Глава 13

Глава 13

Итак, я опять был разбит, что и само по себе скверно, но к тому же я делал чудовищные ошибки в торговле, что было еще хуже. Я был болен, нервозен, раздражен и был не в состоянии спокойно думать. Иными словами, я был в том состоянии ума, в котором ни одному человеку не рекомендуется и подходить к торговле. Все у меня шло не так. Я даже начал опасаться, что так и не смогу приспособиться к моему новому положению. Ведь я привык крутить большими объемами – по сто тысяч акций, скажем, и теперь я боялся, что не смогу как следует распорядиться тем малым, что осталось мне доступно. Трудно было найти смысл в игре, если вся твоя ставка составляла мизерную сотню акций. Привыкнув к большим суммам прибыли от операций с большим числом акций, я не был уверен, что смогу получать хоть какую-то прибыль от горстки акций. Нет слов, чтобы описать, насколько беспомощным я себя чувствовал.

Разбит и не способен сильно действовать. В долгах, и постоянные ошибки! После многих лет успеха, когда даже ошибки шли на пользу и прокладывали путь к еще большим победам, я был теперь в куда худшем положении, чем когда начинал в игорных домах. Я многое узнал о спекулятивной игре на бирже, но при этом остался уязвимым для собственных слабостей. Человек не машина, и он не может неизменно действовать с одинаковой эффективностью. Мне пришлось признать, что люди и невезение могут сделать мою игру полностью неэффективной.

К потере денег я всегда относился легко. Но с другого сорта неприятностями было иначе. Я анализировал свою личную катастрофу и, конечно же, без труда выявлял собственные глупости. Я точно фиксировал время и место, где я сделал неверный ход. Тому, кто хочет добиться успеха на спекулятивных рынках, нужно хорошенько изучить себя. Я сделал большой шаг в своем образовании, я узнал, до каких пределов может доходить моя глупость. Порой я думаю, что за урок, избавляющий спекулянта от самомнения, он должен бы платить любую цену. Никакая плата не будет чрезмерной. Блестящие игроки терпели крах из-за раздутого самомнения – из-за болезни, которая дорого обходится всем и каждому, но особенно она свирепствует на Уолл-стрит среди биржевиков.

Со всеми этими переживаниями мне стало тяжело оставаться в Нью-Йорке. Торговать я не хотел, потому что был в плохой форме для этого. Я решил уехать и попытать удачи где-нибудь в другом месте. Я надеялся, что смена обстановки поможет мне прийти в себя. Итак, я опять покидал Нью-Йорк, потерпев очередное поражение в игре. Хуже всего было то, что я остался должен нескольким брокерам более ста тысяч долларов.

Я отправился в Чикаго и здесь нашел немного денег для игры. На крупные ставки мне бы не хватило, но это означало всего лишь, что придется потратить больше времени, чтобы вернуть состояние. Комиссионный дом, с которым я когда-то имел дело, сохранил веру в мою способность вести торговлю и доверие это доказал делом: они позволили мне вести посильные мне скромные операции через их контору.

Я действовал с чрезвычайной осторожностью. Не знаю, чем бы все кончилось, останься я в Чикаго. Но тут случилась совершенно невероятная вещь, которая оборвала мою чикагскую попытку в самом начале. История эта почти невероятна.

Вдруг я получаю телеграмму от Луция Такера. Я знавал его, когда он был управляющим конторой в фирме, являвшейся членом фондовой биржи, с которой мне случалось вести дела, но я уже давно потерял его из виду. Телеграмма была такая: «Немедленно возвращайся в Нью-Йорк. Л. Такер».

Я понимал, что он не мог не знать от общих знакомых, в каком я положении, а значит, что-то за этим должно было стоять. Но при этом я не хотел напрасно выкидывать деньги на поездку в Нью-Йорк, так что я решил для начала позвонить ему.

– Я получил твою телеграмму, – сказал я. – Что она означает?

– Она означает, что тебя хочет видеть крупный нью-йоркский банкир, – был ответ.

– Кто такой? – спросил я. Не мог вообразить, кому и зачем я мог понадобиться.

– Скажу, когда приедешь в Нью-Йорк. Иначе это бессмысленно.

– Говоришь, он хочет видеть меня?

– Хочет.

– А зачем?

– Скажет тебе лично, если дашь ему возможность, – съязвил Лу.

– Ты не можешь написать подробнее?

– Нет.

– Тогда объясни толковее, – настаивал я.

– Не хочу.

– Скажи хотя бы вот что, Лу, я не проезжу впустую?

– Конечно, нет! Тебе очень выгодно приехать.

– Ну, дай мне хоть намек, в чем там дело!

– Нет, – отрезал он. – Это будет нечестно по отношению к нему. К тому же я и не знаю, что он хочет тебе предложить. Но послушай моего совета: приезжай-ка побыстрее.

– А ты уверен, что ему нужен именно я?

– Ты, и никто другой. Лучше приезжай, поверь мне. Телеграфируй мне, на каком поезде ты приедешь, и я тебя встречу на вокзале.

– Отлично, привет! – И я повесил трубку.

Мне не нравилась такая чрезмерная таинственность, но я знал, что Лу всегда хорошо ко мне относился и у него должны были быть серьезные причины для такой скрытности. Мои дела в Чикаго шли не настолько блестяще, чтобы я не мог его покинуть с легким сердцем. Масштаб моих операций был таков, что потребовалось бы полжизни, чтобы вернуться на прежнюю высоту.

Я вернулся в Нью-Йорк, не имея ни малейшего представления о том, что меня ожидает. Во время поездки меня мучил страх, что ничего меня здесь не ожидает и что я напрасно потратил время и деньги на эту поездку. Я не мог и вообразить, что я на пороге самого занятного периода в моей жизни.

Лу встретил меня на вокзале и, не теряя времени, тут же сообщил, что вытащил меня из Чикаго по настоятельному требованию мистера Даниеля Уильямсона из известной биржевой фирмы «Уильямсон и Браун». Мистер Уильямсон объяснил Луцию, что у него есть для меня деловое предложение, которое я не смогу отклонить, потому что оно для меня очень выгодно, и попросил меня разыскать и доставить. При этом сам Лу божился, что не имеет понятия, что за предложение меня ждет. Репутация фирмы гарантировала, что речь идет о чем-то солидном и достойном.

Дан Уильямсон был старшим партнером фирмы, основанной в 1870-х годах его отцом Эгбертом Уильямсоном. Браун вошел в дело уже через много лет после основания фирмы. Отец вел дело твердо и успешно, и Дан унаследовал немалое состояние и занимался почти исключительно делами фирмы. У фирмы был клиент, стоивший сотню других, и это был Элвин Маркуанд, шурин Дана, который мало того что директорствовал в полудюжине банков и трастовых компаний, но еще был президентом великой железнодорожной сети Чесапик-Атлантик. В мире железнодорожных баронов не было более колоритной фигуры, если не считать Джеймса Д. Хилла. Чтобы закончить портрет, добавлю, что Элвин Маркуанд был официальным представителем и персонажем могущественной банковской группы, известной как «банда из Форт-Даусона». Его состояние оценивали, в зависимости от силы воображения и завистливости рассказчика, величиной от пятидесяти до пятисот миллионов долларов. Когда он умер, выяснилось, что истина была почти посередине – двести пятьдесят миллионов долларов, и каждый цент был сделан на Уолл-стрит. Так что это был тот еще клиент.

Лу объяснил мне, что с недавнего времени он работает на фирму «Уильямсон и Браун», которые создали под него новую должность. Он должен был стать чем-то вроде разъездного управляющего. Фирма занималась предоставлением общих посреднических услуг, и Лу убедил мистера Уильямсона открыть несколько отделений, одно в большой гостинице рядом с университетом, а другое – в Чикаго. Тут я сообразил, что, наверное, мне предложат стать чем-то вроде управляющего чикагским отделением, и огорчился, потому что мне такая работа не нравилась. Но я сдержался и не набросился на Лу, решив, что лучше подождать, пока мне действительно не предложат это место, чтобы тогда уж и отказаться.

Лу привез меня в личный кабинет мистера Уильямсона, представил шефу и ретировался с такой поспешностью, как если бы не хотел стать свидетелем чего-то неприятного. Я приготовился выслушать и отказаться.

Мистер Уильямсон оказался очень приятным и обходительным человеком. Это был лощеный джентльмен с весьма отточенными манерами и обаятельной улыбкой. Сразу было видно, что он с легкостью заводит и сохраняет друзей. И это было понятно. Он был богат, а потому и добродушен. У него была уйма денег, и его нельзя было заподозрить в корыстных мотивах. А если прибавить еще образование и светский лоск, то, понятное дело, ему легко было быть не только вежливым, но и дружелюбным и даже доброжелательным.

Он говорил, а я помалкивал. Говорить мне было нечего, да я и предпочитаю дать высказаться другому, а уж потом сам открывать рот. Кто-то мне рассказывал, что покойный Джеймс Стиллмен, президент Национального городского банка, который, кстати говоря, был близким другом Дана Уильямсона, имел обычай молча, с непроницаемым выражением лица, выслушивать любого, кто приходил к нему с деловыми предложениями. Посетитель уже все рассказал, но мистер Стиллмен продолжал молча смотреть на него, как будто ожидая продолжения. Так что тому приходилось говорить еще и еще. Вот так, молча поглядывая на собеседников, Стиллмену нередко удавалось добиться того, что банк получал намного более выгодные предложения, чем первоначально планировал посетитель.

Я-то обычно молчу не для того, чтобы выжать из собеседника более выгодное предложение, но просто чтобы лучше понять обстоятельства дела. Дав человеку полностью выговориться, получаешь возможность сразу принять решение. Это очень экономит время. Можно обойтись без дебатов и длительных обсуждений, которые не дают никакого толка. Предлагаемые мне деловые проекты обычно бывают такого рода, что мне нужно ответить «да» или «нет»: приму я участие в этом или отказываюсь. Но чтобы ответить «да» или «нет», нужно полностью понять обстоятельства дела.

Итак, Дан говорил себе, а я молча слушал. Мне было сказано, что он много наслышан о моих операциях на фондовом рынке и что он сожалеет о том, что я покинул свою стезю и в результате потерпел крах на хлопке. Мне еще не повезло с тем, что он явно наслаждался этими своими рассуждениями. Он, видите ли, считает, что я просто рожден для рынка акций, что здесь я силен как никто и что мне не следует изменять своему призванию.

– Вот именно по этой причине, мистер Ливингстон, – обаятельно улыбаясь, заключил он наконец, – мы хотели бы с вами сотрудничать.

– Сотрудничать в чем? – спросил я.

– Быть вашими брокерами, – ответил он. – Моя фирма хотела бы посредничать в ваших операциях на рынке акций.

– Был бы рад работать через вас, – мне стало скучно от бесполезности моей поездки в Нью-Йорк, – но не могу.

– Почему же? – изумился он.

– У меня нет денег.

– Ну, с этим все в порядке, – он облегченно и дружелюбно улыбнулся. – Это я сейчас устрою. – Он достал из кармана чековую книжку, выписал на мое имя чек на двадцать пять тысяч долларов и протянул мне.

– Зачем это? – спросил я в недоумении.

– Чтобы вы положили на счет в своем банке. Вы будете выписывать чеки от своего имени. А я буду очень вам признателен, если вы будете использовать для своих операций наших брокеров. Меня не интересует, выиграете вы или проиграете. Если эти деньги уйдут, я выпишу вам еще один чек. Так что не стоит уж так осторожничать с этими деньгами. Договорились?

Я знал, что фирма настолько богата и успешна в своем деле, что вряд ли нуждается в привлечении клиентов, не говоря уж о том, чтобы еще и давать им деньги на маржу. И к тому же он был так предупредителен! Вместо того чтобы просто открыть мне кредит у себя, он дает мне настоящие деньги, так что только мы вдвоем знаем, откуда они, и я буду связан только тем, что вести торговлю я должен через его фирму. Да плюс еще обещание в случае чего дать еще денег! За этим должно что-то крыться.

– Что у вас за идея? – спросил я.

– Вся идея только в том, что мы хотим, чтобы в этой конторе появился клиент, известный как крупный и активный торговец. Все знают, как вы умеете крутить большие линии акций при игре на понижение. Мне, кстати, это в вас больше всего нравится. У вас репутация смелого и сильного игрока.

– Я все-таки так и не схватил суть, – сказал я.

– Буду с вами откровенен, мистер Ливингстон. У нас есть два или три очень богатых клиента, которые с большим размахом ведут покупку и продажу акций. Я не хочу, чтобы каждый раз, как мы продаем десять или двадцать тысяч каких-либо акций, их подозревали в том, что они сбрасывают долгосрочные вложения. Если будет известно, что вы торгуете через нас, никто не сможет определить, вы ведете продажу без покрытия или другие наши клиенты продают принадлежащие им акции.

Наконец я понял. Он хотел моей репутацией игрока замаскировать операции своего шурина! Года за полтора до этого разговора мне случилось несколько раз крупно выиграть при игре на понижение, и, конечно же, сплетникам и болтунам на Уолл-стрит понравилось всякое падение цен приписывать моим налетам. По сей день, стоит только рынку сильно опуститься, появляются слухи, что это я совершил очередной наезд.

Размышлять здесь было не о чем. Я мгновенно понял, что Дан Уильямсон дает мне шанс вернуться в дело, причем вернуться быстро. Я взял чек, открыл счет в банке, открыл счет у брокеров и приступил к делу. Был хороший активный рынок, и достаточно широкий, так что можно было не ограничиваться акциями одной или двух компаний. Я уже говорил: порой меня охватывали дурные предчувствия, что я утратил сноровку в торговле. Но страхи оказались напрасными. В три недели из двадцати пяти тысяч долларов, которые ссудил мне Дан Уильямсон, я сделал сто двадцать тысяч.

Я пошел к Дану и заявил:

– Я хочу вернуть вам эти двадцать пять тысяч долларов.

– Нет, нет! – и он замахал на меня руками, как будто я предлагал ему стакан касторки. – Нет, нет, голубчик. Подождем, пока ваш счет немного подрастет. И не заботьтесь вы об этом. Пока вы еще только начали разворачиваться.

Вот тут я и сделал ошибку, о которой позднее сожалел больше, чем о всех других, которые мне случалось делать на Уолл-стрит. Результатом этой ошибки стало то, что потом мне годами пришлось сносить чувства горечи и унижения. Мне следовало настоять, чтобы он взял эти деньги. Я восстанавливал утраченное состояние, и шел к этому очень быстро. В первые три недели моя прибыль составляла сто пятьдесят процентов в неделю. Теперь мои операции будут неуклонно расширяться. Но вместо того, чтобы освободиться от всяких обязательств, я позволил ему настоять на своем и не заставил взять деньги назад. Ну а поскольку он не забрал свои двадцать пять тысяч, я чувствовал себя не вполне свободным в распоряжении собственной прибылью. Я был очень благодарен ему, но я устроен так, что не люблю быть в долгу, особенно если речь не о деньгах. Денежный долг я могу вернуть деньгами, но на любезность я должен ответить тем же, а всякий знает, что временами моральные обязательства обходятся чертовски дорого. К тому же здесь нет никаких разумных границ.

Я оставил деньги при себе и продолжил торговлю. Все шло изумительно. Я восстанавливал свои позиции и был уверен, что вскоре достигну высот, на которых был в 1907 году. При этом я мечтал только о том, чтобы рынок еще немного удержался и я смог бы с лихвой возместить свои потери. При этом меня не особенно радовали деньги сами по себе. Меня окрыляло чувство, что я не обречен на постоянные ошибки, что я могу выигрывать, что я опять становлюсь самим собой. Надо мной месяцами довлело ощущение собственной непригодности, но теперь я преодолевал его.

Примерно в то время я занял медвежью позицию и начал продавать без покрытия акции нескольких железных дорог. Были среди них и акции «Чесапик и Атлантик». Помнится, я продал восемь тысяч акций этой дороги.

Как-то утром Дан Уильямсон позвонил мне еще до открытия рынка и попросил навестить его. Когда я явился, он заявил:

– Ларри, не трогайте сейчас компанию «Чесапик и Атлантик». Ваша продажа восьми тысяч акций этой дороги была скверным шагом. Я сегодня утром покрыл эту вашу сделку через Лондон и сделал обратный ход, купив эти акции.

Я был уверен, что курс акций «Чесапик и Атлантик» будет падать. Биржевой телеграф говорил об этом с полной несомненностью. Кроме того, я был настроен по-медвежьи относительно всего рынка. Это не было медвежьим бешенством, но настроение было достаточно сильное и требовало продавать хоть помалу. Я остервенился на Уильямсона и спросил:

– Зачем вы это сделали? Весь рынок будет падать, и они вместе с ним.

Но он только покачал головой:

– Я сделал это потому, что знаю про эту дорогу то, чего вы знать не можете. Я вам советую, без моего сигнала не продавайте акции этой дороги без покрытия.

Что я мог сделать? Это вам не какой-то дурацкий совет. Это сказал шурин председателя Совета директоров. И Дан, его шурин, не только был ближайшим другом Элвина Маркуанда. Он мне помог, и я был ему обязан. Он показал, что верит в меня и в мое честное слово. Я просто был обязан отблагодарить его. И опять мои чувства взяли верх над собственным разумом, и я уступил. Его желания взяли верх над моим пониманием рынка, и это было для меня гибелью. Порядочный человек знает, что такое долг благодарности, но даже это не должно связывать человека по рукам и ногам. Прежде всего, я не только потерял всю прибыль, но еще и стал должен фирме сто пятьдесят тысяч долларов. Все это мне крайне не нравилось, но Дан попросил меня не беспокоиться.

– Я вытащу тебя из этой дыры, – посулил он. – В этом я уверен. Но для этого ты должен мне не мешать. И тебе придется немного слушаться меня. Не могу же я хлопотать в твою пользу, а ты потом будешь полностью разрушать мои результаты. Ты просто оставь рынок в покое и дай мне возможность добыть для тебя немного денег. Договорились, Ларри?

Я опять спрашиваю вас: что мне оставалось делать? Я думал о том, как он был добр ко мне, и просто не мог позволить себе ничего такого, что можно было бы истолковать как неблагодарность. Он мне начал нравиться. Он был очень любезен и дружелюбен со мной. Я напоминал себе, что не видел от него ничего, кроме поддержки. Он продолжал уверять меня, что стоит потерпеть, и все будет отлично. Месяцев через шесть после этого он как-то заглянул ко мне и с довольной ухмылкой выдал мне кредитные карточки.

– Держи! Я ведь говорил, что вытащу тебя из этой дыры, и вот, пожалуйста, – он был очень доволен собой. Оказалось, что он не только покрыл весь мой долг, но и создал для меня небольшой плюсовой баланс.

Я считал, что дальше могу вполне уверенно действовать самостоятельно, потому что рынок был хороший, но он остудил меня:

– Я купил для тебя десять тысяч акций Южно-Атлантической дороги.

Это была одна из железных дорог, которые были под контролем его шурина, Элвина Маркуанда. Он управлял также и рыночной судьбой акций этих дорог. Когда для тебя делают то, что сделал для меня Дан Уильямсон, тебе остается только сказать «спасибо» – вне зависимости от того, как ты сам понимаешь рыночный расклад. Можешь сколько угодно быть уверенным в своей правоте, но, как говаривал в таких случаях Пэт Херн: «Нельзя ни о чем судить, пока не сделаны ставки!» – а за меня, и на свои собственные деньги, ставки делал Дан Уильямсон.

Что ж, акции Южно-Атлантической поехали вниз и там и остались, так что на своих десяти тысячах акций я потерял уж не помню сколько, а кончилось тем, что Дан и закрыл сделку. Теперь я был должен ему больше, чем когда-либо прежде. Впрочем, невозможно представить себе более любезного и менее докучливого кредитора. Никогда никаких упреков. Только ободряющие слова и призывы не тревожиться. Кончилось и здесь тем, что мой проигрыш был весьма великодушно, хотя и каким-то загадочным способом оплачен.

Он никогда не вдавался в детали. Все счета были номерными. Дан Уильямсон просто сообщал: «Твои потери по Южно-Атлантической мы перекрыли прибылью по этой вот операции», – и я узнавал, как он продал семьдесят пять тысяч каких-то других акций и все сложилось просто замечательно. Честно говоря, об этих моих операциях я узнавал только тогда, когда мне сообщали, что мои долги ликвидированы.

Когда это повторилось в очередной раз, я задумался и вдруг увидел свою ситуацию с другой точки зрения. И тут до меня, наконец, дошло. Ведь Дан Уильямсон просто использует меня. Эта мысль выводила меня из себя, но еще хуже было то, что я не дошел до этого раньше. Хорошенько все обдумав, я зашел к Дану и заявил, что порываю с его фирмой, и на этом ушел. Я не стал объясняться ни с ним, ни с его партнерами. Да и что бы мне это дало? Я был зол на всех, и на себя не меньше, чем на фирму «Уильямсон и Браун».

Дело было не в потерянных деньгах. Потерянные на рынке деньги я всегда воспринимал как плату за науку: деньги в обмен на опыт, только и всего. В жизни приходится набираться опыта, и мужчина должен за это платить. Но в этом опыте с Даном Уильямсоном самым обидным было то, что я упустил отличные возможности. Деньги – это мусор; приходят и уходят. Но возможности открываются не каждый день.

Ситуация на рынке в то время была просто чудесная. Я был прав, то есть я все понимал верно. Там можно было нажить миллионы. И только моя вина, что своим чувством признательности я позволил связать себе руки. Мне пришлось забыть о себе и делать то, что велит добрый дядя Уильямсон. Это оказалось еще хуже, чем делать бизнес с родственниками. Скверные дела!

Но и это было еще не самым худшим. Вдруг оказалось, что у меня практически нет возможностей делать большие деньги. На рынке был полный штиль. И я дрейфовал от плохого к полной гадости. Я не только потерял все, что имел, но был еще по уши в долгах. Это были долгие тощие годы – 1911-й, 1912, 1913 и 1914-й. Денег просто неоткуда было взять. На рынке все было глухо и безнадежно. Никогда мои дела не были так плохи и безрадостны.

Не очень-то приятно терять, если при этом у тебя нет альтернативных вариантов. Мои мозги просто зациклились на этой безнадежности, а в таком настроении работать нельзя. Я вдруг осознал, что спекулянта окружают просто бесчисленные ловушки, создаваемые его человеческой природой. Для меня лично в том, как я себя вел в отношениях с Даном Уильямсоном, не было ничего недостойного. Но для меня как спекулянта было недостойно и глупо то, что я позволил на себя влиять и действовал по чужой указке. Положение, конечно, обязывает, но не на рынке акций, поскольку в телеграфном аппарате нет ничего рыцарского и рынок не вознаграждает за веру и верность. Я понимаю, что тогда я не мог действовать иначе. Все случилось именно так потому, что я хотел работать на рынке акций. Но рынок есть рынок, и я как спекулянт должен опираться только на собственные суждения.

В общем, это оказался очень занятный эпизод. Там случилось примерно вот что. Дан Уильямсон был совершенно искренен со мной при нашем первом разговоре. Всякий раз, как его фирма покупала или продавала несколько тысяч любых акций, биржа приходила к выводу, что за этим стоит Элвин Маркуанд. Для своей фирмы он был действительно большим дельцом, и он вел через нее все свои операции. К тому же он был еще одним из самых лучших и сильных игроков, каких когда-либо знала биржа. Вот они и взяли меня в качестве дымовой завесы, особенно в тех случаях, когда Маркуанд продавал.

Вскоре после того, как я появился на сцене, Маркуанд заболел. Доктора очень быстро установили, что болезнь его неизлечима, и Дан Уильямсон, естественно, узнал об этом намного раньше своего умиравшего шурина. Вот почему Дан тогда закрыл мою сделку по продаже акций «Чесапик и Атлантик». Он приступил к ликвидации некоторых спекулятивных вложений своего шурина.

Когда Маркуанд умер, наследники начали ликвидировать все спекулятивные и даже частично спекулятивные вложения, а к тому времени на рынке хозяйничали медведи. Крепко-накрепко повязав меня. Дан очень помог наследникам. Я не хвастаю и не преувеличиваю, когда говорю, что я был очень серьезным торговцем и умел безошибочно понимать движения рынка акций. Дан Уильямсон помнил о моих успешных операциях в 1907 году, и ему просто необходимо было меня обезвредить. Если бы он мне не помешал, я бы намолотил столько денег, что к моменту, когда он принялся за ликвидацию спекулятивных вложений Элвина Маркуанда, я бы уже ворочал сотнями тысяч акций. В качестве активного медведя я бы крепко пообгрыз миллионы наследников Маркуанда, а он им и оставил-то чуть больше двухсот миллионов.

Было намного дешевле загнать меня в долги и потом их погашать, чем позволить активно играть на стороне медведей в какой-нибудь другой фирме. Этим бы я, конечно, и занимался, если бы не чувство, что я не могу уступить Дану Уильямсону в благородстве.

Я считаю эту историю самой любопытной и самой незадачливой из всех, через которые мне пришлось пройти за годы игры на бирже. За этот урок мне пришлось заплатить неоправданно дорого. И это отдалило мое возвращение к активному большому бизнесу на долгие годы. Я был достаточно молод и мог терпеливо ждать, когда мои заблудшие миллионы вернутся назад. Но прожить в бедности пять лет – это слишком много. Это плохо и в молодости, и в старости. Мне было намного легче обходиться без яхт, чем без активной роли на рынке. У меня прямо перед глазами были чудные возможности вернуть утраченные деньги. Но я не мог двинуть и рукой, чтобы взять их. Мудрым мужиком был этот Дан Уильямсон: быстрый, хитрый, дальновидный, изобретательный. Это настоящий мыслитель, с прекрасным воображением, мгновенно в каждом отыскивает уязвимое место и хладнокровно планирует удар. Он тогда очень хорошо оценил ситуацию и быстро придумал, как меня полностью нейтрализовать. И он вовсе не отнимал у меня никаких денег. Наоборот, он был очень любезен и мил со мной. Он любил свою сестру, миссис Маркуанд, и он исполнил свой долг перед ней, как он его понимал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.