6.7. Защита будущего от «мировой закулисы»

6.7. Защита будущего от «мировой закулисы»

Вся жизнь И.В.Сталина говорит, что он не принадлежал к числу человекообразных, живущих по принципу «после нас — хоть потоп». Живущие по этому принципу, интерпретируя через факты истории каждый своё личное «после нас — хоть потоп», извратили понимание жизни. Это касается как отечественной истории, включая и историю эпохи и деятельности И.В.Сталина, так и глобальной истории. Поэтому, чтобы понять эпоху сталинского большевизма, необходимо думать и деятельно заботиться о том, чтобы после нас жизнь была определённо праведнее, чем до нас и при нас. Если в этом определиться и тем самым освободиться от абстрактного гуманизма, обращённого якобы ко всем, а на деле конкретно ни к кому, то и события эпохи сталинского большевизма обретают иное значение, весьма отличное от того, что им придают абстрактные гуманисты — психтроцкисты буржуазно-демократического или интернацистско-социалистического толка.

* * *

Многие из современников И.В.Сталина свидетельствуют о том, что он сам весьма иронично относился к господствующему в обществе культу его личности. В личных беседах (а все они были беседами руководителя о том или ином жизненно важном для страны деле) он побуждал людей к тому, чтобы они брали инициативу и ответственность в деле за последствия своей инициативы на себя, поощрял такого рода проявления инициативной ответственности [296]. И в его письменном наследии — в публикациях в печати и текстах выступлений перед различными аудиториями, относящихся к разным годам, — как это запечатлено в Собрании его сочинений, многократно речь идёт о том, чтобы люди сами проявляли инициативу и принимали на себя заботу и ответственность в объединяющей их всех Жизни; и также многократно речь идёт о том, что уважение простыми людьми руководителей партии и государства, любовь к ним — это одно, а преклонение перед вождями — это другое, что должно быть изжито в социалистическом обществе.

И в том, что он говорил людям изустно, и в том, что он писал, нет ничего, хотя бы частично совпадающего с рассуждениями А.Гитлера о взаимоотношениях вождя-фюрера и толпы (см. хотя бы “Майн кампф”, благо её в наши дни без особых проблем можно найти и в переводах на русский) или с рассуждениями Л.Н.Гумилёва о взаимоотношениях вождей-пассионариев и прочих членов общества [297].

Однако для антисталинистов это только показатель того, что И.В.Сталин был якобы многократно хитрее, коварнее и лицемернее А.Гитлера (а также Л.Н.Гумилёва и прочих социологов, в каких-то иных терминах пропагандирующих вождистские доктрины в отношении безвольной толпы). Такого рода психтроцкистов ничто не может убедить в том, что И.В.Сталин отрицательно относился к культу вождей, включая и культ собственной личности, и в том, что он — сторонник жизни общества на основе господства в нём иной нравственности и выражающей её товарищеской этики, исключающих толпо-“элитаризм”.

Тем не менее вне зависимости от отношения к культу своей личности субъекта, оказавшегося в толпо-“элитарном” обществе объектом культового поколения, толпо-“элитарное” общество само жаждет культа, ищет себе кумиров, создаёт их, разочаровывается в прежних, подчас переходя к культу их порицания, и непрестанно жаждет новых кумиров.

Чтобы в обществе не было культа той или иной личности, необходимо, дабы в нём не было оснований к его порождению изнутри или возбуждению извне.

Для этого толпо-“элитарное” общество должно перестать быть толпо-“элитарным”, т.е. в нём должна господствовать товарищеская нравственность и этика. А переход общества от господства в нём кумиротворящейнравственности и этики безответственности и паразитического иждивенчества к — исторически реально требует времени. И он может свершиться только в практических жизненных делах по разрешению разнородных проблем жизни этого общества в русле разрешения проблем глобальной значимости. Такой переход не может свершиться в безделье, в отрешённой созерцательности и в праздной нравоучительной и назидательной болтовне в церквях, публичных собраниях, включая партийные и профсоюзные, митингах и застольях.

Соответственно такому пониманию, то обстоятельство, что после XVIII съезда ВКП (б), состоявшегося в середине марта 1939 г., очередной XIX съезд был созван только в начале октября 1952 г., вовсе не является иллюстрацией или доказательством, что И.В.Сталин подавлял демократию в партии и в обществе в целом. Хотя при В.И.Ленине и Л.Д.Бронштейне (Троцком), съезды партии (с VII экстренного в 1918 г. по XIV съезд в 1925 г.) созывались ежегодно даже в период ведения гражданской войны (этот факт очень любят приводить антисталинисты как доказательство подавления И.В.Сталиным внутрипартийной демократии), и казалось бы внутрипартийная демократия формально соблюдалась, но по существу внутрипартийной демократии не было и тогда.

Во-первых, партия изначально создавалась как инструмент осуществления политической воли узкого круга её вождей либо одного вождя, с какой целью в её уставе всегда провозглашался принцип так называемого «демократического централизма» [298], главное в котором — подчинение меньшинства большинству и безусловное выполнение решений вышестоящих партийных органов нижестоящими и каждым из членов партии. При этом проекты и сами решения вышестоящих органов по мере того, как всё больше разнородных дел оказывается в сфере внимания партии, всё больше и больше становятся продуктом аппаратной работы под непосредственным руководством узкого круга вождей. Если И.В.Сталин и ликвидировал так называемую внутрипартийную демократию, то только в том смысле, что ликвидировал сначала закулисную по отношению к ЦК и к остальной партии мафиозную “демократию” в этом узком кругу вождей, а потом и самих “вождей”, составлявших этот узкий круг, к тому же не совместимых по их убеждениям и самодисциплине с большевизмом, и соответственно — друг с другом [299].

Во-вторых, партия к 1917 г. была партией вождей и следующей за вождями партийной массы, вследствие чего все послереволюционные съезды в большей или меньшей степени носили толпо-“элитарный”, — т.е. недемократический по своему существу характер, — по не зависящим от И.В.Сталина причинам.

В-третьих, по мере того, как партия становилась структурой управления жизнью общества и в ещё большей степени становилась структурой управления государством и подчинённой государству хозяйственной деятельностью, — тем больше требовалось профессионализма и разносторонних знаний для того, чтобы на съезде партии его делегат мог бы обоснованно выдвинуть какие-то новые предложения, а равно подвергнуть обоснованной критике проекты документов, подготовленных к съезду аппаратом ЦК, работавшим на профессиональной основе и при необходимости пользовавшимся консультациям ведущих специалистов всех отраслей науки и техники; и уж тем более невозможно в режиме единоличной или коллективной самодеятельности в свободное от основной работы время разработать проект государственного пятилетнего плана социально-экономического развития СССР.

В таких условиях съезд утрачивал характер коллективного общественного творчества, что и является сутью народовластия вне зависимости от его процедурного оформления. Вследствие этого при сохранении толпо-“элитарного” характера партии и общества в целом регулярно проводимые съезды могли выполнять только две функции:

· поддержание культа вождей партии в самой партии и в обществе;

· ознакомление вождей и работников аппарата ЦК с мнениями членов партии и беспартийной общественности на местах.

Если первая функция съездов была просто вредна в силу своей антидемократичности как по отношению к партии, так и по отношению к обществу в целом, то вторая функция съездов партии стала управленчески необязательной после преодоления неграмотности и становления устойчивых структур государственного управления, поскольку те, кто доверял советской государственности, сами писали в ЦК, в органы Советской власти, тем или иным руководителям партии и государства персонально о том, что считали жизненно-важным [300]; а мнения тех, кто не доверял режиму или был его противником, становились известными руководству партии и государства как из писем граждан, доверяющих государственности СССР, так и из сводок спецслужб и других органов власти партии и государства.

Иными словами это означает, что поскольку съезды перестали быть источниками информации с мест и не могли быть инструментом коллективного общественного творчества, то в их созыве — для дела реального строительства социализма и коммунизма — не было управленческой необходимости [301]. Но этому обстоятельству сопутствовало то, что эмоционально взвинченная атмосфера партийных съездов по-прежнему способствовала кумиротворению, и — как следствие — поддержанию толпо-“элитаризма” на основе непонимания происходящего и перспектив как делегатами съездов, так и другими членами партии, возбуждала их безынициативность, беззаботность и безответственность. Такая партия не может быть правящей в деле строительства общества праведного общежития именно потому, что она сама в своей деятельности формальными демократическими процедурами подменяет суть народовластия.

А главное состоит в том, что пафос Л.Д.Бронштейна (Троцкого) и других, заявляющих о своей приверженности идеалам социализма и коммунизма, и обвиняющих И.В.Сталина в уничтожении внутрипартийной демократии и народовластия Советской власти, подменённых властью бюрократического аппарата, что якобы не позволило воплотить идеалы социализма в жизнь СССР, может быть убедителен и правдоподобен только для тех, кто не знает марксизма; для тех, кто, даже зная его, не видит несообразности реальной жизни его понятийных категорий; кто не понимает, что по причине этой несообразности на основе марксистской философии невозможно выявление и разрешение проблем общественной жизни, в том числе и вследствие постановки в ней «не того» вопроса в качестве «основного вопроса философии» и дефективных формулировок законов диалектики [302]; что реальный бухгалтерский учёт не может быть связан с политэкономией марксизма, вследствие чего на её основе невозможно управление народным хозяйством [303]; что в силу этого марксистские философия и политэкономия могут быть только прикрытием мафиозной тирании, способной подавать себя обществу как образец соблюдения формальной демократии, но не могут быть научно-теоретической основой действительных народовластия, строительства социализма и коммунизма как общества праведного общежития свободных людей. И уж совсем неуместны обвинения в «извращении» марксизма И.В.Сталиным, поскольку марксизм сам есть порождение извращенных нравственности, интеллекта и психики в целом.

Соответственно этим свойствам марксизма и свойствам психики самого Л.Д.Бронштейна (Троцкого) и его последователей реально И.В.Сталин раздавил не демократию, до которой общество и партия не вызрели; и не ростки народовластия. Он подавил попытку установления под прикрытием правдоподобной лжи марксизма мафиозной — оглупляющей — тирании при возможном, но вовсе не обязательном соблюдении хозяевами троцкистов формальных процедур демократии в партии и обществе, сумей они сохранить власть своих троцкистов в СССР.

Поэтому объективно СССР в эпоху сталинского большевизма нуждался не в регулярно проводимых съездах ВКП (б) и непрестанных внутрипартийных дискуссиях, взвинчивающих партию и беспартийное общество эмоционально, а в политике преодоления такого рода стадных психологических эффектов, свойственных толпо-“элитаризму” и воспроизводящих его снова и снова [304].

Соответственно 13-летний перерыв в созыве съездов, на который пришлась Великая Отечественная война и период послевоенного восстановления распорядка мирной жизни и хозяйства страны, объективно был полезен для того, чтобы если не всё общество, то хотя бы члены правящей коммунистической партии большевиков успели бы переосмыслить ту нравственность и этику, которые продолжали десятилетиями господствовать в советском обществе и после Великой Октябрьской социалистической революции, и пришли бы на очередной съезд с иным отношением к жизни страны и мира, с иным отношением к руководителям партии и государства, к товарищам по партии и к беспартийным гражданам.

Кроме того, всякое народовластие есть выражение свободы духа людей, составляющих общество, выражение свободы их чувств и осмысленного отношения к жизни. Эти качества приобретаются всякой личностью как в результате воспитания, начиная с младенчества, так и в результате самостоятельного личностного развития на протяжении всей жизни. Поэтому свободу и народовластие невозможно ввести законом или указом и насадить мерами государственного принуждения к свободе и народовластию: свобода и народовластие должны вызреть в самом обществе и выразить себя в политике государства.

Однако государственными мерами можно снять давление многих факторов, которые извращают и подавляют процесс освобождения духа людей, и соответственно — национального духа каждого из народов. И это обстоятельство очень важно для понимания истории СССР и перспектив народов России и остальных государств, возникших на территории СССР.

Интернацистский характер революций 1905 — 1907 гг. и 1917 г. для И.В.Сталина не был секретом: он знал множество фактов из дореволюционной истории РСДРП и прочих р-р-революционных партий и из послереволюционной истории СССР, фактов из истории зарубежных государств, о каких не сообщали ни газеты, ни учебники истории, но которые свидетельствовали, что дело обстояло именно так [305]. Кроме того, повседневное и повсеместное угнетающее воздействие библейского интернацизма на жизнь населения СССР ощущалось простонародьем на протяжении всей истории существования СССР, а также продолжает ощущаться и после его государственного краха в ходе пробуржуазных реформ последующего времени.

Поэтому всей истории дореволюционной России, истории СССР и современной России сопутствует явление, которое в последние два столетия зависимые от его понимания субъекты предпочитают называть «антисемитизм», и объяснять его присутствие в обществе исключительно пороками самих «антисемитов»: невежеством, нежеланием или неумением мыслить и организовываться, завистью лентяев и пьяниц к евреям якобы в большинстве своём — гениям, просто талантам, трудягам и высоким профессионалам, людям дружным, поддерживающим друг друга, и т.п. Однако в действительности пустым знаковым словом «антисемитизм», не характеризующим ни кого-либо из людей персонально, ни общество в целом, стали по внедрённому в культуру стереотипу называть естественную реакцию человека на доктрину, приводимую нами в Приложении в конце книги, однако обходя молчанием саму доктрину и не требуя выработки отношения к ней ни от евреев, ни от не-евреев.

Эта реакция человека и общества на порабощение при осуществлении библейской доктрины в жизни может лежать в очень широком диапазоне:

· быть и чисто личностно-эмоциональным, не выразившим себя в социологических теориях неприятием самих евреев, каждый из которых “виноват” [306], прежде всего, в том, что по принципам построения библейской доктрины он предназначен быть орудием её осуществления и средством проникновения в культуры нееврейских национальных обществ;

· а может быть концептуально властной объемлюще-альтернативной по отношению к библейской доктрине.

Именно вследствие широты диапазона реакций на библейскую доктрину порабощения всех слово «антисемитизм» является [307] и пустым само по себе, что позволяет защищать интернацизм с его помощью, культивируя в обществе абсолютно негативную эмоциональную окраску его восприятия и придавая ему осознаваемое людьми смысловое значение в зависимости от обстоятельств.

Соответственно этому выяснению роли слова «антисемитизм» и сути обозначаемого им спектра явлений в жизни общества И.В.Сталин не был «антисемитом». Но он был одним из тех людей, кто не только знал множество фактов из дореволюционной истории РСДРП и прочих р-р-революционных партий, из послереволюционной истории СССР, фактов из истории зарубежных государств, характеризующих проявления библейского интернацизма, но имел достаточно сообразную жизни систему миропонимания, включавшую в себя и своеобразное понимание им интернацизма. Его реакция на интернацизм была концептуально властной и альтернативной по отношению к библейской доктрине.

Однако она не была альтернативно-объемлющей, поскольку словесно выражалась в терминологическом аппарате исторически сложившейся библейской культуры Российской империи и в терминологическом аппарате откровенно интернацистского марксизма [308].

А в них интернацизм не имеет своего уникального наименования и связанных с наименованием характеристик его проявлений в жизни. Поэтому, проникая в другие общественные явления, имеющие свои более или менее уникальные наименования, к которым в обществе сложилось или целенаправленно сформировано осознанно уважительное или эмоционально привлекающее отношение, интернацизм легко защищался и защищается доныне, принимая на себя их имена.

Именно по этому принципу интернацизм в истории — это и христианство; и коммунизм; и свобода и права человека вне зависимости от национального и социально-классового происхождения; и глобализация как построение культуры, мирно объединяющей все народы и национальные культуры человечества в ладу между собой и Объективной реальностью; и сионизм как стремление части евреев обосноваться в Палестине и жить там нормальной государственной жизнью, как живут все народы, перестав быть международной мафией [309]; и эмансипация евреев как стремление другой части евреев перестать быть международной мафией и приобщиться к тем народам, среди которых они живут, и отдать служению своей Родине — её, как правило, многонациональному обществу — свой личностный творческий потенциал человека; и «интернационализм» в марксизме, в котором он преподносится в смысле согласия и лада всех людей вне зависимости от национального и родового происхождения каждого из них; и космополитизм как осознаваемая забота о грядущих судьбах всего человечества и планеты Земля…

Вообще трудно назвать что-либо в истории нынешней глобальной цивилизации, чего бы ни извратил и ни изгадил библейский интернацизм, проникнув в него. Единственное, что неоспоримо он не смог извратить и изгадить, так это — идеал жизни человечества в Богодержавии (Царствии Божием на Земле), хотя интернацизм всё же смог на исторически длительное (по современным меркам) время вытеснить из жизни обществ и политики государств практическое осуществление идеала Царствия Божиего на Земле.

Высказанное — минимум политологических сведений, которые необходимо знать и понимать, поскольку без этого послевоенный период истории сталинского СССР предстаёт либо как неисповедимая бессмыслица, либо как история политики, выражающей больную волю психопата, возомнившего себя всемогущим бессмертным земным богом. Но И.В.Сталин не был ни дураком, который бесцельно «рулит» государством неведомо куда [310], ни психопатом, который возомнил себя всемогущим, бессмертным земным богом.

Да и в обществе того времени далеко не все были беспринципными приспособленцами, чтобы поддерживать всякую политику «верхов», исходя из страха за себя или карьеристских притязаний: поддерживали потому, что чувствовали её целесообразность по отношению к тем целям, которые считали своими.