Глобализация и Армагеддон

Глобализация и Армагеддон

Когда-то говорили, что новые рискованные рынки возникают там, где есть новые риски. Вложение средств в какую-нибудь далекую страну может превратить вас в богача, но если дела там пойдут плохо, то недолго и разориться. Как мы видели во второй главе, первый латиноамериканский долговой кризис разразился давно – в 1820-х. Следующий кризис на развивающемся рынке случился в 1890 году в Аргентине – и почти уничтожил банк “Братья Беринг”. (Впрочем, спустя сто пять лет окончательно его добил торговец фьючерсными контрактами Ник Лисон, также работавший на развивающемся рынке – в Сингапуре.) Вообще-то, в долговом латиноамериканском кризисе 1980-х годов и в азиатском кризисе следующего десятилетия было мало нового. Финансовая история учит, что многие из сегодняшних “новых” рынков – лишь хорошо забытые старые [66]. Сегодня главный такой рынок – Китай. Инвесторы, влюбленные в Китай, подобно Джиму Роджерсу уверены, что нет предела прибылям, которые там можно получить¹⁶. Они наперегонки бегут скупать китайские ценные бумаги в надежде разбогатеть в самой большой стране мира. Последний подобный забег окончился печально – виртуозные портные Гонконга и за месяц не сумели бы одеть всех инвесторов, вернувшихся с китайского рынка без штанов.

Времена меняются, главная беда остается прежней – лондонскому или нью-йоркскому инвестору крайне трудно предугадать, что же задумывает правительство или управляющий в далекой стране за семью морями. Более того, до недавнего времени за пределами стран Запада не существовало надежной судебно-правовой системы, да и бухгалтерские принципы отличались от принятых в Европе и Америке. Когда кто-то там отказывался платить по долгам, инвестор на другом конце Земли мог только развести руками. В эпоху “первой глобализации” проблема решалась просто и сурово – насаждением европейского правления.

В 1832 году два шотландских предпринимателя с большой дороги, Уильям Жардин и Джеймс Матесон, открыли торговую контору в южнокитайском порту Гуанджоу. Золотой жилой для их компании стал импорт опиума, производившегося в Индии колониальным правительством. Хотя Жардин и служил в свое время врачом в Ост-Индской компании, опиумом он торговал совсем не в медицинских целях. За столетие до появления в Китае двух шотландцев, в 1729 году, император Юнчжэн, понимая, сколь опасен опиум для общества, запретил ввоз наркотика в свои владения. В марте 1839 года, 10 числа, в Гуанджоу прибыл императорский наместник Линь Цзэсюй с приказом от своего повелителя, императора Даогана, положить конец торговле опиумом. По приказу Линя войска окружили принадлежавшие иностранцам опиумные склады и не снимали осады, пока британцы не склонили головы. Трофеи решительного наместника составили 20 тысяч ящиков наркотика общей стоимостью 2 миллиона фунтов стерлингов. Они были уничтожены – выброшены в море¹⁷. Более того, китайцы настаивали, чтобы впредь британские подданные на китайской территории подчинялись китайским законам. Жардину, которого в Китае прозвали стальной крысой, это было не по нраву. Когда разразился опиумный кризис, он прервал свое путешествие по Европе и устремился в Лондон. Трех встреч с министром иностранных дел виконтом Пальмерстоном хватило, чтобы убедить последнего в необходимости демонстрации силы и в возможности легкой победы. Двадцатого февраля 1840 года Пальмерстон отдал соответствующий приказ. К июню корабли уже были готовы к отплытию. Цинскому Китаю предстояло почувствовать мощь самой успешной в истории наркодержавы – Британской империи.

“Упрямая старая крыса”: Уильям Жардин, один из основателей предприятия “Жардин и Матесон”.

Все случилось так, как и предсказывал Жардин, – Китай не смог противостоять силе британского флота. Гуанджоу оказался в блокаде. Архипелаг Чжоушань был оккупирован. После десятимесячной осады британские морские пехотинцы захватили крепости, преграждавшие путь в устье реки Чжуцзян, отделявшее Гуанджоу от Гонконга. Бои, а скорее избиение китайской армии, продолжались еще год. Нанкинский мирный договор положил конец этому этапу войны и открыл для торговли опиумом пять портов – Кантон, Амой, Фучжоу, Нинбо и Шанхай. Кроме того, британские подданные, в соответствии с принципом экстерриториальности, не подпадали под действие китайских законов.

Джеймс Матесон – напарник Жардина по торговле опиумом.

Для Китая же первая опиумная война вылилась в годы унижения. Наркомания распространялась по всей стране. Христианские миссионеры расшатывали устои конфуцианской веры. А начавшееся в 1850 году под водительством самозваного младшего брата Христа восстание тайпинов против дискредитировавшей себя династии Цин унесло от 20 до 40 миллионов жизней. Но Жардин и Матесон смогли в полной мере насладиться плодами викторианской глобализации. Они купили землю в Гонконге и вскоре перенесли на его восточную оконечность свою головную контору. Постоянно дежуривший на вершине горы служащий компании наблюдал за ее клиперами, шедшими из Бомбея, Калькутты и Лондона.

Гонконг процветал, и компания постепенно диверсифицировала свой бизнес. Теперь это был не только опиум. К началу XX века ей принадлежали пивоварни, текстильные фабрики, страховая компания, паромы и даже построенная в 1907–1911 годах железная дорога.

В Лондоне же для инвесторов открылся дивный новый мир. За примером обратимся к гроссбухам компании “Н.М. Ротшильд и сыновья”, в которых расписаны вложения в ценные бумаги. Всего лишь на одной странице – двадцать разных иностранных активов: правительственные облигации Венгрии, Германии, Египта, Испании, Италии, Норвегии, Турции, Чили и Японии, одиннадцать железнодорожных компаний, из которых четыре находились в Аргентине, две – в Канаде и одна – в Китае¹⁸. Но инвестировать по всему миру могли не только финансовые тяжеловесы. Частный британский инвестор мог купить книгу некоего Генри Лоуэнфельда “Точная наука инвестиций”, которая рекомендовала “надежную систему географического распределения капитала”, гарантировавшую “сведение к минимуму спекулятивных рисков”¹⁹. В знаменитом пассаже из “Экономических последствий Версальского мирного договора” Кейнс писал, что лондонец среднего достатка “мог испробовать счастье сразу в нескольких частях света, вложив свои капиталы в эксплуатацию их естественных богатств или какие-либо новые предприятия, и без всяких усилий или беспокойств получать свою долю прибылей и выгод”²⁰.

В мире тогда насчитывалось около сорока фондовых бирж, торги на семи из них постоянно освещались в британских деловых газетах. На Лондонской фондовой бирже обращались облигации пятидесяти семи стран и колоний. География британского капитала рисует нам картину той глобализации. Около 45 % заморских инвестиций вкладывалось в экономику США, Канады и Австралии, 20 % – в Латинскую Америку, 16 % – в Азию, 13 % – в Африку и 6 % – в Европу²¹. Большая часть капитала, вложенного в ценные бумаги между

1865 и 1914 годами, инвестировалась в заграницу, лишь треть – в отечественную экономику²². В 1913 году общая капитализация мирового рынка ценных бумаг составляла 158 миллиардов фунтов, из которых 45 миллиардов, или 28 %, находились в иностранном владении. Почти половина (48 %) всех бумаг, обращавшихся на Лондонской бирже, – иностранные облигации²³. Стоимость иностранных активов в том году в полтора раза превосходила объем экономики Британии. Профицит торгового баланса в 1913 году вырос до 9 % ВВП – прекрасный пример того, что мы бы назвали сейчас британской тягой к накоплению. Примечательно, что до Первой мировой войны в бедные страны вкладывалась гораздо большая доля средств, чем сегодня. В 1913 году четверть всех иностранных инвестиций направлялась в страны, где уровень дохода на душу населения был в пять раз ниже, чем в США. В 1997 году – лишь 5 %²⁴.

Возможно, британского капиталиста привлекали потенциально высокие прибыли в бедных странах²⁵. Возможно, размерам прибылей способствовали распространение золотого стандарта и налоговая дисциплина заморских правителей. Но вряд ли экспорт капитала вырос бы до таких масштабов без британской колониальной экспансии. От 40 % до половины всех британских иностранных вложений приходилось на колонии. Значительная доля капитала вкладывалась в Бразилию или Аргентину, где влияние Лондона было сильным, хоть и неформальным. Инвестиции традиционно тяготели к тем сферам, которые усиливали имперскую мощь, – речь идет не только о государственных облигациях, но и о строительстве железных дорог, портов и шахт. Инвестиции в заморские территории привлекали, кроме того, и гарантиями²⁶. Закон о колониальных займах 1899 года и закон о колониальных акциях 1900 года давали облигациям, выпущенным колониями, те же гарантии, что и консоли – основной бессрочной правительственной облигации. Это позволяло доверителям инвестировать в них активы, находящиеся под их управлением²⁷. Но основная прелесть колониальных ценных бумаг была неявной.

Викторианские правители насаждали в своих заморских владениях систему законов и институтов, которая делала их привлекательными для инвесторов. Причем речь идет не только о триаде Гладстона – стабильная валюта, сбалансированный бюджет и свободная торговля. Важную роль играли законы, особенно законы о защите прав собственности на манер британских, и относительно честное чиновничество – “общественно полезные” феномены эпохи либерального империализма конца XIX века. Заставить заемщика из колоний платить по долгам было проще, чем его собрата из полностью независимой страны. “Южная Родезия, территория в Африке, где белых несколько тысяч, а черных чуть меньше миллиона, может разместить негарантированные облигации, мало чем отличающиеся от нашего, британского, военного займа”, – писал Кейнс, добавляя, что инвестор вполне способен предпочесть “нигерийские бумаги, не гарантированные правительством Великобритании, облигациям Лондонско-Северовосточной железной дороги”²⁸. Жесткое насаждение британского правления, как это случилось в Египте в 1882 году, фактически означало, что отказов от долгов не будет. Единственный риск – неизвестность относительно того, сколько продлится британское господство. Несмотря на рост национально-освободительного движения в разных уголках империи от Индии до Ирландии, еще перед началом Первой мировой войны политическая независимость владений Британской империи казалась делом далекого будущего. Даже большие “белые” колонии к тому моменту получили лишь ограниченную политическую автономию. И уж тем более абсурдной казалась мысль о независимости Гонконга.

В период между 1865 и 1914 годами британские инвесторы вложили в китайские бумаги около 74 миллионов фунтов – мелочь по сравнению с 4 миллиардами фунтов, вложенными за границу. Но для нищего Китая это была значительная сумма²⁰. Безусловно, инвесторов успокаивало, что с 1854 года Британия не только владела Гонконгом, но и контролировала всю китайскую морскую таможню. Но даже в европейских кварталах портовых городов, где гордо реял Юнион Джек и лился рекой джин с тоником, не было полностью безопасно. Какой бы крепкой ни была британская власть в Гонконге, она не смогла предотвратить ни войну с Японией в 1894–1895 годах, ни Боксерское восстание 1900 года, ни революцию 1911-го, скинувшую императора. Собственно, сама революция во многом была результатом неприятия китайцами чрезмерной роли иностранцев в национальной экономике. Каждый из этих социальных катаклизмов наносил ощутимый удар по карманам инвесторов. Так же, как и при более поздних кризисах, будь то японское вторжение 1941 года или переход колонии под власть КНР, инвесторы в Гонконг каждый раз оказывались в минусе³⁰. Впрочем, угроза войн и революций исходила не только от Китая. Это явление было глобальным.

Три десятилетия, предшествовавшие Первой мировой войне, можно считать “золотым веком” для иностранных инвесторов. Связь с зарубежными рынками улучшилась – в 1911 году, после прокладки трансатлантического телеграфного кабеля, сообщение из Нью-Йорка в Лондон шло лишь полминуты, а стоимость его упала по сравнению с 1866 годом в двести раз. К 1908 году почти все страны Европы приняли золотой стандарт. Иными словами, если начинался отток капитала, то они должны были так или иначе ему препятствовать, например – повышать учетные ставки. По меньшей мере, тем облегчалась жизнь инвесторов, ведь риск значительных колебаний обменных курсов существенно снижался³¹. Правительства по всему миру улучшали состояние финансов – дефляция 1870-х и 1880-х годов перешла в умеренную инфляцию с середины 1890-х, что снизило государственный долг. Экономический рост, в свою очередь, приводил к росту налоговых поступлений в казну³². Однако процентная ставка оставалась низкой. Ставка по британской консоли выросла с 1897 по 1914 год всего на один процентный пункт с абсолютного минимума в 2,25 %. Разница в доходности консоли и иностранных облигаций постоянно снижалась, несмотря на череду дефолтов в 1870-х и 1880-х. За исключением греческих и никарагуанских займов, ни одна государственная или колониальная облигация, котировавшаяся в Лондоне в 1913 году, не превосходила доходность консоли более чем на два процентных пункта. Иными словами, каждый, кто вложил средства в иностранные облигации году в 1880-м, мог вполне расчитывать на вполне достойные прибыли³³.

Доходность иностранных облигаций на Лондонской бирже также стабильно снижалась начиная с 1880 года – на нет сходили политические риски вложений за рубеж. До 1880 года курсы австрийских, французских, немецких и русских бумаг весьма чутко реагировали на политические новости. Но дипломатические кризисы и военные конфликты, будь то на Балканах или в Марокко, почти не затрагивали лондонский рынок иностранных долгов в первые четырнадцать лет XX века. После того как лопнул пузырь золотодобывающих компаний в 1895–1900 годах, лондонский фондовый рынок почти не поднимался, а если и падал, то лишь слегка. Все это можно связать с долговременным ростом ликвидности. С одной стороны, он был вызван увеличением добычи золота. Но с другой, что гораздо важнее, – финансовыми новациями. Акционерные банки стали увеличивать отношение активов к резервам, а сберегательные все успешнее привлекали средства среднего класса и бедноты³⁴.

Так что повод для экономического оптимизма был. Все, от Ивана Блиоха в России до Эндрю Карнеги в США, понимали, что большая война погубит мировую капиталистическую систему. В 1898 году в своем шеститомнике “Будущая война и ее экономические последствия” Блиох утверждал: прогресс ведет к появлению столь разрушительного оружия, что сама война должна исчезнуть³⁵. В 1910 году, почти одновременно с учреждением Фонда Карнеги во имя мира между народами, левый британский журналист Норман Энджел напечатал свою книгу “Великое заблуждение”. Он полагал, что война между великими державами невозможна по экономическим причинам – в силу взаимозависимости кредитно-финансовых систем³⁶. Весной 1914 года Специальная международная комиссия опубликовала отчет о зверствах во время Балканских войн 1912–1913 годов. Несмотря на то что комиссия видела, что целые народы планомерно занимались взаимным уничтожением, председатель ее писал во введении к отчету, что великие державы Европы, в отличие от малых балканских стран, “открыли для себя очевидность того, что богатые страны потеряют больше других в случае войны и желают мира более всего на свете”. Сторонник лейбористов и противник военной промышленности (чего стоит его “Война золота и стали”), член комиссии британец Генри Ноэль Брэйлсфорд писал:

Эпоха завоевательных походов в Европе закончилась, и, за исключением Балкан и окраин Российской и Австро-Венгерской империй, границы наших стран окончательно проведены. Я думаю, что никакой войны между шестью великими державами не будет³⁷.

Поначалу убийство наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда в боснийской столице Сараеве Гаврилой Принципом 28 июня 1914 года было финансовыми рынками проигнорировано. Лишь 22 июля 1914 года деловая пресса стала всерьез обсуждать возможность разрастания очередного балканского кризиса в нечто большее и экономически более опасное. Но как только инвесторы запоздало осознали приближение полномасштабной европейской войны, ликвидность буквально смыло с рынков. Первым симптомом кризиса стал рост страховых премий вслед за предъявлением Австрией ультиматума Сербии (среди прочего ультиматум требовал допуска австрийских представителей к расследованию предполагаемой причастности Белграда к убийству в Сараеве). Котировки облигаций и акций поползли вниз, как только наиболее осторожные инвесторы начали закрывать позиции и выводить активы в наличность. Первым делом на продажу пошли русские ценные бумаги, за ними – американские. Обменные курсы стали выходить из равновесия по мере того, как игроки возвращали собственные средства. Стоимость франка и фунта пошла вверх, рубля и доллара – вниз³⁸. К 30 июня все финансовые рынки впали в панику³⁹. Первыми жертвами кризиса на Лондонской бирже стали джобберы, то есть брокеры, выполнявшие на бирже операции с ценными бумагами за свои, а часто и за заемные средства. Когда все бросились продавать, стоимость акций пошла вниз и оказалась ниже, чем объем кредитов, на который эти акции покупались. Многие компании джобберов, в частности “Деренберг и компания”, обанкротились. Проблемы начались и у брокеров на рынке векселей – их континентальные партнеры не могли или не хотели возвращать кредиты. Это поставило под удар акцептные банки, первые жертвы возможных дефолтов иностранцев. Крах акцептных банков похоронил бы и брокеров векселей, и большие акционерные банки, которые ежедневно ссужали участникам рынка миллионы. Акционерные банки решили закрыть кредитные линии. Это породило то, что мы сейчас называем кредитным схлопыванием рынка⁴⁰. Каждый стремился продать бумаги и перевести активы в наличность, цены акций летели вниз, утягивая за собой брокеров – те брали деньги в долг под залог акций. В стране запахало банковским кризисом. У дверей Банка Англии выстраивались очереди желающих обменять банкноты на золото⁴¹. Лондон уже не мог играть роль всеобщего кредитного центра – и кризис распространился по миру.

Отличительной особенностью кризиса 1914 года была остановка торгов на основных мировых фондовых биржах на срок до пяти месяцев. Первой 27 июля закрылась Венская биржа. К 30-му бездействовал весь континент. На следующий день примеру европейцев последовали Лондон и Нью-Йорк. Несмотря на то что расчетный день 18 ноября прошел без эксцессов (пусть и с опозданием), Лондонская фондовая биржа не возобновляла торги до 4 января 1915 года. Ничего подобного не происходило со дня ее основания в 1773 году⁴². Нью-йоркская биржа продолжила работу 28 ноября, но торговля шла лишь облигациями и только за наличные. Полный объем торгов был восстановлен лишь 1 апреля 1915 года⁴³. Закрылись не только фондовые рынки. Торги не проводились ни на американских сырьевых биржах, ни на европейских валютных. Лондонская королевская биржа держала двери на замке до 17 сентября⁴⁴. Похоже, что если бы рынки продолжали работать, крах был бы не меньше, а то и больше, чем в 1929 году. Ни один акт государственного терроризма не привел к большим экономическим последствиям, чем выстрел в Сараеве летом 1914 года.

Когда-то почти всеобщая приверженность золотому стандарту составляла основу спокойствия инвесторов. Но в 1914 году он лишь увеличил глубину кризиса. Некоторые центральные банки, например Банк Англии, в первые дни кризиса подняли учетную ставку в отчаянной, но тщетной попытке удержать иностранцев от вывода своих средств из страны и, соответственно, от истощения золотого запаса. Вопрос о том, хватит ли золотого запаса в случае необходимости, активно обсуждался еще до войны. Похоже, эти обсуждения – единственное свидетельство обеспокоенности финансового мира возможными будущими потрясениями⁴⁵. Но тогдашний золотой стандарт был настолько же хилым хомутом, что и привязка национальных валют ряда азиатских и ближневосточных стран к доллару сегодня. Когда ударил колокол кризиса, Россия стряхнула золотую тяжесть со своей шеи. Ге примеру последовали и другие страны. В США и Британии формально обмен банкнот на золото сохранялся, но власти имели право прекратить его при первой же необходимости. (Банк Англии освободили от соблюдения закона 1844 года, регулировавшего отношение объема бумажных денег к резервам, но все-таки это не был полный отказ от золотого стандарта – обмен банкнот на металл можно было продолжать и с меньшими резервами.) Кризис привел к печатанию денег – в Британии в оборот были выпущены казначейские билеты номиналами в один фунт и 10 шиллингов, американские банки получили свободу печатать свои деньги в случае острой необходимости в силу акта Олдрича-Бреланда 1908 года⁴⁶. Тогда и сейчас власти отреагировали на кредитный кризис одинаково – включили печатный станок.

На этом, впрочем, пожарные меры не закончились. В Лондоне банковский выходной, приходившийся в 1914 году на понедельник 3 августа, был продлен до четверга 6 августа. Королевским указом погашение векселей отсрочили на месяц. Почти мгновенно был узаконен мораторий на все платежи, кроме зарплат, налогов, пенсий и пособий. (Потом эти меры продлили до 19 октября и 4 ноября соответственно.) Министр финансов 13 августа предоставил Банку Англии бюджетные гарантии возмещения всех убытков от приема векселей с датой погашения до 4 августа, дня объявления войны. Фактически правительство таким образом спасло коммерческие банки от краха. Векселя потекли в Банк Англии, денежная масса стала расти как на дрожжах. На помощь акцептным банкам правительство пришло 5 сентября⁴⁷. Схемы спасения отличались от страны к стране, но в общем они похожи: остановка торгов на биржах, мораторий на выплату долгов, фактическое включение печатного станка, спасение финансовых институтов, оказавшихся на краю гибели. В каждом из этих случаев правительства были готовы пойти на гораздо более серьезные шаги, чем те, на которые они шли раньше – в годы чисто финансовых кризисов. Как и во время предыдущей “мировой войны” с революционной, а потом и наполеоновской Францией, правительства признали события 1914 года столь чрезвычайными, что позволили себе задуматься о мерах, о которых в мирное время даже и не помышляли. Эти меры включали, по словам одного члена палаты лордов от консерваторов, “освобождение банкиров от всех долгов”⁴⁸.

Приостановка торгов на фондовой бирже и закачка ликвидности в рынок почти наверняка предотвратили катастрофический обвал. Индекс Лондонской биржи накануне остановки уже был на 7 % ниже своего значения в начале года. И это – до начала войны. О том, к каким потерям готовились инвесторы, можно судить по фрагментарным записям операций с облигациями: пока биржа была закрыта, ими торговали буквально на улице. К концу 1914 года русские облигации потеряли в цене 8,8 %, британская консоль упала на 9,3 %, французские долговые обязательства – на 13,2 %, австрийские – на 23 %⁴⁹. Патрик Шоу-Стюарт из банка “Братья Беринг” назвал это тогда “самой страшной бедой за всю историю денег”⁵⁰. Но это было только начало. Мечтам о “короткой войне” сбыться было не суждено – впрочем, в них больше верили банкиры, чем генералы. Впереди лежали четыре года кровавой бойни и еще больше лет финансовых потерь. Инвестор, вложивший в начале войны по глупости или из соображений патриотизма свои средства в консоли или в новый военный заем, к 1920 году потерял с учетом инфляции 46 %. Даже без учета инфляции доход по британским ценным бумагам был отрицательным, минус 27 %⁵¹. Инфляция во Франции и гиперинфляция в Германии ударили еще сильнее по тем, кто хранил сбережения в бумагах, номинированных во франках или марках. Держатели немецких облигаций потеряли к 1923 году все, хотя принятые впоследствии законы о переоценке бумаг вернули им часть вложений. Несмотря на золотое обеспечение австрийских, венгерских, турецких и русских облигаций, их владельцы понесли тяжелые потери, ведь война смела и Османскую империю, и империи Романовых и Габсбургов. Особо чувствительным был удар по держателям русских облигаций – в феврале 1918 года большевики объявили об отказе от долгов царского правительства. Накануне этого дефолта русская облигация 1906 года с купоном 5 % торговалась по 45 % своей номинальной стоимости. На протяжении 1920-х годов надежда на хоть какое-то урегулирование теплилась в умах держателей русских облигаций, которые торговались по 20 % от номинала. К 1930 году они уже не стоили ничего⁵².

Восстановить старый добрый рынок капитала в межвоенный период так и не удалось, хотя банкиры и прилагали титанические усилия, пытаясь, например, мобилизовать силы для оплаты немецких контрибуций. Валютные кризисы, дефолты, споры о выплате репараций и военных долгов, а потом и начало Великой депрессии вынуждали одну страну за другой вводить валютные ограничения, возводить торговые и финансовые барьеры в бесплодных попытках защитить свой рынок за счет ограничения движений товаров и капитала. Китайское правительство объявило себя банкротом в 1921 году, что привело к дефолту по всем китайским внешним долгам. Это лишь одно звено в цепи дефолтов того времени – от Шанхая до Сантьяго, от Москвы до Мехико. К концу 1930-х даже те страны, где еще сохранялись политические свободы, возвели торговые, инвестиционные и миграционные барьеры. Некоторые из них достигли почти абсолютной автаркии, самодостаточности, идеала деглобализированного мира. В мирное время все правительства, сознательно или бессознательно, ввели те же самые экономические ограничения, которые они впервые опробовали во время войны 1914 года.

Причины Первой мировой войны стали очевидны, лишь только она началась. Тут же вождь большевиков Владимир Ленин признал в ней неизбежное следствие империалистической конкуренции. Тут же американские либералы додумались, что тайная дипломатия и вся конструкция европейских союзов и альянсов были основными причинами войны. Британцы и французы, естественно, винили во всем немцев. Немцы – англичан и французов. Историки спорят об этом девяносто лет кряду. Кто-то из них ищет причины в гонке вооружений на море 1890-х годов. Кто-то усматривает корень бед в Балканских событиях 1907 года. Но если и сегодня объяснениям причин войны нет числа, как современники не могли разглядеть приближающегося Армагеддона? Возможно, их сбили с толку обилие денег и спокойствие предыдущих лет. Взаимозависимость мировых рынков плюс новые финансовые инструменты заставили инвесторов поверить в безопасность мира, в котором они жили. Со времен последней большой европейской войны, к тому же совсем недолгой, между Францией и Германией прошло целых тридцать четыре года. Конечно, с точки зрения геополитики, мир вовсе не был безопасным. Любому читателю газеты Daily Mail должно было быть ясно, что европейская гонка вооружений и борьба империй за рынки рано или поздно может привести к большой войне. В популярной литературе появился целый жанр, кормившийся идеями гипотетической англо-германской войны. Но пока не разразился гром, на всех перекрестках финансовых дорог горел зеленый свет.

В этом есть урок и нам. Целое поколение трудилось над строительством первой глобальной экономики. Уничтожена она была за несколько дней. Двух поколений не хватило, чтобы починить мир, разрушенный пушками 1914 года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.