моральный риск, неизбежно связанный с ними. Демократия требует компромиссов.

Меня очень порадовало, что выполнение функций регулятора оказалось не таким обременительным, как я опасался. За время работы в ФРС мне приходилось голосовать в Совете управляющих сотни раз, однако в меньшинстве я оказался лишь однажды. (Я настаивал на том, что потребительское право, требующее раскрытия процентной ставки, предлагает неправильный метод расчета. Этот спор носил скорее философский характер.) Я никогда не втягивался, подобно некоторым, в жаркие споры по поводу формулировок, а вступал в дискуссию только по тем проблемам, которые считал важными для функционирования ФРС и финансовой системы в целом.

С годами я понял, как свести вмешательство регулирования к минимуму. Вот мои три эмпирических правила.

1. Регулирование, введенное в условиях кризиса, требует последующей тонкой настройки. Закон Сарбейнса — Оксли. который в спешке протащили через конгресс после банкротства Елгоп и WorldCom и который требовал от компаний более полного раскрытия информации, является сегодня первым кандидатом на пересмотр.

2. Иногда несколько регулирующих органов лучше, чем один. Единственный регулятор стремится уйти от риска. В попытке оградить себя от всех возможных негативных последствий он делает бремя регулирования невыносимым. В финансовой сфере, где компетенция ФРС пересекается с компетенцией Контролера денежного обращения. Комиссии по ценным бумагам и биржам, а также других органов, мы держим друг друга под контролем.

3. Регулирование устаревает и нуждается в периодическом пересмотре. Я понял это. наблюдая за Вирджилом Маттингли, бессменным руководителем группы юрисконсультов Совета управляющих ФРС. Он относился очень серьезно к требованию о пересмотре норм регулирования, введенных ФРС. каждые пять лет. Все устаревшие нормы решительно изымались.

На мой взгляд, участие государства необходимо в сфере борьбы с мошенничеством, которое является бичом любой рыночной системы⁸⁴. Вашингтон поступил бы правильно, если бы вместо изобретения новых правил занялся контролем исполнения законодательства, направленного против мошенничества и других злоупотреблений.

Нередко законодатели и регуляторы, поспешно вводящие новые законы и правила в ответ на рыночные кризисы, делают такие ошибки, на исправление которых требуются десятилетия. Я давно говорил, что Закон Гласса — Стиголла, который d 1933 году отсек от коммерческих банков бизнес, связанный с ценными бумагами, был ошибкой. Во время слушаний в конгрессе в 1933 году на свет были вытащены факты, создававшие впечатление. что ненадлежащее использование банками филиалов, специализирующихся на операциях с ценными бумагами, подрывает устойчивость бизнеса. Только после Второй мировой войны, когда компьютеры позволили оценить банковскую систему как единое целое, все увидели, что банки с такими филиалами пережили кризис 1930-х годов лучше, чем все остальные. За несколько месяцев до того, как я приступил к выполнению обязанностей председателя ФРС. Совет управляющих предложил вновь разрешить банкам торговать ценными бумагами через свои филиалы, но со значительными ограничениями. В дальнейшем Совет управляющих не раз предлагал ослабить эти ограничения, и я неоднократно настаивал на внесении изменений в законодательство во время выступлений на Капитолийском холме. Закон Гласса — Стиголла был отменен лишь с принятием Закона Грэмма — Лича — Влайли в 1999 году. К счастью. Закон Грэмма — Лича — Блайли, восстановивший гибкость финансовой индустрии, построен на правильных предпосылках. Понимание пагубности чрезмерного регулирования и необходимости экономической гибкости значительно углубилось в последние годы. Мы не должны идти на попятную в этих вопросах.

Глобализация, продвижение капитализма на мировые рынки, как и сам капитализм, являются объектами неослабевающей критики со стороны тех, кто видит лишь разрушительный аспект процесса созидательного разрушения. Однако факты говорят о том, что выгоды от глобализации намного превосходят связанные с нею издержки, даже за пределами экономики.

Так, экономист Барри Эйхенгрин и политолог Дэвид Леблан в своей работе. опубликованной в конце 2006 года, отметили «позитивную взаимосвязь [на протяжении 130 лет с 1870 по 2000 год] между глобализацией и демократией». По их мнению, «открытость в торговле способствует расширению демократии... Влияние финансовой открытости на демократию не так сильно, однако имеет тот же характер... демократия, в свою очередь, ведет к ослаблению контроля над капиталом».

Таким образом, нам необходимо сконцентрировать усилия на преодолении страха перед темной стороной процесса созидательного разрушения, а не на изобретении ограничений для экономической системы, от которой зависит процветание всего мира. Инновации важны для глобального финансового рынка не менее чем для сферы технологий, производства потребительских продуктов и здравоохранения. В условиях развития глобализации и в конечном итоге ее замедления финансовая система должна сохранять гибкость. Протекционизм, какие бы обличья он ни принимал, политические или экономические, и что бы он ни затрагивал, торговлю или финансы, — это путь к экономической стагнации и политическому авторитаризму. Нам ни в коем случае нельзя идти в этом направлении. Мы достойны лучшего.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.