Приложение

Приложение

Философские основы

Я должен начать с самого начала, с древней философской проблемы, которая, похоже, лежит в основе многих других проблем. Как соотносятся мышление и реальность? Казалось бы, какое отношение имеет эта проблема к тому, что сегодня происходит в социалистическом лагере? Но попытки ответа могут прояснить не только мои взгляды и действия, но и пролить некоторый свет на ход событий, а также на то, как они интерпретируются. Самое главное, эта проблема высвечивает выбор, перед которым стоит мир.

Я отдаю себе отчет в том, что это мое философствование может не понравиться и я рискую потерять большую часть своих читателей, не успев дойти до главного. Поэтому я и вынес эти вопросы в Приложение. Философские проблемы сегодня не в моде. Современной западной цивилизации подавай реальные положительные результаты, а философия, по-видимому, не способна производить таковые. Философские вопросы не имеют окончательных ответов, или, если быть более точным, каждая попытка ответа, похоже, только порождает новые вопросы. Более того, почти все направления исследования уже тщательно разработаны, и кажется, что уж совсем почти не осталось ничего, что имело бы смысл обсуждать. Ну, в самом деле, начиная с Витгенштейна, английская лингвистическая философия занимается анализом трудностей философской дискуссии, а не обсуждением самих философских вопросов.

Тот факт, что философские вопросы не имеют окончательных решений, не умаляет их важности. Напротив, те точки зрения, которые мы принимаем, пусть неадекватные, оказывают глубокое формирующее воздействие на тип общества, в котором мы живем, и на то, как мы живем. Например, стремление современного западного общества не обращать внимания на философские вопросы и искать непосредственной реальной выгоды само по себе является философской позицией, хотя, поскольку мы не интересуемся философией, мы можем и не осознавать этого.

Коммунистическая система, конечно, основывается на весьма однозначно определенном философском фундаменте, и зависимость краха этой системы от теоретических ошибок совершенно очевидна. В Восточной Европе люди не бегут от философских вопросов, наоборот, интерес к философии там огромен. Философия, литература и особенно поэзия в Восточной Европе действительно имеют большое значение. Поскольку я сам родом из Восточной Европы, мне очень нравится подобное отношение.

Я признаю, конечно, что философские дискуссии могут быть весьма непродуктивны. Чего проще увязнуть в бесконечном рассуждении, где одна абстракция порождает другую. И если уж начинать такое рассуждение, то ради чего-то исключительно существенного и важного. Мне кажется, что то что я собираюсь сказать, существенно и важно. и я попытаюсь выразиться как можно проще и определеннее. И все равно я должен просить читателя быть снисходительным, потому что сам предмет исключительно сложен. Судите сами, вот суть моего утверждения: реальность лучше всего представлять как сложную систему, а мышление участников – основной источник ее сложности.

Отношения между мышлением и реальностью были в той или иной форме в центре философских дискуссий с тех самых пор, как человек начал себя осознавать как мыслящее существо. Но поскольку философское рассуждение производится в абстрактных терминах, мышление и реальность постепенно стали восприниматься как отдельные категории, причем отношения между ними стали одной из важнейших философских проблем. Что первично? Мышление определяет действительность (cogito ergo sum) или действительность определяет мышление – мысль верна тогда и только тогда, когда она соответствует действительности?

Обсуждение отношений между действительностью и мышлением было очень продуктивным. В результате этого обсуждения были сформулированы такие основополагающие понятия, как истина и знание, а также заложены основы научного метода. Однако на определенном этапе разделение мышления и реальности на две отдельные категории стало вызывать трудности. Эта проблема впервые была обозначена Эпименидом Критским, который ввел парадокс лжеца. Он заключался в следующем: Эпименид утверждал, что жители Крита всегда лгут, сталкивая таким образом то, что он сказал, и то, кем он сам является. В течение длительного времени парадокс лжеца рассматривался как интеллектуальный курьез, пока Бертран Рассел не выбрал его как основу для своей философской системы. Он утверждал, что необходимо строго отделять суждения от предметов суждения, чтобы установить их истинность или ложность. Для осуществления своей задачи он разработал логический метод, теорию типов.

Школа логического позитивизма пошла несколько дальше в развитии его утверждения и объявила, что утверждения, которые нельзя классифицировать как истинные или ложные, не имеют смысла. Эта теория возводила эмпирическое научное знание в ранг единственного источника познания и отрицала философию. В заключении к «Логико-философскому трактату» Витгенштейн писал, что те, кто понял его рассуждения. должны признать, что все, написанное в этой книге, не имеет никакого смысла. Казалось, что философия зашла в тупик, – поистине это был апогей разделения мышления и действительности.

Вскоре после этого даже естественные науки дошли до предела, за которым нельзя уже было больше отделять наблюдение от объекта наблюдения. Естественным наукам удалось преодолеть эту трудность сначала при помощи теории относительности Эйнштейна, а потом при помощи принципа неопределенности Гейзенберга, а недавно появилась и теория сложных систем, также известная под названием теории хаоса. Но философия так и не смогла оправиться от удара, нанесенного ей логическим позитивизмом. Она как бы распалась на множество частных направлений. Продолжался анализ высказываний, который под влиянием позднего Витгенштейна развернулся в анализ языка. Другие школы, которые я хуже знаю, признали обязательность связи между мышлением и бытием, но непохоже, чтобы они совершали какие-то великие новые открытия.

Тем не менее, как раз то, что логические позитивисты считали тупиком, может стать новым началом. То, что я хотел бы здесь предложить, сводится к следующему: мышление и действительность всегда слишком далеко разводились в стороны. Мышление является частью действительности. Вместо того чтобы рассматривать их как отдельные категории, нам нужно посмотреть на них как на часть и целое с присущими им отношениями. Этот подход будет отличаться от подхода классической философии.

Как можем мы познать целое, то есть действительность, если имеющееся в нашем распоряжении средство познания, то есть мышление, является одной из частей этого целого? Такова новая, современная форма, которую принимает этот вечный вопрос, и поражение логического позитивизма дает новую возможность попытаться дать ответ.

Ответ таков: если наше мышление является частью своего предмета, наше понимание неизбежно будет несовершенным. В свою очередь, несовершенное понимание участников становится частью ситуации, в которой они участвуют. Этот ответ может значительно помочь разобраться в коммунистической системе и распаде, который она сегодня переживает.

Логические позитивисты сделали все, чтобы исключить понятие несовершенного понимания участников из своих исследований. Они настаивали на совершенном понимании. Суждения должны были быть либо истинными, либо ложными; те суждения, которые не подпадали под эту классификацию, объявлялись бессмысленными. Однако их усилия имели и некоторые положительные результаты. Существует значительное количество суждений в логике, математике и естественных науках, которые соответствуют критерию, установленному логическим позитивизмом. Эти суждения могут считаться знанием, более того, они устанавливают стандарты, по которым можно оценивать и другие суждения.

Но, конечно, когда логические позитивисты объявили бессмысленными все те суждения, которые не соответствуют их стандартам, это было слишком. Бытие человека определяется не только знанием. Мышление рассматривает ситуации, в которых человек принимает участие. Они напоминают ситуацию, описанную Эпименидом Критским, поскольку от решения участников зависит, будет ли нечто названо истинным или ложным. Из этого следует, что решения участников основываются не на знании, и тем не менее они имеют значение, какого не имеет чистое знание: они способны реально влиять на ход событий, изменяя его.

Очевидно, что логический позитивизм имеет крупный недостаток: он не видит роли мышления в формировании действительности. Но этот недостаток можно превратить в достоинство. Используя критерий, предлагаемый логическим позитивизмом, мы можем утверждать, что понимание участниками ситуации, в которой они принимают участие, изначально несовершенно. Категория знания применима к тем областям, где суждения могут существовать отдельно от своего предмета. Ко многим ситуациям это требование применимо, однако существует также множество ситуаций, которые ему не соответствуют, например ситуация мыслящего участника. Если рассматривать категорию знания в качестве критерия, то надо признать, что наше понимание действительности по природе своей несовершенно. Это суждение истинно не только для действительности как целого, но также и для тех ее аспектов, в которых участвуют мыслящие существа. Эти аспекты слишком важны, чтобы их можно было игнорировать. Мы можем обойти рассмотрение действительности как целого, но мы не можем избежать последствий нашего несовершенного понимания в качестве участников событий, о которых мы размышляем. Принимаем ли мы это, игнорируем или отрицаем, – несовершенное понимание присуще человеку.

Я попытался максимально просто и определенно изложить свои представления. Мне хотелось бы подчеркнуть, однако, что это не заключение моего исследования, а скорее его начало. Философия, насколько нам известно, принимала в качестве исходной точки либо разум, либо действительность в попытках понять отношения между этими двумя категориями и в результате увязла в бесконечном споре, пытаясь установить первичность того или другого. К сожалению, когда мышление является частью собственного предмета, связь между ними становится замкнутой: разум стремится сформулировать утверждения, которые соответствовали бы действительности, но в то же время он изменяет действительность, которую хочет познать. Вот почему понимание участника ситуации изначально несовершенно. Принимая несовершенное понимание в качестве исходного пункта, мы можем отвлечься от этого бесконечного спора. Мы можем сформулировать представление о мире, в котором ни разум, ни действительность не имеют приоритета, но оба взаимосвязаны циклически. Философия сама по себе не очень способна помочь сформулировать подобную точку зрения, потому что, пока разум и действительность рассматриваются как отдельные категории, невозможно избежать ловушки замкнутого круга в рассуждениях. Но ситуация не безнадежна. Помощь приходит с совершенно неожиданной стороны – от бурно развивающейся теории сложных систем.

Большую часть своей сознательной жизни я пытался описать двустороннюю связь между мышлением и действительностью, используя философские категории, но никак не мог выбраться из замкнутого круга. Я даже дал название этому круговому отношению, которое пытался описать: рефлексивность. Рефлексивность в значительной степени похожа на «самоотнесение», логический термин, полезный в анализе парадокса лжеца. Однако рефлексивность не может быть описана в чисто логических терминах, потому что это не чисто логический феномен. На одном уровне это мыслительный процесс, на другом это процесс, который происходит в действительности. Я называю мыслительный процесс когнитивной функцией, а процесс, который воздействует на действительность, – функцией участия. Ясно, что две функции соединяют мышление и действительность в противоположных направлениях: в когнитивной функции данным является действительность, а мышление как-то к ней относится; в функции участия мышление должно быть константой, а действительность – зависимой переменной. Однако одновременное действие двух функций превращает различие между мышлением и действительностью в иллюзию: то, что должно было быть чисто мыслительным процессом, также становится частью действительности.

Я пытался преодолеть эту трудность, проводя различие между объективным и субъективным аспектами действительности. Объективный аспект – это то, что имеется в действительности, а субъективный аспект – то, как ее воспринимают участники. В соответствии с данной схемой каждая ситуация имеет только один объективный аспект и столько субъективных аспектов, сколько имеется участников.

На первый взгляд подобная схема весьма привлекательна, но на самом деле она лишь отодвигает проблему, которую призвана разрешить. Беда в том, что объективный аспект не поддается определению. Это становится очевидным, когда мы осознаем, что каждый субъективный аспект должен также иметь свой объективный аспект, раз мышление участников является частью ситуации. Другими словами, объективный аспект представляет такую же проблему, какую вначале представляла действительность, и если мы доведем схему до ее логического конца, то будем бесконечно возвращаться назад, к исходному пункту.

В течение многих лет я безуспешно пытался вырваться из этого порочного круга, пока не оставил попыток сформулировать понятие рефлексивности в чисто философских терминах. Тем временем я начал применять эту концепцию на практике, сначала как финансист, а затем как политик. И в качестве практика я преуспел там, где потерпел неудачу в качестве теоретика. Мой практический успех придал мне смелости и завоевал мне некоторый авторитет, что позволило мне вернуться к попыткам облечь мой подход в теоретическую форму. В результате я написал и опубликовал в 1987 году «Алхимию финансов», причем на ученых произвели большое впечатление мои финансовые успехи, а финансисты были озадачены непонятными философскими рассуждениями.

Прием, которым я пользовался в моей книге, состоял в том, чтобы сузить реальность до «событий». Это позволило мне разграничивать события и представление участников о событиях, избегая таким образом проклятого замкнутого круга. Конечно, это потребовало некоторого насилия над действительностью – ясно, что люди размышляют о многих вещах, не только о тех событиях, в которых они участвуют, и, что еще более важно, ситуации, в которых они участвуют, не являются простой последовательностью событий. Но это была та маленькая цена, которую пришлось заплатить, чтобы избежать ловушки кругового рассуждения, державшего меня в плену четверть века. Путем замены действительности на «события» удалось превратить рефлексивность в действенную концепцию, и, используя финансовые рынки в качестве лаборатории, я смог продемонстрировать ее полезность. Это было довольно значительное достижение, особенно в наш прагматический век, когда существует такая большая предубежденность в пользу действенных концепций и позитивных результатов. Я опубликовал книгу с большим чувством облегчения, хотя и не был ею полностью удовлетворен.

Парадокс лжеца, правильно сформулированный, логически неопределим: он истинен, если он ложен, и ложен, если он истинен. Я хотел выразить похожую неопределенность в ситуации мыслящего участника, но никак не мог это отчетливо сформулировать. Я понимал, что неопределенность невыразима в чисто логических категориях, потому что одна сторона рефлексивного отношения включает последовательность событий, а другая – последовательность мыслей. И все же мне хотелось доказать это максимально логично. Все, что мне удалось, – это создать двойной механизм обратной связи, в котором взгляды участников влияли на ход событий и события влияли на взгляды участников. Неопределенность должна была быть введена в форме предположения; я постулировал расхождение между взглядами участников и ситуацией, с которой они связаны. Я утверждал, что этот постулат более реалистичен, чем альтернативный (предположение о совершенном знании), и на моей стороне была масса доказательств. Так как предположение о совершенном знании служило базой для экономической теории, мои рассуждения могли иметь далеко идущие последствия. Однако они были менее чем удовлетворительны для утверждения отношений между мышлением и действительностью.

Я хорошо построил защиту несовершенного понимания. но здесь не хватает последнего звена. Остается возможность утверждать, что взгляды участников на события полностью определяются их личностью и предшествующими событиями. Аргумент этот слаб – он основан на представлении, что мир, в котором мы живем, полностью детерминирован, и все происходит по необходимости, но в то время, когда я писал «Алхимию финансов», я был не способен это опровергнуть.

Именно в этом пункте теория сложных систем пришла мне на помощь. Теория хаоса, как ее еще часто называют, находится лишь на пороге признания научными кругами. Я помню, как глава одного исследовательского центра в Принстоне поморщился, когда я упомянул при нем это название. Теория поставила под вопрос некоторые основные принципы научного метода, в частности предсказуемость сложных природных явлений.

До появления теории хаоса естественные науки следовали аналитическому подходу: они пытались изолировать явления друг от друга и открыть общие правила, которые обладали бы универсальным и вневременным характером. Это значит, что одни и те же правила могут использоваться и для объяснения, и для предсказания, а тот факт, что эти правила не обладают временной ограниченностью, позволяет их проверять. Как показал Карл Поппер, научные законы не могут быть верифицированы, но проверка позволяет их фальсифицировать, и научные законы, которые выдержали проверку, получают авторитет, который иначе получить было бы нельзя.

Теория хаоса угрожает подорвать этот авторитет. Она занимается сложными явлениями, которые не подчиняются вневременным законам. Они развиваются необратимо, причем даже незначительные отклонения усиливаются с течением времени. Эксперименты нельзя повторить, и нельзя предсказать результат. Неудивительно, что научный истеблишмент чувствует угрозу! Ведь теория хаоса действительно смогла пролить свет на многие явления, такие, как погода, которые раньше не были подвластны науке, и она сделала более приемлемым представление о недетерминированной вселенной, где все уникально и неповторимо.

Я убежден, что есть элемент дополнительной недетерминированности в человеческих делах, который отсутствует в хаотических природных явлениях типа погоды Как сказал Марк Твен, все говорят о погоде, но никто ничего не делает, чтобы ее изменить. Не так в человеческих делах. То, что люди думают, влияет на то, что происходит. Однако то, что происходит, не детерминирует того, что думают люди, и наоборот. Это делает ход событий недетерминированным в более глубоком смысле, чем в случае с природными явлениями. Это положение, может быть, сейчас легче принять, потому что теория хаоса предоставила метод для изучения трудно-предсказуемых природных явлений, например, погоды.

Теория комплексных систем тесно связана с развитием компьютерной технологии. Экспоненциальный рост мощности компьютеров позволил ученым переходить от аналитического к синтетическому подходу и изучать явления, которые ранее не поддавались описанию. Однако связь гораздо глубже: она включает способ мышления, который применяется для рассмотрения предмета. Компьютерная логика отличается от человеческой. Различий слишком много, поэтому здесь я остановлюсь лишь на одном из них.

Научный метод основывается на дедуктивной логике, которая требует четкого разделения суждений и их предмета. Компьютеры устроены по-другому: различие между сообщениями и их содержанием не дается a priori, но вводится самими сообщениями. Это означает, что они должны так или иначе относиться к самим себе, чтобы не быть бессмысленными. Практически компьютерные алгоритмы принимают форму рекурсивных петель и находят выражение в итеративном процессе. Итеративный процесс является особенностью компьютеров; человеческий мозг пользуется различными рациональными способами, как бы срезает путь, не проделывая каждый раз всю последовательность операций. Все чти способы можно объединить под названием интуиции, имитация которой нелегко дается компьютерам. Но рекурсивные процессы относятся не только к компьютерам; изначальное отсутствие разделения между сообщением и содержанием в не меньшей степени касается, должно быть, и человеческого мышления. Таким образом, компьютеры преподают нам важный урок относительно человеческого мышления: должна быть где-то в мышлении рекурсивная петля, даже если мы этого и не осознаем. Петля может принимать форму верований или постулатов. В случае с научным методом она находит выражение в инструкции игнорировать рекурсивные петли и принимать только те утверждения, которые относятся к фактам.

Рост мощности компьютеров позволил применять итеративный процесс в науке в виде построения моделей и разработки сценариев. Итеративный процесс подразумевал использование рекурсивных петель, однако сначала ученые не осознавали этого и продолжали основывать свои модели на теориях, которые игнорировали рекурсивные связи. Только постепенно практический опыт построения моделей начал оказывать влияние на форму теорий, на которых основывались модели, и процесс еще далек от завершения.

Напротив, сейчас происходит формирование целого нового мира.

Я осознавал значение рекурсивных петель, когда писал «Алхимию финансов». Я читал книгу Хофш-тедтера «Гедель, Эшер, Бах: вечная лента», которая является гимном рекурсивным отношениям во всех их различных проявлениях; ранее я читал книгу Грегори Бейтсона «Ступени на пути к экологии мышления». Обе книги произвели на меня огромное впечатление. Бейтсон стоял у истоков создания кибернетики и приложил свои правила ко многим областям – от алкоголизма до шизофрении, урбанизации и генетического кода. Книга Бейтсона, в частности, помогла мне выбраться из зыбучих песков, в которые меня завело понятие самоотнесения. Но я имел тогда весьма смутное представление о теории сложных систем: мне посоветовали обратиться к ней читатели моей первой книги. Любопытно, что первым человеком, кто упомянул мне имя Ильи Пригожина (его книга «Порядок из хаоса», написанная совместно с Изабеллой Стенджерс, является лучшим введением в эту теорию для таких дилетантов, как я), был Ху Вейлин, китайский ученый, который также очень помог в учреждении Фонда за реформу и открытость Китая. Профессор Стюарт Амплби и профессор Роберт Кросби из Университета имени Джорджа Вашинггона также приложили руку к моему образованию, представив меня среди других Питеру Аллену из Крэнфильдского института технологии. Питер Аллен ознакомил меня с практическим применением теории сложных систем.

Вот что побудило меня еще раз попытаться разобраться с проблемой, которую я обошел в «Алхимии финансов».

Мы можем представить себе ситуацию, в которой есть думающие участники, как сложную систему, чья сложность образуется за счет мышления участников. Мышление создает дополнительные уровни сложности в системе. Участники формируют свои взгляды и принимают решения на одном уровне; результаты их поведения проявляются на другом. Эти результаты, в свою очередь, отражаются позднее на уровне, на котором принимаются решения, образуя таким образом петлю обратной связи. Давайте назовем уровень, на котором принимаются решения, субъективным уровнем, уровень, на котором проявляются результаты поведения участников,- объективным уровнем. Предположение, что все решения принимаются на одном уровне, является большим упрощением, так как субъективных уровней столько, сколько участников. Представление только об одном объективном уровне вводит аналогичное упрощение, но это только усиливает аргументацию. Пока схема такая же, какой я пользовался выше.

Каковы отношения между различными уровнями? Мышление предполагает формирование картины или построение модели действительности на субъективном уровне. Коль скоро сама система, которая называется действительностью, включает все уровни, мы можем установить общее правило относительно этих картин или моделей, которое имеет силу независимо от того признается это моделями или нет: модели не могут адекватно воспроизводить действительность.

Это суждение можно доказать, используя метод, разработанный Куртом Геделем. Я не настолько силен в математике, чтобы сделать это как положено математическим путем, поэтому я сделаю это на словах. Числа Геделя означают законы математики. Сочетая законы с универсумом, к которому они относятся, Гедель смог доказать не только то, что число законов бесконечно, но и что оно превышает количество законов, которые можно познать, потому что существуют законы о законах о законах и так до бесконечности, и объем непознанного увеличивается одновременно с процессом человеческого познания. Точно так же можно рассуждать в отношении действительности. Чтобы адекватно воспроизводить действительность, каждая модель должна содержать модель каждой соответствующей модели – и существует столько моделей, сколько участников. Чем больше уровней включают модели, тем больше оказывается уровней, которые нужно включать, и если модели оказываются неспособны их включить, что должно произойти рано или поздно, они больше не воспроизводят действительность. Что и требовалось доказать[24].

Так как модели не соответствуют действительности. однако служат основой принятия решений, они определенным образом влияют на ход событий. Модели и события связаны в двусторонней петле обратной связи: события влияют на модели (когнитивная функция), и модели влияют на события (функция участия). Двусторонняя обратная связь не может обеспечить идентичности моделей и действительности, потому что действительность – это движущаяся цель, которую двигает двусторонняя система обратной связи, называемая рефлексивностью. Схема та же, какой я пользовался в «Алхимии финансов». с той лишь разницей, что теперь я могу представить доказательство, которое не давалось мне тогда.

Методика Геделя и концепция сложных систем не просто доказывают то, что я в любом случае готов был просто принять на веру. Они открывают новый способ рассмотрения отношений между мышлением и действительностью. Действительность уже больше не является некой данностью. Она формируется в ходе того же процесса, что и мышление участников: чем сложнее мышление, тем сложнее становится и действительность. Но мышление не может вполне догнать действительность: действительность всегда богаче, чем наше понимание. Мышление взаимодействует с событиями, но мышление также взаимодействует с мышлением других людей, и существуют события, о которых люди вовсе не думают. Действительность обладает способностью удивлять, а мышление обладает способностью создавать. Таковы черты интерактивной и открытой системы, называемой действительностью.

Когда мы говорим о действительности, мы скорее всего думаем о внешнем мире. Тем не менее замечания, которые я только что высказал, относятся, может быть, в большей степени к мыслящему участнику, чем к внешнему миру. Есть расхождение между тем, каковы люди на самом деле, и тем, как они себя представляют, и есть двусторонняя, рефлексивная связь между образом и действительностью, которая еще даже более странная, чем во внешнем мире, потому что для мышления не требуется посредничества внешнего события для того, чтобы повлиять на свой предмет. Если обратить метод Геделя вовнутрь, то понятие «я» может стать такой сложной системой, которая по сложности превзойдет внешний мир. Мышление человека, сосредоточенного на себе, может легко принять такое направление вовнутрь, ставя под угрозу его контакты с окружающим миром. Я знаю, о чем говорю. Любопытно, что полное отрицание себя, трансцендентальная медитация, может привести к такому же результату.

Образ действительности, который появляется здесь, весьма отличается от того, с которым мы знакомы. Западная философская и научная традиция привела нас к тому, что мы представляем себе два плана. Один из них называется действительностью. а другой – знанием, и расположены они параллельно друг другу, и, как нормальные евклидовы параллели, не пересекаются. В новом геделевском мире ни действительность, ни наше понимание не могут восприниматься как плоскости. Они перекрещиваются, сталкиваются, и в этих местах открываются новые измерения, каждое из которых способно расширяться в бесконечность.

Этот способ мышления о действительности и мышления о мышлении я воспринимаю как откровение. На других, возможно, это не произведет такого же впечатления, во-первых, потому, что метод этот уже утвердился и был использован в ряде подобных доказательств, во-вторых, доказательство само по себе так абстрактно, что его воздействие, возможно, не будет столь очевидным. Однако именно из-за его уровня абстракции я считаю его исключительно важным.

А суть в том, что понимание участниками ситуации, в которой они принимают участие, изначально несовершенно, и то, что мышление участников подвержено ошибкам, играет решающую роль в определении хода событий. Существует недетерминированное отношение между мышлением и действительностью, в котором взгляды участников не определяются действительностью и действительность, конечно, не определяется мышлением участников.

Как это ни покажется странным, эта точка зрения разделяется далеко не всеми. Напротив, большая часть научных теорий о человеческих делах намеренно исключает несовершенное понимание участников из поля своего рассмотрения. Классическая экономическая теория, например, постулировала совершенное знание; и марксистская доктрина, прочно укорененная в девятнадцатом веке, пыталась предсказывать будущее течение истории на базе строго объективных соображений. Как я показал в «Алхимии финансов», социальные науки пошли на немыслимые искажения, чтобы только исключить несовершенное понимание участников из своего предмета.

Откуда это странное нежелание принимать факты действительности? Частично ответом может служить то, что ситуация, которую я описываю, сверхсложная и ее очень трудно рассматривать. Человеческий ум недостаточно изощрен, чтобы постичь вселенную, построенную по принципу бесконечных регрессий и рекурсивных петель. Сколько человек, включая и меня, действительно понимают числа Геделя? Понадобилось немало времени, чтобы числа Геделя были открыты, и теперь, возможно, впервые делается попытка применить их к человеческому состоянию. И какая это слабая попытка!

Но это, наверное, лишь часть ответа. Если бы это был весь ответ, тогда были бы все основания ожидать, что имманентная неопределенность, присущая человеческой деятельности, станет общепризнанной, как только доводы этой главы будут усвоены и широко распространены – при условии, конечно, что они не будут фальсифицированы при этом. Очевидно, что на это надеяться не приходится. Исторический опыт показывает, что было много случаев в прошлом, когда подверженность человеческой мысли заблуждениям была широко признана и служила в качестве организующего принципа общества, однако за этими случаями последовали другие, где определенный набор идей принимался как неопровержимая истина и никакое несогласие не терпелось. Почему же история должна измениться в будущем?

Существует сильное предубеждение, которое мешает по-настоящему признать, что мы подвержены заблуждениям. Подверженность ошибкам предполагает неопределенность, а с неопределенностью очень трудно жить. В самом деле, как участники мы, по-видимому, не можем принять неопределенность, которую можем осознавать в роли наблюдателей. Быть участником означает принимать решения, а решения требуют приверженности определенной точке зрения. Даже если мы признаем риск и неопределенность, наши решения в момент, когда мы их принимаем, не могут их правильно отражать. Сталкиваясь с бесконечно сложной ситуацией, и притом с такой, чья сложность увеличивается одновременно с нашей способностью с ней справляться, мы должны ввести какие-то упрощающие принципы. Эти принципы искажают действительность. упрощая ее.

Принцип подверженности ошибкам мышления участников, который я здесь описываю, должен быть понят в этом контексте. Это упрощающий принцип, который может позволить нам заниматься сложностями человеческого состояния лучше, чем любой другой принцип. Я, конечно, уверен в этом, и я опирался на этот принцип еще до того, как смог его доказать. Но даже если мое доказательство выдержит критическое рассмотрение, из этого не следует, что его нужно всем принимать. Другие могут счесть иные упрощающие допущения более удовлетворительными. Мое имеет тот недостаток, что оно заставляет человека принимать неопределенность. Другие могут предложить комфорт абсолютной определенности, хотя, если я прав, у них есть тот недостаток, что они искажают действительность. Так как мы имеем дело не с аналитиками, а с реальными участниками, речь идет о подлинном выборе. Выбор принципов может быть различным у разных участников и в разные исторические периоды.

Это рассуждение расчищает путь для построения теоретической схемы, основанной на двух противоположных упрощающих принципах. Принцип, который я развил здесь, является основой критического типа мышления и открытого общества, отказ от него приводит к догматическому типу мышления и закрытому обществу.