Принцип дополнительности ресурса: персонификация и критерии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Принцип дополнительности ресурса: персонификация и критерии

http://snob.ru/selected/entry/86613

Продолжаем публиковать текст Андрея Курпатова, посвященный новым экономическим отношениям. В седьмой части читайте о том, как ресурсы определяют развитие событий, например, каким образом семенной материал быков-производителей влияет на прокладку газопроводов и захоронение ядерных отходов.

Ну что ж, настал момент для скучнейших и, что часто в таких случаях бывает, самых важных вещей... Поскольку ресурс как явление в нашей культуре пока еще не формализован (возможно, в недалеком будущем это и случится, но пока — нет), мы не можем указать на него пальцем — вот, мол, смотри, это ресурс! Вообще это особенность нашей психики: чтобы указать на что-то, мы должны иметь оформленное представление об этом «объекте» в своей голове — мысленный образ данного объекта, иначе никак. Если же, с другой стороны, у вашего собеседника нет соответствующего представления уже в его голове, он не сможет понять, что вы имеете в виду, даже если вы указываете в правильном направлении. Имея в голове представление о стуле, вы можете указать на стул, и дать команду: «Это стул, садитесь!», но если ни у вас, ни у него нет в головах представления о «стуле», вы уже не видите стул, вы можете только сказать: «Найдите что-то такое, на чем можно сидеть». Но сидеть можно и на подоконнике, и на полу, и на диване (при желании, думаю, можно даже на люстре взгромоздиться). То есть возникает проблема идентификации, и решается она одним-единственным образом — определением критериев, которые позволят нам, методом исключения, отбросить все то, что точно не является искомым объектом. Так, методом исключения, можно найти в комнате «стул» (если он там, конечно, вообще есть): подоконник — не стул, потому что стул — мебель, пол — не стул, потому что стул имеет трехмерную форму, диван — не стул, потому что стул предназначен для одного человека, стул — не люстра, потому что стул, приделанный к потолку, — это уже арт-объект. Разумеется, я иронизирую, но, по существу, дело обстоит именно таким образом: пытаясь определить «ресурс», указать на него, мы оказываемся в некой новой реальности, которую еще не умеем осознанно различать. Впрочем, поскольку она уже начала себя проявлять, причем со всей определенностью, скоро мы научимся ее видеть и оперировать соответствующими знаниями, а пока — критерии. Но прежде критериев, о которых я скажу чуть ниже, необходимо, насколько это возможно, проговорить другой сущностно важный вопрос, связанный со спецификой самого «стула», то есть, прошу прощения, ресурса.

Мы оказались в новом мире — в экономике ресурсов, в экономике «Капитала 3.0», где принципиально важным является не то, обладаешь ли ты сейчас какими-то ценностями («товаром», «средствами производства», «деньгами» или даже «доверием»), а то, насколько ты влияешь на будущее за счет тех ресурсов-ценностей, которыми ты располагаешь. И это «ты» (фактор персонификации ресурса) является чем-то совершенно уникальным для политэкономии. Оно — это «ты» — зародилось, как ему и положено, на предыдущей фазе, в мире «Капитала 2.0», через капитализацию «доверия», но, если в случае «доверия» это «ты» пассивно: тебе или доверяют или нет, но не ты сам действуешь (принимаешь это решение), то теперь это «ты», напротив, является действующим и определяющим: ни одна ценность до сих пор не была так персонифицирована, как сейчас персонифицирован ресурс — он не может быть ничьим (просто «валяться», как власть, по словам Ленина, валялась в 1917 году), не может физически перейти из рук в руки, оставшись при этом прежним. И вся эта зависимость от «персоны» (актора) принципиально меняет дело и сам наш мир.

Когда технологические гиганты — типаApple,MicrosoftилиGoogle— скупают за баснословные деньги умопомрачительно убыточные компании, наподобиеTwitter,InstagramиWhatsApp, это не вопрос извлечения прибыли, они покупают свое будущее влияние на аудиторию. Грубо говоря, они занимают площадки: будет аудитория, рассуждают они, остальное приложится, а что да как — это вообще сейчас не имеет никакого значения, главное — не пропустить ход. Такова, в самой своей сердцевине, основа психологии экономики ресурса. Примечательно, что Стив Джобс, всю жизнь торговавший исключительно своим ресурсом харизматика, искренне не считал нужным выплачивать акционерамAppleдивиденды: деньги нужны для создания новых технологий и проведения очередных поглощений, направленных на усиление влияния. В этом вся соль, а еще плоть и кровь ресурса. И если в мире «Капитала 2.0» «доверие» продемонстрировало нам удивительную способность мультиплицировать деньги, то теперь нам предстоит завороженно наблюдать за тем, как ресурсы будут мультиплицировать влияние.

Сами по себе деньги больше не являются проблемой: кредиты предоставляются предприятиям под мизерные проценты, схемы их получения отлажены до автоматизма, а центральные банки развитых стран намеренно вынуждают кредитные организации насыщать экономику деньгами. Вопрос исключительно в ресурсе, то есть в возможности влиять на развитие событий. Именно ресурсы являются теперь фактической ценностью современной экономической системы и определяют ее потенциал. Именно ресурсами «торгуют» — пытаются их заполучить, отбить, сформировать, нарастить, пустить в ход. Именно ресурсы формируют конкуренцию мест, усиливая или ослабляя то одно, то другое. При этом густая взвесь из Ротшильдов-Рокфеллеров и иже с ними, некогда определявшая основные тенденции рынка, теперь диффузно распространилась по всему пространству обмена — мы находимся в тотальном пространстве взаимозависимости, где всякий, кто способен осмыслить свой ресурс как ресурс, тут же становится полноценным актором.

Вот, например, история, которая больше, наверное, походит на казус: семенной материал от быков-производителей ограничен количеством соответствующих особей и трудоемок в получении, тогда как производить такой же «продукт» в пробирке методом клонирования (соответствующие технологии разработаны рядом американских компаний) куда проще, быстрее и дешевле. Технология клонирования спермы является несомненным ресурсом, но и «старушка Европа», на которую она устремляется, тоже обладает определенным ресурсом, защищающим ее интересы. Будет война, и кажется, что вопрос стоит так: кто победит — доители быков или лаборанты с клонами-сперматозоидами? Но соответствующее решение, понятное дело, должна принять Еврокомиссия (в схватку будет брошено все: страхи перед «опасными» биотехнологиями, профсоюзы европейских животноводческих гигантов, евродепутаты от «партии зеленых»), а поэтому широта влияния этого вопроса (то есть вовлеченные в это дело сферы и процессы) окажется несопоставимо большей. Возможно, встанет вопрос об отношении Европы к действиям России на Украине, Израиля в секторе Газа, США в Афганистане, а может быть, речь пойдет об уступках в отношении каких-то действий Китая, или о прокладке газопровода, или о захоронении ядерных отходов. То есть мы вообще и принципиально не знаем, что в действительности будет являться предметом торга при обсуждении клонированной спермы североамериканских буйволов!

Собственно, в этом и состоит задача «ресурсного подхода» — определить и измерить фактическую структуру любой подобной ситуации, увидеть (и учесть в расчетах) огромный объем реальности, который до сих пор игнорируется политэкономией. Ресурс — это не просто некий формальный элемент или показатель, а фактическая сила взаимосвязанных отношений, а потому мы не можем более не учитывать широту и охват этих отношений (о том, сколько интересантов окажется в них вовлечено), а так же личностные характеристики конкретных операторов соответствующих ресурсов (активных акторов указанного процесса взаимодействия). Таким актором, впрочем, не всегда является конкретный человек, им может быть и группа людей, в случае если в рамках данного ресурса они выступают единым фронтом (так, например, решение ФРС США принимают, кажется, семь человек, и они вместе составляют один актор). Именно посредствам отношений акторов различных ресурсов соизмеряются потенциалы сторон любого «экономического» взаимодействия, и так определяется победитель — кто-то одерживает верх, а кто-то отступает.

Или вот еще один пример: на два ближайших года фармацевтические компании заморозили создание новых молекул антидепрессантов и нейролептиков — система «административных барьеров» по их верификации, даже при почти неограниченной доступности финансовых средств (посмотрите капитализацию фармацевтических гигантов!), делает эту работу для данных компаний бессмысленной. Однако вопрос здесь вовсе не так прост, как может показаться на первый взгляд. И это опять же не вопрос денег — их тут не теряют, и не выигрывают, однако, те, кто хотел заработать на сертификации соответствующих препаратов, просто-напросто остался без работы (в результате сговора трех-четырех фармакологических гигантов). Кажется, очевидная нелепость, ведь проигрывают (и это так) обе стороны. Но вспомним о том, что ресурс — это способ решить будущие проблемы, а не сейчасные, и эффект вскоре последует: впереди, в очереди на сертификацию — вакцины от гриппа, химиотерапия рака, а также пластыри от мозолей, и можно не сомневаться, что чиновники ВОЗ проявят куда большую сговорчивость. Впрочем, что вполне возможно, к сертификации препаратов вся эта заваруха не будет иметь ровным счетом никакого отношения, а неизбежный выигрыш транснациональных фармацевтов будет состоять в демонстрации угрозы закрытия части производств, чем они надавят на правительства, которые требуют от них соблюдения каких-нибудь экологических стандартов или большей социальной ответственности в отношении работников. Неизвестно, чем все это закончится, но ситуация игровая.

Итак, это война ресурсов: акторы ресурсов очевидно меряются силами, выявляя таким образом, чей ресурс мощнее, кто дольше продержится, кто на какой площадке окажется и больше отвоюет, а кого и вовсе можно убрать со сцены. Но оставим в стороне бычью сперму и нейролептики, посмотрим на нашу любимую нефть, которую мы так привычно называем «ресурсом». В каком-то смысле она действительно ресурс: всем нужна, точно понадобится в будущем (то есть сохранит свойство ценности) и будет в нем производиться (то есть возобновляема). В общем, кажется, вполне себе ресурс. Но что, в таком случае, происходит с ценами на нефть? Да, раньше мы видели известные циклы, как в классической дарвиновской борьбе видов, когда число хищников растет, а травоядных становится меньше, отчего, в свою очередь, и хищников становится меньше, но зато поголовье травоядных идет вверх. Нефть долгие годы жила в этой логике: подъем промышленного производства в мире — нефть дорожает, подорожала нефть — снижается производство, снижается производство — снижаются цены на нефть, снижаются цены на нефть — производство растет, и так далее. Но что-то не так теперь в «нефтяном королевстве», и причина — в персонификации данного ресурса, в превращении нефти в ресурс геополитический — в новом и ином, нежели прежде, качестве.

Если посмотреть, например, публичные доклады Национального разведывательного совета США (название мощное, но, по существу, конечно, одна из тысячи аналитических записок, что впрочем сейчас не так важно), то речь там, конечно, идет о китайской угрозе американскому могуществу, а потому и о нефти, которой в Китае нет, а в России, например, есть, и она — т. е. Россия — под боком. Но, чтобы наша страна увеличила добычу и стала продавать Китаю энергоносители, она должна освоить свои арктические месторождения, а это дорого (очень), следовательно, цена должна упасть — точнее, ее надо уронить. С другой стороны, цена нефти (и газа, соответственно) какое-то время (и как раз в это время ФРС вела политику количественного смягчения, заливая рынок деньгами) должна была быть достаточно высокой, чтобы США успели ввести в строй недешевые технологии добычи сланцевых энергоносителей (впрочем, не настолько высокой, чтобы позволить России осваивать Арктику). Технологии реализовали, но себестоимость по сланцу продолжает оставаться высокой, однако если, например, пересадить на сланцевую нефть Европу, то за счет роста объемов производства ее себестоимость можно снизить. Для проведения этой спецоперации, впрочем, необходимо прекратить поставки в Европу энергоносителей из России, что непросто, потому что европейцам выгоднее покупать дешевые энергоносители у нас, чем дорогие (пока) сланцевые из США, но тут Украина — конфликт, санкции и «кровавая российская нефть». Параллельно в игру вступают Арабские Эмираты, которые роняют цены на нефть ниже планки себестоимости производства сланцевой нефти, и у них свой резон: не позволить США добиться лидерства на рынке энергоносителей и в будущем единолично диктовать на него цены. И цены, вероятно, упали бы еще сильнее, но, поскольку для России низкие цены на нефть смерти подобны, она, в свою очередь, подогревает ядерные амбиции Ирана, из-за которых Иран находится под западными санкциями, а потому его нефть пока не вываливается на рынок в полном объеме и не обваливает его окончательно и бесповоротно.

Короче говоря, мы являемся живыми свидетелями открытой и сложносочиненной борьбы ресурсов, но ресурс этот — не нефть как таковая, а, в первую очередь, сами его акторы — США, Россия, ОАЭ, Иран и т. д. Именно за этой борьбой мы сейчас наблюдаем, и ресурсом в ней являются не просто месторождения нефти или ее разведанные запасы, а то, насколько сильно влияние каждого из игроков на цену нефти. Цена нефти, таким образом, куда больший ресурс, нежели нефть как таковая и сама по себе, потому что будущее зависит именно от того, кто управляет ценой на нефть. В этом собственно, и состоит, как его, наверное, можно было бы назвать, «принцип дополнительности ресурса»: когда мы говорим «ресурс», мы подразумеваем актора, а говоря «актор», подразумеваем ресурс, и они предельно взаимоопределяющи. Видеть и различать этого актора (будь то ФРС, Еврокомиссия, ВОЗ, конкретный властитель или гений) — принципиально важно, в противном случае мы просто не поймем сущность рассматриваемого ресурса.

Давайте, наконец, посмотрим на сами деньги, которые, конечно, просто обязаны быть ресурсом. Но тут тот же фокус: убери из этого уравнения актора — и все развалится. Проведем своего рода мысленный эксперимент... Деньги, при взгляде на них из будущего, нечто неизбежно теряющее в стоимости, а поэтому, для того чтобы деньги являлись ресурсом, это должны быть не просто деньги, а возобновляемые деньги. Грубо говоря, это должны быть не деньги, а печатный станок по производству денег. Причем важно, чтобы печатный станок этот был уникальным: если у каждого участника рынка окажется по своему собственному печатному станку, то, понятно дело, система развалится, а ценность такого ресурса окажется нулевой. Также важно, чтобы воспроизводимые этим уникальным печатным станком деньги были интегрированы в фактическую экономику — производство денег на необитаемом острове, как мы понимаем, лишено всякого смысла. Но и это еще не все. Такие деньги должны восприниматься как ценность, и в этом сила их влияния: долларов, как известно, много, но не все так хороши, как американский (сравните с зимбабвийским и, как говорится, почувствуйте разницу). Теперь посмотрим на это дело сверху и увидим, что мы постоянно крутимся вокруг вопроса о «субъекте» (акторе) — что это за «мистер кто», способный произвести деньги и навязать их в таком качестве другим участникам рынка? Собственно, он и есть остов искомого ресурса, и убери мы этого «мистера кто» — ни для кого его деньги, как «керенки» Временного правительства в 1917 году, больше не будут деньгами.

Собственно, в предыдущем абзаце и были обозначены ключевые критерии ресурса, то есть те признаки, на которые мы должны обращать внимание, пытаясь понять мощность того или иного ресурса:

· во-первых, возобновляемость: ресурс — это не то, что иссякнет завтра, а то, что будет воспроизводиться снова и снова с течением времени;

· во-вторых, уникальность: ресурс — это то, что обладает высокой конкурентоспособностью, то есть одновременно востребовано и ограничено в объеме;

· в-третьих, интегрированность: ресурс — это то, что таким образом включено в существующие системы отношений (производственные процессы, социальные потребности, геополитика и т. д.), что исключение его из соответствующих систем с неизбежностью приведет к необходимости их серьезной перестройки;

· в-четвертых, влиятельность: ресурс — это то, с помощью чего можно влиять на поведение тех или иных агентов, определяя таким образом конфигурацию будущего;

· и наконец, пятый критерий, который, по существу, является необходимой половиной дела — неотчуждаемость (персонифицированность): ресурс — это то, что зиждется на индивидуальном или коллективном акторе и без этого актора не может работать как ресурс.

Иными словами, если некая сила возобновляема, интегрирована в соответствующую сферу и при этом относительно уникальна (то есть способна выдерживать конкуренцию с другими ресурсами), а также существенно влияет на развитие событий (на рисунок будущего), она неизбежно обладает своим актором (принцип неотчуждаемости) и сам этот актор делает соответствующий ресурс ресурсом. При этом, конечно, необходимо помнить, что всякий ресурс обладает своим хронотопом — местом и временем действия, но пока указанные критерии работают, можно не сомневаться, что и место, и время у него (по крайней мере, пока) есть.

Но вернемся к началу: за ресурсом, в отличии от «доверия» (ценности «Капитала 2.0»), всегда стоит что-то фактическое — конкретные люди и мнения, определяющее поведение людей, знания и технологии (включая знания, необходимые для распространения технологий, и технологии, влияющие на мнения людей), природные ископаемые, производство денег и т. д. Но силу данная фактичность (физичность) обретает не сама по себе, как некая самодовлеющая ценность «Капитала 0.0» или «Капитала 1.0», а благодаря акторам, которые используют ее определенным образом в определенной конфигурации отношений, влияя на то, каким будет будущее в будущем. То есть, с одной стороны, мы всегда имеем некий исходный, первичный элемент реальности, с другой стороны, мы — как акторы — всегда (если речь идет именно о ресурсе) определенным образом манипулируем им (причем желаемый эффект может возникать вовсе не в той сфере, где этот исходный элемент реальности расположен). И в этом, возможно, главная особенность ценности «Капитала 3.0» — ресурса: если прежние ценности — «товары», «деньги», «доверие» были призваны обеспечить будущее, то «ресурс» призван изменить его под своего актора. И это, надо признать, принципиально новый способ овладения временем.

Сопоставим еще раз известные нам «Капиталы»: в случае «Капитала 0.0» мы запасались ценностями, которые непосредственно могли удовлетворить наши потребности («товарами»), в случае «Капитала 1.0» мы запасались тем, что могло производить товары (в том числе и деньгами), в случае «Капитала 2.0» мы запасались тем, что позволяло нам рассчитывать на долю в совокупном богатстве, — «доверием», а теперь мы можем запасаться только тем, чем мы сами можем влиять на свое будущее. В шутку я бы сказал так: «Капиталист 0.0» говорит: «У меня что-то есть!», «Капиталист 1.0»: «У меня есть на что!», «Капиталист 2.0»: «У меня нет, но мне доверяют!», а «Капиталист 3.0»: «У меня есть то, почему я необходим!» (ну или «почему вы должны будете принимать меня в расчет...»).

Сейчас мы, всей своей цивилизацией, бодро входим в фазу тестирования самых разных ресурсов. Отдельные государства, авторитарные режимы, национальные автономии, профсоюзы, целые сектора экономики, технологические компании, религиозные объединения, экспортеры и импортеры, террористические организации, средства массовой информации и разного рода концепции масс-мышления (наподобие «глобального потепления» и др.) — все и каждый осмысливают себя как ресурс. И всегда вопрос ставится одним и тем же образом: где, что и как мы можем отжать, для того чтобы изменить расстановку сил в будущем (и их все меньше волнует, какая цена будет заплачена за это сейчас). Причем характерно, что все эти процессы текут в направлении децентрализации — национальные автономии пытаются провести референдумы о независимости, европейские страны грозят выходом из Евросоюза, ООН в принципе перестала играть хоть какую-то роль в мировой политике, союзническая связь США — с ОАЭ, Израилем и той же Европой — трещит по швам. И чем сложнее, чем сложносочиненней система, тем труднее ей в этих условиях удерживать свою цельность. Акторы, распространенные теперь предельно дисперсно, почувствовали свою силу и проверяют, на что ее хватит. На первый взгляд может показаться, что эта тенденция — не более чем попытка разойтись по своим квартирам (словно бы сказалась усталость от переизбытка общения), но в действительности это лишь способ возвысить свой голос, заставить с собой считаться, а проще говоря — отжать ресурс.

Ситуация предельно непростая, чем-то напоминающая физическую сингулярность, но это ведь только усиливает стремление акторов преуспеть в игре... Часть представителей европейской политической элиты считает, например, ресурсом возможность ограничения на въезд для мигрантов. Лидеры ИГИЛ, в свою очередь, изыскивают свой ресурс в радикальной вере и собственной социальной ответственности (говорят, они творят чудеса социальной ответственности в отношении единоверцев). Столкнутся ли эти ресурсы на одном поле? Может быть. Или вот формируемая западным миром «независимость от энергетических ресурсов» — это, безусловно, ресурс воздействия на «страны-изгои», но ведь никто и представить себе не может, к каким последствиям приведет использование данного ресурса, ведь для «стран-изгоев» это подчас единственный ресурс. В конце концов, все наши игры с деньгами касались виртуального, то есть угроза если и существовала, то в действительности виртуальная: мы могли потерять виртуальную уверенность в виртуальной защищенности в виртуальном же будущем, и это могло сильно нас расстроить (многие даже делали в связи с этим разные глупости, подчас большие — вплоть до целых волн самоубийств). Но виртуальные угрозы можно снять таким же виртуальным объявлением об окончании кризиса, с фактической же реальностью, управляемой силой конкурирующих ресурсов, дело явно будет обстоять иначе.

По сути, мы вступаем в период своеобразного полураспада. Никого больше не интересуют ни деньги, ни производство, а только игра, выигрыш в которой — возможность влияния на ситуацию в будущем. Впрочем, никому, кажется, не приходит в голову тот факт, что подобные изменения неизбежно приведут к перенастройке всей системы в целом, а значит, и способы влияния на ситуацию в этом изменившемся будущем уже не будут прежними. И та сила, которая сейчас кажется очевидной и функциональной, в следующей конфигурации может оказаться совершенно бесполезной, что, впрочем, и неудивительно, если учесть, что всякий конкретный хронотоп ресурса встроен в другой, больший по масштабу хронотоп.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.