ИСПАНИЯ: ПРИМЕР ТОГО, КАК ПОСТУПАТЬ НЕЛЬЗЯ

ИСПАНИЯ: ПРИМЕР ТОГО, КАК ПОСТУПАТЬ НЕЛЬЗЯ

В истории Европы с 1500-х годов можно найти примеры экономической политики, которой нельзя следовать. Испания когда-то была развитым промышленным государством. «В Европе, чтобы описать самый лучший шелк, люди раньше говорили: качество Гранады. Чтобы описать лучшие ткани, говорили: качество Сеговии», — писал португальский экономист 1700-х годов. К этому времени испанская обрабатывающая промышленность давно перестала существовать и экономисты пытались понять, что могло уничтожить одним махом и промышленную мощь Испании, и ее богатство. Они пришли к одному выводу.

После открытия Америки в Испанию рекой хлынули потоки золота и серебра. Однако это богатство не было инвестировано в производство, а привело к деиндустриализации страны. Произошло это так: землевладельцы наживались на потоке золота из Америки благодаря монополии на экспорт вина и оливкового масла на растущие рынки Нового Света. Производство масла и вина — крайне негибкие виды экономической деятельности, для которых характерна скорее убывающая, чем возрастающая отдача[95]. Для того чтобы увеличить производство (в частности, чтобы новые оливковые деревья начали плодоносить так же активно, как старые), требуется время. Такое расширение производства приводит к отдаче не возрастающей, а убывающей, из-за которой затраты на производство единицы товара увеличиваются, а не уменьшаются. Поэтому результатом возросшего спроса стал резкий скачок цен на сельскохозяйственные продукты. Знатные землевладельцы были освобождены практически ото всех налогов, так что налоговое бремя легло на плечи ремесленников и промышленников. Рост цен на сельскохозяйственные товары в Испании и без того пошатнул конкурентоспособность испанских промышленников и ремесленников, так что синергия и разделение труда в стране отсутствовали. Произошла деиндустриализация, оправиться от которой Испании удалось только в XIX веке. Успешные страны защищали свою обрабатывающую промышленность, а неуспешная Испания защищала свое сельское хозяйство, пока оно не уничтожило ее обрабатывающую промышленность.

В политическом смысле война между современными городскими и традиционными сельскими видами деятельности была частично проиграна в Испании во время и после так называемого восстания городских коммун (комунерос) в 1520–1521 гг. Этот прототип современной европейской революции в долгосрочной перспективе оказал разрушительное действие на промышленные города Испании. Испанская организация овцеводов «Места», ссужавшая деньгами испанский трон, обладала немалой политической мощью, которую использовала, чтобы поддержать сырьевую экономическую политику в стране. «Места» сумела получить разрешение на выпас овец на сельскохозяйственных землях, так что часть возделываемой земли в Испании вновь деградировала до уровня пастбищ. Сравнивая Испанию и Англию периода 1500-х годов, мы видим, как важно, в чьих руках находится политическая власть— у тех, кто заинтересован в производстве сырьевых товаров, как в Испании, или у тех, кто заинтересован в развитии обрабатывающей промышленности, как в Англии. Я не хочу сказать, что вторые люди лучше первых; те и другие одинаково стремятся к собственной выгоде. Однако мы по-прежнему понимаем капитализм как систему непреднамеренных последствий, а таковые в странах, где деньги делаются при помощи обрабатывающей промышленности, совсем другие, чем в странах, где заработать можно только на сырье. Если понять, как и почему это происходит, то можно добиться желаемого результата при помощи мудрой экономической политики, как это сделал Генрих VII; однако сегодня эта политика запрещена Вашингтонским консенсусом.

В отличие от Венеции и Голландии — примеров для подражания, Испания в XVI веке показала миру плохой пример. Стало понятно, что богатства колоний не обогатили Испанию, но подавили ее способность производить товары и услуги. В отличие от Англии, которая с 1485 года активно защищала и поощряла свою промышленность, Испания защищала от зарубежной конкуренции свое сельскохозяйственное производство, а именно производство масла и вина. К концу XVI века Испания, когда-то обладавшая довольно мощным промышленным производством, была почти полностью деиндустриализована.

Тем, кто наблюдал за происходившим в Испании, было очевидно, что все огромное богатство, которое текло в Испанию, в ней не задерживалось, а вытекало дальше и оседало в двух местах — в Венеции и Голландии. Как за медленно движущимся цунами, можно проследить за гигантской волной инфляции, начавшейся в южной Испании и прокатившейся по Европе. Но почему этот поток золота и серебра осел в двух небольших географических областях? Что отличало Венецию и Голландию от остальной Европы? В этих областях было сконцентрировано обширное и диверсифицированное производство и почти не было сельского хозяйства. Европа поняла, что истинные золотые рудники — это не физические золотые копи, а обрабатывающая промышленность. В труде Джованни Ботеро о причинах богатства городов мы читаем: «Такова сила промышленности, что никакой рудник по добыче золота или серебра в Новой Испании или Перу не может с ней сравниться, и облагая налогами промышленные предприятия Милана, католический король получает больше, чем приносят ему рудники Потоси или Халиско[96]. Италия — это страна, где… нет крупных золотых или серебряных рудников, как нет их и во Франции; однако обе страны богаты деньгами и сокровищами благодаря своей промышленности»[97].

Идея о том, что обрабатывающая промышленность — это настоящее золотое дно, встречается в трудах экономистов по всей Европе с конца 1500 до 1700-х. После Ботеро эту же мысль мы находим у итальянцев Томмазо Кампанеллы (1602 г.) и Антонио Дженовези (1750-е гг.), у испанца Херонимо де Устарис (1724–1751), а также у шведа Андерса Берка (1747 г.), первого профессора экономической науки за пределами Германии: «Истинные золотые рудники — это обрабатывающая промышленность»[98].

До Смита развитие обрабатывающей промышленности в экономической науке считалось частью прогресса цивилизации. Капитализм рассматривался как возможность обуздать страсти человечества и направить его энергию в созидательное русло[99]. Итальянский экономист Фердинандо Галиани (1728–1787) утверждал, что «обрабатывающая промышленность способна излечить два величайших заболевания человечества — суеверия и рабство»[100]. Этот принцип стал основой европейской экономической политики, и страны Европы одна за другой индустриализовались. Создание сектора обрабатывающей промышленности, а за ними и демократии считалось частью одного процесса — цивилизации. Эту общепринятую мудрость в 1855 году повторил французский государственный деятель и политический писатель Алексис де Токвиль (1805–1859). «Я не знаю, можно ли назвать народ, от тирийцев до флорентийцев и англичан, который занимался бы обрабатывающей промышленностью и торговлей и не был при этом свободен. Значит, существует близкая связь и необходимая зависимость между двумя этими явлениями — свободой и обрабатывающей промышленностью»[101].

К 1550 году многие испанские экономисты начали понимать, что происходит с их страной, и в результате сумели сделать адекватный анализ ситуации и разработать полезные рекомендации. Американский историк Эрл Гамильтон, эксперт по экономике того времени и экономике Испании, в частности, пишет об этом так: «История знает немного примеров, когда группе моральных философов настолько точно удавалось диагностировать фатальную общественную болезнь, а государственные деятели настолько решительно пренебрегли бы их полезнейшим советом»[102]. В 1558 году министр финансов Испании Луис Ортис так описал текущую ситуацию в меморандуме королю Филиппу II: «Из сырьевых материалов Испании и Вест-Индии, в частности, шелка, железа и кочиниллы (красной краски), которые они покупают всего за один флорин, иностранцы производят готовые товары, которые затем продают назад, в Испанию, по цене от десяти до ста флоринов. Таким образом, Испания подвергается со стороны остальной Европы еще большим унижениям, чем те унижения, которым мы сами подвергаем индейцев. В обмен на золото и серебро испанцы предлагают индейцам безделушки большей или меньшей ценности; но выкупая свои собственные сырьевые товары у иностранцев по заоблачной цене, испанцы становятся посмешищем всей Европы»[103].

Основная идея меморандума Ортиса — готовый продукт может стоить в десять или даже сто раз дороже, чем необходимое для его производства сырье — веками звучала в европейской экономической литературе. Между сырьем и готовым продуктом находится мультипликатор — производственный процесс, который требует знаний, механизации, технологий, разделения труда, возрастающей отдачи и одновременно сам создает их. Но главное, что создается в ходе производственного процесса, — это рабочие места для безработных, которых в бедных странах всегда великое множество. Сегодня Всемирный банк строит экономические модели так, как будто в развивающихся странах вообще нет безработицы, хотя в некоторых из них только у 20–30 % работоспособного населения есть некое подобие работы в нашем понимании. Люди, в прежние времена разрабатывавшие экономическую политику, разделяли понятия безработицы, частичной безработицы и бродяжничества и знали, что труд, который потребуется для создания из сырьевых материалов конечного продукта, сам по себе и сам собой увеличит богатство городов и стран. Однако еще более важным они считали то, что виды экономической деятельности, появлявшиеся в ходе превращения сырьевых материалов в конечный продукт, подчинялись совсем другим экономическим законам, чем те, которым подчинялось производство сырьевых товаров. Мультипликатор обрабатывающей промышленности был ключом одновременно к прогрессу и к политической свободе.

Вот почему с конца XV века до окончания Второй мировой войны лейтмотивом экономической политики (хотя и не всегда экономической науки) был культ обрабатывающей промышленности. В рамках этого культа велись разговоры о «насаждении» промышленности в странах примерно так, как насаждаются полезные растения из дальних стран. В конце 1400-х годов появились два института, служащих одной цели, — патенты, защищавшие новые знания, и тарифная защита, позволявшая передавать это знание в новые географические области. Оба института основаны на одной экономической идее: новое знание должно создаваться и распространяться по миру, побуждаемое несовершенной конкуренцией. Необходимой частью этого процесса стали институты, которые «портили» цены, которые установил бы свободный рынок, — патенты создавали временную монополию на новые изобретения, а тарифы, искажавшие цены на промышленные товары, позволяли новым технологиям и производствам укорениться вдали от тех стран, где они были изобретены.

Изобретения и инновации никогда не могли быть воссозданы на свободных рынках без вмешательства государства. Сегодня экономическая политика и мировые финансовые организации защищают только патенты — постоянный источник растущего дохода для очень немногих и очень богатых стран. Однако эти же организации с пеной у рта запрещают применять инструменты, которые позволяют распространять несовершенную конкуренцию в форме новых производств в других странах. Защита несовершенной конкуренции считается нормальной в богатых странах, но только не в бедных. Вот пример того, что я называю подменой предпосылок в экономической науке: у себя дома богатые страны используют совсем другие теории, чем те, которые они применяют в странах третьего мира, совсем как в старые добрые колониальные времена. Соотношение сил в экономике всегда находит свое отражение в золотом правиле: у кого золото, тот и устанавливает правила.

В начале 1700-х годов в экономической практике двусторонней торговли появилось железное правило, которое быстро распространилось в Европе. Если страна экспортирует сырьевые товары и импортирует промышленные, то она ведет невыгодную торговлю, если страна импортирует сырьевые товары и экспортирует промышленные, то выгодную[104]. Интересно, что если страна экспортировала промышленные товары в обмен на другие промышленные товары, торговля считалась выгодной для обеих сторон. Как когда-то выразилась ЮНКТАД, симметричная торговля выгодна обеим сторонам, а несимметричная невыгодна бедным странам.

Вот почему главные сторонники индустриализации и тарифной защиты, такие как Фридрих Лист, были и главными сторонниками свободной торговли и глобализации, но только после того как все страны будут в достаточной степени индустриализованы. Еще в 1840-е годы Фридрих Лист разработал рецепт «правильной глобализации»[105]: свободная торговля должна вводиться после того, как все страны мира будут индустриализованы; только тогда она будет выгодна всем странам без исключения. Как мы видим, Лист только в одном расходится с принятой сегодня теорией — в вопросе выбора времени для введения свободной торговли, а также выбора географической и отраслевой последовательности, в которой должно идти развитие свободной торговли.

Даже в период восстановления Европы после Второй мировой войны подобный тип экономического мышления был в ходу. После войны промышленность США превосходила промышленность Европы. Однако никто почему-то не предлагал Европе следовать собственному конкурентному преимуществу в сельском хозяйстве; напротив, делалось все возможное, что бы реиндустриализовать Европу при помощи Плана Маршалла. План Маршалла состоял из традиционного набора стратегических инструментов, среди которых была и мощная защита обрабатывающей промышленности. Новой в этом наборе была только необходимость защищать сельское хозяйство послевоенной Европы. Однако в XX веке сельское хозяйство надо было защищать совсем по иным причинам, чем промышленное производство. Развитие производственной базы было агрессивной протекционистской мерой с целью добиться индустриализации и повышения реальной зарплаты в стране. Защита же сельского хозяйства была оборонительной протекционистской мерой с целью не дать доходам отрасли отстать от уровня зарплат в промышленном секторе, стремительно развивающемся под защитой агрессивного протекционизма. Другими словами, защита обрабатывающей промышленности, т. е. источника новых рабочих мест и роста заработной платы в стране, применяется по совсем иным причинам, чем защита занятости в сельском хозяйстве от конкурентов в бедных странах. Первый тип протекционизма агрессивный, он способствует росту зарплат во всей стране при помощи синергии. Второй тип протекционизма помогает крестьянам и регионам, где преобладает сельское хозяйство. Понять необходимость этих разных типов протекционизма можно, осознав качественные различия между обрабатывающей промышленностью и сельским хозяйством, о которых мы поговорим в следующей главе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.