Пирамиды надо уметь строить

Пирамиды надо уметь строить

Ни Маркс, ни Кейнс так толком и не объяснили, почему в момент кризиса именно государство должно становиться локомотивом экономики. Потому, что именно государство является предельным источником ликвидности в экономике. Единственный агент в экономике, который может продуцировать ликвидность вне связи с текущим состоянием его счетов, — это государство. Поэтому в период кризиса государство не должно уходить с рынка, а, напротив, за счет роста своего потребления стараться компенсировать выпадающий спрос.

Но тратить деньги можно по-разному: можно строить пирамиды, которые окупаются за тысячи лет, можно строить дороги, окупающиеся за десятки лет, можно вкладывать в образование и здравоохранение, дающие долгосрочное повышение качества жизни и качества экономики, можно просто раздавать бумажки, в надежде, что частный бизнес сам решит, где их сжечь. Вопрос качества государственных расходов, особенно в период кризиса, — это вопрос номер один антикризисной политики, да и государственной экономической политики вообще.

Рыночная демократия, как в свое время и диктатура пролетариата, свалилась на Россию неожиданно, застав врасплох ее правящий класс. Можно, конечно, надеяться, что «революционное творчество масс» в конечном счете, лет через двести, породит в России необходимые правовые, государственные и экономические механизмы развитого общества. Однако вряд ли у нее в запасе есть столько дефицитного исторического времени. С окончанием холодной войны международная конкуренция не угасла, а стала принимать все более жесткие формы. России необходимо сравняться с конкурентами по уровню общественной производительности труда, капитала и природных ресурсов и добиться этого в считанные годы. Это значит, что новая система государственного и экономического устройства должна быть сконструирована подобно тому, как это было сделано в послевоенной Японии, а затем во Франции и в других странах.

Отсутствие или неприятие правящими кругами действенной стратегии государственного и экономического строительства обходится очень дорого. В 1980-х годах нами была разработана концепция перестройки как реконструкции советской экономической системы[36]. На основе анализа эволюции экономики СССР был сделал вывод о том, что она уже в значительной степени маркетизирована. Централизованный контроль постепенно переродился в гигантскую «фондовую биржу» Госплана и «товарную биржу» Госснаба, в которых отраслевыми министерствами-протокорпорациями совершались хотя и не денежные, но все же вполне реальные сделки с материальными и иными экономическими ресурсами. Если бы к тому времени успел сформироваться политически сильный центр, было бы возможно завершить этот эволюционный процесс всего лишь несколькими «хирургическими надрезами», монетаризировав процесс обмена между государственными корпорациями и разрешив свободное образование частных компаний. В своих статьях того времени мы предупреждали, что потеря контроля над процессом «разгосударствления» неминуемо приведет к расцвету гангстеризма в стиле «банановых республик». К сожалению, сбылись самые пессимистические прогнозы.

Единственной группой, которая тогда прислушалась к нашим и другим аналогичным рекомендациям, было руководство Мингазпрома. Советская протокорпорация организационно оформилась в виде РАО Газпром, на котором, как на единственном гвозде, сегодня держится все российское хозяйство. Другие министры и члены союзной комиссии по экономической реформе, которым мы старались объяснить преимущества целенаправленной экономической политики в сравнении с «либеральными» импровизациями, отказались следовать очевидному примеру газовиков. В результате у России только один Газпром, а не сто, не двести и не пятьсот богатых и активных госкорпораций. Призрак приватизации, бродивший тогда по России, оказался более привлекательным, чем стратегия, основанная на здравом экономическом смысле.

Необходимо вернуть российскому государству суверенное право выпуска национальной валюты. Почему эмиссия российского рубля определяется притоком нефтедолларов? Если российское правительство не знает, как самостоятельно отрегулировать денежное обращение, лучше бы взять на работу отставного западного центрального банкира, чем постоянно следовать в кильватере чужой политики. Денег в экономике должно быть не много и не мало, а столько, сколько требуется экономике и государству. Нужно смело финансировать экономические программы национальной значимости. Чтобы кредитная эмиссия не приводила к росту инфляции, выполнение экономических программ должно вести к росту национального дохода. Деньги должны эмитироваться, кредиты выдаваться, люди должны иметь возможность расплачиваться за товары и услуги.

Следует гибко сочетать политику поддержки с политикой развития.

Политика поддержки действующих производителей должна заключаться в обеспечении адекватных денежных ресурсов для обслуживания их существующего оборота. Этим Минфин и Центробанк занимаются.

Политика развития являет собой предоставление дешевых долгосрочных государственных кредитов для обновления экономической инфраструктуры и создания нового производства. А этого мы делать не умеем.

Выпуск государственных платежных обязательств сегодня остался единственным доступным для правительства методом стимулирования и финансирования давно назревшей тотальной модернизации российской экономики. Предоставляя средства, государство должно предъявлять высокие требования к организационно-техническому уровню выпускаемой продукции и создаваемых объектов. Иначе будет происходить только физическое, но не технологическое обновление индустриальной базы. Критерием предоставления кредитов развития должны служить технический уровень и международная конкурентоспособность проектов — не только в отношении экспортных проектов, но и в отношении внутреннего рынка. Оценить степень конкурентоспособности проектов не так сложно — для этого существует экспертиза.

Путем хорошо спланированной кредитной эмиссии государство может создать новый высокоэффективный госсектор, новые современные госкорпорации, которые затем можно будет поэтапно приватизировать за счет привлечения свободных Денежных средств населения. Сегодня уже всем должно быть ясно, что утверждения о якобы принципиально меньшей эффективности государственных корпораций по сравнению с частными не более чем демагогия. Компании, имеющие значительную государственную долю и координирующие свою деятельность с государством на протяжении всех перестроечных лет, лучше управлялись, меньше обворовывались и оказались намного более надежными для вкладчиков и клиентов. Газпром, Сбербанк, областные и муниципальные предприятия оказались теми слонами, на спинах которых сегодня стоит российская экономика. России нужно иметь больше таких «слонов» и, желательно, лучшего качества.

Вопреки либеральной пропаганде, российскому частному бизнесу необходимо сильное государство. Частного предпринимателя нужно защищать и поддерживать. Существует миф об особой прибыльности частного бизнеса. Однако Рокфеллеры получаются далеко не из всех, нормальный частный предприниматель — это человек, который работает на обеспечение общества нужными этому обществу товарами и услугами, вкладывая в бизнес собственные деньги и эксплуатируя самого себя, а часто и свою семью. Экономические преимущества крупных предприятий не могут быть реализованы без инициативы и самоэксплуатации многочисленных частных предпринимателей. Во всех развитых экономиках частный сектор поддерживается государством за счет налоговых льгот, специальных программ помощи, бесплатных консультаций и обмена опытом и т. д. Это тем более актуально для России.

Технологическую пропасть, отделяющую Россию от развитых рыночных демократий, невозможно преодолеть серией мелких «прыжков». Нужна колоссальная концентрация ресурсов, которая позволит радикально модернизировать государственные и экономические структуры, привести их в соответствие с уровнем международных конкурентов.

Чтобы ныне живущее поколение действительно увидело результаты реформ, нужен «большой скачок». Как его спланировать?

Не только правящий класс, но и экономическая наука России оказались неготовыми ни к перестройке, ни к постперестроечному кризису. Чтобы спланировать и скоординировать структурный маневр, равного которому не знала российская история, должны быть сформированы совершенно новые высокопрофессиональные экономические учреждения мирового класса с участием наиболее подготовленных представителей российской и международной экономической мысли, обладающих опытом разработки крупных экономических программ.

Мировой финансовый кризис подтвердил всемирную зависимость от состояния экономики одной-единственной страны — Соединенных Штатов Америки. Мировой экономический рост сегодня определяется тем направлением, куда идет Америка — именно здесь сосредоточены головные офисы и мозговые центры тех компаний, которые безлично и абстрактно называют «инновационной экономикой». Именно там расположен главный мировой эмиссионный центр. Именно там планируется будущее мировой экономики. Мы рассмотрели процесс эволюции посткапиталистического общества, который неминуемо приводит к возникновению единого мирового центра планирования — «однополярного мира». «Конец истории»[37] при этом не наступает, продолжение истории ведет к отрицанию отрицания — к многополярности, децентрализации глобального планирования. В конечном счете, центрами планирования станут децентрализованные субъекты — компания, община, индивидуум. Возникнет общество, где свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех[38].

В переходный период от однополярности к децентрализованному глобальному планированию мир увидит ренессанс экономического национализма — усиливающееся стремление сохранить экономический суверенитет и культурную уникальность, идентичность в эпоху однополярности. Поиски шаткого равновесия между экономическим национализмом и глобальной экономической оптимизацией определят содержание мирового экономического развития в XXI веке.

С конца 1980-х годов социализм и планирование подверглись жестокой вирулентной атаке. Российские экономисты заразились идеологическими штаммами, выращенными противниками СССР в холодной войне. Утверждение Е. Гайдара «социализм представляет собой крупнейшую аномалию в современном социально-экономическом процессе»[39] представляет собой кальку с известной формулы Рональда Рейгана «коммунизм — это не экономическая и не политическая система, это форма безумия, это аберрация»[40]. Остается только пожалеть бывших противников СССР, ведь им пришлось пожертвовать триллионами долларов, колониальными империями, миллионами солдат для борьбы со всего лишь «аномалией», всего лишь «формой безумия», а не с равной им по силе и однотипной системой.

Не отрицая права личности и юридического лица планировать, рыночный фундаментализм отрицает аналогичное право государства — право планировать, право управлять своим будущим. Ибо планирование есть ничто иное, как принятие решений в настоящем на основе представлений о будущем. Эти представления неизбежно содержат ошибки, так как будущее не детерминировано и не определяется одними лишь статистическими трендами. В нем содержится элемент непредсказуемой неопределенности, который может свести на нет любые предпроектные или предплановые проработки.

Факт саморазрушения советской плановой системы не означает, что она была неэффективной в начале своего существования. Советская система была построена как одноразовая империя, в ней не существовало механизма амортизации и модернизации, она вела себя как классическая монополия, прошедшая все стали развития — от бурного экспоненциального роста к застою и банкротству. Потерпел крах не социализм, а монополия, в которую превратилась одна отдельно взятая страна.

В 1930-х годах, когда по обе стороны Атлантики создавались системы централизованного планирования, идея всеобъемлющего экономического контроля носилась в воздухе. Мир тогда еще находился во власти ньютонианских представлений о детерминированности будущего. Не только В. Молотов и Л. Каганович, но и Генри Форд грезил «абсолютно самодостаточной промышленной империей… он создал первую в мире многоуровневую вертикально интегрированную компанию»[41]. Но в дальнейшем, в результате конкурентной борьбы, Форд вынес урок — ни одна фирма, какой бы огромной она ни была, не может быть самодостаточной. Советское руководство такого урока из своего противоречивого опыта не вынесло. Советское планирование до самого своего конца оставалось внутрифирменным — вся экономика представляла собой огромное предприятие с советом директоров в лице ЦК КПСС и правлением в лице его Политбюро.

Анализируя структуру советской экономики в 1980-х годах, мы пришли к выводу, что «единство прав и обязанностей по отношению к обществу, единство „экономической воли" не может не рассматриваться как неотъемлемый признак предприятия. В советской экономической литературе права предприятия традиционно сводятся к управлению производственными процессами, а ответственность — к выполнению плановых заданий. Однако увеличение хозяйственной самостоятельности предприятий предполагает расширение их прав и обязанностей. Было бы полезно оценить, существует ли, а если да, то что является высшей формой реализации данного процесса. По нашему мнению, основной тенденцией развития хозяйственной самостоятельности является превращение социалистического предприятия в хозяйственную организацию, которая несет ответственность за результаты своей деятельности в прошлом, обладает правом распоряжаться своими экономическими ресурсами и распределять их между настоящими и будущими потребностями, т. е. располагает свободой планирования»[42].

Но приобретение предприятием свободы планирования не означает необходимости отказа от национального планирования. Планирующий агент, будь то индивидуум или частное предприятие, основывает свои сегодняшние решения на своем представлении о будущем, которое у него сформировалось по тем или иным причинам. Ресурсов для воздействия на окружающую его экономическую среду у него, как правило, недостаточно. Единственным доступным и рациональным способом страхования риска, возникающего из неопределенности экономического будущего, является для него накопление резервов. Отказ от планирования в России порождает дорогостоящие новообразования вроде Стабилизационного фонда. Неспособность создавать динамические резервы и управлять ими ведет к попыткам создавать резервы статические, при том полностью зависящие от стратегических планов и экономической политики других стран. Неопределенность будущего превращается в экономическое обременение.

Степень контроля над экономической средой возрастает с ростом размеров предприятия относительно того рынка, на котором оно работает. Таким образом, относительная величина резервов, необходимых для компенсации неопределенности, снижается по мере роста предприятия. Вместе с экономией на масштабах производства это становится конкурентным преимуществом крупных предприятий по сравнению с мелкими. Отсюда вытекает, что свободный рынок является абстракцией, практически бесполезной для описания реальных экономических процессов. Рост предприятий по сравнению с емкостью рынка дает им конкурентные преимущества, разрушающие свободную конкуренцию. Немгновенность реакции на изменения окружающей среды, неопределенность будущего и ошибки в его интерпретации убивают абстрактную идиллию свободного рынка. Для современных рынков характерна олигополия, а не свободная конкуренция.

Важно отметить, что сохранение олигопольной конкуренции обеспечивает экономике достаточный уровень адаптации к будущему, которого лишены монополии. Качественный переход от монополии к конкуренции происходит при возникновении на каждом рынке по крайней мере двух конкурирующих организаций, планирующих агентов.

Дальнейшее увеличение количества конкурирующих агентов не приводит к качественным сдвигам в характере развития данного конкретного рынка. Для обеспечения немонопольного развития компьютерных операционных систем, например, достаточно появления системы «Линукс» рядом с лидером отрасли Майкрософт. Для развития мировой авиационной промышленности достаточно существования корпорации «Аэробус» наряду с Боингом и т. д. Для мировой экономики в целом необходимо выживание хотя бы одного альтернативного центра планирования помимо американского. Pax Americana— это дорога в никуда, в то будущее, которое уже стало прошлым для Советского Союза.

Обобществление и централизация общественного капитала приводят к усреднению рисков и снижению ожидаемого Уровня риска для каждого из планирующих агентов. Развитие у государства функции планирования снижает экономический Риск еще сильнее, поскольку помимо риска чисто экономического государство снижает риск политический.

Г. Б. Клейнер указывает, что «поскольку на предприятии работают люди — социальные агенты, осуществляющие не только производственные действия… предприятие может рассматриваться и как часть социальной сферы»[43]. Понятно, что компании погружены в социальную среду, параметрами которой являются жизненные ожидания населения, его потребительские предпочтения, представления о вредности и полезности потребляемой продукции, политические пристрастия, образовательный уровень и т. д. Влиять на эти важнейшие параметры не может отдельное предприятие, но может государство. Иногда для достижения социальных целей государство идет на уничтожение преуспевающих отраслей (см., например, борьбу США с табакокурением). Поэтому если государство отказывается от выполнения своей планирующей функции, то общий уровень неопределенности в экономике возрастает, растут политический, технический, экологический и в конечном счете коммерческий и инвестиционный риски. В результате страны с дефицитом планирования становятся финансовыми донорами стран с эффективно планируемой экономикой.

Проблема оттока капитала из развивающихся, т. е. недосоциалистических, экономик не только и не столько в «неблагоприятности институциональных режимов»[44], сколько в оценке планирующими агентами, включая отдельных индивидов, уровня риска в той или иной стране. Можно организовать самый «благоприятный» для иностранных корпораций институциональный режим, но они, тем не менее, будут предпочитать более упорядоченный и лучше планируемый экономический режим собственных стран базирования. В октябре 2008 года, когда финансовый кризис во многих странах достиг своего пика, чистый приток капитала в экономику США составил более 286 миллиардов долларов. В сентябре приток составил 142,6 миллиарда долларов, в августе — 17,1 миллиарда долларов, в то время как в июле произошел отток в 25 миллиардов долларов[45]. Объяснить этот факт преимуществами американского «рынка институциональных режимов» невозможно. Зато легко можно объяснить мощью американской системы государственного планирования.

Разрушение советской системы планирования не приблизило нас к Западу организационно, а, наоборот, увеличило разрыв. «Чикагские мальчики» Ельцина спешно внедряли самые мучительные части своей программы: значительное сокращение бюджета… и дальнейшее осуществление приватизации в самые быстрые сроки — стандартные меры, которые немедленно порождают массовую нищету»[46]. Множество людей с высшим образованием было деклассированно, они потеряли свою профессиональную компетенцию, многие покинули страну. Вряд ли это можно считать большим достижением «экономического прогресса». Большинство российских предприятий потребительского сектора потеряли свои рынки и были приобретены иностранными компаниями или поглощены иностранными сетями. Правительство России связывало большие надежды с топливно-энергетическими корпорациями, даже делало попытки позиционировать страну как «энергетическую сверхдержаву», однако драматическое падение их капитализации, потеря экспортных доходов и огромный накопленный долг ставят в повестку дня не «сверхдержавную экспансию» российских сырьевых гигантов, а их выживание.

Даже в момент максимального роста сырьевых цен российские компании были сильно недокапитализированы по сравнению с зарубежными аналогами. По мнению западных наблюдателей, «единственное разумное объяснение заключается в том, что рынок готов к тому, что российские нефтяные компании будут систематически грабиться инсайдерами»[47]. С нашей точки зрения, есть по крайней мере еще одно «единственное разумное объяснение» — отсутствие у российских сырьевых компаний тех рычагов влияния на мировую энергетическую ситуацию, которые есть у их американских и англо-голландских аналогов, давно уже превратившихся в своеобразные частные «главки» и «производственные объединения» при министерствах энергетики своих стран. Поэтому при прочих равных условиях оценка рисков их будущего всегда будет превышать оценку риска их конкурентов и, соответственно, они будут проигрывать в капитализации.

Неожиданным критиком рыночного фундаментализма оказался один из его адептов — Джордж Сорос. Он пишет: «Рыночный фундаментализм берет корни в теории совершенной конкуренции, первоначально предложенной Адамом Смитом и развитой классическими экономистами. В послевоенный период он получил мощную поддержку в результате неудач коммунизма, социализма и других форм государственного вмешательства. Эти стимулы, однако, базируются на ложных предпосылках. Факт, что государственное вмешательство всегда неудачно, не делает рынок совершенным… Финансовые рынки… будучи предоставлены сами себе… ведут к экстремальной эйфории и такому же экстремальному разочарованию»[48].

Российский капитализм также оказался предоставлен сам себе и достиг экстремальной эйфории — «Баунти — райское наслаждение», а сейчас стремительно соскальзывает к экстремальному разочарованию. Поскольку у нас все модные западные теории внедряются с опозданием и с огромным энтузиазмом, то можно ожидать, что общественно-политический маятник при обратном движении от Егора Гайдара к Лазарю Кагановичу может передавить то позитивное, что было реально сделано миллионами наших соотечественников за последние 10–20 лет. Максимального экономического успеха добиваются системы, способные сочетать преимущества различных формаций, не вытесняя, а интегрируя их друг в друга. Поэтому в интересах России удержаться как от прорыночного, так и от антирыночного фанатизма и суметь проплыть между Сциллой экономической анархии и Харибдой милицейского госкапитализма. Но для этого одного энтузиазма и заучивания правильных заклинаний недостаточно.

России снова, как и двадцать, и девяносто лет назад, угрожают идеологический экстремизм и максимализм: «Если вы действительно уверены, что капитализм пришел к нам на века, если вы твердо убеждены, что рабочее и левое движения заведомо не способны не только победить капитал, но и реформировать его в своих интересах, если, наконец, демократические свободы не имеют для нас самостоятельной ценности, а Россия воспринимается как страна, для которой просвещенный абсолютизм является пределом мечтаний, тогда, безусловно, есть все основания поддерживать Путина с его программой буржуазной модернизации и авторитарного порядка… Тем, кто рассуждает иначе, не остается иного пути, кроме борьбы»[49]Вот типичный российский экстремизм — кто не с нами, тот против нас. На самом деле «иной путь» есть всегда и совершенно не обязательно увязывать его с «борьбой». Поиск выхода из кризиса и путей перехода к Долгосрочному экономическому росту и развитию — в интересах подавляющего большинства населения России и его политического и экономического класса. Адепты «шоковой терапии» всегда настаивали на своей уникальной садистической способности прописывать обществу «непопулярные, но необходимые» «горькие лекарства». Однако в демократическом обществе непопулярные меры не могут осуществляться. Для эффективного экономического роста необходим широкий национальный консенсус по вопросам экономической политики. Она обязана быть популистской, поскольку должна быть понятной большинству населения и принятой этим большинством. Только при этом условии можно не только избежать социального конфликта, но и обеспечить широкое народное участие в период осуществления широкомасштабного структурного маневра.

Набросаем общие контуры такой экономической политики.

Необходимо преодолеть загипнотизированное глобализацией и международной конкурентоспособностью. Надо быть готовыми к тому, что значение внешней торговли в российской экономике на протяжении следующих десятилетий будет снижаться, а не расти. Такие идеи, как межконтинентальный транспортный транзит, предусматривающий ориентацию российской экономики на обслуживание чужих транспортных потоков, создание экспортных анклавов по снабжению других государств энергоресурсами, следует рассматривать как противоречащие национальным интересам России[50]. Создание экспортного производства не эквивалентно развитию экономики. Это в основном развитие чужой экономики. Главный источник спроса должен находиться внутри страны[51]. Не нужно решать «задачи адаптации российской промышленности к глобальному рынку»[52]. Нужно приблизить уровень организации и планирования российского рынка к уровню организации и планирования рынков стран-лидеров, а по возможности, и превзойти его. Тогда для российской промышленности исчезнет разница между своим и глобальным рынком — она будет равно конкурентоспособной как в собственной стране, так и за ее пределами.

Необходимо избавиться от посткоммунистического интернационализма, от патологического стремления «пострадать за человечество». Е. Гайдар считает, что «если мы не извлечем уроки из того, что произошло с нашей страной и другими империями в XX в., то можем стать угрозой миру. Это самое страшное, что может случиться с Россией»[53]. На наш взгляд, самое страшное, что может случиться с Россией, — это то, что она перестанет быть Россией. Другие бывшие империи частично или полностью лишены экономического и политического суверенитета, всосаны в единую структуру, возглавляемую Америкой, и в значительной мере утратили свое политическое и культурное значение. При этом многие бывшие колонии этих империй до сих пор находятся в крайней нищете и культурно-политическом ничтожестве. Нам нужно приложить достаточные усилия для сохранения суверенитета своей страны и снижения уровня той реальной угрозы, которую представляет для нас окружающий мир, в том числе некоторые осколки бывшей Российской империи.

Нам нужно не удваивать экономику, а удесятерять ее.

Единственный для России реальный источник требующихся колоссальных инвестиций — государственная инвестиционная эмиссия. Некоторые эксперты уже отмечали необходимость постоянного увеличения эмиссии для обеспечения роста экономики[54]. Однако эмиссия ради эмиссии проблемы не решает: недостаточно просто эмитировать долгосрочные государственные обязательства, нужно еще и гарантировать, что в результате возникнет новая стоимость, достаточная для их покрытия в будущем. А это можно сделать только путем государственного планирования. «Проблема денежной эмиссии непосредственно связана с проблемой планирования. Деньги должны эмитироваться. Наивный испуг перед страшным словом «эмиссия» непонятен. Деньги — это долговые обязательства государства. Государство может и должно выпускать деньги для обеспечения экономических транзакций и для осуществления своей экономической политики. Гут и заключена главная проблема. Если нет экономической политики, тогда, действительно, эмиссия опасна и ведет к инфляции. И тогда она аналогична любому другому заимствованию. Если кредит используется для оплаты текущих расходов, «проедается», если нет разумного бизнес-плана, естественно, такой кредит опасен. Однако без кредита нет экономического развития»[55].

Итак, каким должен быть государственный план для оправдания пятитриллионных инвестиций в течение 10–15 лет?

Думается, что не таким, как «Концепция-2020», которая представляет собой список государственных пожеланий к будущему и не содержит никакого объяснения, каким образом и за счет каких организационных усилий и финансовых ресурсов эти пожелания будут выполнены. При этом совершенно непонятно, какое именно новое качество экономики и социума планируется получить. За ворохом цифр теряется суть. Авторы Концепции неявно предполагают, что в России существует некая законопослушная масса экономических субъектов и объектов, которые блуждают в стратегических потемках и только и ждут начальственного просвещения, чтобы, как лемминги, двинуться в сторону неминуемого прогресса.

Однако действительность совсем не такова. Организационный уровень российской экономики весьма низок. На протяжении пятнадцати лет после начала экономических реформ так и не появилось ни одной крупной новой компании, не основанной либо на советском наследии — как сырьевые и энергетические корпорации «Норникель», «Газпром», РАО «ЕЭС России», «Лукойл» и др., либо на прямом заимствовании западной технологии — операторы сотовой связи, сетевые ритейлеры, автодилеры. Экономический рост протекает хаотично, порождая тяжелые инфраструктурные и социальные проблемы. Поэтому первый вопрос при разработке любой государственной стратегии: кто и каким образом будет ее выполнять?

Представляется, что в экономике для этого должен быть выделен новый государственный сектор, т. е. та группа компаний, которые должны стать локомотивом в реализации государственной экономической политики. Движение в этом направлении уже началось. Государство смогло вернуть позиции в целом ряде крупных компаний, имеющих стратегическое значение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.