14. Война и внешняя политика

14. Война и внешняя политика

Изоляционизм, левый и правый

Изоляционист – это позорная кличка, которой припечатывали противников вступления Америки во Вторую мировую войну. Поскольку это слово часто подразумевало приверженность нацизму, оно обозначало правых, причём с крайне неприятным душком. Подразумевалось, что даже если изоляционисты и не являются прямыми пособниками нацистов, то во всяком случае это люди недалёкие и невежественные в делах этого мира – в отличие от умудрённых, искушённых, неравнодушных интернационалистов, выступавших за активное участие Америки в мировой политике. В последнее десятилетие, разумеется, участников антивоенного движения считают леваками, и интервенционисты – от Линдона Джонсона до Джимми Картера – постоянно называют сегодняшних левых изоляционистами или, по крайней мере, неоизоляционистами.

Так левые или правые? В период Первой мировой противников войны записывали, так же как сегодня, в леваки, при том что среди них были либертарианцы и сторонники свободного капитализма. Собственно говоря, в центре противодействия американской войне с Испанией и подавлению восстания на Филиппинах на рубеже XIX и XX столетий были либеральные сторонники нестесненной экономической свободы, такие как социолог и экономист Уильям Грэм Самнер и бостонский торговец Эдвард Аткинсон, основавшие Антиимпериалистическую лигу». Более того, Аткинсон и Самнер были твёрдыми последователями великой традиции классического английского либерализма XVIII и XIX веков и, прежде всего, таких экстремистов, как Ричард Кобден и Джон Брайт из манчестерской школы. Кобден и Брайт оказывались во главе протестующих против каждой из войн, которые вела Британия, против каждого акта политического вмешательства за рубежом, и за эти достижения Кобден получил репутацию не изоляциониста, а интернационалиста[1]. До конца 1930-х годов противников войны считали подлинными интернационалистами, противниками империалистической политики и сторонниками мира, мирной торговли, свободы иммиграции и мирного культурного обмена между народами всех стран. Иностранная интервенция интернациональна только в том смысле, что интернациональна сама война: насилие посредством угроз или с прямым участием вооружённых сил всегда осуществляется через разделяющие народы границы между странами.

У изоляционизма есть привкус чего-то правого; нейтралитет и мирное сосуществование звучат на левый лад. Но смысл у всего этого один – против войны и политического вмешательства в дела других стран. Такой была позиция противников войны на протяжении двух столетий, будь это классические либералы XVII и XIX веков, леваки периода Первой мировой и холодной войн или реакционеры периода Второй мировой войны. Эти противники интервенционизма крайне редко выступали за буквальную изоляцию. В целом они были противниками вмешательства в дела других стран и выступали при этом за экономический и культурный интернационализм, т.е. за свободу мирной торговли, инвестиций и перемещения людей между странами. Всё это образует основу либертарианской позиции.

Ограничить правительство!

Либертарианцы выступают за изгнание государства из всех сфер общественной жизни, за передачу тех функций, с которыми сегодня едва справляются правительственные структуры (полиция, суды и т.д.), структурам свободного рынка. Либертарианцы выступают за свободу как за естественное право человека, причём не только для американцев, но для всех народов. В чисто либертарианском мире не будет никаких министерств иностранных дел, потому что не будет государств, не будет правительств с их монопольным правом осуществлять принуждение на своей территории. Но поскольку мы живём в мире наций-государств, и эта система вряд ли исчезнет в ближайшем будущем, то каково отношение либертарианцев к внешней политике в этом мире, поделённом между государствами?

В ожидании устранения государства либертарианцы хотели бы ограничить, как можно сильнее урезать его власть и полномочия на всех уровнях. Мы уже продемонстрировали, как этот принцип разгосударствления может обеспечить решение важных внутренних проблем: достаточно как можно основательнее ужать роль правительства и высвободить стихийную энергию свободных людей, дать им возможность нестесненно действовать в условиях подлинно рыночной экономики. Во внешней политике цель та же самая – удержать государство от вмешательства в дела других стран или правительств. Политический изоляционизм и мирное сосуществование, т.е. воздержание от давления на другие страны, являются для либертарианцев прямым аналогом политики laissez-faire во внутренних делах. Идея в том, чтобы ограничить действия правительства на международной арене точно так же, как мы пытаемся сковать его активность внутри страны. Изоляционизм или мирное сосуществование во внешней политике – это эквивалент жёсткого ограничения полномочий правительства внутри страны.

Сегодня вся поверхность Земли разделена между всевозможными государствами, так что на каждой национальной территории правит центральное правительство, имеющее монополию на насилие в её границах. Если говорить о международных отношениях, цель либертарианцев состоит в том, чтобы удерживать все государства от насилия в отношении других государств, чтобы тиранические наклонности каждого проявлялись только внутри собственной страны. Дело в том, что либертарианцы заинтересованы в том, чтобы как можно сильнее ограничить возможности государства вмешиваться в дела всех частных лиц. На международной арене этого можно добиться одним-единственным способом: народ каждой страны должен заставить государство ограничить свою деятельность той территорией, на которой оно обладает монопольными правами, и не нападать на другие государства, не вмешиваться в жизнь их подданных. Короче говоря, цель каждого либертарианца в том, чтобы в предельно допустимой степени урезать возможности каждого государства вторгаться в жизнь и собственность граждан. А это означает совершенную недопустимость войн. Народ каждого государства должен требовать от него не нападать на другие государства, а если конфликта избежать не удалось, то как можно быстрее с ним заканчивать.

Представим себе на миг мир с двумя гипотетическими странами – Граустарк и Белгравия. В каждой – своё государство. Что случится, если правительство Граустарка вторгнется на территорию Белгравии? С точки зрения либертарианца, это немедленно влечёт за собой два катастрофических последствия. Во-первых, армия Граустарка начинает убивать невинное гражданское население Белгравии, убивать людей, которые не имеют никакого отношения к вероятным преступлениям её правительства. Таким образом, война – это массовое убийство и массовое нарушение права людей на жизнь, на неприкосновенность – является, с точки зрения либертарианца, не просто преступлением, а самым большим из возможных преступлений. Во-вторых, поскольку все правительства получают доход от воровства в форме принудительного налогообложения, любая мобилизация войск и начало боевых действий означает повышение этой формы насилия. Либертарианец против войны по этим двум причинам: война – это всегда массовое убийство и повышение налогового насилия. Точка.

Так было не всегда. В Средние века масштаб военных действий был сравнительно невелик. До появления современных видов оружия вооружённые силы государств были столь ограничены, что правительства зачастую вынуждены были избирать предметом насилия только армии противостоящих правительств. Насилие в виде налогообложения при этом возрастало, но, по крайней мере, не было массовых убийств гражданского населения. И мало того, что незначительность огневой мощи вынуждала ограничивать насилие противостоящими армиями,– в то время ещё не было централизованных наций-государств, которые могли бы выступать от имени всех жителей данной территории. Если одна группа королей или баронов воевала с другой такой же группой, никому не приходило в голову, что в этом должен участвовать каждый обитатель этой территории. Более того, массовых армий, преданных государству, ещё не было, вооружённые силы представляли собой небольшие группы наёмников. Нередко любимым спортивным зрелищем горожан были сражения, которые можно было рассматривать с высоты городских стен, и война воспринималась как своего рода спортивное состязание. Но с развитием современного государства, с появлением современного оружия массового уничтожения центральной частью военных действий стали массовые армии и убийство гражданского населения.

Представим себе, что, несмотря на противодействие либертарианцев, война всё-таки началась. Понятно, что в условиях войны целью либертарианцев будет максимально уменьшить число жертв среди мирного населения. В прежнем международном праве было два прекрасных инструмента для достижения этой цели: «законы и обычаи войны» и «законы нейтралитета», или «права неприсоединившихся стран». Законы нейтралитета были зафиксированы, чтобы ограничить войну рамками столкновений между воюющими государствами и защитить от нападений невоюющие государства и, в частности, народы невоюющих стран. В этом и состоит смысл и значение таких почти забытых теперь американских принципов, как свобода морей или жёсткие ограничения прав воюющих государств на блокаду торговли неприсоединившихся стран с воюющими сторонами. Короче говоря, либертарианец пытается побудить нейтральные страны сохранять нейтралитет в любых межгосударственных конфликтах, а воюющие государства – в полной мере соблюдать права не участвующих в войне граждан. «Законы и обычаи войны» предназначены для того, чтобы в максимальной степени ограничить нарушение воюющими государствами прав гражданского населения своих стран. Вот что пишет об этом британский юрист Ф. Д. П. Вил:

Фундаментальный принцип этого кодекса заключался в том, что военные действия между цивилизованными народами должны быть ограничены участвующими в войне вооружёнными силами… Он проводит различие между участниками военных действий и не участвующими в них, устанавливая, что единственной задачей участников военных действий является сражение друг с другом, а следовательно, не участвующие в военных действиях должны быть исключены из круга военных операций[2].

В Западной Европе это правило, в модифицированной форме запрещавшее бомбардировку городов, находящихся вне линии фронта, соблюдалось на протяжении нескольких столетий, пока в ходе Второй мировой войны британцы не начали бомбить гражданские цели. Сегодня, естественно, вся эта концепция почти забыта, потому что сама природа современной ядерной войны предполагает уничтожение гражданского населения.

Вернёмся к нашим гипотетическим Граустарку и Белгравии и предположим, что Граустарк вторгся в Белгравию, а третье правительство, Уоллдавии, вмешалось в войну, чтобы защитить Белгравию от агрессии. Оправдано ли это действие? Здесь перед нами зародыш возникшей в XX столетии пагубной теории коллективной безопасности, согласно которой, когда одно правительство нападает на другое, моральный долг всех других правительств мира заключается в том, чтобы сплотиться на защиту пострадавшего государства.

У концепции коллективной безопасности есть несколько роковых недостатков. Первый заключается в том, что когда Уоллдавия или любое другое государство ввязывается в войну, оно тем самым расширяет масштаб агрессии и усложняет обстановку, потому что при этом оно: 1) безвинно убивает массы гражданского населения Граустарка и 2) увеличивает налоговое насилие в отношении граждан самой Уоллдавии. Более того, 3) в наше время, когда граждан однозначно отождествляют с их государством, Уоллдавия подставляет своих жителей под ответный удар бомбардировщиков или ракет Граустарка. Таким образом, вступление правительства Уоллдавии в войну ставит под угрозу сохранение жизни и собственности собственных граждан, о защите которых вроде бы должно заботиться правительство страны. Наконец, 4) при этом граждане Уоллдавии подвергаются более массовому призыву в ряды вооружённых сил.

Если такого рода меры коллективной безопасности действительно будут применены повсеместно, так что все Уоллдавии мира будут втягиваться в каждый локальный конфликт, расширяя и углубляя его масштабы, у каждой местной перестрелки появится перспектива превращения в общемировую бойню. У концепции коллективной безопасности есть ещё один существенный порок. Идея вступления в войну для прекращения агрессии явно перенесена в международное право из сферы бытовых отношений между людьми. Смит избивает Джонса – он совершает агрессию против него. Прибывает полицейский наряд, чтобы спасти потерпевшего, осуществляется полицейская операция для прекращения агрессии. Подчиняясь логике этого мифа, например, президент Трумэн настаивал на том, что американское участие в Корейской войне представляет собой полицейскую операцию в рамках коллективных усилий ООН по прекращению агрессии.

Но термин «агрессия» имеет смысл только на уровне личных отношений между Смитом и Джонсом, так же как и термин «полицейская операция». Эти термины не имеют никакого смысла, когда речь идёт об отношениях между государствами. Прежде всего, когда правительства вступают в войну, они тем самым сами осуществляют агрессию против не участвующего в войне гражданского населения, т.е. фактически становятся массовыми убийцами. Правильной была бы такая аналогия: Смит избивает Джонса, полиция спешит ему на помощь и, пытаясь образумить Смита, бомбит городской квартал и убивает тысячи людей либо поливает пулемётным огнём толпу невиновных горожан. Это намного более точная аналогия, потому что именно так поступают все воюющие правительства, а в XX веке они делали это в грандиозном масштабе. Но если полиция ведёт себя подобным образом, она сама становится преступным агрессором, и зачастую намного худшим, чем Смит, напавший на Джонса.

Но у аналогии с межличностным конфликтом есть ещё один глубокий порок. Когда Смит избивает или обворовывает Джонса, есть все основания видеть в этом агрессию против личности или прав собственности потерпевшего. Но когда государство Граустарк вторгается на территорию государства Белгравия, недопустимо говорить об агрессии в подобном смысле. Дело в том, что, с точки зрения либертарианца, ни одно правительство не имеет права говорить о своём суверенитете в отношении данной территории или претендовать на собственность в её отношении. Когда государство Белгравия утверждает свои права собственности на национальную территорию, это совершенно другая ситуация, чем когда мистер Джонс заявляет права на свою собственность (хотя его притязания тоже могут оказаться незаконными, а собственность – краденой). Ни у одного государства нет никакой законной собственности, а его территория является результатом агрессии и насильственного завоевания. Поэтому вторжение Граустарка оборачивается схваткой между двумя группами воров и агрессоров, и единственная проблема заключается в том, что у обеих воюющих сторон страдает ни в чём неповинное гражданское население.

Помимо этого общего разъяснения правового статуса правительств нужно иметь в виду, что государство-агрессор зачастую оправдывает свои действия против жертвы достаточно правдоподобными – в контексте системы наций-государств – причинами. Можно себе представить, что Граустарк пересёк границу Белгравии, потому что столетием ранее последняя вторглась в Граустарк и захватила его северо-восточные губернии. Обитатели этих губерний в культурном, этническом и языковом отношении – настоящие граустаркцы. Теперь Граустарк вторгся в соседние пределы, чтобы наконец воссоединиться с братским населением потерянных столетие назад губерний. Кстати говоря, в этой ситуации либертарианец, резонно осуждая оба правительства за участие в военных действиях и убийство гражданского населения, будет на стороне Граустарка, имеющего притязания более справедливые – или, точнее, менее несправедливые. Можно сформулировать ситуацию следующим образом: если бы случилось невозможное и обе страны смогли бы вернуться к средневековым методам войны, когда: a) оружие было настолько маломощным, что гражданское население не несло материального и иного ущерба, б) в военных действиях участвовали наёмники, а не массовые армии, формируемые на основе всеобщей воинской повинности, и в) войны финансировались за счёт добровольных взносов, а не за счёт налогов, тогда либертарианец мог бы безоговорочно поддержать притязания Граустарка.

Среди всех недавних войн этим трём критериям более всего отвечает справедливая война Индии за освобождение Бангладеш, имевшая место в конце 1971 года. Государство Пакистан было создано как последний ужасающий подарок Британской империи Индийскому субконтиненту. При этом доминирующую роль в новом государстве получили пенджабцы, проживающие в Западном Пакистане, а подчинённое положение заняли более многочисленные и трудолюбивые бенгальцы, проживающие в Восточном Пакистане (впоследствии Бангладеш), и пуштуны, заселяющие северо-западные районы, граничащие с Афганистаном. Бенгальцы стремились обрести независимость, и в начале 1971 года им удалось получить большинство на парламентских выборах, после чего парламент был распущен, а пенджабские войска приступили к массовым убийствам гражданского населения Восточного Пакистана. Вмешательство Индии помогло силам, боровшимся за независимость Восточного Пакистана. Хотя во время войны возросли налоги и усилилась воинская повинность, индийская армия не использовала оружия против гражданского бенгальского населения. Напротив, имела место настоящая революционная война бенгальского населения против пенджабских оккупантов. Индийская армия воевала только с пенджабскими солдатами.

Этот пример указывает на ещё одну характеристику военных действий: революционная партизанская война может в большей степени соответствовать либертарианским принципам, чем война между государствами. Просто в силу объективных обстоятельств партизаны защищают гражданское население от государственного хищничества. В силу этого партизаны, живущие в той же стране, что и враждебное им государство, не могут использовать оружие массового уничтожения, в том числе ядерное. Кроме того, поскольку партизаны полностью зависят от поддержки и помощи гражданского населения, им приходится заботиться о непричинении ему вреда и воевать исключительно с государственным аппаратом и вооружёнными силами. Таким образом, партизанская война возрождает древнюю почтенную доблесть – разить врага и щадить мирных жителей. Партизаны, стремящиеся заручиться любовью масс, зачастую воздерживаются от налогообложения и воинского призыва, полагаясь исключительно на добровольную помощь людьми и снаряжением.

Либертарианские особенности партизанской войны характерны только для революционных сил. Что же касается контрреволюционных сил государства, это совсем иная история. Государство, как легко понять, не может для решения своих проблем взрывать ядерные бомбы на собственной территории, а потому оно ограничивается массовым террором – убийствами, запугиванием и зачистками гражданского населения. Поскольку партизаны вынуждены завоёвывать поддержку большинства, государству приходится предпринимать усилия для запугивания этого населения или загонять его в концентрационные лагеря, чтобы лишить партизан всякой поддержки. Такую тактику использовал испанский генерал Вейлер-и-Николау по прозвищу «мясник», который пытался разгромить силы кубинских повстанцев в 1890-х годах. И точно так-же действовали американские войска на Филиппинах, а британские – в войне с бурами. Той же логике подчинена злополучная политика «стратегических деревень» в Южном Вьетнаме[3].

Либертарианская внешняя политика, таким образом, далека от пацифизма. В отличие от пацифистов, мы не считаем, что никто не имеет права обращаться к силе для самозащиты. Мы утверждаем только то, что ни у кого нет права призывать на военную службу, взимать налоги, убивать или использовать насилие для самозащиты. Поскольку все государства возникли в результате захвата своих нынешних территорий и существуют за счёт агрессии против своих подданных, а войны между государствами сопровождаются убийствами невинного гражданского населения, такие войны всегда несправедливы, хотя некоторые из них несправедливее, чем другие. Партизанская война против государства, по крайней мере в принципе, может отвечать либертарианским критериям справедливой войны, поскольку она направлена исключительно против вооружённых сил и государственного аппарата, и при этом партизаны опираются на добровольную поддержку населения.

Американская внешняя политика

Мы убедились, что либертарианцы должны, прежде всего, бороться с агрессивностью своих собственных государств. Либертариански настроеные граждане Граустарка должны сконцентрироваться на попытках обуздать и свести к минимуму сферу деятельности своего государства, а либертарианцы Уоллдавии должны заботиться о сдерживании своего правительства. Во внешней политике либертарианцы каждой страны должны требовать от своих правительств воздерживаться от войны и вмешательства в дела других государств и добиваться немедленного прекращения военных действий, если они ведутся. Хотя бы по одной этой причине либертарианцы в Соединённых Штатах должны обратить все силы на борьбу с империалистической воинственностью своего государства.

Но есть и другие причины для того, чтобы обратить самое пристальное внимание на интервенционизм американской внешней политики. Ведь если взять XX век в целом, самым интервенционистским, воинственным и империалистическим государством были Соединённые Штаты. Это утверждение не может не шокировать американцев, которым десятилетиями промывали мозги и внушали, что внешняя политика американского правительства неизменно была пронизана праведностью, мирными намерениями и преданностью идеалам справедливости.

Экспансионистские стремления Соединённых Штатов активно проявились в конце XIX века и преодолели морские границы в войне Америки против Испании за господство на Кубе, за присоединение Пуэрто-Рико и Филиппин, в жестоком подавлении филиппинской борьбы за независимость. Империалистическая экспансия Соединённых Штатов достигла наивысшей точки в ходе Первой мировой войны, когда президент Вудро Вильсон решил вмешаться в конфликт, чем затянул войну, вызвав новый виток массового кровопролития и ужасающих разрушений, которые стали непосредственной причиной триумфа большевиков в России и нацистов в Германии. Особый дар Вудро Вильсона окружил ореолом пиетистского морализма американскую политику мирового господства и интервенционизма, политику штамповки всех стран по американскому образцу, политику подавления радикальных или марксистских режимов, с одной стороны, и старомодных монархических правительств – с другой. Именно Вудро Вильсону довелось сформировать основные черты американской внешней политики на всё ХХ столетие. Почти каждый следующий президент считал себя последователем Вильсона и продолжателем его политики. И не случайно, что Герберт Гувер и Франклин Д. Рузвельт, долгое время считавшиеся полными противоположностями друг друга, сыграли значительную роль в ходе Первой мировой войны, и оба потом использовали свой военный опыт при выстраивании своей внутренней и внешней политики. Когда Ричард Никсон стал президентом, он первым делом поставил на своём письменном столе портрет Вудро Вильсона.

Провозгласив политику национального самоопределения и коллективной безопасности, американское правительство последовательно проводило по всему миру политику мирового господства и подавления любых выступлений против охраняемого им режима статус-кво. Провозгласив мировую политику борьбы с агрессией, оно само стало главным агрессором и мировым полицейским.

Всякий, кому не нравится это описание американской политики, должен просто представить типичную реакцию Америки на любой внутренний или международный кризис в любой точке земного шара, даже в максимально отдалённой, в которой даже самое буйное воображение не сможет увидеть источник прямой или даже косвенной угрозы для жизни и безопасности американского народа. Военный диктатор государства Бамблстан в опасности, возможно потому, что его подданные устали от того, что их эксплуатирует он и его соратники. Это вызывает беспокойство у Соединённых Штатов. Статьи журналистов, близких к Госдепу или Пентагону, распространяют тревогу о возможных последствиях для стабильности Бамблстана и его соседей в случае смещения диктатора – иными словами, он один из «наших». Чтобы вытащить из беды фельдмаршала Бамблстана, Соединённые Штаты спешно оказывают стране военную и экономическую помощь на миллионы и миллиарды долларов. Если «наш» диктатор спасён, слышатся вздохи облегчения и взаимные поздравления. При этом, разумеется, совершенно не берётся в расчёт притеснение американских налогоплательщиков и граждан Бамблстана. Если же, как порой случалось, диктатора Бамблстана удавалось сбросить, американскую прессу и официальные круги охватывала кратковременная истерия. Но спустя короткое время выяснялось, что американцы прекрасно живут своей жизнью и после потери Бамблстана, не хуже, а, пожалуй, даже лучше, чем прежде, если при этом расходы на оплачиваемую ими иностранную помощь Бамблстану удавалось сократить на пару миллиардов долларов.

Всем известно, что Соединённые Штаты попытаются на свой манер разрешить кризис в любой точке мира; это надёжный показатель того, что Америка – это имперская и интервенционистская сверхдержава. Единственное место, где Соединённые Штаты не пытаются навязать свою волю,– это Советский Союз и коммунистические страны, но в прошлом такие попытки, естественно, предпринимались. Вудро Вильсон при поддержке Британии и Франции несколько лет пытался сокрушить большевизм в самом начале его пути, а войска союзников были посланы в Россию на помощь Белой армии, чтобы помочь ей в борьбе с красными. После Второй мировой войны Соединённые Штаты сделали всё возможное, чтобы вытеснить Советы из Восточной Европы, и сумели выдавить их из северо-западных областей Ирана. Они также помогли Британии сокрушить коммунистический режим в Греции. Соединённые Штаты сделали всё возможное, чтобы удержать у власти в Китае диктаторский режим Чан Кайши, помогли ему в переброске войск на север для оккупации Маньчжурии, когда русские вышли оттуда после окончания Второй мировой войны, и до сих пор мешают китайцам овладеть островами Кемой и Матсу. Утвердив на Кубе власть диктатора Батисты, Соединённые Штаты отчаянно пытались сломить там коммунистический режим Кастро, и при этом ЦРУ не только организовало попытку высадки десанта в заливе Свиней, но и в союзе с мафией предпринимало покушения на жизнь Кастро.

Среди последних войн Америки самой болезненной была, несомненно, война во Вьетнаме. В этой войне проявились все трагические ошибки американской внешней политики нашего столетия. Американское вмешательство в дела Вьетнама началось, вопреки распространённому мнению, не при президенте Кеннеди и даже не при Эйзенхауэре или Трумэне. Оно началось 26 ноября 1941 года, когда правительство Франклина Рузвельта предъявило Японии резкий и оскорбительный ультиматум, потребовав от неё вывести войска из Китая и Индокитая, где впоследствии и образовался Вьетнам. Ультиматум США открыл путь к Перл-Харбору. Ввязавшись в войну на Тихом океане, чтобы вытеснить Японию с азиатского континента, Соединённые Штаты и её Бюро стратегических служб (предшественник ЦРУ) помогали национальному движению сопротивления во главе с Хо Ши Мином. После Второй мировой войны коммунистический Вьетминя контролировал весь Северный Вьетнам. Но затем Франция, контролировавшая до войны Индокитай, нарушила соглашение с Хо и устроила резню сторонников Вьетминя. При этом Британия и Соединённые Штаты оказали французам помощь.

Когда французы признали своё поражение в Индокитае, Соединённые Штаты поддержали Женевское соглашение 1954 года, по которому Вьетнам должен был стать единым государством. Тогда все признавали, что послевоенное разделение страны на Северный и Южный Вьетнам было оправдано только случайностями и потребностями военного времени. Но Соединённые Штаты сумели с помощью всяких уловок выдавить Вьетминь из южной части Вьетнама, после чего взяли на себя роль Франции, а её клиента, марионеточного императора Бао Дая, заменили своим ставленником, Нго Динь Дьемом, установившим в Южном Вьетнаме собственный диктаторский режим. Когда Дьем стал слишком неудобен, ЦРУ организовало переворот, Дьем был убит, а его место занял другой диктатор, Зыонг Ван Минь. Для победы над Вьетконгом – возглавляемым коммунистами национальным движением за освобождение Южного Вьетнама – Соединённые Штаты опустошили и Южный и Северный Вьетнам: в джунгли была послана полумиллионная американская армия, и в ходе военных действий погиб миллион вьетнамцев.

В ходе трагического вьетнамского конфликта Соединённые Штаты поддерживали миф, что эта война представляет собой агрессию коммунистического Северного Вьетнама против дружественного и прозападного (что бы это ни означало) Южного Вьетнама, который обратился к США с просьбой о помощи. В действительности эта война представляла собой изначально обречённую на поражение попытку заставить подавляющее большинство вьетнамского населения отказаться от своего выбора – попытку навязать южной части страны, в том числе с помощью прямого геноцида, непопулярный диктаторский режим.

Американцы не привыкли применять термин «империализм» к действиям своего правительства, хотя здесь это слово чрезвычайно уместно. В самом широком смысле империализм можно определить как агрессию государства А против народа страны В и удержание этого народа в состоянии подчинения с помощью мер насилия. В нашем примере империалистическим можно считать правление государства Граустарк в бывших северо-восточных губерниях Белгравии. Но империализм возможен и без прямого господства над населением другой страны. В XX веке на первый план вышел неоимпериализм, представляющий собой более утончённую и менее бросающуюся в глаза форму империализма. В этой ситуации имперское государство осуществляет контроль над другой страной через своё влияние на правящий в ней зависимый режим. Эту версию современного западного империализма язвительно описал либертарианский историк Леонард Лиджио:

Империалистическое господство западных стран… навязало народам мира двойную или усиленную систему эксплуатации – империализм, при котором западные правительства поддерживают местные правящие режимы в обмен на возможность дополнить западной эксплуатацией существующую эксплуатацию со стороны местных государств[4].

Такой взгляд на Америку как на мировую империю утвердился среди историков в последние годы благодаря убедительным научным трудам выдающейся группы «новых левых» историков-ревизионистов, вдохновлённых трудами профессора Уильям Эпллмана Уильямса. Но эту же позицию занимали консервативные и либеральные изоляционисты в ходе Второй мировой и на ранних этапах холодной войны[5].

Позиция изоляционистов

Последнее выступление старых консервативных и либеральных изоляционистов против интервенционизма и империализма состоялось во время войны в Корее. Консерватор Джордж Моргенштерн, главный автор передовиц в Chicago Tribune и автор первой ревизионистской книги по истории нападения на Перл-Харбор, опубликовал в правом вашингтонском еженедельнике Human Events статью, в которой представил мрачный перечень империалистических акций правительства Соединённых Штатов, начиная с Испано-американской войны и кончая войной в Корее. Моргенштерн отметил, что «высокопарный вздор», которым президент Мак-Кинли оправдывал войну против Испании, был

узнаваем для каждого, кто позднее следил за благостной риторикой Вильсона, оправдывавшего вмешательство в европейскую войну, Рузвельта, обещавшего золотой век… Эйзенхауэра с его «крестовым походом в Европу», который быстро увял, или Трумэна, Стивенсона, Пола Дугласа, или New York Times, проповедовавшей священную войну в Корее[6].

В известной речи, произнесённой в конце 1950 года, когда американцы в Северной Корее терпели поражения от китайцев, консервативный изоляционист Джозеф П. Кеннеди призвал США вывести войска из Кореи. Кеннеди заявил: «Я, естественно, против коммунизма, но если части Европы или Азии хотят стать коммунистическими или даже подчиниться коммунистическому диктату, мы не можем этому помешать». Результаты холодной войны, доктрины Трумэна и плана Маршалла, обвинял Кеннеди, чудовищны: мы не смогли купить дружбу и получили угрозу сухопутной войны в Европе и Азии. Кеннеди предостерегал, что

одна половина этого мира никогда не подчинится диктату другой… Разве это наше дело – поддерживать французскую колониальную политику в Индокитае или помогать мистеру Сингману Ри в осуществлении идеи демократии в Корее? Не следует ли нам теперь послать в Тибет морских пехотинцев, чтобы помочь Далай-ламе остаться на своём троне?

Кеннеди добавил, что в результате холодной войны мы взвалили на себя ненужные долги. Если мы продолжим ослаблять нашу экономику «расточительными расходами на помощь другим странам или ведение войн, мы рискуем получить ещё один 1932 год и разрушить ту самую систему, которую пытаемся спасти».

Кеннеди заключил, что единственный разумный выход для Америки – это полный отказ от политики холодной войны: уйти из Кореи, а также из Берлина и Европы. Соединённые Штаты не смогли бы сдержать русскую армию, если бы она решила захватитить Европу, а если бы Европа стала коммунистической, то сам коммунизм

перестал бы быть единой силой… Чем большее число народов окажется в его власти, тем важнее будет для тех, кто ими правит, найти оправдание в глазах управляемых. Чем больше народов под его ярмом, тем больше вероятность восстания.

В то время, когда рыцари холодной войны пророчили миру вечное коммунистическое правление, Джозеф Кеннеди сослался на действия маршала Тито как на свидетельство раскола коммунистических сил: «Мао в Китае вряд ли будет выполнять приказы Сталина». Кеннеди осознавал, что

эту политику, конечно же, будут критиковать как политику уступок. [Но]… разве можно назвать уступками отказ от невыполнимых обязательств?.. Если в наших интересах не принимать обязательств, которые ставят под угрозу нашу безопасность, и если это считается уступками, тогда я за уступки.

Кеннеди заключил: «То, что я предлагаю, сохранит жизни американцев для самой Америки, не даст им пропасть зря в леденящих горах Кореи или на израненных войной равнинах Западной Германии»[7].

Одну из самых острых и яростных атак на американскую внешнюю политику, сформировавшуюся в ходе Корейской войны, провёл сторонник классического либерализма, журналист Гарет Гарретт. Свой памфлет «Начало империи» (1952) он начинает с утверждения: «Мы пересекли границу, отделяющую республику от империи». Отсылая читателя к своему знаменитому памфлету 1930-х годов «Революция была», в котором он объявил, что «новый курс» – это начало тирании этатизма и исполнительной власти в форме республиканского правления, Гарретт ещё раз узрел «революцию в недрах конституционной республики». Так, например, он назвал осуществлённую Трумэном отправку войск в Корею без объявления войны «узурпацией власти Конгресса».

В своём памфлете Гарретт даёт общее описание критериев и признаков существования империи. Во-первых, это доминирование исполнительной власти, нашедшее отражение в том, что президент неправомочно вмешался в события в Корее. Во-вторых, это подчинение внутренней политики внешней. В-третьих, это «доминирование военного мышления». В-четвёртых, это «система государств-сателлитов». И в-пятых, это «комплекс хвастовства и страха», хвастовства безграничной национальной мощью в сочетании с постоянным страхом перед врагами, перед «варварами» и перед ненадёжностью государств-сателлитов. Гарретт показал, что каждый из этих критериев в полной мере применим к Соединённым Штатам. Обнаружив, что США обладают всеми признаками империи, Гарретт добавил, что они, подобно всем прежним империям, чувствуют себя «узниками истории», потому что за этими страхами стоит система коллективной безопасности и роль, которую Америка предположительно обязана играть на мировой арене. Гарретт делает вывод:

Теперь наша очередь.

Наша очередь взять на себя ответственность за моральное лидерство в мире.

Наша очередь противостоять силам зла везде – в Европе, Азии и Африке, в Атлантике и на Тихом океане, в воздухе и на воде – и в нашем случае злом являются русские варвары.

Наша очередь поддерживать мир во всём мире.

Наша очередь спасать цивилизацию.

Наша очередь служить человечеству.

Но ведь это язык империи. Римская империя никогда не сомневалась, что защищает цивилизацию. Её благими целями были мир, закон и порядок. Испанская империя добавила спасение. Британская империя добавила благородный миф о бремени белого человека. Мы добавили свободу и демократию. Но чем больше добавляешь, тем яснее, что это всё тот же самый язык. Язык власти.[8]

Война как оздоровление государства

Многие либертарианцы чувствуют себя неуверенно в вопросах внешней политики и предпочитают расходовать свою энергию либо на фундаментальные вопросы своей теории, либо на такие внутренние вопросы, как свободный рынок или приватизация почтовой службы и вывоз мусора. Но принципиальная критика войны и воинственной внешней политики чрезвычайно важна для либертарианцев. Причин для этого две. Одна звучит почти банально, но это дела не меняет: нет ничего более важного, чем предотвращение ядерного холокоста. Ко всем прежним возражениям нравственного и экономического плана против интервенционистской внешней политики теперь прибавилась постоянно нависающая угроза уничтожения всего живого на Земле. Если мир будет уничтожен, все прочие проблемы и все измы – социализм, капитализм, либерализм – и само либертарианство утратят какое-либо значение. Поэтому столь важно проводить мирную внешнюю политику и отказаться от угрозы применения ядерного оружия.

Другой причиной, не имеющей отношения ни к ядерной угрозе, ни к войне, является, по словам либертарианца Рандольфа Борна, «здоровье государства». Война всегда служила поводом для существенного усиления власти государства над обществом, которое не ослаблялось и тогда, когда наступало мирное время. Война даёт основание для мобилизации всех ресурсов и сил нации – под грохот патриотических барабанов, под эгидой и руководством государственного аппарата. Именно война позволяет государству стать воистину самим собой: разбухнуть от власти, от гордости и сознания своего абсолютного господства над экономикой и обществом. Общество обращается в стадо, объятое жаждой убить всех вероятных противников, искоренить и пресечь всякое несогласие с официальной военной политикой, исполненное восторженной готовности отвернуться от истины во имя предполагаемых общественных интересов. Общество превращается в укреплённый лагерь, в котором царят ценности и нравы, как выразился однажды либертарианец Альберт Джей Нок, «армии на марше».

Особая ирония в том, что война всегда давала государству возможность сплотить силы всех граждан под лозунгом защиты страны от жестокой внешней угрозы. Ведь государство имеет возможность наживаться на войне благодаря старому мифу, что в ходе войны государство защищает своих граждан. На деле имеет место обратное. Ведь если война – это здоровье государства, то она же – величайшая для него опасность. Государство может погибнуть только в результате поражения в войне или от революции. Поэтому в ходе войны государство неистово мобилизует своих подданных, чтобы они сражались за него против другого государства, но при этом предполагается, что это государство сражается для защиты своих подданных[9].

В истории Соединённых Штатов война была, как правило, главным поводом для постоянного усиления власти государства над обществом. В войне 1812 года с Великобританией, как уже было отмечено, впервые была в массовом порядке реализована современная инфляционная банковская система с частичным резервированием, а также протекционистские тарифы, федеральное налогообложение и регулярные армия и флот. Прямым следствием инфляции военного времени стало воссоздание Центрального банка – второго банка Соединённых Штатов. Война окончилась, но все созданные ею учреждения и направления политики остались. Гражданская война и фактически однопартийная система привели к утверждению неомеркантилистской политики «большого» правительства и субсидированию крупного бизнеса посредством покровительственных тарифов, безвозмездного выделения участков земли и других субсидий железным дорогам, федеральных акцизных налогов и федерального регулирования банковской системы. В ходе Гражданской войны государство впервые обратилось к воинской повинности и подоходному налогу, что явилось опасным прецедентом для будущего. Первая мировая война принесла с собой решительный и роковой поворот от сравнительно свободной нерегулируемой экономики к современной системе корпоративного государства внутри страны и интервенционизма на мировой арене. Мобилизация экономических усилий в период войны, которой руководило Военно-промышленное управление во главе с Бернардом Барухом, оказалась воплощением мечты руководителей крупного бизнеса и прогрессивных интеллектуалов о картелизованной и монополизированной экономике, которой на плановой основе руководит федеральное правительство в тесном сотрудничестве с главами богатейших корпораций. Именно коллективизм военного времени способствовал развитию и укреплению профсоюзного движения, которое заняло место младшего партнёра в экономике нового корпоративного государства. Более того, этот временный коллективизм послужил путеводной звездой и образцом для руководителей крупного бизнеса и политиков, которые сообразили, что так может быть организована на постоянной основе и экономика мирного времени. В качестве координатора продовольственных программ, министра торговли, а потом и президента Герберт Гувер способствовал становлению монополизированной огосударствленной экономики, и это позднее вновь повторилось в эпоху «нового курса» Франклина Д. Рузвельта с его военизированными ведомствами и даже военизированным персоналом[10]. Первая мировая война также усилила активность государства на международной арене в духе президента Вильсона, быстрое укрепление недавно созданной Федеральной резервной системы, оставшийся теперь уже навсегда подоходный налог, выросший федеральный бюджет, всеобщую воинскую повинность и внутреннюю связь между экономическим бумом, военными подрядами и кредитами западным странам.

В ходе Второй мировой войны все эти тенденции созрели и достигли максимума, Франклин Д. Рузвельт подчинил американскую жизнь безрассудной программе внешней и внутренней политики в духе президента Вильсона: вечное партнёрство «большого» правительства, крупного бизнеса и профсоюзов, неизменно растущий военно-промышленный комплекс, всеобщая воинская повинность, неустранимая инфляция и дорогостоящая роль противостоящего революциям «всемирного полицейского». Мир Рузвельта-Трумэна-Эйзенхауэра-Кеннеди-Джон сона-Никсона-Форда-Картера (принципиальная разница между этими администрациями невелика) – это мир корпоративного либерализма, мир корпоративного государства.

Особенно интересно, что консерваторы, объявляющие себя сторонниками рыночной экономики, в таком восторге от нашего гигантского военно-промышленного комплекса. В современной Америке нет ничего другого, что было бы столь же разрушительным для свободного рынка. Значительная часть наших учёных и инженеров не может заниматься гражданскими проектами, повышением производительности труда и уровня жизни потребителей, потому что работает над бессмысленными и непродуктивными военными и космическими заказами. Эти заказы столь же бессмысленны, как строительство египетских пирамид, но многократно более деструктивны. Далеко не случайно, что экономическая теория лорда Кейнса оказалась востребованной в корпоративной экономике либерального государства. Ведь кейнсианские экономисты не делают различий между расходами на строительство пирамид, ракет или сталелитейных заводов – любые расходы, по определению, обеспечивают рост валового национального продукта, независимо от продуктивности проекта. Только недавно многие либералы начали осознавать разрушительные для Америки последствия кейнсианского корпоративного либерализма, наступившие в виде инфляции, милитаризма и расточительства.