Внутренняя Оценка

Внутренняя Оценка

Глава 5. Страсть к проповедованию

Небраска • 1869-1928 годы

Джон Баффет, первый известный Баффет в Новом Свете, был ткачом французского происхождения. Он сбежал в Америку в XVII веке, спасаясь от религиозных преследований (Джон был потомком гугенотов), обосновался на северо-востоке США, в Хантингтоне, и стал фермером.

О жизни первых Баффетов в Соединенных Штатах известно немного, кроме того факта, что они были фермерами¹. Однако очевидно, что стремление Уоррена Баффета постоянно читать проповеди было врожденным. Известен случай, когда один из сыновей Джона Баффета, переплыв пролив Лонг-Айленд, высадился в прибрежном поселке, поднялся на холм и начал проповедовать погрязшим в грехе жителям. Однако вряд ли отщепенцы, нарушители законов и неверующие из Гринвича успели покаяться, услышав его слова, так как, согласно семейным преданиям, его тут же поразила молния.

Через несколько поколений Зебулон Баффет, фермер из Дикс-Хиллс, оставил свой след на генеалогическом древе семейства, впервые показав пример другой характерной особенности Баффетов — чрезвычайной скупости в отношении родственников. Его собственный внук, Сидни Хоман Баффет, бросил работу на ферме деда из-за оскорбительно низкой зарплаты.

Сидни, в то время неуклюжий подросток, отправился на запад, в Омаху, и устроился на работу на извозчичьем дворе у своего деда по материнской линии Джорджа Хомана². На дворе стоял 1867 год, и Омаха представляла собой скопление деревянных лачуг. Во времена золотой лихорадки, когда старатели закупали тут все необходимое снаряжение, Омаха давала им и многое другое — азартные игры, женщин и алкоголь. После окончания Гражданской войны город изменился. Первая трансконтинентальная железная дорога должна была связать побережья объединившихся штатов, и президент США Авраам Линкольн лично объявил о том, что головное железнодорожное управление будет располагаться в Омахе. Открытие Union Pacific поначалу заразило горожан коммерческим духом и ощущением собственной значимости. Тем не менее город сохранил за собой репутацию паршивой овцы и притона для разнообразных прощелыг в благочестивом штате³.

Отработав на извозчичьем дворе, Сидни открыл первый продуктовый магазин в городе, в котором еще не было мощеных улиц. Занимаясь этим приличным, но скромным делом, он продавал фрукты, овощи и дичь каждый день до одиннадцати ночи: тетерева уходили по четвертаку, зайцы — по десять центов⁴. Дед Зебулон, беспокоившийся о будущем своего внука, забрасывал того письмами с советами, которым до сих пор следуют его потомки (за одним существенным исключением):

«Будь пунктуальным во всех своих делах. С некоторыми людьми тяжело работать, старайся свести дела с такими до минимума... Береги свою репутацию, потому что она ценнее, чем деньги... В бизнесе довольствуйся небольшой прибылью. Не спеши сразу стать очень богатым... Я хочу, чтобы ты жил достойной жизнью и умер достойной смертью»⁵.

Следуя совету «курочка по зернышку клюет», Сидни постепенно превратился в успешного бизнесмена⁶. Он женился на Эвелин Кэтчум, которая родила ему шестерых детей. Некоторые из них умерли еще маленькими, но два сына, Эрнест и Фрэнк, сумели выжить²².

Уоррен Баффет вспоминал одну замечательную фразу: «Никто не заслужил своего имени больше, чем Эрнест²³ Баффет»⁷. Последний родился в 1877 году, проучился восемь лет в обычной школе и присоединился к бизнесу отца во времена финансовой паники 1893 года. Фрэнк Баффет, гораздо более эксцентричный, чем его практичный брат, вырос большим и тучным мужчиной. Он считался паршивой овцой в пуританской семье и не отказывал себе в удовольствии время от времени пропустить стаканчик-другой.

Однажды в магазин в поисках работы зашла потрясающая молодая женщина. Ее звали Генриетта Дюваль⁸, она приехала в Омаху, спасаясь от злой мачехи. Фрэнк и Эрнест влюбились в нее по уши, однако она отдала свое сердце более красивому Эрнесту. В 1898 году они поженились. Не прошло и года, как у них родился первенец, которого назвали Кларенсом, а затем на свет появились еще три сына и дочь. После ссоры с братом Эрнест стал сотрудничать со своим отцом и в конце концов ушел, чтобы открыть еще один продуктовый магазин. Фрэнк оставался холостяком большую часть жизни, и в течение следующих двадцати пяти лет, пока была жива Генриетта, он, по-видимому, не общался с Эрнестом.

Эрнест поставил перед собой цель стать «стержнем города». Его новый магазин работал допоздна, цены были низкие, мнение покупателей ценилось превыше всего, а ошибки не допускались⁹. Всегда одетый с иголочки, он сидел на возвышении за своим стоЛом и подгонял бездельничавших работников или писал письма поставщикам с любезными просьбами «по возможности ускорить доставку сельдерея»¹⁰. Он очаровывал покупательниц, но никогда не ленился записать в свой маленький черный блокнот имена людей, которые его раздражали, — представителей Демократической партии и неплательщиков по счетам¹¹. Эрнест был уверен, что мир нуждается в его мнении, поэтому ездил на конференции по всей стране и оплакивал печальное состояние нации с единомышленниками¹². Как говорил Уоррен Баффет: «Он никогда не сомневался в себе. Всегда говорил уверенно и ждал от собеседника такой же уве-рейности в своей правоте».

В письме к сыну и невестке Эрнест советует им всегда иметь наличные деньги и описывает Баффетов как воплощение буржуа:

«Я хочу сказать, что никогда не было Баффета, который оставил бы очень большое состояние, но и никогда не было такого, который не оставил бы ничего. Они никогда не тратили все деньги, которые зарабатывали, всегда откладывали часть, и эта система работала безошибочно»¹³.

На самом деле принцип «трать меньше, чем зарабатываешь» мог бы стать девизом семьи Баффет, если бы он дополнялся еще одним постулатом — «не влезай в долги».

Генриетта, которая также была французской гугеноткой, обладала таким же бережливым характером, железной волей и стремлением к трезвой жизни, как и ее муж. Будучи набожной кэмпбеллиткой, она тоже почувствовала стремление проповедовать. Пока Эрнест работал в магазине, она запрягала лошадей в легкий семейный кабриолет, отделанный бахромой, собирала своих детей, отправлялась с ними по окрестным фермам и раздавала религиозные брошюры. Ее пример только подтверждает семейную традицию Баффетов. На самом деле, по некоторым сведениям, Генриетта была самой яростной сторонницей проповедования из всех Баффетов, когда-либо живших на свете.

Баффеты не были крупными оптовиками или работниками умственного труда — они были обычными розничными торговцами. И при этом одними из первых поселенцев Омахи, поэтому отлично осознавали свое место. Генриетта надеялась, что четверо ее сыновей и дочь будут в семье первыми, кто окончит колледж. Чтобы оплатить их учебу, она урезала семейный бюджет больше, чем это было необходимо даже по суровым стандартам Баффетов. Все мальчики работали в семейном магазине. Окончив колледж с ученой степенью в области геологии, Кларенс сделал карьеру в нефтяном бизнесе (правда, он погиб достаточно молодым в 1937 году в автомобильной аварии в Техасе). Второй сын, Джордж, получил докторскую степень в области химии и переехал на Восточное побережье. Самые младшие, Говард, Фред и Алиса, окончили Университет штата Небраска. Фред продолжил заниматься семейным бизнесом, а Алиса стала преподавать домоводство.

Говард, третий сын Генриетты и отец Уоррена, родился в 1903 году. Во время учебы в средней школе в начале 1920-х годов он постоянно ощущал себя неудачником. В то время руководство городом находилось в руках нескольких семей, которые владели складами, банками, магазинами и унаследовали состояние от пивоваренных заводов, закрытых во времена сухого закона. «Одежда переходила ко мне по наследству от двух старших братьев, — вспоминал Говард. — Я разносил газеты и был сыном торговца. Так что школьные братства даже не смотрели в мою сторону; я не входил в зону их интересов». Он остро чувствовал пренебрежительное отношение к себе, и это привело к тому, что социальный статус, положение и привилегии, данные от рождения, стали вызывать у него глубокое отвращение¹ ‘.

В Университете штата Небраска Говард учился на журналиста и работал в газете колледжа под названием Daily Nebraskan, в которой смог соединить любовь к описанию деятельности влиятельных людей с семейным увлечением политикой. Вскоре он встретил Лейлу Шталь, в которой, так же как и в нем, любовь к журналистике соседствовала с чувством неловкости относительно своего социального положения.

Отец Лейлы, Джон Шталь, симпатичный коротышка германо-американского происхождения, приехал в Каминг-Каунти в конной повозке и стал руководить деятельностью местных школ¹⁵. Семейная история гласит, что он обожал свою жену Стеллу, которая родила ему трех дочерей — Эдит, Лейлу и Бернис — и сына Мэриона. Англичанка по происхождению, Стелла чувствовала себя несчастной в Вест-Пойнте, населенном в основном домохозяйками с немецкими и американскими корнями. Утешение Стелла находила в игре на органе. В 1909 году у Стеллы случился нервный срыв, что стало зловещим повторением истории ее матери, Сьюзан Барбер, которая долгое время была пациенткой государственной психиатрической клиники Небраски, где и умерла в 1899 году. После того как Стелла, согласно семейному преданию, как-то раз начала гоняться за Эдит с каминной кочергой в руках, Джон Шталь отказался от работы и посвятил себя уходу за детьми. Все чаще и чаще Стелла оставалась в своей темной комнате, накручивая волосы на палец и пребывая, по-видимому, в полнейшей депрессии. Эта изоляция периодически прерывалась приступами жестокости по отношению к мужу и дочерям¹⁶. Понимая, что он не может оставить детей наедине с матерью, Шталь купил газету Cuming County Democrat, чтобы иметь возможность зарабатывать на дому. С пяти лет Лейла и ее сестры вели домашнее хозяйство и помогали отцу выпускать газету. Лейла научилась читать, перебирая типографские литеры. «Я училась в четвертом классе, — рассказывала она. — Возвратившись домой из школы, мы должны были завершить набор очередного номера газеты и только потом имели право отдыхать и играть». К одиннадцати годам она уже умела работать на линотипе и каждую пятницу пропускала школу из-за головной боли, возникавшей после выпуска газеты в четверг вечером. Проживая в помещении над офисом в доме, полном мышей, семья возлагала все свои надежды на гениального Мариона, который учился на юриста.

Во время Первой мировой войны жизнь семьи Шталь еще больше усложнилась. Когда Cuming County Democrat выступила против Германии в германоамериканском городе, половина подписчиков отказались от газеты в пользу West Point Republican, и это стало финансовой катастрофой. Джон Шталь был горячим сторонником Уильяма Дженнингса Брайана, крупной фигуры в Демократической партии. На рубеже веков Брайан был одним из наиболее важных политических деятелей своей эпохи и чуть не стал президентом Соединенных Штатов. На пике своей деятельности он выступал за популистские меры, которые изложил в своей самой знаменитой речи:

«Существует две формы правления. Первая гласит: чтобы сделать низшие слои населения процветающими, необходимо обеспечить сначала процветание зажиточных классов. Демократическая же форма правления, наоборот, выступает за первоочередное обеспечение процветания народных масс, которое приведет к процветанию классов, которые находятся выше по социальной лестнице»¹⁷.

Семейство Шталь относило себя к народным массам, классу, который находился внизу этой лестницы, держа на своих плечах все остальные. Их способность выносить такую тяжесть была небезграничной. К 1918 году шестнадцатилетняя сестра Лейлы, Бернис, которая считалась в семье тупицей с IQ, равным 139, по-видимому, начала сдаваться. Она была убеждена, что завершит свои дни психически больной, как ее бабушка и мать, и умрет в психиатрической клинике Небраски¹⁸. В это самое время семейные обязанности Лейлы начали мешать ее учебе. Она была вынуждена отложить обучение, чтобы помогать отцу. Проучившись один семестр в Университете штата Небраска в Линкольне, она вернулась домой помогать отцу еще на один год¹⁹. Лейла, самая активная и способная из всех сестер, впоследствии описывала этот период своей жизни в более радужных красках. Она считала свою семью идеальной и говорила, что бросила колледж на три года исключительно для того, чтобы заработать на дальнейшее обучение.

В 1923 году Лейла приехала в Линкольн с ясной и четкой целью — найти мужа. Она направилась прямо в газету колледжа и попросилась на работу²⁰. Лейла была суетливой хрупкой девушкой с короткой стрижкой и очаровательной улыбкой, которая смягчала ее чрезмерно острый взгляд. Говард Баффет, который начинав в газете Daily Nebrascan в качестве спортивного комментатора и постепенно дорос до редактора, нанял ее без раздумий.

Симпатичный, темноволосый, представительный Говард был одним из тринадцати студентов, принятых в братство Innocents («Невинные»), которое представляло собой сообщество выдающихся людей из числа студентов на территории кампуса и было выстроено по образцу аналогичных сообществ Гарварда и Йеля. Члены Innocents, названного так в честь тринадцати «Невинных» Пап Римских²⁴, провозгласили себя борцами со злом. Они также спонсировали выпускной вечер и встречу выпускников²⁵. Познакомившись с таким важным человеком в университетском городке, Лейла немедленно ухватилась за него.

Позже Говард говорил: «Я не знаю, много ли она работала в газете или нет, но она точно работала на меня. Не думайте, я никогда не жалел об этом, это была лучшая сделка, которую я заключил»²¹. Лейла была хорошей студенткой и отлично разбиралась в математике. Поэтому, когда она объявила о том, что хочет оставить колледж и выйти замуж, профессор математического анализа (по слухам) в расстроенных чувствах разорвал толстый учебник в клочки²².

Перед окончанием колледжа Говард пришел к отцу, чтобы обсудить дальнейший выбор профессии. Он не слишком интересовался деньгами, но по настоянию Эрнеста отказался и от благородной, но низкооплачиваемой профессии журналиста, и от возможности поступить в юридическую школу. Эрнест занялся продажей страховок²⁶.

После свадьбы (26 декабря 1925 года) молодожены переехали в небольшое четырехкомнатное бунгало в Омахе, которое Эрнест заполнил продуктами в качестве свадебного подарка. Лейла полностью обставила дом всего за 366 долларов, покупая вещи, как она выразилась, «практически по оптовым ценам»²³. С этого дня она направила всю свою энергию, амбиции и талант к математике (сфере, в которой даже Говард не мог с ней сравниться) на благо быстрого продвижения мужа по карьерной лестнице.

12 февраля 1928 года у Баффетов родился первый ребенок — девочка, получившая имя Дорис Элеонора. В том же году Бернис, сестра Лейлы, перенесла нервный срыв и бросила преподавательскую работу. Однако, судя по всему, Лейлу обошла стороной апатия, угнетавшая ее мать и сестру. С неиссякаемой энергией она могла часами говорить без перерыва (хотя чаще всего пересказывала одни и те же истории). Говард в шутку называл ее Ураган (Cyclone).

После того как они немного обустроились, Лейла приобщила Говарда к Первой Христианской Церкви и с гордостью отметила в своем дневнике тот день 1928 года, когда ее 25-летнего супруга выбрали псаломщиком. Все еще активно интересуясь политикой, Говард начал проявлять желание к проповедованию, присущему его семье. Но когда он и Эрнест начинали обсуждать за обеденным столом то одни, то другие вопросы, брат Говарда, Фред, начинал скучать настолько сильно, что ложился на пол и засыпал.

Лейла приняла новые политические взгляды мужа и тоже стала ярой республиканкой. Баффеты аплодировали Кэлвину Кулиджу, человеку, который сказал, что «основное занятие американцев — бизнес»²⁴, и разделяли его веру в минимальное вмешательство государства в экономическую жизнь страны. Кулидж снизил налоги, дал гражданство американским индейцам, но в основном он придерживался политики невмешательства. В 1928 году вице-президент Герберт Гувер, пообещавший продолжить политическую программу Кулиджа, направленную на поддержку бизнеса, был избран его преемником. Во времена правления Кулиджа фондовый рынок страны процветал, и Баффеты считали, что Гувер пойдет этим же путем.

* ^{27 27}

«Когда я был ребенком, — скажет позже Уоррен, — у меня была прекрасная жизнь. Мне нравилось проводить время дома, где обсуждались интересные вещи, у меня были умные и интеллектуальные родители, и я ходил в достойные школы. Я думаю, меня воспитали самые лучшие родители в мире. И это было чрезвычайно важно. Они не давали мне деньги, но я в них и не нуждался. Я родился в нужное время в нужном месте. Я выиграл в “лотерею сперматозоидов”».

Баффет всегда считал, что значительная часть его успеха стала возможна благодаря удаче. Однако что касается воспоминаний о своей семье, он несколько отходит от реальности. Мало кто будет спорить с тем, что его вырастили прекрасные родители. Но когда он говорит о том, как важно родителям для воспитания детей знать свои сильные и слабые стороны, то всегда приводит в пример отца. И никогда не упоминает мать.

Глава 6. Шарики и даты

Омаха • 1930-е годы

В двадцатые годы XX века брызги шампанского от пузырящегося фондового рынка заставляли простых людей делать свои первые инвестиции²⁷. В 1927 году Говард Баффет решил присоединиться к всеобщему «пиру» и устроился в Union State Bank фондовым брокером.

Праздник закончился два года спустя, 29 октября 1929 года, в так называемый «черный вторник», когда всего за один день рынок рухнул на 14 миллиардов долларов¹.

Капитал, в четыре раза превышавший бюджет Соединенных Штатов, испарился в течение нескольких часов². К 14 ноября 1929 года рынок потерял от 26 до 30 миллиардов долларов*, что было сопоставимо с затратами страны на участие в Первой мировой войне³.

На волне последовавших за финансовым крахом банкротств и самоубийств люди перестали доверять акциям и начали копить деньги.

«Мой отец смог что-то продать лишь спустя четыре месяца. Его первые комиссионные составили всего пять долларов. Когда он обходил дома потенциальных клиентов, мать дожидалась его снаружи и ездила с ним вечерами на трамвае. Она делала это ради того, чтобы он, возвращаясь домой, не чувствовал себя таким подавленным».

Через десять месяцев после обвала, 30 августа 1930 года, у Баффетов родился (на пять недель раньше срока) второй ребенок, Уоррен Эдвард.

Говард, обеспокоенный положением вещей, отправился навестить своего отца в надежде, что тот примет его на работу в семейную продуктовую лавку. Все члены семьи Баффетов один день в неделю трудились в лавке в дополнение к основной работе. Только брат Говарда Фрэнк был занят в лавке постоянно и получал за работу жалкие гроши. Эрнест сообщил Говарду, что у него нет денег, чтобы платить еще одному сыну^{28 29}.

С одной стороны, Говард почувствовал облегчение. Однажды он уже избежал работы в лавке и не хотел туда возвращаться⁴. Его останавливал только страх, что семье придется голодать. Но Эрнест сказал, чтобы Говард не беспокоился о пропитании: он готов открыть ему кредит. «Кредит... Это было так типично для моего деда! Не то чтобы Эрнест не любил свою семью, просто всем хотелось, чтобы он демонстрировал это чуть почаще», — вспоминает Уоррен. Говард предложил жене вернуться домой в Вест-Пойнт. «Там ты хотя бы будешь есть три раза в день». Но Лейла осталась с мужем, только начала ходить к молочнику пешком, чтобы не платить за проезд в трамвае.

Ей пришлось пропускать встречи в церковном кружке. Когда подходила ее очередь покупать всем кофе, она не могла позволить себе потратить 29 центов⁵. Чтобы не копить долги в семейной лавке, она часто обходилась без еды, но всегда следила за тем, чтобы Говард был сыт⁶.

В одну из суббот, за две недели до первого дня рождения Уоррена, в центре города можно было видеть огромные очереди перед банками. На улице стояла почти сорокаградусная жара, пот лился с людей ручьями. Но все терпеливо ждали возможности вызволить свои деньги из полуразорившихся банков. Очередь медленно двигалась с раннего утра до десяти вечера, люди молились, пересчитывая стоящих перед ними: «Господи, пусть на меня хватит денег»⁷.

Но не все молитвы были услышаны. В тот месяц в штате закрылись четыре крупных банка, оставив вкладчиков ни с чем. Одним из них был и Union State Bank, работодатель Говарда Баффета⁸. Фамильная легенда гласит, что Говард отправился в банк утром 15 августа 1931 года, спустя два дня после своего дня рождения. Двери банка оказались наглухо закрытыми. Говард остался без работы и без денег³⁰.

Нужно было как-то кормить двоих детей, но он не знал, что делать. Другой работы у Говарда не было.

В течение двух недель Говард и его новые партнеры Карл Фальк и Джордж Скле-ничка зарегистрировали брокерскую компанию Buffett, Sclenicka & Со⁹. Заняться работой на бирже в эпоху, когда никто не хотел покупать акции, было поистине нестандартным решением.

Спустя три недели Англия отказалась от золотого стандарта³¹. Государство, погрязшее в долгах, печатало все больше и больше денег, чтобы избежать банкротства и рассчитаться с кредиторами. Подобный фокус могло себе позволить только правительство. Это выглядело так, как будто страна с самой стабильной и ходовой валютой вдруг объявила: «Мы начнем выписывать вам чеки без покрытия, а вы можете делать с ними все что душе угодно». После этого заявления доверие к прежде стабильным финансовым организациям было подорвано, рынки рухнули по всему миру.

Экономика Соединенных Штатов, и без того трещавшая по швам, обрушилась словно карточный домик, потащив за собой банки и финансовые организации. Картина была неизменной от города к городу: вереницы вкладчиков устремлялись к кассовым окошкам и уходили ни с чем³². Однако посреди этого хаоса бизнес Говарда разрастался. Поначалу его клиентами были преимущественно члены семьи и друзья. Он продавал им сравнительно безопасные ценные бумаги: акции предприятий коммунального обслуживания и муниципальные облигации. В первый же месяц фирма начала приносить доход. Пока мир скатывался в пучину финансовой паники, Говард на комиссионных заработал 400 долларов³³. В последующие месяцы, когда и накопления населения, и доверие к банкам испарялись, он упорно придерживался консервативных вкладов, с которых и начинал. Он стабильно расширял свой бизнес и клиентскую базу¹⁰. Удача повернулась к его семье лицом.

Вскоре после того, как Уоррен отметил свой второй день рождения, в марте 1932 года был похищен и убит двадцатимесячный Чарльз Линдберг-младший. По словам известного публициста Генри Менкена, похищение сына «Одинокого Орла» стало величайшей сенсацией со времен воскрешения Христа. Родители по всей Америке начали панически бояться за своих детей, и Баффеты не были исключением¹¹. Примерно тогда же Говард попал в больницу с сердечным приступом. Врачи обнаружили у него болезнь сердца и наложили на его образ жизни множество ограничений¹². Он не должен был поднимать тяжести, бегать и даже плавать. Вся жизнь Лейлы теперь вращалась вокруг него. И неудивительно — ведь Говард был прекрасным принцем, спасшим ее от жалкой участи оператора линотипа. Ее ужасала даже сама мысль о том, что с ним может случиться что-то плохое.

Уоррен и без того был осторожным ребенком, вздрагивавшим от каждого шороха. Едва научившись ходить, он старался «прижаться» к земле и даже передвигался на полусогнутых ногах. Когда мать брала его на собрания церковного кружка, он спокойно сидел у нее в ногах. Она развлекала его импровизированной игрушкой — зубной щеткой. Уоррен мог спокойно глазеть на щетку по два часа кряду¹³. О чем только он думал, разглядывая ее щетинки?

В ноябре того же года, в разгар кризиса, президентом США избрали Франклина Делано Рузвельта. Говард был уверен, что этот отпрыск богатого и респектабельного семейства, не знавший ничего о нуждах простого народа, окончательно обесценит национальную валюту и пустит страну по миру¹⁴. Готовясь к худшему, он припас на чердаке мешок сахара. К этому времени Говард в своем деловом костюме, с редеющими темными волосами и глазами, близоруко смотрящими из-под очков в тонкой оправе, выглядел эдаким подобием Кларка Кента³⁴. Он держался очень доброжелательно, всегда с искренней улыбкой на лице. Но как только разговор заходил о политике, он взрывался. Каждый вечер за ужином разражалась гроза, как только Говард начинал обсуждать новости прошедшего дня. Дорис и Уоррен, скорее всего, понятия не имели о том, что имеет в виду их отец, разглагольствуя об ужасах, ожидающих страну теперь, когда Белый дом захватили демократы. Но термины вроде «социализма» все же оседали в их детских головках. Отец вызывал у них благоговение, и они внимательно следили за тем, как после ужина он усаживался в красное кожаное кресло в гостиной, отгородившись от мира стопкой вечерних газет и журналов.

В доме Баффетов было допустимо обсуждать вопросы политики, финансов и философии, но не чувства¹⁵. Сдержанность не была редкостью в то время, но Говард и Лейла давали сто очков вперед любым сухим и строгим родителям. Никто из Баффетов никогда не произносил «Я люблю тебя» и тем более не целовал детей перед сном.

Однако со стороны Лейла казалась идеальной женой и матерью. Ее называли живой, энергичной, никогда не унывающей и даже «болтушкой»¹⁶. Она любила рассказывать о себе, опуская при этом неловкие моменты. Она много говорила о своих родителях и о том, как ей повезло вырасти в христианской семье. Но самыми ее любимыми были истории о жертвах, на которые им с Говардом пришлось пойти. Она, к примеру, пожертвовала тремя годами обучения в школе, чтобы заработать на колледж, а когда Говард только начинал свой бизнес, он четыре месяца не мог ничего продать. Конечно, Лейла любила говорить и о том, как пешком ходила в молочный магазин, чтобы не тратиться на трамвай, и о приступах невралгии (которую часто путала с мигренью). Виновниками этих приступов она считала годы, проведенные за постоянно стучащим линотипом³⁵. Несмотря ни на что, она вела себя так, будто должна была все успеть, и ни капли себя не жалела — в ее распорядок дня входили и партии в бридж, и вечные барбекю, и дни рождения, и годовщины, и визиты, и ужины с членами церковного кружка.

Она навещала соседей чаще, чем кто-либо, пекла больше всех печенья и писала больше всех поздравительных записок. Однажды во время беременности она в одиночку приготовила ужин для всей семьи, занюхивая утреннюю тошноту куском мыла¹⁷. Но всю ее жизнь определяла одна идея — все ради Говарда. Ее золовка Кэйт Баффет говорила, что Лейла постоянно приносила себя в жертву¹⁸.

Но у чувства ответственности и безоглядного самопожертвования Лейлы была и обратная сторона — стыд и осуждение. Когда Говард по утрам уезжал на работу на трамвае, а Дорис и Уоррен одевались или играли, Лейла внезапно набрасывалась на детей. Иногда по ее тону можно было догадаться, что вот-вот разразится буря, но чаще всего ничто не предвещало беды.

«Каждый раз, когда мы говорили или делали что-то неправильное, разражалась неутихающая буря. Мать бесконечно припоминала все наши прошлые прегрешения. И хотя она иногда списывала эти вспышки гнева на невралгию, но никогда это не показывала».

В гневе Лейла хлестала детей словами снова и снова, каждый раз говоря одно и то же — их жизнь слишком легка, а ее страдания безграничны. Она кричала, что они неблагодарные, никчемные и эгоистичные и им должно быть стыдно за это. Она цеплялась к каждому их реальному и предполагаемому промаху, чаще направляя свой гнев на Дорис. Ее тирады могли продолжаться час или даже два, Лейла раз за разом повторяла свои обвинения. Уоррен вспоминает, что она не могла остановиться, пока дети не начинали всхлипывать. «Она успокаивалась, только доведя нас до слез», — рассказывает Дорис. Уоррен был вынужден наблюдать за ее вспышками гнева, не имея возможности защитить сестру и отчаянно пытаясь избегать выпадов в свой адрес. Было понятно, что агрессия матери не была случайной и в какой-то степени она могла ее контролировать, но неясно, осознавала ли она, как в этой ситуации должен вести себя родитель. Но к тому моменту, как Уоррену исполнилось три года и родилась их младшая сестра Роберта, или Берти, души Уоррена и Дорис уже были безвозвратно травмированы.

Уоррен и Дорис ни разу не попросили помощи у отца, несмотря на то что знали — он в курсе выходок их матери. Иногда Говард говорил им: «Мама вышла на тропу войны», предупреждая о начинающемся приступе гнева. Но сам никогда не вмешивался. К тому же чаще всего Лейла впадала в ярость, когда Говарда не было рядом, сам же он никогда не был объектом ее гневных вспышек. В каком-то смысле он был спасительным кругом для своих детей. Хотя Говард никогда и не защищал их напрямую, одно его присутствие означало, что дети в безопасности.

* ^{36 36}

Тем временем за стенами аккуратного бунгало на Баркер-авеню Омаха медленно скатывалась в пучину беззакония. Бутлегерство³⁶ процветало вплоть до того момента, когда Уоррену исполнилось три года¹⁹. В штате начались беспорядки. Фермеры столкнулись с лишением права выкупа закладных на свои обесценившиеся земли²⁰. Пять тысяч человек вышли на площадь перед муниципалитетом в Линкольне, и запаниковавшие законодатели штата были вынуждены торопливо принять билль о моратории на ипотеку²¹.

В ноябре 1933 года холодные ветра стали причиной сильнейшей песчаной бури. Ветер на скорости почти 100 километров в час (25 метров в секунду) захватил даже Нью-

Йорк. Буря оставляла за собой искореженные машины по обочинам дорог и разбитые вдребезги витрины. Газета «Нью-Йорк тайме» сравнила эту бурю с извержением вулкана Кракатау. Следом за ней песчаные и пыльные бури накрыли многие штаты. Одновременно с разгулом стихии страну поразила сильнейшая за XX столетие засуха²².

Жители Среднего Запада искали убежища в своих домах, пока летящие камни бомбардировали их машины, оставляли вмятины на кузовах и разбивали стекла. Каждое утро Лейла сметала с крыльца красную пыль. В день, когда Уоррену исполнилось четыре года, крыльцо было целиком засыпано пылью, а порыв ветра сдул бумажную посуду и салфетки с праздничного стола²³.

Следом за пылью пришла невыносимая жара. Летом 1934 года столбик термометра в Омахе поднялся до 47 градусов. Иссушенная земля покрылась глубокими трещинами²⁴. Местные жители пересказывали друг другу шутку о человеке, потерявшем сознание от капли воды, попавшей ему на лицо. Чтобы привести его в чувство, потребовалось три ведра песка. В домах было жарко, как в топке. Люди спали у себя на задних дворах, на территории школы, на газоне перед Джослинским художественным музеем в Омахе. Уоррен пытался спать, завернувшись в мокрые простыни, но ничто не могло остудить обжигающий воздух в его маленькой комнате на втором этаже дома.

В самый разгар этой рекордной жары и засухи 1934 года явилась саранча²⁵. Миллионы насекомых набросились на высохшие кукурузные и пшеничные поля, сжирая стебли до основания²⁶. В тот же год Джон Шталь, отец Лейлы, перенес удар. Навещая дедушку в Вест-Пойнте, Уоррен слышал, как в отдалении стрекочут полчища голодных насекомых. Они жадно поглощали столбики ограждений, белье, сушившееся на улице, и даже друг друга. Издаваемые ими звуки заглушали гул работавших тракторов²⁷. В воздухе их было так много, что за тучами насекомых не было видно автомобилей на дороге.

Сказать по правде, в начале тридцатых годов случилось столько неприятностей, что можно было уже не бояться ни бога, ни черта²⁸. Экономический спад продолжался. Новое поколение гангстеров, подражавших Капоне, Диллинджеру и Малышу Нельсону, рыскало по Среднему Западу, грабя и без того обессиленные банки³⁷. По городам шатались полчища бродяг, заставлявшие родителей еще сильнее переживать за своих детей. Несладко приходилось и самим детям. Их то запирали дома, опасаясь разгула собачьего бешенства, то пугали всякими страшилками. В разгар лета из страха перед «детским параличом» — полиомиелитом — закрылись общественные бассейны. Детей предупреждали, что пить из уличных фонтанчиков чревато подключением к аппарату искусственной вентиляции легких³⁸.

Но жители Небраски с рождения были научены переносить тяготы и лишения со стиснутыми зубами. Засушливые годы были достаточно типичными для Среднего Запада. Здесь с детства привыкали к странной погоде, сильнейшим ветрам и постоянной угрозе ураганов, способных сбросить с рельсов железнодорожные составы²⁹.

Трое юных Баффетов ходили в школу и играли с друзьями даже в сорокаградусную жару. Их отец всегда был в костюме, а мать не снимала чулок и длинного платья.

Многие их соседи в период экономического спада были вынуждены бороться за выживание, но Говард, сын бакалейщика, смог пробиться в заветную прослойку среднего класса. «Наше дело стабильно развивалось даже в эти непростые времена», — скромно рассказывал он позднее. Нужно заметить, что Говард всегда был эталоном скромности даже по меркам семьи Баффетов. В то время как десятки взрослых мужчин ждали шанса поработать водителем оранжевого грузовика в лавке Баффетов за 17 долларов в неделю, упорство Говарда вело его компанию (переименованную в «Баффет и Ко») к успеху³⁰. В 1935 году в связи с забастовками и беспорядками в Омахе было объявлено чрезвычайное положение. Несмотря на это, Говард купил новый «бьюик» и стал активистом местного отделения Республиканской партии. Семилетняя Дорис, боготворившая отца, стала его первым биографом, написав на обложке одного из своих дневников: «Говард Баффет, государственный деятель»³¹. Год спустя, когда тень Великой депрессии все еще нависала над Америкой, Говард выстроил для своей семьи в Данди, пригороде Омахи, новый двухэтажный дом из красного кирпича в стиле Тюдоров³⁹.

Пока семья готовилась к переезду, Лейла узнала, что ее брату Мэриону, успешному адвокату из Нью-Йорка³², поставили страшный диагноз — неоперабельный рак. «Дядя Мэрион был гордостью и опорой маминой семьи, — вспоминает Баффет. — К тому же родственники надеялись, что он сохранит фамилию, не запятнанную сумасшествием». Он умер в ноябре того же года в возрасте 37 лет, не успев завести детей и разрушив надежды семьи. Немногим позже у Джона Шталя, отца Лейлы, случился очередной удар, на этот раз серьезно подорвавший его здоровье. Ее сестра Бернис, ухаживавшая за отцом, впала в депрессию. Другая сестра, Эдит, школьная учительница, самая красивая и смелая из трех сестер, дала обет безбрачия — либо до тех пор, пока ей не исполнится тридцать, либо пока замуж не выйдет Бернис. И только Лейла не желала погружаться в болото семейных проблем. Она стремилась во что бы то ни стало построить нормальную жизнь с нормальной семьей³³. Она планировала переезд, покупала новую мебель и даже смогла позволить себе нанять на полставки домработницу Этель Крамп.

С тех пор как Лейла стала матерью благополучного семейства, приступы гнева случались с ней гораздо реже. Поэтому младшая дочь, Берти, росла намного более спокойным ребенком. Она знала, что у матери тяжелый характер, но всегда чувствовала себя любимой в отличие от Уоррена и Дорис. Лейла совершенно очевидно любила Берти сильнее, что не могло не сказаться на самооценке старших детей³⁴.

В ноябре 1936 года Рузвельт был переизбран на второй срок. Говарда утешало только то, что этот срок будет последним и через четыре года тот покинет Белый дом. Каждый вечер, пока он читал свои консервативные журналы, дети играли и слушали радио. Иногда они пели церковные гимны, а Лейла аккомпанировала им на органе, последнем приобретении семейства, похожем на тот, на котором играла ее собственная мать.

Новый дом Баффетов и роскошные приобретения вроде органа были явным свидетельством их растущего благосостояния. Однако при этом Лейла покупала своим детям дешевые, незапоминающиеся подарки: уцененную одежду без возможности

возврата или предметы первой необходимости — одним словом, вещи, которые никак не отвечали детским мечтам. У Уоррена была самая маленькая модель железной дороги, а хотел он ту, что стояла в витрине универмага, — со множеством паровозов, семафоров с яркими огнями, тоннелями и усыпанными снегом горами, сосновыми лесами и деревушками, расположившимися вдоль рельс. Но ему приходилось довольствоваться лишь каталогом с фотографиями вожделенной дороги.

«Если вы были ребенком с одним маленьким паровозиком, вы просто не могли оторваться от этой витрины. Вы с радостью заплатили бы 10 центов за каталог детских железных дорог, чтобы просто смотреть на картинки и мечтать».

Уоррен был замкнутым ребенком и мог листать каталог часами. Правда, иногда, еще в дошкольном возрасте, он прятался от родных в доме своего друга Джека Фроста. Он был по-детски влюблен в Хейзел, ласковую мать Джека. Со временем он все чаще оставался у соседей и родственников³⁵. Больше всех Уоррен любил свою тетку Элис, высокую старую деву, преподавательницу экономики, оставшуюся жить со своим отцом. Она тепло относилась к Уоррену, была внимательна к тому, чем он занимался, и всегда его поощряла.

К тому времени, как Уоррен пошел в детский сад, его больше всего волновали цифры⁴⁰. Ему было около шести, когда его захватила идея точного измерения времени в секундах, и он мечтал о секундомере. Но Элис дарила подарки только с определенными условиями. «Она была без ума от меня, — вспоминает Баффет, — но все равно ставила условия. Например, я должен был съесть спаржу или еще что-нибудь, чтобы получить подарок. Вот чем она меня мотивировала. Но я все равно получил свой секундомер».

Уоррен брал секундомер и звал сестер в ванную комнату посмотреть на придуманную им игру³⁶. Он наполнял ванну водой и выставлял на бортике стеклянные шарики в ряд. У каждого из шариков было свое имя. Затем скидывал их в воду с определенным интервалом. Шарики катились по фарфоровой чаше и подпрыгивали, достигнув воды. Они катились друг за другом к водостоку, а Уоррен останавливал секундомер, как только первый шарик достигал цели, и объявлял победителя. Сестры наблюдали, как он снова и снова устраивал гонку, пытаясь установить новый рекорд. Шарики не уставали, секундомер не ломался, и в отличие от сестер Уоррену никогда не надоедала эта игра.

Уоррен думал о цифрах всегда и всюду, даже в церкви. Ему нравились проповеди, остальная же часть службы казалась слишком скучной. Он убивал время, высчитывая продолжительность жизни авторов церковных гимнов, производя вычисления с датами их рождения и смерти, указанными в сборнике гимнов. Уоррен полагал, что верующим должно воздаться по их вере, следовательно, авторы гимнов должны были жить дольше большинства других смертных. По какой-то причине он считал крайне важным, если тому или иному человеку удавалось прожить дольше среднего. Но по его расчетам оказалось, что набожность никак не влияет на продолжительность жизни. А так как его вера была не слишком сильна, он стал относиться к религии весьма скептически.

Гонки в ванной и собранные Уорреном данные о композиторах научили его чему-то гораздо более ценному — рассчитывать шансы и внимательно глядеть вокруг себя. Возможности подсчитывать шансы были повсюду. Нужно было только собирать максимум информации — именно она была ключом ко всем остальным умозаключениям.

Глава 7. День перемирия

Омаха • 1936-1939 годы

Поступив в 1936 году в первый класс Роузхиллской школы¹, Уоррен сразу же полюбил ее. Начнем с того, что он стал меньше времени проводить дома с матерью. Школа открыла перед ним новый мир, и он тут же завел себе двух друзей — Боба Расселла и Стю Эриксона. С Бобом, которого Уоррен называл Расс, они стали вместе ходить в школу, а спустя несколько дней он уже торчал у Расселла в гостях после занятий. Порой Стю, чья семья жила в небольшом щитовом доме, приходил в новый кирпичный дом Баффетов, расположенный в окрестностях загородного клуба Happy Hollow. Уоррен всегда находил, чем заняться после школы до прихода с работы отца. Он всегда ладил с другими детьми и теперь чувствовал себя в безопасности.

Уоррен и Расс могли часами сидеть на крыльце дома Расселлов, наблюдая за движением по Милитари-авеню и записывая в блокноты номерные знаки всех проезжающих машин. Их родители считали это занятие весьма странным хобби, но объясняли его интересом мальчиков к числам — любовь Уоррена к подсчетам букв и цифр была известна всем. Но ребята скрыли от родителей реальные причины. На самом деле улица перед домом Расселлов была единственной дорогой из тупика, где был расположен банк Douglas County. Уоррен убедил Расса, что, если когда-нибудь банк ограбят, полицейские смогут поймать злоумышленников при помощи записанных номеров машин. И они с Рассом будут единственными обладателями столь необходимых полиции данных.

Уоррен любил все занятия, связанные с подбором, подсчетом и запоминанием чисел. Еще он был страстным коллекционером монет и марок. Он высчитывал частоту появления тех или иных букв в газетах и в Библии. Он любил читать и много времени проводил за книгами, которые брал в Бенсонской библиотеке.

Но именно борьба с преступностью и потенциальная возможность поймать грабителей с помощью номерных знаков, о чем семьи мальчиков так никогда и не узнали, раскрыли другие стороны его характера. Он любил играть в полицейских и завоевывать внимание людей, даже если для этого приходилось переодеваться и играть различные роли. Когда Уоррен был еще дошкольником, Говард привез из Нью-Йорка, куда он ездил в деловую поездку, костюмы ему и Дорис. Теперь Уоррен мог перевоплощаться в индейского вождя, ковбоя или полицейского. А в школе он начал придумывать свои собственные мизансцены.

Уоррен любил играть, даже если соперничать приходилось с самим собой. От бега с препятствиями он перешел к игре с йо-йо, затем с мячиком боло на резинке, отправляя его в полет тысячу раз подряд. Как-то раз в субботу между сеансами (три фильма за пять центов) в Бенсонском театре он вышел на сцену с другими детьми в надежде выиграть соревнование по игре в боло. В конце концов все остальные устали и сдались, на сцене остался один Уоррен, мяч которого все еще был в движении.

Он поддерживал свой дух соперничества даже в отношениях с сестрой Берти. Он называл ее «пухлой», зная, как это злит Берти, обманом заставлял петь за обеденным столом, что было против семейных правил. Он постоянно играл с ней в игры, но никогда не позволял выигрывать, хотя она была на три года младше его. Однако Уоррен испытывал и нежные чувства к сестре. Однажды, когда после ссоры с матерью Берти выкинула свою драгоценную куклу Дайди в мусорную корзину, Уоррен «спас» ее и принес обратно. «Я нашел ее в мусорной корзине, — сказал он. — Ты же на самом деле не хотела ее выбрасывать?»² Еще в детстве Берти знала, что ее брат мог быть тактичным.

Сама же Берти была уверенной в себе, авантюрной особой, что, по мнению Дорис и Уоррена, и объясняло, почему их мать Лейла редко срывала на ней свою злобу. У Берти была своя теория, согласно которой нужно вести себя так, как этого хочет мать, или по крайней мере хорошо притворяться.

Больше всего Лейла ценила свою репутацию — то, что Уоррен позднее назовет Внешней Оценкой. Она всегда беспокоилась о том, что подумают соседи, и поэтому постоянно пилила своих дочерей насчет их поведения. «Я старалась делать все правильно. Я не хотела, чтобы мать выражала мне свое неудовольствие», — говорила Берти о тирадах Лейлы.

Дорис же была бунтаркой. С ранних лет она обладала изысканным вкусом и легко приходила в возбуждение, что противоречило степенному и скупому укладу жизни Баффетов. Ее привлекало все экзотическое, стильное и новое. Это отличало ее от матери, которая закрылась маской смирения и поставила строгость выше всего. Поведение Дорис постоянно бросало вызов матери, и они бесконечно ссорились. Дорис была симпатичной девочкой. «И чем красивее она становилась, — говорил Баффет, — тем хуже шли дела».

Еще в детстве у Уоррена проявился талант к общению с людьми, он любил соревноваться, был не по годам интеллектуально развит, но, к сожалению, слаб физически. На восьмилетие родители подарили ему боксерские перчатки, но Уоррен позанимался один раз и больше никогда к ним не прикасался⁴¹. Он попытался кататься на коньках, но его ноги заплетались³. Он никогда не играл в уличные игры с другими детьми, хотя любил спорт и обладал хорошей координацией. Единственным исключением был настольный теннис. Когда Баффеты купили стол, Уоррен играл дни и ночи напролет с кем угодно, кто соглашался на это (друзья родителей, дети из школы), пока не стал первой ракеткой в округе. Однако если ситуация требовала физической силы, все проблемы решала Берти. Он мог легко расплакаться, если кто-то был груб с ним, но упорно работал над тем, чтобы понравиться другим людям и ладить с ними. И все же, несмотря на демонстративное дружелюбие Уоррена, чувствовалось, что на самом деле он по характеру одиночка.

На Рождество 1937 года Баффеты сфотографировали своих детей. На снимке Берти кажется счастливой. Дорис и Уоррен, сжимающий в руках свое сокровище — никелированный автомат для размена денег (подарок тети Алисы), выглядят гораздо менее радостными, чем положено детям в такой праздник.