8. Критика других определений социализма

8. Критика других определений социализма

Традиционное определение и процесс выработки нового определения

Социализм традиционно определяли как систему социального устройства, основанную на государственной собственности на средства производства[137]. По историческим и политическим причинам это значение, которое на практике совпадает с данным нами чуть ранее определением «реального социализма», господствовало в течение длительного времени. Именно это определение Мизес использовал в 1922 г. в своем критическом трактате о социализме[138]; позже и он сам, и другие его последователи использовали его в качестве отправной точки в ходе спора о невозможности экономического расчета при социализме, который у нас будет возможность тщательно изучить в следующих главах.

Однако традиционное определение социализма с самого начала было явно неудовлетворительным. Во-первых, оно носило очевидно статический характер, так как было сформулировано в терминах существования (или несуществования) конкретного правового института (прав собственности) в связи с конкретной экономической категорией (средствами производства). Использование этого определения требовало предварительного объяснения того, что такое права собственности, и связанных с этим экономических последствий. Кроме того, входе спора о невозможности социализма выяснилось, что его участникам было довольно сложно понимать друг друга именно из-за того, что они вкладывали разный смысл в понятие прав собственности. Наконец, под традиционное определение не подпадали интервенционизм и экономическое регулирование, которые, хотя и не требуют полной национализации средств производства, также порождают в качественном отношении аналогичный эффект нарушения координации. По всем этим причинам представлялось весьма разумным продолжение поисков такого определения социализма, чтобы оно описывало самую суть этого явления, было свободно, насколько это возможно, от понятий, которые легко ошибочно истолковать, а также, подобно процессам, к которым оно относится, носило бы явно выраженный динамический характер.

Одним из самых важных следствий спора о невозможности экономического расчета при социализме стало создание и развитие экономистами австрийской школы (Мизесом, Хайеком, и в особенности Кирцнером) теории предпринимательства, которая раскрыла роль предпринимательства как ведущей творческой силы, стоящей за всеми социальными процессами. Направление, в котором следовало искать действительно научное определение социализма, было окончательно определено открытием, что врожденная способность человека к предпринимательству, выраженная в его личной творческой деятельности, это именно то, что делает возможной жизнь в обществе, так как она выявляет случаи социальной рассогласованности и приводит к созданию и передаче информации, которая необходима для каждого человека, чтобы научиться приспосабливать свое поведение к поведению других людей.

Следующий важный шаг на пути к созданию корректного определения социализма сделал Ганс-Герман Хоппе[139]. Он выяснил, что ключевая характеристика социализма, его фундамент – это институционализированное вмешательство, или агрессия, против прав собственности. Его определение более динамично и в силу этого более практично, чем традиционное. Оно имеет дело не с наличием или отсутствием прав собственности, а с вопросом, используется ли принуждение или физическое насилие институционально, то есть организованно и регулярно, для нарушения прав собственности. Хотя мы считаем определение Хоппе большим прогрессом, оно не вполне удовлетворяет нас, так как требует предварительного определения или уточнения того, что имеется в виду под «правами собственности», и не упоминает о предпринимательстве как о главной силе, стоящей за всеми социальными процессами.

Если мы соединим идею Хоппе о том, что социализм всегда предполагает систематическое использование принуждения, с тем, что недавно сделал Кирцнер в теории предпринимательства, то придем к выводу, что наиболее адекватное определение социализма – это определение, которое предлагается и используется в этой главе, то есть, что социализм это любая организованная система институциональной агрессии против предпринимательства и человеческой деятельности. Это определение обладает тем преимуществом, что оно общепонятно и не нуждается в подробном предварительном объяснении того, что такое права собственности и какие последствия они влекут за собой. Очевидно, что человеческая деятельность может либо быть, либо не быть агрессивной, и что если она не агрессивна, а также не сводится исключительно к защите от произвольной или несистематической внешней агрессии, то эта деятельность есть наиболее сокровенная и типичная, то есть совершенно законная особенность человека, и, соответственно, ее следует уважать.

Иными словами, мы полагаем, что наше определение социализма наиболее уместно потому, что оно сформулировано в терминах человеческой деятельности, самой сокровенной и фундаментальной черты человека. Кроме того, социализм рассматривается как институционализированное насилие против как раз тех сил, которые делают возможной жизнь в обществе, и в этом смысле утверждение, что нет ничего более антисоциального, чем социалистическая система, парадоксально только на первый взгляд. Одно из самых больших достоинств нашего определения социализма состоит в том, что оно демонстрирует это. Несомненно, процесс свободного от агрессии (вмешательства) социального взаимодействия требует соблюдения целого ряда норм, законов и обычаев. Все вместе они образуют материальное право, то есть рамку, внутри которой могут мирно совершаться человеческие действия. Тем не менее право не предшествует человеческой деятельности, а эволюционирует (в виде обычая) как раз по мере процесса социального взаимодействия. Следовательно, согласно нашему определению, социализм это не система институциональной агрессии против результата эволюции предпринимательства (то есть прав собственности), а система агрессии против человеческой деятельности (предпринимательства) как таковой. Наше определение социализма позволяет нам прямо связать теорию общества с теорией права и его возникновения, развития и эволюции. Кроме того, оно позволяет нам поставить на уровне теории вопрос о том, какие права собственности возникают в результате добровольного (непринудительного) социального процесса, какие права собственности являются справедливыми и в какой степени социализм этически допустим (или недопустим).

Социализм и интервенционизм

Другое достоинство нашего определения социализма состоит в том, что под него подпадает социальная система, основанная на интервенционизме. Действительно, вне зависимости от того, рассматривать ли интервенционизм как типичное проявление социализма, или – что встречается чаще – как промежуточную систему между «реальным социализмом» и свободным социальным процессом, ясно, что, поскольку любые интервенционистские меры представляют собой агрессивное институциональное насилие по отношению к конкретной социальной сфере[140], интервенционизм, какими бы ни были его мотивы и его степень, и к какому бы типу он не относился, с точки зрения нашего определения является социализмом и, соответственно, неизбежно будет порождать все описанные в этой главе нарушения социальной координации.

Приравнивание термина «социализм» к термину «интервенционизм» не означает неоправданного расширения обычного значения этих слов, и является, собственно говоря, аналитическим требованием основанной на предпринимательстве теории социальных процессов. В самом деле, хотя первые теоретики австрийской школы, занимавшиеся интервенционизмом, первоначально рассматривали его в качестве отдельной от социализма категории, по мере развития полемики о невозможности экономического расчета при социализме границы между двумя этими понятиями стали размываться, и это продолжалось вплоть до наших дней, когда сторонникам теории предпринимательства стало ясно, что между социализмом и интервенционизмом нет качественной разницы[141], хотя в разговорной речи эти слова иногда используются для обозначения разных степеней одного и того же феномена.

Кроме того, предлагаемое определение социализма позволяет ученым выполнить важную функцию, представив в истинном свете совершающиеся сейчас в очень многих политических, социальных и культурных областях искусные попытки придать интервенционизму устойчивость к тем естественным и неизбежным последствиям, которые логически вытекают для него из экономического, социального и политического коллапса его ближайшего предшественника и интеллектуального предтечи: «реального социализма». По большей части, реальный социализм и интервенционизм представляют собой просто два проявления разной степени интенсивности одного и того же феномена институционального принуждения; они полностью разделяют одно и то же фундаментальное интеллектуальное заблуждение и его пагубные последствия[142].

Бессодержательносшъ «идиллических» концепций социализма

Бессмысленно и бесполезно давать социализму определения, основанные на субъективных, идиллических оценках. Определения такого типа, которые господствовали первончально, никогда не исчезали полностью, а их возрождение в наше время является побочным продуктом демонтажа «реального социализма» и упорного желания многих интеллектуалов спасти хотя бы идиллическую концепцию социализма, способную сохранить некоторую привлекательность для общества. Таким образом, нередко можно снова встретить определение социализма как «социальной гармонии»[143], «гармоничного союза человека и природы» или просто «максимизации благосостояния населения»[144]. Все эти определения не имеют смысла, потому что мешают понять, намерен ли тот, кто их предлагает, оправдывать систематическое использование институционального принуждения против свободного человеческого взаимодействия. Таким образом, в каждом случае нужно будет отдельно выяснять, с чем мы имеем дело: с примитивным и откровенным оппортунизмом, с сознательным желанием укрыть институциональную агрессию за красивым фасадом или попросту со спутанностью сознания и туманными идеями.

Может ли термин «социализм» когда-либо возродиться?

Хотя это и не абсолютно невозможно, нам представляется очень сомнительным и крайне маловероятным, что значение слова «социализм», которое относится к грубой интеллектуальной ошибке и проистекает из пагубной сциентистской самонадеянности, в будущем изменится настолько, что возникнет возможность возрождения этого слова и его переопределения на основе теоретического анализа социальных процессов, свободного от научных ошибок. Единственно возможный вариант обновления слова «социализм» – это его переопределение на основании концепции общества как стихийного порядка и процесса, движимого врожденной способностью человека к предпринимательству, который мы подробно описали в предыдущей главе. В этом случае люди больше не считали бы социализм принципиально антисоциальным и это слово стало бы означать любую свободную от принуждения систему, которая уважает процессы добровольного человеческого взаимодействия. Таким образом, «социализм» стал бы синонимом таких словосочетаний, как «экономический либерализм» и «рыночная экономика», выражающих сегодня идею уважения к стихийным социальным процессам и минимизации систематического принуждения, применяемого к ним государством[145]. Однако разочарование, вызванное интенсивной и непрерывной погоней за социалистическим идеалом, а также безумная самонадеянность, которую человечество демонстрирует во всех сферах жизни, и особенно – в науке, политике и в обществе, не позволяет поверить, что подобное семантическое развитие может реализоваться на практике.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.