Глава 14

Глава 14

Меня постоянно грызла досада, что к тому времени, когда я разорвал связи с Даном Уильямсоном, с рынка были уже сняты все сливки. Мы с ходу вляпались в длительный период безденежья – четыре бесконечно длинных и тощих года. Из рынка нельзя было выжать ни цента. Как выразился по этому поводу Билли Хенрик, «это был такой мертвый рынок, что на нем даже вонючка не смог бы навонять».

У меня было ощущение, что судьба загнала меня в болото. Может быть, таким образом Провидение решило наказать меня, правда, во мне не было уж такой гордыни, чтобы карать ее таким падением. Я не был повинен ни в одном спекулянтском грехе, который бы заслуживал искупления. Я не играл как зеленый новичок. То, что я сделал, вернее, от чего я воздержался, снискало бы мне похвалы – но только к северу от Сорок второй улицы. На Уолл-стрит такое поведение расценивалось как разорительно абсурдное. В этом отношении биржевой квартал довольно своеобразен, он ослабляет в человеке решимость проявлять человеческие чувства.

Я ушел из фирмы Уильямсона и стал пробовать счастья в других брокерских конторах. И в каждой я терял деньги. В общем, так и должно было быть, поскольку я пытался изнасиловать рынок, получить от него то, чего он мне не был должен, – возможности делать деньги. Кредит я находил без труда, потому что знавшие меня верили мне. Чтобы понять, насколько сильным было доверие ко мне, нужно оценить следующий факт: когда я наконец перестал торговать в кредит, я был должен более миллиона долларов.

И проблема была не в том, что я утратил былую хватку, нет, но в эти четыре жалких года просто не было возможностей делать деньги. Но я пытался изо всех сил и в результате только хуже влезал в долги. После того как я засовестился брать новые кредиты у друзей, я начал зарабатывать на жизнь тем, что управлял игрой людей, которые верили в мое знание рынка и способность выигрывать даже на полумертвом рынке. За свои услуги я получал процент прибыли, если она была. Вот так я жил тогда. Лучше сказать, не жил, а существовал.

Я, разумеется, проигрывал далеко не всегда, но выигрыши были такими, что никак не позволяли мне сократить долги. По мере того как дела шли все хуже и хуже, я начал чувствовать, что впервые в жизни меня покидает мужество.

Мне стало казаться, что именно во мне источник всех неприятностей. Мне пришлось от миллионов и яхт перейти к скромной жизни в долг. Это было достаточно неприятно, но я не предавался жалости к себе. Мне несвойственно терпеливое ожидание момента, когда время и Провидение облегчат мои страдания. Поэтому я занимался анализом проблемы. Было совершенно понятно, что единственный выход – это заработать деньги. Для этого мне был нужен просто успех в торговле. Я знал успех до того и был полон уверенности, что добьюсь успеха еще раз. В прошлом мне неоднократно случалось раскручиваться почти с нуля до сотен тысяч. Рано или поздно рынок опять даст мне такую возможность.

Я убедил себя, что все неправильное было во мне, а не в рынке. Но что же во мне было не в порядке? Я ставил перед собой этот вопрос точно так же, как и всегда при необходимости проанализировать различные стороны проблем, возникающих в ходе торговли. Спокойно размышляя об этом, я пришел к выводу, что хуже всего то, что меня тревожат мои долги. Это создавало напряжение и беспокойство, от которых я не мог освободиться. Нужно понять, что дело было не просто в осознании факта задолженности. Любой деловой человек в ходе обычных деловых операций берет кредиты. Большая часть моих долгов была именно такого рода. Они возникли в результате того, что условия оказались для меня неблагоприятными. Это было так же нормально и естественно, как для торгового парусника необычно долгое отсутствие попутного ветра.

Понятно, что чем дольше все это длилось, а я все никак не мог вернуть свои долги, тем мое отношение к ним делалось все менее философским. Что и понятно – на мне висело более миллиона долларов, и все в результате неудачных операций с акциями. Большинство моих кредиторов вели себя очень прилично и не доставали меня, но были двое, которые просто терзали меня. Всякий раз, как мне случалось выиграть, они возникали как чертик из бутылки, и всегда с одним и тем: сколько всего и где их деньги. Одному из них я был должен восемьсот долларов. Так вот он угрожал судебным преследованием, арестом домашней обстановки и т. п. Невозможно понять, с чего он решил, что я просто припрятал деньги. Может, все дело было в том, что я не был внешне похож на театрального побирушку, погибающего от истощения.

Чем больше я углублялся в анализ проблемы, тем яснее видел, что дело не в умении понимать ленту, а в умении понимать самого себя. В результате трезвого и хладнокровного анализа я пришел к выводу, что, пока я пребываю в состоянии тревоги и напряженности, я никогда ничего не достигну, и столь же несомненным было то, что, пока я не расплачусь с долгами, я не выйду из состояния напряженности. Мне мешало, что кредиторы могут доставать меня или требовать своей доли, когда я еще не набрал денег для игры с приличным размахом. В какой-то момент все сделалось настолько ясным, что я сказал себе: «Нужно пройти через банкротство». А как еще я мог разгрузить голову?

Все звучит просто и разумно, не так ли? Но в действительности это было нечто ужасное. Меня просто тошнило от всего этого. Меня выкручивало наизнанку при мысли, что меня не так поймут. Ведь меня лично сами по себе деньги никогда особенно не интересовали. Никогда никакая сумма не казалась мне достойной того, чтобы лечь за нее костьми. Но при этом я знал, что не все так к этому относятся. Знал я, разумеется, и то, что, если я опять встану на ноги, я расплачусь со всеми, потому что обязательства деться никуда не могут. Но знал я и то, что, если не смогу обращаться с деньгами достаточно свободно, я никогда не смогу вернуть этот миллион.

Собравшись с духом, я отправился договариваться с кредиторами. Для меня это все было очень мучительно, поскольку большинство кредиторов были моими личными друзьями или старыми знакомыми.

Ситуацию я объяснил с предельной откровенностью. Я сказал: «Господа, я делаю это не потому, что не желаю расплатиться с вами. Наоборот. Но ради вашего же блага и ради моего собственного я должен развязать себе руки, чтобы заработать денег. Я обдумываю это решение уже больше двух лет, но до сих пор мне просто не хватало духу, чтобы вот так открыто и честно обо всем рассказать. Для всех нас было бы много лучше, если бы я решился на это раньше. Я решительно не могу торговать с прибылью, пока надо мной висят и меня мучают эти долги. Сейчас я, наконец, решился на то, что следовало сделать год назад. И это единственная причина того, что я сейчас делаю».

Реакция оказалась поразительно единодушной. Я услышал следующее, причем говоривший представлял не себя лично, а свою фирму. «Ливингстон, – было сказано мне, – мы понимаем. Ваша позиция совершенно прозрачна. И я скажу, что мы намерены сделать: мы прощаем вам долги. Пусть ваш адвокат подготовит нужную бумагу, а мы ее подпишем».

Именно это я услышал от всех главных кредиторов. Вот еще одна из характерных особенностей Уолл-стрит. Это не было проявлением безответственного добродушия или солидарности коллег по бизнесу. Это было по-настоящему интеллигентное решение, это было трезвое и деловое понимание ситуации. Я был очень признателен всем за проявление одновременно доброжелательства и здравого смысла.

Эти кредиторы простили мне долги более чем на миллион долларов. Но два мелких кредитора не подписали соглашения. Об одном из них я уже упоминал, я был должен ему восемьсот долларов. Кроме того, я был должен шестьдесят тысяч долларов одной обанкротившейся брокерской фирме, с преемниками которой у меня связей не было, и они день и ночь теребили меня. Впрочем, мне кажется, что, если бы они даже захотели последовать примеру главных кредиторов, суд не позволил бы им подписать соглашение. Как бы то ни было, мои официальные долги составили не более ста тысяч долларов, хотя на самом деле я был должен более миллиона.

Крайне неприятным оказалось читать о собственном банкротстве в газетах. Я всегда платил по долгам, и эта новая ситуация меня просто убивала. Я был уверен, что если останусь жив, то когда-нибудь выплачу все сполна, но читатели газет ведь этого не могли знать. После этих публикаций мне было стыдно выходить из дому. Но сейчас все это давно сгладилось, и по-настоящему памятным осталось чувство освобождения – мне в затылок больше не будут дышать люди, не понимающие, что для успеха на бирже нужны спокойствие и чувство независимости.

Теперь, когда я обрел внутреннюю свободу, необходимую для возможности успеха на бирже, надо мной не висел груз долгов, первой задачей стало найти деньги для маржи. Фондовая биржа была закрыта с 31 июля до середины декабря 1914 года, и Уолл-стрит пребывала в запустении. Не было денег, не было никаких сделок. Я уже был должен всем своим друзьям, и поэтому мне было неловко опять просить их о помощи, тем более что в тогдашней ситуации никто не располагал достаточными возможностями для этого.

Поскольку фондовая биржа была закрыта, ни один брокер был не в силах чем-либо мне помочь, так что добыча денег превращалась в почти неразрешимую задачу. Я делал попытки в разных направлениях, но все было бесполезно.

Наконец я дошел до того, что обратился к Дану Уильямсону. Это было в феврале 1915 года. Я объяснил ему, что избавился от кошмара висящих надо мною долгов и чувствую себя в состоянии вести торговлю, как встарь. При этом разговоре в голове у меня все время вертелось, что, когда я был нужен ему, он предложил мне двадцать пять тысяч долларов безо всяких просьб с моей стороны.

Ну а теперь, когда я просил его о помощи, он ответил: «Когда найдете для себя что-либо привлекательное и захотите купить пятьсот акций, полный вперед, я вас поддержу».

Я поблагодарил, и мы расстались. Когда-то он помешал мне сделать кучу денег, а его контора неплохо заработала на моих комиссионных, так что, признаюсь, меня обидело, что в этот раз «Уильямсон и Браун» отказали мне в приличных деньгах для раскрутки. Я намеревался начинать с большой осторожностью. И если бы я мог крутить ставкой покрупнее, чем пятьсот акций, я бы пошел в гору легче и быстрее. Но уже и это был шанс опять встать на ноги, и я отлично отдавал себе в этом отчет.

После разговора с Уильямсоном я внимательно проанализировал ситуацию вообще и мое положение в особенности. Котировки в целом росли. И это понимал не только я, но и тысячи других торговцев. Но все мои возможности были ограничены предложением оплатить маржу за пятьсот выбранных мною акций. Так что запас прочности у меня был просто нулевой. Я не мог допустить ни малейшей ошибки на первых шагах. Первая же ставка должна принести мне прибыль. Мне были необходимы реальные деньги. Я понимал, что, пока я не буду распоряжаться достаточными средствами, не смогу действовать расчетливо и наверняка. Без достаточно большой маржи просто невозможно осуществлять хладнокровную и бесстрастную тактику игры, которая держится на возможности небольших потерь на проверку рынка, открывающих возможность делать большие ставки почти наверняка.

Сегодня мне кажется, что это был самый критический период моей карьеры в качестве спекулянта. В случае неудачи я, скорее всего, уже нигде и никогда не смог бы добыть денег на еще одну попытку. Было понятно, что нужно поймать психологически точный момент.

Я и близко не подходил к конторе «Уильямсон и Браун». Я сознательно держался подальше от них в те долгие шесть недель, что отдал изучению ленты. Я опасался, что если зайду в их контору, зная, что имею право на покупку пятисот акций, то могу соблазниться и сделать неверный ход – в смысле времени или выбора акций. Биржевику мало изучать базовые условия, помнить о том, что случалось на рынке в прошлом, помнить о психологии публики и особенностях собственного брокера. Он должен еще знать самого себя и уметь противостоять собственным слабостям. К слабостям, в том числе своим собственным, стоит относиться снисходительно. Я в конце концов пришел к мысли, что нужно просто научиться читать себя самого столь же грамотно, что и ленту биржевого телеграфа. Я изучал и учитывал свои собственные реакции на определенные импульсы или возможности, создаваемые активным рынком, точно так же, как я рассматривал перспективы грядущего сбора зерна или анализировал отчеты о прибыли.

Так что день за днем, изнывая от жажды приступить к торговле, я просиживал перед котировочной доской в брокерской конторе, где я мог бы купить не более одной акции, и, не пропуская ни одной сделки, изучал рынок, выжидая верный момент, чтобы врубить полный вперед.

В силу понятных исторических условий в эти критические дни 1915 года я ожидал наибольшего роста от акций «Бетлехем стил». Я всей душой верил, что они вот-вот двинутся в гору, но, чтобы в первой же игре выиграть наверняка (а это было необходимое условие!), я решил выждать, пока их цена не округлится.

Мне кажется, я уже упоминал, что, по моему опыту, когда котировки впервые пересекают границу в 100, 200 или 300 пунктов, они после этого почти обязательно подскакивают вверх еще на тридцать или пятьдесят пунктов, и после 300 это происходит быстрее, чем после 100 или 200. Один из первых больших выигрышей я сорвал на акциях «Анаконды», которые я купил, когда они пробили границу 200 пунктов, а через день продал за 260. Эту примету, что нужно покупать акции, как только их цена округлится, я использовал чуть не с первых дней торговли в игорных домах. Да это, в общем-то, старое правило биржи.

Невозможно вообразить, как мне не терпелось вернуться к возможности торговать с прежним размахом. Это желание так сильно жгло меня, что ни о чем другом я просто думать не мог, но все-таки я сдерживал себя. Я наблюдал за тем, как акции «Бетлехем стил» день за днем карабкаются все выше и выше, а я был уверен, что все именно так и должно было быть, но при этом удерживался от того, чтобы бежать в контору «Уильямсон и Браун», чтобы купить свои пятьсот акций. Я отдавал себе отчет, что моя первая ставка должна быть гарантированным выигрышем – насколько вообще в делах человеческих что-либо бывает гарантированным.

Каждый пункт движения акций вверх означал для меня упущенные пятьсот долларов. Подъем на первые десять пунктов означал, что если бы я сразу начал строить пирамиду, вкладывая всю бумажную прибыль в покупку акций, то имел бы уже тысячу акций и при каждом движении курса вверх на пункт я бы прибавлял по тысяче долларов. Но я держал себя в руках и, не поддаваясь ни надежде, ни вере в собственную удачу и расчет, прислушивался только к собственному опыту и здравому смыслу. А он говорил, что я смогу рисковать, когда опять буду располагать приличными средствами. Но в том моем положении даже небольшой риск был для меня непозволительной роскошью. Шесть недель выдержки! Но в конце здравый смысл одержал верх над надеждой и алчностью!

По-настоящему меня начало трясти от волнения, когда курс дошел до 90. При мысли об упущенных возможностях у меня просто разрывалось сердце. Когда курс добрался до 98, я сказал себе: «Скоро цена дойдет до ста, а потом все и рванет!» Лента говорила о том же самом с еще большей ясностью. На самом-то деле она просто орала об этом в мегафон. И я был уверен, что это не обманчивый голос надежды, а опыт и понимание. Тут я решил: «Нельзя ждать, пока она дойдет до ста. Нужно прыгать. Все уже ясно и надежно».

Я ринулся в контору «Уильямсон и Браун» и приказал купить пятьсот акций «Бетлехем стил». Их рыночная цена в тот момент была 98. Мне они достались по цене от 98 до 99. Сразу после этого курс рванул вверх, и торги в тот день закрылись на отметке 114 или 115. Я прикупил еще пятьсот акций.

На следующий день цена выросла до 145, и я снял куш. Я честно заработал деньги для игры. Эти шесть недель выжидания нужного момента были самым напряженным и изматывающим периодом в моей жизни. Но все окупилось сполна, и теперь у меня были деньги для операций со среднего объема пакетами акций. Мне больше никогда не придется иметь верхним пределом ставки пятьсот акций.

В любом деле очень важно правильно начать, и после этой операции с акциями «Бетлехем стил» все пошло настолько хорошо, что никто бы не поверил, что торговлю ведет тот же самый человек. Но, конечно же, я был уже другим человеком. До этого я был охвачен тревогой и все время ошибался, а теперь мне было легко и я был прав. Меня не доставали никакие кредиторы, и мои оценки не были искажены ни недостатком средств, ни нашептываниями со стороны; я опять был один, и я выигрывал.

Я уже был на верном пути к богатству, когда пронеслась весть о гибели «Лузитании». Случается получать удары, после которых чувствуешь, как будто тебе попали прямо в солнечное сплетение; может быть, так и надо во избежание иллюзий, будто предвидение рынка может быть совершенно безупречным, исключающим любые разорительные промахи. Потом некоторые говорили, что ни один по-настоящему профессиональный спекулянт не дал сбить себя с ног известием о том, как немецкая подлодка торпедировала «Лузитанию», а потом шли истории о том, как они сами в этом деле сумели опередить всю Уолл-стрит. Лично я оказался не настолько умен, чтобы ускользнуть от волны панического падения курсов, вызванной этой катастрофой. Было еще один или два случая, когда произошел внезапный и очень разорительный откат рынка, от которых я тоже не смог защититься. Но, несмотря на это, в конце 1915 года на моем счету у брокера лежали сто сорок тысяч долларов. И хотя большую часть этого года я практически безупречно предвидел движения рынка, это было все, что я смог заработать.

В следующем году мои дела пошли намного лучше. Мне очень везло. На этом рынке быков я был среди самых неистовых. Решительно все шло по-моему, и оставалось только огребать деньги. Это была та самая ситуация, о какой покойный Г. Г. Роджерс из «Стандард ойл компани» говорил: случается, что не зарабатывать деньги так же невозможно, как нельзя остаться сухим, оказавшись без зонта под проливным дождем. Такого выраженного рынка быков я никогда не видел. Все понимали, что проводимые союзниками гигантские закупки всех видов припасов и амуниции сделают Соединенные Штаты самой богатой нацией мира. У нас было все то, чего не было у других и в чем они нуждались, и все деньги мира рекой текли к нам. Стремительный поток золота наводнял страну. Инфляция при этом была неизбежна, а это означало рост цен буквально на все.

С самого начала было совершенно ясно, что курс акций будет расти сам по себе и что никаких манипуляций для этого будет не нужно. Именно поэтому здесь был нужен намного меньший объем предварительной работы, чем в других случаях. К тому же военный бум оказался не только более естественным по своим истокам, но и небывало выгодным для публики в целом. Иными словами, в 1915 году выигрыши от роста котировок были распределены среди участников намного равномерней, чем при любом другом буме за всю историю биржи. То, что публика не сумела обратить все свои бумажные прибыли в звонкое золото и что она не сумела надолго удержать эти деньги в своих руках, это уж совсем другое и, надо сказать, очень обычное дело. Нигде и никогда история не повторяется столь часто и столь однообразно, как на Уолл-стрит. Когда читаешь хроники многочисленных бумов и паник, больше всего поражает сходство между тогдашними и сегодняшними спекулянтами и спекулятивными операциями. Игра остается столь же неизменной, как и сама природа человека.

В 1916 году я продолжал расти вместе с рынком. Я играл по-бычьи, как и все остальные, но, разумеется, я был настороже. Я знал, как и любой другой, что все это должно когда-нибудь кончиться, и я искал предупредительные сигналы. Поскольку для меня все акции и компании равны, я вел почти что круговое наблюдение. Я никогда не был, да и не считал ни полезным, ни разумным быть приверженцем какой-либо из рыночных партий. Пусть рынок быков помог мне нарастить свой банковский счет либо рынок медведей оказался чрезвычайно щедр ко мне, но, как только я вижу сигнал отхода, я отхожу, не медля ни секунды. Это война всех против каждого, и здесь нет ни устойчивых союзов, ни достойной верности. От мужчины здесь требуется только одно – всегда быть правым.

Нужно помнить еще и о том, что никакие блистательные триумфы не завершают вечное бурление рынка. Да и любые смены направлений никогда не бывают окончательными. Нередко бывает, да и должно быть так, что рынок перестает быть рынком быков задолго до того, как начинается общее падение цен. Долгожданные сигналы опасности предстали предо мной следующим образом: я заметил, что курсы акций, долгое время являвшихся лидерами рынка, начали один за другим откатываться на несколько пунктов и – впервые за много месяцев – после этого они не возвращались к прежним значениям. Было очевидно, что их взлет закончен, а значит, я должен был изменить тактику торговли.

Это было достаточно просто. На рынке быков цены, понятное дело, решительно и определенно растут. И если динамика курса какого-либо выпуска акций не подчиняется общей тенденции, следует предположить, что с этими акциями что-то не в порядке. Этого достаточно, чтобы опытный биржевик почувствовал: что-то не так. Он не должен ждать, что телеграфная лента все ему растолкует – что, как и почему. Его дело слушать ее приказ: «Сматывай удочки!», а не ждать нотариально заверенного предписания.

Итак, я заметил, что акции, длительное время бывшие лидерами небывалого подъема, перестали расти. Откатившись на шесть или семь пунктов, они замерли. Но пока что произошла только смена знаменосцев и весь остальной рынок продолжал движение вперед и вверх. Поскольку при этом ничего плохого с самими компаниями не случилось, причины остановки нужно было искать в чем-то другом. До этого момента остановившиеся акции месяцами шли вместе с волной прилива. Когда они выпали из этого движения, притом что прилив бычьей энергии все еще продолжался, следовало заключить, что для этих конкретных акций подъем окончен. Но остальные продолжали расти.

При этом не было никакого смысла в том, чтобы выходить из игры, поскольку обратные течения пока что отсутствовали. У меня не было медвежьего настроения по отношению к рынку в целом, потому что лента ничего такого мне не говорила. Рынок быков еще не был окончен, хотя конец его уже чувствовался. В ожидании этого еще можно было делать бычьи деньги. Поэтому я просто занял медвежью позицию по акциям, которые перестали расти, а поскольку большая часть рынка еще поднималась, я одновременно покупал и продавал.

Тех лидеров, которые выпали из общего подъема, я продал. По каждому из этих выпусков я выставил на продажу короткие линии по пять тысяч акций и одновременно продолжал ставить на рост новых лидеров. Акции, которые я продавал, были почти без движения, но остальные продолжали расти. Когда и они остановились, я их также продал – по пять тысяч акций каждого выпуска. К этому времени я был уже настроен скорее по-медвежьи, чем по-бычьи, поскольку стало очевидным, что в ближайшем будущем большие деньги будет приносить падение котировок. Для меня рынок медведей фактически начался еще тогда, когда рынок быков еще не завершил свой забег, но я знал, что время для медвежьего буйства еще не настало. Нет резона быть большим роялистом, чем сам король, особенно когда время еще не пришло. Лента просто сообщала, что передовые дозоры армии медведей крутятся поблизости. Нужно быть наготове.

Я продолжал покупать и продавать, и примерно через месяц у меня были выставлены на продажу без покрытия шестьдесят тысяч акций – по пять тысяч акций двенадцати компаний, которые до этого были фаворитами рынка и возглавляли грандиозный взлет котировок. Это было не очень много, но ведь и рынок медведей пока что отсутствовал.

Наконец, пришел день, когда рынок жутко ослабел, и цены всех акций начали падать. Когда каждый из двенадцати выпусков, которые я продавал, показал мне прибыль в четыре пункта, я убедился, что я опять был прав и в полном порядке. Лента утверждала, что теперь можно без опаски играть по-медвежьи, и я немедленно удвоил объем продаж.

У меня была позиция. Я продавал акции на рынке, который еще не был по-настоящему рынком медведей. У меня не было нужды торопить события. Я знал, что все будет по-моему, и мог позволить себе выжидать. После того как я удвоил выставленные на продажу линии акций, я долгое время оставался пассивным. Примерно через семь недель после этого случилась знаменитая «утечка» информации, и акции начали падать. Говорили, что из Вашингтона просочилось известие о том, что президент Вильсон готовит послание, которое принесет Европе долгожданный мир. Все было очень логично. Мировая война начала и поддерживала бум, а новость о мире была сигналом для армии медведей. Когда одного из самых умных биржевиков обвинили в том, что он нажился на утечке информации, он возразил, что новости здесь ни при чем, а просто он понял, что рынок быков перезрел. Лично я удвоил линию на понижение еще за семь недель до этого.

Когда все котировки начали падать, я, естественно, покрыл продажи. Это было единственно возможное решение. Когда происходит нечто, чего ты не ожидал и на что не рассчитывал, следует использовать возможности, любезно предлагаемые судьбой. Когда случается такой обвал и у тебя большой рынок, который можно перевернуть, самое время обратить бумажную прибыль в живые деньги. Даже на рынке медведей невозможно бывает покрыть сто двадцать тысяч акций без того, чтобы не вздуть цены для самого себя. Следует дождаться такого рынка, на котором можно купить акции для покрытия, не жертвуя накопленной бумажной прибылью.

Хотел бы отметить, что я не рассчитывал на то, что рынок обрушится именно в это время и именно по этой причине. Но тридцатилетний опыт торговли научил меня тому, что такого рода события обычно происходят по линии наименьшего сопротивления, в соответствии с которой я и строю свою позицию на рынке. Кроме того, нужно помнить и следующее: никогда не следует продавать по высшей цене. Это неразумно. Продавать нужно после отката, если за ним не следует очередное оживление.

В 1916 году я был до конца с рынком быков, а когда его сменил рынок медведей, я опять был с ним, и я сделал чистых три миллиона долларов. Рыночные движения не требуют верности и постоянства. Нужно просто всегда быть на верной стороне.

В ту зиму я, как обычно, уехал отдыхать на юг, на Палм-Бич, потому что безумно люблю рыбачить в море. У меня были на продаже линии акций и пшеницы, и обе показывали недурную прибыль. Меня ничто не заботило, и я отлично проводил время. Ну, разумеется, это была не Европа, которая одна давала мне полный отрыв от рынков. В Адирондаксе, к примеру, я имел прямую телеграфную связь с моими брокерами.

Бывая на Палм-Бич, я обычно регулярно навещаю отделение моей брокерской конторы. Я заметил, что хлопок, которым я тогда не занимался, сильно растет. Примерно в то время, в 1917 году, много говорили об усилиях президента Вильсона достичь мира. Мои знакомые на Палм-Бич постоянно получали официальные и частные известия из Вашингтона. И я однажды понял, что изменения рынка отражают веру в успех политики мистера Вильсона. Но если мир уже близок, то цены акций и пшеницы должны пойти вниз, а хлопка – вверх. В смысле акций и пшеницы у меня уже все было в порядке, но с хлопком я пока что ничего не делал.

В тот день в два двадцать у меня еще не было ни пушинки хлопка, а в два двадцать пять моя внезапная вера в близкий мир заставила меня купить для начала пятнадцать тысяч кип хлопка. Я намеревался следовать старой тактике торговли, о которой я уже говорил, и постепенно набирать полную линию.

В тот же самый день уже после закрытия рынка мы получили известие о том, что США вступают в войну на стороне союзников. Что же было делать? Только ждать до утра, когда откроется рынок. Помнится, в тот вечер в баре у Гридли один из крупнейших промышленников страны предлагал продать любое количество акций «Юнайтед стейтс стил» по цене на пять пунктов меньше цены закрытия. Там в пределах слышимости было несколько миллионеров из Питтсбурга. И никто не откликнулся! Все знали, что наутро предстоит чудовищный перелом в динамике цен.

И на следующее утро, просто как делать нечего, все рынки пришли в полнейший хаос. Некоторые акции при открытии оказались на восемь пунктов ниже, чем при закрытии предыдущим вечером. Для меня это была Богом посланная возможность с прибылью покрыть все мои продажи без покрытия. Я уже говорил, что на рынке медведей всегда есть смысл в том, чтобы покрывать продажи без покрытия при внезапной и полной деморализации рынка. Если ты ворочаешь внушительной линией акций, это единственная возможность быстро и без заметных потерь обратить бумажную прибыль в живые деньги. У меня, к примеру, шли без покрытия только одной «Юнайтед стейтс стил» пятьдесят тысяч акций. Были, разумеется, и другие акции в той же позиции. И когда я увидел подходящий рынок, я тут же покрыл все, что можно было. Прибыль составила полтора миллиона долларов. Такими возможностями не бросаются!

В предыдущий вечер за полчаса до закрытия рынка я купил пятнадцать тысяч кип хлопка, и теперь этот хлопок уже при открытии потерял пять пунктов. Ну и обвал! За ночь я потерял триста семьдесят пять тысяч долларов. С акциями и пшеницей единственно разумным поведением было покрыть сделки, но с хлопком у меня такой уверенности не было. Нужно было учесть много всяких вещей, и, хотя обычно я принимаю на себя потери в тот же миг, когда понимаю, что попал не туда, в то утро мне очень не хотелось так поступать с хлопком. Потом я сообразил, что приехал на юг удить рыбу, а не морочить себе голову курсом хлопка и при этом я получил такую дивную прибыль на акциях и пшенице, поэтому я решил смириться и закрыть операцию с хлопком. Я прикинул, что моя прибыль составит не полтора миллиона, а всего лишь чуть более миллиона долларов. Что ж, это всего лишь бухгалтерия, как обычно отвечают учредители компаний, когда им задают слишком много вопросов.

Если бы я не купил этот хлопок прямо перед закрытием рынка, я бы сэкономил четыреста тысяч долларов. Легко представить, сколько можно потерять на довольно умеренной сделке. Моя основная позиция была безупречно верна, и я крепко выиграл в результате того, что события пошли совсем не в том направлении, на какое я рассчитывал, занимая такую позицию по акциям и пшенице. И пожалуйста, заметьте себе, как выгодно двигаться по линии наименьшего сопротивления. Цены пошли, как я и ожидал, хотя случилось нечто противоположное тому, на что я рассчитывал: вместо заключения мира в Европе моя страна вступила в войну. Если бы все случилось, как я рассчитывал, я был бы на сто процентов прав по всем трем направлениям. Ведь при заключении мира акции и пшеница все равно пошли бы вниз, а хлопок пошел бы вверх. И тогда я имел бы прибыль по всем трем направлениям. Мир или война, неважно, но я занял верную позицию по акциям и по пшенице, и только поэтому даже неожиданное событие помогло. В отношении хлопка моя игра базировалась на возможных внерыночных факторах. Я понадеялся, что переговоры Вильсона о мире окажутся успешными. Но из-за позиции руководства германской армии эта моя ставка оказалась проигрышной.

Когда в начале 1917 года я вернулся в Нью-Йорк, я расплатился со всеми долгами – более миллиона долларов. Это было удивительно приятным переживанием – погасить все долги. Я мог бы это сделать и за несколько месяцев до того, но не сделал по очень простой причине. Я чувствовал, что у меня есть долг не только перед кредиторами, но и перед самим собой, и этот долг заключался в том, чтобы использовать до конца все сказочные возможности, которые открывал рынок в 1915 и 1916 годах. Я знал, что так смогу заработать намного больше, и поэтому меня не угнетало сознание того, что они еще несколько месяцев не получат назад своих денег, на которые большинство из них давно перестало рассчитывать. Я не хотел выплачивать долг по частям или расплачиваться со всеми по очереди. И пока рынок делал для меня все, что можно, я предпочел вести игру с максимальным размахом.

Я намеревался вернуть долг с процентами, но все те кредиторы, которые подписали со мной соглашение об отказе от претензий, отказались от получения процентов. Последним я расплатился с мужланом, которому я был должен восемьсот долларов и который когда-то сделал мою жизнь невыносимой и почти убил мою способность торговать. Я заставил его ждать до тех пор, пока до него не дошли слухи, что я расплатился со всеми. Вот тогда и он получил свои деньги. Я хотел преподать ему урок, что в другой раз, когда кто-нибудь задолжает ему несколько сотен, нужно держаться разумнее и скромнее.

Вот так я вернулся на биржу.

Полностью расплатившись с долгами, я довольно большие деньги обратил в ренту. Я пришел к выводу, что больше не хочу попадать в ситуацию, когда буквально не на что жить и не на что торговать. А женившись, я купил ренту и для жены. И когда у нас родился сын, я купил ренту и на его имя.

Я сделал так не только из страха, что рынок может опять все у меня отнять. Я понимал еще и то, что мужчина способен растратить все, до чего сможет дотянуться. А так я обезопасил свою жену и сына от собственных слабостей.

Я знавал многих мужчин, которые принимали те же предосторожности, но потом, попав в неприятности, умели уговорить своих жен доверить им свои деньги. Но я все устроил так, что, независимо от того, чего бы захотел я сам или моя жена, эти деньги оставались вне досягаемости. Ни один из нас не может до них добраться. Что бы ни происходило на рынке и со мной и как бы жена меня ни любила, но здесь все перекрыто. Я решил, что уж здесь я не допущу никаких случайностей!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.