Иррациональная эйфория

Иррациональная эйфория

«Как определить момент, когда иррациональная эйфория чрезмерно задирает стоимость активов, которые затем подвергаются неожиданному и длительному сжатию, как это было в Японии в прошлом десятилетии?» - вопрошал председатель Федерального резерва, когда еще был простым смертным. Сказано это было на официальном обеде в Американском институте предпринимательства в декабре 1996 г.

«С позиций руководства центрального банка, - продолжил Гринспен, - можно не тревожиться, если последствия финансового краха не угрожают реальному сектору, не затрагивают объемы производства, занятости и стабильность цен. Но нельзя недооценивать или проявлять благодушное легкомыслие в вопросе сложных взаимосвязей финансовых рынков и экономики. В силу этого оценка изменений общего экономического баланса и, в особенности, цен финансовых активов должна быть непременной частью разработки кредитно-денежной политики».

В 1996 г. была еще жива память о рынке «медведей» 1973-1974 гг. и о крахе 1987 г. Гринспен произнес свою речь вечером 5 декабря. Утром б декабря рынки отреагировали. В Токио инвесторы запаниковали, и индекс Nikkei Dow упал за день на 3% - самое большое падение за год. В Гонконге рынок просел почти на 3%, во Франкфурте - на 4%, в Лондоне - на 2%. Но когда солнце взошло над Нью-Йорком, где лучше знали своего председателя Федерального резерва, инвесторы решили не реагировать. В первые полчаса торгов был небольшой откат, но потом рынок начал отыгрывать и больше не отступал. К весне 2000 г. индекс Dow вырос почти в два раза по сравнению с тем уровнем, который когда-то так тревожил председателя Федерального резерва.

Маэстро высказал озабоченность, когда Dow дошел до отметки 6437, но впоследствии безмятежно наблюдал, как индекс поднялся до 11 722. В 1996 г. политики обеих партий потребовали продолжения банкета. Акции росли, и все были счастливы. Меньше всего хотелось, чтобы Федеральный резерв все испортил. И Алан Гринспен поверил - или сказал, что поверил, - в Новую эпоху и во все, что ей сопутствует, в том числе в свою способность управлять экономикой.

На Уолл-стрит есть выражение для характеристики менеджеров фондов, склонных оценивать будущее исходя из интересов своих портфелей. «Это говорит их баланс», - говорят старожилы. Если у менеджера на руках большой портфель коротких позиций, он уверен, что рынок упадет; тот, кто вложился в природные ресурсы, назавтра ожидает в своем секторе рынок «быков»; а тот, кто поставил на высокие технологии, почти заведомо скажет, что на Уолл-стрит можно заработать только на акциях технологических компаний.

После своего высказывания об иррацинальной эйфории Гринспен неожиданно очнулся и осознал, в каком бизнесе он работает. Чем бы он не занимался помимо этого, главное состоит в том, он - ведущий пиар-менеджер американского потребительского капитализма, американской экономики, доллара и финансовых рынков.

Уже в 1996 г. цены акций были чрезмерно высоки. Но рост цен продолжался, и никто - ни политики, ни брокеры, ни инвесторы - не хотел, чтобы это кончилось. Глава Федерального резерва мгновенно осознал, что личный успех Алану Гринспену принесут не объективные комментарии об уровне цен на акции, а политика дальнейшего повышения этих цен. Чем выше взлетал курс, тем сильнее люди верили, что главный человек в центральном банке знает, что делает. «Баланс» Гринспена состоял не из коротких позиций, а из длинных.

Появившись спустя несколько недель перед Конгрессом, глава Федерального резерва ясно понимал свою ошибку.

Джим Баннинг, сенатор-республиканец из штата Кентукки, должно быть, думал, что имеет прямую связь с богами рынка. Каким-то образом он знал, что курс акций не чрезмерен. Позиция Гринспена, сказал он, «ошибочна», и добавил, что «она может представлять большую угрозу для экономики, чем любая инфляция».

Фил Грэмм, еще один республиканец из Техаса, был умереннее. Но и у него было свое мнение, и оно также расходилось с позицией председателя Федерального резерва. «Я бы предположил, - рискнул он, - что цены акций не только не завышены, но, может быть, еще недостаточно высоки».

Тогда Баннинг выложил все напрямую: «Если у нас процентные ставки для первоклассных заемщиков будут двузначными, мы просто остановим экономику. Я бы не хотел, чтобы это случилось, когда вы за это отвечаете, и уж конечно я не хочу сам нести за это ответственность»76.

Гринспен тут же все понял. «Я тоже так считаю», - ответил он.

Председатель быстро усвоил урок. Отбросив былой скептицизм по отношению к Новой экономике, он заговорил языком «баланса»: «За 50 лет занятий экономикой я никогда не видел ее в лучшем состоянии»77, - сообщил он Биллу Клинтону в мае 1998 г.

«Сегодня наблюдаем, - сказал он в декабре того года, - большое число ключевых технологий, среди которых есть даже зрелые, создающих значительные новые возможности для создания ценности. Новые технологии радикально понизили издержки предоставления и получения кредитов компаниям, расположенным по разные стороны традиционных границ между странами»78, - добавил он.

Даже в середине 2001 г., когда участники фондового рынка уже потеряли триллионы долларов, и в США началась рецессия, председатель все еще высказывался подобно уолл-стритскому аналитику Эбби Джозефу Коэну: «По моему мнению, пока еще достаточно свидетельств того, что для широкого спектра инновационных технологий, обеспечивших значительный рост производительности, имеет место только инвестиционная пауза… Умеренность и краткость спада свидетельствуют о заметном повышении эластичности и гибкости экономики», - добавил он, когда стало казаться, что рецессия уже позади.