«Америка – наша мать»

«Америка – наша мать»

Эпоха перемен, как это часто бывает, вызвала серьезный кризис идентичности у японцев, которые веками считали свою страну образцом развитой цивилизации и вдруг в одночасье обнаружили всю свою отсталость. Мощный комплекс национальной неполноценности вылился в две крайности: полное отторжение всего западного и преклонение перед ним. Ненависть ко всему иностранному проявлялась в неоднократных нападениях на европейцев, имевших неосторожность попасться на глаза «истинным патриотам». Чаще всего на «варваров» нападали бывшие самураи, вооруженные мечами, и защититься от них не помогали никакие револьверы.

Но порой выступления «почвенников» приобретали более опасные масштабы. Так, в 1877 году на юге страны вспыхнуло восстание самураев под руководством Сайго Такамори – того самого, который в свое время разгромил войска последнего сегуна. Сайго Такамори собрал внушительную армию – примерно 30 тыс. самураев, но устоять против обученных на европейский лад войск императора она не смогла, и ее главнокомандующий закончил жизнь, как и полагалось самураю в таких случаях: совершил сеппуку. Сегодня Сайго Такамори знают главным образом по голливудскому фильму «Последний самурай», в котором лидер повстанцев изображен блестящим фехтовальщиком и ловким наездником. На самом деле он весил больше 100 килограммов и вынужден был передвигаться в носилках, поскольку его не выдерживала ни одна японская лошадь. Вместе с тем в те годы сочувствовать Такамори было принято даже при дворе, и многие жители Токио в память о нем носили одежду оливково-коричневых тонов – это были цвета клана Сайго. После восстания 1877 года самурайские выступления пошли на спад, и вскоре бросить вызов реформам было уже некому.

Подобно тому, как оставшиеся не у дел самураи не знали меры в своей ненависти к реформам, «западники» порой доходили до крайности в своем стремлении походить на европейцев. К примеру, еще до ликвидации княжеств один японский ученый утверждал, что между общественными системами Японии и США наблюдается удивительное сходство, ведь в Америке есть штаты, а в Японии – полунезависимые феодальные княжества. Подобные настроения были весьма распространены, о чем свидетельствовал, например, немецкий доктор Эрвин Бельц, приехавший в Японию в 1876 году. По словам Бельца, некоторые японцы пытались убедить его, что у их страны «нет истории», и с самурайской самоотверженностью восклицали: «Америка – наша мать, Франция – наш отец!» Кое-кто предлагал даже сделать английский язык государственным и скрестить японцев с европейцами для улучшения породы. При этом все они, в сущности, лишь повторяли то, что хотело слышать от них правительство. Так, министр иностранных дел Иноуэ Каору писал в докладной записке: «Как мы можем воздействовать на умы нашего 38-миллионного народа, чтобы он проникся духом смелости, научился независимости и самоуправлению? По моему мнению, единственным средством для достижения этих целей может быть только общение с европейцами, чтобы люди на собственном опыте убедились в своей неуклюжести, осознали свои недостатки, впитали в себя западную одержимость... Только так может наша империя встать вровень с западными странами».

Сферой идей вестернизация не ограничилась – вместе с внешней торговлей в Японии появились заграничные товары. Уже в 1860-х годах японцы, желавшие идти в ногу со временем, начали использовать европейский костюм или то, что они таковым считали. К примеру, один из крупнейших политиков эпохи Мэйдзи Ито Хиробуми позировал перед фотографом в европейском сюртуке, надетом поверх полувоенной тужурки со стоячим воротником, и с колониальным пробковым шлемом на голове. Простые японцы выглядели порой еще более гротескно, сочетая кимоно с английскими зонтами, американскими ботинками и шляпами-котелками. Примером для подражания в этом буме переодевания был император Мэйдзи, который появлялся на людях обычно в военном мундире европейского образца с шитьем в стиле японского традиционного узора.

В то же время некоторые японцы, познакомившись с западными обычаями, решили, что отныне о традиционной японской благовоспитанности можно забыть. Русский дипломат Григорий Де-Воллан, служивший в Японии в конце XIX века, так описывал свое путешествие на японском судне: «На пароходе несколько европейцев и целая толпа японцев, которые держат себя чрезвычайно развязно, пьют виски (whiskey), во время еды чавкают и рыгают на весь стол. Вообще надо сказать, что японец, воспитанный в старинных традициях, вежлив, деликатен и вполне культурный человек. Совсем не то с японцем, который выучился пить виски (whiskey) и считает себя уже воспринявшим европейскую цивилизацию. Он отличается грубостью, развязностью манер; придя к вам, он положит ноги на стол, считая, что это „неглиже с отвагою“ есть самый настоящий шик, и если его не остановить, то он покажет себя с самой непривлекательной стороны».

Тон бытовой вестернизации задавала высшая аристократия, которая, лишившись самурайских мечей, стремилась теперь подчеркнуть свою избранность близостью к европейской культуре. Главным центром европейской культуры стал дворец Рокумэйкан, построенный в Токио в 1883 году как место для проведения приемов и балов. Хотя Рокумэйкан должен был служить символом приобщения Японии к цивилизованному миру, светские мероприятия, проводившиеся в нем, порой производили на европейцев удручающее впечатление. Вот что писал тот же Де-Воллан об одном из японских балов: «Высокопоставленные японцы в расшитых мундирах, орденах, дамы в европейском платье, – и рядом мясник из Иокогамы с его полновесною супругою, которая у себя в Германии, вероятно, сидела за прилавком, а теперь, как представительница Европы, вращается в кругу принцев и министров. Но если на балах все-таки встречаешь многое, что вызывает улыбку, то кормление у буфета вызывает негодование. Точно это не люди хорошего общества, а какие-то дикари, которые вырывают друг у друга пищу. Тут забываются все приличия. Каждый тащит то, что может, из буфета и накладывает без разбора на тарелку кусок ветчины, майонез и бланманже – и все это пожирается с большой жадностью, точно люди не ели три дня».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.