УТРАТА 500-ЛЕТНЕГО ЗАПАСА МУДРОСТИ

УТРАТА 500-ЛЕТНЕГО ЗАПАСА МУДРОСТИ

Второй вопрос, которым мы задались, звучит так: как удалось эйфории периода конца истории навсегда сбросить со счетов практический опыт по успешному созданию богатства и благополучия? В начале книги мы обсуждали, как холодная война свела экономическую науку к гражданской войне между двумя ветвями экономической теории Рикардо, вытеснив прежнее качественное понимание производственных систем. Однако непонятно, почему дружным современным экономистам не удалось практически реализовать многовековое понимание того, что экономическое развитие страны строится на взаимодействии между видами деятельности с растущей отдачей в городах и с убывающей отдачей в деревнях. Всего 60 лет назад, объявляя План Маршалла, Государственный секретарь США Джордж Маршалл преподносил это взаимодействие как основу западной цивилизации.

Когда надо было защитить Азию и Европу от коммунистической угрозы, Соединенные Штаты прекрасно понимали, что лучший способ укрепить страны, пограничные с коммунистическими (от Норвегии и Германии до Кореи и Японии), — сделать их богатыми при помощи индустриализации, причем на поддержку этого проекта необходимо бросить лучшие экономические, политические и военные силы. Как только коммунистическая угроза отступила, развитые страны немедленно сменили тактику. Экономическая тактика действовала противоположным образом и была похожа на британскую колониальную политику в ее худших проявлениях. Соединенные Штаты когда-то индустриализовались вопреки этой политике преждевременной свободной торговли; именно против этой политики Рузвельт с таким жаром выступил во время Второй мировой войны, когда противостоял Черчиллю и его колониальной политике.

В 1950-1960-е годы, пока шла успешная индустриализация стран, смежных с коммунистическими, Штаты отлично знали, что нужно делать, чтобы сделать бедную страну богатой; они использовали ту же стратегию, которую в XIX веке применяли сами. Почему же сегодня Штаты не видят связи между индустриализацией и цивилизацией, которую так хорошо понимали Джорож Вашингтон и Джордж Маршалл? Почему Запад, вместо того чтобы работать над созданием всемирного благосостояния (как США во время Второй мировой войны), устраивает чудовищные разборки в попытке силой насадить в доиндустриальных странах демократию? Страны не видят ничего, кроме угроз собственной сиюминутной выгоде, а я вспоминаю оппортунистическое невежество Гуннара Мюрдаля. В таком контексте становится актуальным старое европейское определение либерала: «тот, интересам которого в данный момент ничего не угрожает».

«Удивительно, как долго живут экономические теории даже после того, как их научное обоснование перестает существовать», — писал американский экономист Саймон Н. Паттен в 1904 году. Он имел в виду ту же экономическую теорию равновесия, которая живет и здравствует по сей день. Что защищает теории, которые так откровенно и безнадежно неадекватны? Очевидно, что это среди прочего корыстный интерес. Некоторым странам в краткосрочной перспективе выгодна свободная торговля с отчаянно бедными странами. Однако капитализму как системе никак не может быть выгодно, чтобы половина населения земного шара не имела нормальной покупательной способности. Так что даже корыстный экономический интерес в данном случае будет краткосрочным.

Правящую теорию поддерживает сама человеческая природа. Вместо того чтобы усомниться в любимой теории, люди склонны искать объяснения ее ошибок за ее пределами. Основа Вашингтонского консенсуса не меняется на уровне практической политики. Экономисты рассуждают примерно так: раз моя теория в ее математической стройности безупречна (что доказано падением Берлинской стены), то объяснение должно лежать вне ее. Такая логика заводит экономистов в области, где они являются в лучшем случае любителями, — географию, климат и болезни. Напрашивается интересная параллель с последствиями первой волны глобализации, которая закончилась в начале XX века. Антрополог Эрик Росс обращает наше внимание на связь между экономической теорией и евгеникой (расовой гигиеной) в этот период[174]. Первая волна привела к появлению бедных колоний, лишенных промышленности, технологического прогресса, возрастающей отдачи, продвинутого разделения труда и синергии между разными видами экономической деятельности. Поскольку причину проблемы было не принято искать в экономической науке, надо было объяснить это явление иначе. Самый влиятельный американский экономист того времени Ирвинг Фишер (1867–1947) был самым влиятельным членом движения евгенистов в США, а Джон Мейнард Кейнс (1883–1946) — вице-президентом Английского общества евгеники. Расовой принадлежностью было легко объяснять бедность колоний, при этом с колонизаторов, которые запрещали в них промышленное производство, снимались все обвинения и теория торговли Рикардо оставалась незапятнанной. Африканцы были бедны не потому, что им не дали индустриализоваться, а потому, что они чернокожие. Сегодня мы подчеркиваем роль коррупции в создании бедности и выражаемся политически корректно. Африканцы, говорим мы, бедны не потому, что они чернокожие, а потому, что все чернокожие коррумпированы. Поправка, как мы видим, минимальная.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.