Тоталитаризм

Вместо того чтобы говорить о различиях между тоталитаризмом и демократией, которые ей представлялись самоочевидными, она много рассуждала о том, что авторитаризм «щадит» частную собственность (но, кстати, не отдельно взятых частных собственников), а тоталитаризм - нет. В итоге выходило, что авторитарный фашизм - не так плохо, как тоталитарный коммунизм. Поскольку же подобные формулировки уж слишком сильно отдавали идеологическими передержками, предлагалось просто признать, что тоталитаризм отличается от авторитаризма тем, что он просто хуже. Буржуазная политология делала акцент на методы управления, на способы подавления инакомыслия.

Ханна Арендт, социолог, которая ввела понятие тоталитаризма, находилась на перекрестке марксистской и либеральной общественной мысли. Но показательно, что, взяв ее терминологию, либеральные политологи очень мало оставили из теории, в то время как Эрих Фромм и другие представители Франкфуртской школы развивали схожие идеи.

В отличие от позднейших политических теоретиков, которые пытались выводить тоталитаризм из идеологии, изображая его в первую очередь следствием коллективизма и коммунизма, Арендт, напротив, подчеркивала, что ленинский режим не был тоталитарным. А тоталитаризм она пыталась анализировать социологически, видя в качестве его главной причины атомизацию, разобщенность масс. Можно сказать, что тоталитаризм порожден не коллективизмом, а как раз индивидуализмом. Но индивидуализмом массового общества.

Перед нами масса не просто организованная и не просто манипулируемая. Это масса атомизированная, где свой социальный интерес человек осознает в очень ограниченной степени, потому что коллективный интерес разрушен, общество дезорганизовано, превращено из структуры в «мешок с картошкой». Если человек сам по себе, то он не может сформулировать до конца свои коллективные интересы. Эта огромная масса людей превращается в толпу. Объединение толпы становится в значительной мере внешним. Люди не способны к самоорганизации, они нуждаются во внешней мобилизации.

Чем более массы атомизированы и дезорганизованы, тем менее они способны сами, из своей среды выдвигать лидеров, готовых отстаивать коллективные интересы. Проблема не только в том, что люди не осознают своих интересов. Советская социология часто подчеркивала значение «правильного» сознания. Кто-то чего-то не осознал, ибо у него сознание «отсталое». Мы им все объясним, они поймут, и тогда все будет хорошо. Это, кстати говоря, чисто просветительская интерпретация марксизма. На самом деле ситуация несколько сложнее.

Коллективный интерес, чтобы его осознали, сначала должен сложиться и консолидироваться. Формирование социальных интересов - сложный процесс, имеющий как объективную, так и субъективную сторону. Как психологическую, так и экономическую. Это комплексный процесс. Надо сначала понять, что ты собираешься понять. В данном случае тоталитаризм опирается на массу, которая не способна осознать то, чего у нее все равно нет. Потому что коллективные интересы либо подорваны, либо противоречивы, неустойчивы. Для любого человека на самом деле интересы противоречивы, потому что, предположим, вы рабочий, но ведь вы еще и потребитель. Интерес потребителя может не совпадать с интересом производителя. Или вот перед нами белый рабочий в Южной Африке 1970-х годов. Социальный интерес его толкает к солидарности с черными товарищами. Но у него есть привилегии, как у всякого белого. И эти привилегии он боится потерять. Его интерес как представителя этнической группы может не совпадать с его же интересом как представителя класса. Консолидация интересов происходит по мере того, как вычленяются наиболее принципиальные интересы, объединяющие большие массы людей. И происходит некое стихийное формирование иерархии интересов. Иерархии ценностей. Именно поэтому класс так важен.

С точки зрения марксизма интересы человека по отношению к производству и общественному разделению труда являются ключевыми. На данной основе образуется социальная структура и, соответственно, идеология, культура, самосознание. Но в обществе, которое социально дезорганизовано, интерес, скажем, потребителя или представителя этнической группы может оказаться более очевидным на поверхности, более сильным, чем мой интерес как представителя какого-то класса. Это, кстати, говорит о том, что сама система организации производства, экономика, социальные иерархии находятся в кризисном состоянии. И вот тут мы находим ответ на вопрос о принципиальном отличии демократии от тоталитаризма. Почему одно вмешательство масс в политику означает демократию, а другое - манипуляцию? Там, где массы консолидированы, они способны к социальной самоорганизации, у них сформированы интересы, и на основе своих интересов они образуют профсоюзы, партии. Мобилизация, даже если производится по призыву сверху, происходит снизу и изнутри.

Тоталитаризм объединяет массы не просто сверху, но и извне, в той или иной мере искусственно. И в этом смысле, вопреки либеральному взгляду, в СССР тоталитаризм сталинский был, в отличие от нацистского тоталитаризма в Германии, непоследовательным, не до конца тоталитарным, ибо вырос он из массовых организаций, созданных самими трудящимися в ходе революции, другое дело, что массы потеряли контроль над этими организациями.

Понятно, что тоталитаризм превращается в «закрытое общество». Но идеология здесь ни при чем. Просто мы имеем дело со структурой, крайне уязвимой для внешних воздействий. Если мы имеем организацию, объединенную изнутри, то наличие внешних воздействий не является большой проблемой. Другое дело, если мобилизация масс происходит в демократических формах, но по совершенно иной логике. В этом случае любая «чуждая» идеология может иметь такое же воздействие на народ, отвыкший от самоорганизации, как и привычная система ценностей. Собственно, это мы и видели на излете советской истории, когда западная пропаганда вдруг начала иметь на наших людей какое-то феноменальное, почти магическое воздействие. В обществе, приученном к демократии, достигнуть такой эффективности пропаганде удается крайне редко.

Понятно, что, защищая население от проникновения враждебной идеологии «вовнутрь», власть постоянно стремится продемонстрировать существование внешнего врага, от которого общество защищаться должно не само, а с помощью самой же системы тоталитарной власти.

Вопрос о том, кто контролирует средства массовой информации, становится абсолютно принципиальным. Потому тоталитаризм действительно в управленческом плане нуждается в единой идеологии и единой пропагандистской системе. И пропагандистская система сама по себе становится фактором управления и организации общества.

Чем менее общество организовано, тем сильнее оно испытывает объективную потребность в тоталитарном типе руководства. Однако если для буржуазного порядка подобное положение дел является пусть и болезненным, но по-своему естественным состоянием (в условиях слабости или кризиса либеральных капиталистических институтов), то для социалистического проекта использование тоталитарных методов оборачивается катастрофой, поскольку противоречит самой основной задаче социализма - построения нового общества на основе самоорганизации и самоуправления масс.

Не случайно поэтому, что все революционные режимы, заходившие в тупик тоталитаризма, кончали плохо. Буржуазный вариант тоталитаризма, как правило, удавалось уничтожить лишь силой оружия. Коммунистический тоталитаризм разрушался сам, под тяжестью собственных противоречий.