Статья III О расходах на учреждения для образования людей всех возрастов

Учреждения для образования лиц всех возрастов состоят главным образом из учреждений для религиозного обучения. Целью этого вида обучения является не столько превращение людей в хороших граждан в этом мире, сколько подготовка их к иному и лучшему миру в будущей жизни. Преподаватели доктрин, входящих в это обучение, подобно другим учителям, могут или зависеть в своих средствах к существованию от добровольных взносов своих слушателей, или получать их из каких-либо иных фондов, предоставляемых им законом страны, каковы земельные владения, десятина или поземельный налог, установленное жалованье или стипендия. Их старательность, усердие и прилежание точно так же будут гораздо больше в первом случае, чем в последнем. В этом отношении наставники новых религий всегда обладали значительным преимуществом, поскольку нападали на давние и утвердившиеся системы, духовенство которых, спокойно пользуясь своими бенефициями, пренебрегало поддержанием в массе народа ревности к вере и благочестия и, предавшись лености и бездействию, сделалось вообще неспособным к сколько-нибудь серьезным усилиям для защиты даже своего собственного института. Представители духовенства официально признанной и хорошо снабженной средствами религии часто становятся людьми учеными и светскими, обладающими всеми качествами знати или такими чертами, которые вызывают уважение со стороны ее, но вместе с тем они легко утрачивают постепенно те качества, хорошие и дурные, которые давали им авторитет и влияние среди низших классов народа и были, наверное, первоначальной причиной успеха и распространения их религии. Такое духовенство, когда на него нападает кучка популярных и смелых, хотя, может быть, глупых и невежественных энтузиастов, чувствует себя столь же беззащитным, как ленивые, изнеженные и сытые народы южных частей Азии, когда на них нападали стремительные, смелые и голодные татары с севера. Такое духовенство в подобной крайности не знает обычно иного выхода, как призыв к гражданской власти преследовать, уничтожать или изгонять его противников как нарушителей общественного мира и спокойствия. Именно так было, когда римско-католическое духовенство добивалось от гражданских властей преследования протестантов, а англиканская церковь – преследования диссентеров, и вообще всякая религиозная секта, после того как она в течение столетия или двух пользовалась обеспеченностью признанного законом учреждения, оказывалась неспособной сколько-нибудь решительно защищаться против всякой новой секты, нападавшей на ее учение или правила. В таких случаях преимущество в отношении учености и умения хорошо писать может быть иногда на стороне признанной церкви. Но умение приобретать популярность, умение и способность привлекать новых сторонников всегда оказываются на стороне ее противников. В Англии эти навыки и способность давно уже находятся в пренебрежении у хорошо оплачиваемого духовенства признанной церкви и в настоящее время воспитываются главным образом у диссентеров и методистов. Однако независимые доходы, которые во многих местах были установлены для диссентерских проповедников посредством добровольных пожертвований, завещаний и других обходов закона, кажется, очень сильно уменьшили ревность и активность этих проповедников. Многие из них сделались очень учеными и почтенными людьми, но по общему правилу перестали быть очень популярными проповедниками. Методисты, не обладая и половинной долей учености диссентеров, пользуются гораздо большим успехом.

В римской церкви старательность и рвение низшего духовенства гораздо больше поддерживаются могущественным мотивом заинтересованности, чем в какой-либо признанной протестантской церкви. Многие представители приходского духовенства получают весьма значительную часть своих средств к существованию от добровольных приношений народа – источник дохода, который исповедь дает им много возможностей сделать более обильным. Нищенствующие монашеские ордены все свои средства к существованию получают от таких приношений. К ним применимо то же, что к гусарам и легкой пехоте некоторых армий: не пограбишь, ничего не получишь. Это приходское духовенство находится в таком же положении, как и те учителя, вознаграждение которых зависит отчасти от их жалованья и отчасти от платы, или гонорара, получаемого ими от своих учеников; они всегда должны зависеть в большей или меньшей степени от своего усердия и репутации. Нищенствующие монахи подобны тем учителям, заработок которых всецело зависит от их старательности. Они поэтому вынуждены прибегать к всевозможным ухищрениям, которые могут возбуждать благочестие простого народа. Учреждение двух больших нищенствующих орденов, св. Доминика и св. Франциска, как это заметил Макиавелли, оживило в XIII и XIV вв. потухавшие веру и благочестие католической церкви. В римско-католических странах дух благочестия поддерживается вообще монахами и более бедным приходским духовенством. Высшие сановники церкви, при всех своих блестящих качествах знати и людей светских, а иногда и ученых, достаточно заботятся о поддержании необходимой дисциплины среди своих подчиненных, но редко дают себе труд делать что-нибудь для просвещения народа.

«Большинство ремесел и профессий в государстве, – говорит самый замечательный философ и историк нашего века,[291] – таковы по своей природе, что, служа интересам общества, они вместе с тем полезны или приятны некоторым отдельным лицам; и, поскольку это так, неизбежным правилом государственной власти, за исключением, может быть, первоначального введения какого-нибудь ремесла, должно быть предоставление профессии самой себе и ожидание ее поощрения и развития от усилий тех лиц, которые получают выгоду от нее. Ремесленники, видя, что их прибыль увеличивается при благоприятном отношении к ним заказчиков и покупателей, стараются по возможности увеличить свое искусство и старательность; и так как в промысел не вносится никакого расстройства нецелесообразным вмешательством, то всегда есть уверенность, что количество сработанного товара постоянно будет приблизительно соответствовать спросу».

«Но существуют и такие занятия, которые, хотя и полезны и даже необходимы в государстве, не приносят никакой выгоды или удовольствия ни одному человеку; верховная власть обязана изменить свой образ действий по отношению к представителям этих профессий. Она обязана оказывать им государственное поощрение, чтобы они могли существовать; против пренебрежения, в каком эти профессии, естественно, окажутся, она должна принимать меры, связывая с этими профессиями особые почести и знаки отличия, устанавливая целую цепь рангов и строгую зависимость одного от другого или прибегая к каким-либо иным средствам. Лица, занятые в финансовом ведомстве, во флоте и судебном ведомстве, представляют собою пример этого класса людей».

«С первого взгляда можно подумать, что духовенство принадлежит к первому роду профессий и что поощрение его, равно как юристов и врачей, можно смело предоставить щедрости отдельных лиц, которые следуют его учениям и получают пользу или утешение от его духовной деятельности и помощи. Его старательность и усердие, без сомнения, будут только подхлестываться этим добавочным побуждением, а его искусство в своей профессии, а также умение управлять умами народа должны будут ежедневно возрастать в результате увеличения его практики, прилежания и внимания к делу».

«Но при более близком рассмотрении дела мы найдем, что каждое мудрое правительство должно стараться как раз не допускать этого заинтересованного усердия духовенства, потому что во всякой религии, исключая истинной, оно в высшей степени опасно, оно имеет даже естественную тенденцию искажать истинную религию, пропитывая ее значительной примесью суеверий, нелепостей и заблуждений. Любой духовный деятель, стремясь стать в глазах своих последователей более нужным и священным, готов внушать им самое резкое возмущение против всех остальных сект и постоянно пытаться возбуждать какой-нибудь новой выдумкой ослабевающее благочестие своей аудитории. В проповедуемых доктринах не будет обращаться ни малейшего внимания на истину, нравственность или приличие. Будет приниматься любое положение, какое лучше всего соответствует беспорядочным страстям человеческой натуры. Каждая община будет привлекать к себе приверженцев все новыми усилиями и ловкостью в воздействии на страсти и легковерие черни; и в конце концов гражданская власть увидит, что она дорого заплатила за преследуемую ею бережливость, экономя на постоянном жалованье священникам, и что на деле ей выгоднее и удобнее всего в ее отношениях к духовным пастырям просто купить их пассивность, установив для этой профессии определенное жалованье и сделав для них излишним проявлять большее усердие и активность, чем это необходимо для того, чтобы не дать своему духовному стаду рассеяться в поисках новых пастырей. Таким-то образом церковные учреждения, хотя и возникавшие обычно первоначально в силу религиозных побуждений, в конце концов оказываются выгодными для политических интересов общества».

Но были ли хороши или дурны результаты установления независимых доходов для духовенства, это очень редко делалось для достижения этих результатов. Эпохи, отличавшиеся ожесточенными религиозными распрями, были обычно и эпохами столь же ожесточенной политической борьбы. В такой обстановке каждая политическая партия считала для себя выгодным заключать союз с той или другой из борющихся между собой религиозных сект. Но это было осуществимо лишь при условии принятия или по крайней мере покровительственного отношения к основным догматам этой отдельной секты. Секта, которой удалось заключить союз с победившей партией, неизбежно приобщалась к победе своего союзника, при помощи которого вскоре получала возможность до известной степени привести к молчанию и подчинению всех своих противников. Эти последние обычно объединялись с врагами победившей партии, а потому и становились ее врагами. Духовенство отдельной секты, одержав полную победу и приобретя величайшее влияние и авторитет в массе народа, оказывалось достаточно могущественным, для того чтобы держать в руках вождей и руководителей своей собственной партии и вынуждать гражданскую власть считаться с его взглядами и стремлениями. Обыкновенно первое требование этого духовенства состояло в том, чтобы гражданская власть принуждала к молчанию и обуздывала всех его противников, а второе его требование сводилось к предоставлению ему этой властью независимых доходов. Так как духовенство обычно немало содействовало победе, то казалось справедливым, чтобы оно получило некоторую долю в добыче. Помимо того, для него стала неприятной и обременительной необходимость приспособляться к народу и зависеть в своих средствах к существованию от его настроений. Таким образом, предъявляя это требование, духовенство считалось со своими удобствами и выгодой, не задумываясь о последствиях, какие это может иметь в будущем для влияния и авторитета его сословия. Гражданская власть, которая могла удовлетворить это требование только передачей духовенству части того, что она предпочла бы взять сама или удержать в свою пользу, редко проявляла большую готовность уступить этому требованию. Однако необходимость всегда заставляла ее в конце концов подчиниться, хотя часто это происходило только после продолжительных оттяжек, уклончивости и неискренних оправданий.

Но если бы политика никогда не призывалась на помощь религии, если бы победившая партия никогда не поддерживала учения одной секты в ущерб учениям другой, то она, вероятно, относилась бы одинаково и беспристрастно ко всем существующим сектам и предоставляла бы каждому человеку выбирать себе священника и религию согласно его убеждению. В таком случае, без сомнения, налицо оказалось бы большое множество религиозных сект. Почти каждая отдельная община, вероятно, составляла бы своего рода самостоятельную маленькую секту или исповедовала свои особые учения. Каждый проповедник, вне всякого сомнения, чувствовал бы себя вынужденным прилагать чрезвычайные усилия и пускать в ход всевозможные уловки, чтобы сохранить за собой и увеличить наличное количество своих последователей. Но так как все другие проповедники чувствовали бы себя вынужденными к тому же самому, то ни один проповедник или секта проповедников не могли бы пользоваться очень большим успехом. Заинтересованное и деятельное рвение религиозных проповедников может быть опасно и может иметь неприятные последствия только там, где в обществе допущена только одна секта или где все общество в целом разделяется на две или три большие секты, причем проповедники каждой из них действуют согласованно и подчиняясь установленной дисциплине и иерархии. Но это рвение безопасно там, где общество делится на 200, или 300, или, может быть, на много тысяч маленьких сект, из которых ни одна не может быть достаточно значительна, чтобы нарушать общественное спокойствие. Проповедники каждой секты, видя себя окруженными со всех сторон большим количеством противников, чем друзей, были бы вынуждены учить тому чистосердечию и умеренности, которые так редко возможно встретить среди проповедников больших сект, учения которых, поддерживаемые гражданской властью, почитаются почти всеми жителями обширных королевств или империй и которые знают только последователей, учеников и смиренных почитателей. Проповедники каждой маленькой секты, видя себя почти одинокими, были бы вынуждены с уважением относиться к проповедникам других сект, и уступки, которые они признали бы удобным и приятным делать друг другу, с течением времени могли бы превратить учения большинства их в ту чистую и рациональную религию, свободную от всякой примеси нелепостей, обманов или фанатизма, которую мудрые люди во все эпохи желали видеть утвердившейся, но которая еще, пожалуй, никогда не была установлена положительным законом и, вероятно, никогда не будет установлена им ни в одной стране, потому что в вопросах религии на положительный закон всегда оказывали и, наверное, всегда будут оказывать большее или меньшее влияние народные предрассудки и предпочтения. Такого рода церковное управление, или, точнее говоря, отсутствие всякого церковного управления, предлагала установить в Англии в конце гражданской войны секта так называемых индепендентов, секта, без сомнения, совершенно необузданных фанатиков. Если бы оно было установлено, то, хотя в его основу совсем не были положены философские принципы, то, вероятно, к нашему времени имело бы своим последствием в высшей степени философскую терпимость и умеренность в отношении к религиозным принципам.

Оно было установлено в Пенсильвании, где, несмотря на то что квакеры там наиболее многочисленны, закон фактически не благоприятствует одной секте больше, чем другой, и где оно, как утверждают, привело к указанной философской умеренности и терпимости.

Но если бы даже это одинаковое отношение ко всем религиозным сектам какой-либо страны не порождало такой терпимости и умеренности у всех или у большей части их, то все же при том условии, что эти секты достаточно многочисленны и каждая из них вследствие этого слишком незначительна, чтобы нарушать общественное спокойствие, чрезмерная ревность каждой из них по отношению к своему учению не могла бы приводить к каким-либо очень вредным последствиям, а, напротив, была бы в состоянии вызывать некоторые хорошие результаты; и если бы правительство твердо решило не вмешиваться в их жизнь и заставить их не вмешиваться в жизнь друг друга, то маловероятно, что они и по собственному почину не раздробились бы достаточно быстро и не стали бы скоро довольно многочисленны.

В любом цивилизованном обществе, в любом обществе, где уже вполне установилось разделение на классы, всегда существовали одновременно две схемы или системы нравственности, из которых одну можно назвать строгой, или суровой, а другую – свободной, или, если хотите, распущенной. Первая обычно принимается и почитается простонародьем, вторая – так называемым обществом, людьми воспитанными и светскими. Та степень осуждения, с какою мы должны относиться к порокам легкомыслия, порокам, легко порождаемым богатством и избытком веселости и хорошего настроения, служит, по-видимому, главным признаком, отличающим эти две противоположные системы. Свободная, или распущенная, система нравственности обычно относится с большой снисходительностью к роскоши, расточительности и даже беспорядочным развлечениям, к доведению удовольствий до некоторой степени невоздержанности, к нарушению целомудрия по крайней мере одним из двух полов и т. п. при условии, если все это не сопровождается грубым неприличием и не ведет к лживости или несправедливости; она легко извиняет и даже прощает все это. Напротив, суровая система нравственности относится к подобным излишествам и крайностям с крайним отвращением и презрением. Пороки легкомыслия всегда гибельны для простого народа; беззаботности и разгула в течение одной только недели часто бывает достаточно, чтобы погубить навсегда бедного работника и толкнуть его в отчаянии к совершению самых чудовищных преступлений. Поэтому более благоразумные и лучшие люди из простонародья всегда питают отвращение к подобным эксцессам, которые, как говорит им опыт, столь непосредственно губительны для людей их положения. Напротив, беспорядочный образ жизни и расточительность в течение нескольких лет не всегда разоряют и губят человека светского, и люди этого класса весьма склонны считать возможность предаваться до известной степени подобным эксцессам одним из преимуществ своего богатства, а свободу поступать так, не навлекая на себя порицания или упреков, – одной из привилегий, связанных с их общественным положением. Ввиду этого к подобным эксцессам со стороны представителей своего класса они относятся лишь с незначительным неодобрением и порицают их очень слабо, а то и совсем не делают этого.

Почти все религиозные секты зарождались среди простого народа, из рядов которого они обыкновенно привлекали своих первых, впоследствии наиболее многочисленных приверженцев. В соответствии с этим указанные секты почти всегда или за очень немногими исключениями усваивали систему строгой нравственности. Именно такой нравственностью они могли лучше всего зарекомендовать себя в глазах того класса, кому они в первую очередь предлагали свой проект реформирования существующих учреждений. Многие из них, даже, пожалуй, большинство, старались приобрести доверие усилением строгости этой системы нравственности и доведением ее до нелепости и чрезмерности; и эта чрезмерная суровость часто привлекала к ним больше, чем что-либо другое, уважение и преклонение простого народа.

В силу своего положения человек знатный и состоятельный является заметным и выдающимся членом большого общества, которое следит за каждым его шагом и таким образом вынуждает его самого следить за собственным поведением. Его влияние и вес очень сильно зависят от уважения, с каким относится к нему общество. Он не решится делать ничего такого, что может опорочить или навлечь на него дурную славу в глазах общества, и вынужден очень строго соблюдать тот вид нравственности, снисходительной или суровой, какую общее мнение общества предписывает людям его положения и богатства. Человек низших классов, напротив, отнюдь не является заметным членом какого-либо большого общества. Пока он живет в деревне, за его поведением могут следить и он сам, может быть, вынужден следить за собственным поведением. В таком положении, и только в таком, он может утратить так называемое доброе имя. Но стоит ему поселиться в большом городе, и он погружается в неизвестность и мрак. Никто уже не наблюдает за его поведением, поэтому весьма вероятно, что он перестанет сам следить за ним и предастся всем видам низменной распущенности и порока. Только став членом небольшой религиозной секты, он фактически выходит из своей неизвестности, а его поведение делается предметом большого внимания общества почтенных людей. С этого момента он приобретает некоторую репутацию и вес, какими до сих пор никогда не обладал. Все его братья – члены секты – в интересах репутации секты заинтересованы в наблюдении за его поведением, и, если он служит причиной какого-либо скандала или слишком резко отклоняется от той суровой нравственности, какую они почти всегда требуют друг от друга, в их интересах подвергнуть его тому наказанию, которое всегда является очень суровым, хотя и не связано ни с какими скверными последствиями, а именно – исключению или отлучению его от секты. В соответствии с этим в небольших религиозных сектах нравственность простонародья отличалась почти всегда замечательной устойчивостью и чистотой, обычно оставляя далеко позади себя нравственность членов официально признанной церкви. Нравственность таких небольших сект была часто даже в известной степени неприятно сурова и антиобщественна.

Однако существуют два весьма простых и действенных средства, при помощи которых государство могло, не прибегая к насилию, смягчить то, что представлялось антиобщественным или неприятно суровым в нравственности всех маленьких сект, на которые делилось население страны.

Первое из этих средств заключается в изучении науки и философии, которое государство может сделать почти общераспространенным среди всех лиц среднего и выше среднего положения и состояния; сделать это оно может не выдачей жалованья учителям, что вызовет со стороны последних небрежность и нерадивость, а установлением определенного экзамена даже по высшим и более трудным наукам, которому должно подвергаться всякое лицо для получения разрешения заниматься какой-либо либеральной профессией или для назначения его на какую-либо почтенную должность, ответственную или доходную. Если государство создает для этого класса людей необходимость учиться, ему не приходится заботиться о том, чтобы снабдить их надлежащими учителями. Они скоро найдут для себя сами учителей лучших, чем это могло бы сделать для них государство. Наука является великим противоядием против отравы суеверия и фанатизма, а там, где высшие классы застрахованы от нее, низшие классы тоже уже не так сильно подвергаются этой опасности.

Вторым средством служит частое устройство и веселый характер общественных развлечений. Государство, поощряя, т. е. предоставляя полную свободу всем тем, кто в собственных интересах старается без скандала или бесстыдства развлекать и забавлять народ живописью, поэзией, музыкой, танцами, всякого рода драматическими представлениями и зрелищами, легко рассеет в большинстве народа то мрачное настроение и меланхолию, которые почти всегда питают общественное суеверие и фанатизм. Общественные развлечения всегда были предметом ужаса и ненависти для всех фанатических сеятелей и возбудителей этого народного безумия. Веселое и радостное настроение, внушаемое такими развлечениями, вообще несовместимо с тем умонастроением, какое наиболее соответствует их целям или на какое им легче всего воздействовать. Кроме того, драматические представления, часто разоблачающие и подвергающие общественному осмеянию их уловки, а иногда вызывающие общественное возмущение, навлекали на себя ввиду этого более, чем всякие другие развлечения, их особенную ненависть и отвращение.

В стране, где закон не покровительствует проповедникам одной религии больше, чем проповедникам другой, не окажется необходимым, чтобы кто-либо из них находился в особой или непосредственной зависимости от государя или исполнительной власти или чтобы государь имел какое-либо отношение к назначению или смещению их с должности. При таких условиях ему не будет никакой нужды вмешиваться в их дела больше, чем это требуется для поддержания мира между ними (как он делает это по отношению ко всем другим своим подданным), т. е. для воспрепятствования им преследовать, позорить или угнетать друг друга. Совершенно иначе обстоит дело в странах, где существует официально признанная или господствующая религия. В таких странах государь никогда не может чувствовать себя достаточно прочно, если он не располагает средствами для воздействия в значительной степени на большинство проповедников этой религии.

Духовенство всякой официально признанной церкви образует многочисленную корпорацию. Оно может действовать согласованно и преследовать свои интересы по общему плану и объединенное одним духом, как будто бы оно руководилось все одним человеком; и часто, действительно, оно и находится под таким руководством. Его интересы, как особой корпорации, никогда не совпадают с интересами государя, а иногда прямо противоположны им. Главный интерес духовенства состоит в сохранении своего авторитета и влияния на народ, а эти последние зависят от предполагаемой достоверности и важности всего учения, проповедуемого им, и от предполагаемой необходимости принимать его во всех его подробностях, целиком, с полной верой, чтобы избежать вечных мук. И если государь будет иметь неосторожность показаться отступающим или сомневающимся в самом пустячном вопросе их учения или из чувства человечности захочет заступиться за тех, кто провинился в том или другом из этих прегрешений, то щепетильная часть духовенства совершенно независимо от государя сейчас же провозгласит его нечестивцем и пустит в ход все страхи религии, чтобы вынудить народ перейти в подданство к более правоверному и послушному государю. А если он воспротивится каким-либо из претензий для узурпации духовенства, опасность не менее велика. Государи, осмелившиеся таким образом восстать против церкви, обычно навлекали на себя обвинение не только в этом преступлении, но и в добавочном преступлении – ереси, несмотря на их торжественные заверения о своей вере и на смиренное подчинение всем догматам, какие она считала нужным предписать им. Но авторитет религии выше всякого другого авторитета. Страх, внушаемый ею, превозмогает всякий другой страх. Когда признанные проповедники религии распространяют в массе народа учения, подрывающие авторитет и власть государя, последний может поддержать свой авторитет и власть только насильственными действиями или силой постоянной армии. Даже постоянная армия не может в таком случае служить для него прочной опорой, потому что если солдаты не чужеземцы – что редко бывает, – а рекрутируются из массы народа – что должно быть почти всегда, – то и они скоро окажутся зараженными этими самыми учениями. Революции, которые постоянно вызывали интриги греческого духовенства в Константинополе во все время существования Западной империи, смуты и потрясения, которые в течение нескольких столетий постоянно порождались интригами римско-католического духовенства повсеместно в Европе, достаточно свидетельствуют о том, как непрочно и ненадежно всегда положение государя, не обладающего надлежащими средствами воздействовать на духовенство признанной и господствующей в его стране религии.

Символ веры, равно как и все другие духовные вопросы, само собой разумеется, не входит в сферу деятельности светского государя, который, правда, может в полной мере обладать качествами, необходимыми для защиты народа, но редко предполагается способным наставлять и просвещать его. Поэтому в отношении этих вопросов его авторитет редко может быть достаточен для того, чтобы перевесить объединенный авторитет духовенства официально признанной церкви. Между тем общественное спокойствие и его собственная безопасность часто могут зависеть от учений, которые духовенство находит нужным распространять относительно этих вопросов. И так как он редко может с надлежащим весом и авторитетом открыто противиться решению духовенства, то необходимо, чтобы он мог воздействовать на него, а это возможно только внушением страха отрешения от должности или надежд на повышение большинству членов этого сословия.

Во всех христианских церквах бенефиции духовных лиц представляют собой владения, которыми они пользуются не по усмотрению государя, а пожизненно или до тех пор, пока не совершат какого-нибудь проступка. Если бы обладание этими бенефициями было менее надежно и духовенство могло бы лишаться их при малейшем неудовольствии государя или его министров, оно было бы, вероятно, не в состоянии сохранять свой авторитет в глазах народа, который в таком случае считал бы его представителей наемниками, зависящими от двора, и не питал бы никакого доверия к искренности их проповеди и наставлений. Но если государь попытается незаконно или насильственно лишить некоторое количество священников их бенефиций хотя бы на том основании, что они проповедовали с чрезмерным усердием то или иное мятежное учение, то таким преследованием он только сделает их и их учение в десять раз более популярным, а потому и в десять раз более докучным и опасным. Страх почти во всех случаях оказывается плохим оружием управления, и к нему в особенности никогда не следует прибегать против такого класса людей, который проявляет хотя бы малейшее притязание на независимость. Попытка застращать их ведет только к их озлоблению и усиливает их противодействие, тогда как более мягкое обращение с ними, может быть, легко побудило бы их умерить свою оппозицию или совсем отказаться от нее. Насилие, которое французское правительство обычно употребляло, чтобы заставить все свои парламенты или высшие судебные места зарегистрировать тот или иной непопулярный указ, очень редко приводило к успешным результатам. А между тем средство, употреблявшееся обычно в таких случаях, а именно заключение в тюрьму всех строптивых членов, следует признать достаточно решительным. Государи из дома Стюартов иногда прибегали к такому же средству, чтобы воздействовать на некоторых членов английского парламента, которые обыкновенно оставались столь же непреклонными. Обращение с английским парламентом теперь иное, и небольшой опыт, который проделал двенадцать лет тому назад герцог Шуазель с парижским парламентом, убедительно показал, что таким путем еще легче поладить со всеми парламентами Франции. Но опыт этот не был продолжен, потому что, хотя уступчивость и убеждение всегда представляют собою самое легкое и самое надежное средство управления, между тем как принуждение и насилие являются самым худшим и наиболее опасным средством, все же таково, по-видимому, естественное самомнение человека, что он почти всегда пренебрегает хорошими средствами, за исключением тех случаев, когда не может или не смеет пользоваться дурными. Французское правительство могло и имело смелость прибегнуть к силе и потому не считало нужным прибегать к уговорам и убеждению. Но не существует, по-видимому, такого сословия, как об этом говорит опыт всех веков, по отношению к которому было бы опаснее или даже губительнее применять принуждение или насилие, чем по отношению к уважаемому духовенству признанной церкви. Особые права, преимущества и личная свобода каждого отдельного представителя духовенства, который ладит со своим собственным сословием, больше уважаются даже в самых деспотических государствах, чем права, преимущества и личная свобода любого другого лица приблизительно одинакового общественного положения и состояния. Так бывает при всех степенях деспотизма, начиная с мягкого и снисходительного правительства в Париже и кончая насильственным и необузданным правительством в Константинополе. Но если это сословие трудно принудить к чему-нибудь силой, то поладить с ним столь же легко, как и со всяким другим, и безопасность государя, равно как и общественное спокойствие, сильно зависит, по-видимому, от средств, какие у него имеются для воздействия на духовных лиц; эти средства, по-видимому, выражаются вообще в повышении, каким он может награждать их.

При древнем устройстве христианской церкви епископ каждого диоцеза избирался соединенным голосованием духовенства и жителей епархиального города. Народ недолго сохранял свое право на участие в выборах, а пока пользовался им, почти всегда действовал под влиянием духовенства, которое в подобного рода духовных вопросах казалось его естественным руководителем. Но духовенству скоро, однако, надоело затруднять себя хлопотами, необходимыми для воздействия на народ, и оно сочло более удобным и простым самому избирать своих епископов. Точно так же и настоятель избирался монахами монастыря, по крайней мере в большей части аббатств. Все низшие церковные бенефиции, входящие в состав диоцеза, жаловались епископом, который раздавал их тем членам духовенства, кому считал нужным. Таким образом, все церковные должности и чины находились в распоряжении самой церкви. И хотя государь мог пользоваться некоторым косвенным влиянием на эти выборы – иногда было принято спрашивать его согласия на производство выборов и утверждение избранных лиц, – все же он не располагал прямыми или достаточными средствами воздействия на духовенство. Честолюбие каждого церковника, естественно, побуждало его заботиться о благоволении не столько государя, сколько своего собственного сословия, от которого только он мог ожидать повышения.

В большей части Европы папа постепенно присвоил себе сперва раздачу почти всех епископств и аббатств, или так называемых консисторских бенефиций, а потом посредством различных махинаций и предлогов – большей части низших бенефиций, входящих в состав каждого диоцеза, причем епископу было оставлено немногим больше того, что представлялось абсолютно необходимым для обеспечения ему хотя бы минимального авторитета в глазах подчиненного ему духовенства. Благодаря такому порядку положение государя еще ухудшилось сравнительно с тем, что было прежде. Духовенство всех стран Европы сложилось, таким образом, в своего рода духовную армию, правда, рассеянную по различным местам, но которая могла теперь во всех своих движениях и действиях направляться одним главой и руководиться по одному единообразному плану. Духовенство каждой отдельной страны можно было рассматривать как особый отряд этой армии, действия которого легко могли быть поддержаны и подкреплены всеми другими отрядами, размещенными в соседних странах. Каждый отряд являлся не только независимым от государя той страны, в которой он находился и которая содержала его, но и зависимым от чужестранного государя, который мог в любой момент обратить свое оружие против государя данной страны и поддержать свой отряд оружием всех других отрядов.

Это оружие было страшнее и сильнее всего, что только можно себе представить. В древней Европе до развития ремесел и мануфактур богатство духовенства давало ему такое же влияние на простой народ, какое богатство баронов обеспечивало им власть над вассалами, арендаторами и крепостными. В громадных поместьях, которые жертвовало церкви ошибочно направленное благочестие государей и частных лиц, устанавливалась юрисдикция такого же рода, как и в поместьях крупных баронов, и по тем же причинам. В этих больших поместьях духовенство или его управители легко могли охранять мир, не обращаясь к поддержке и помощи короля или кого бы то ни было другого, и ни король, ни какое-либо другое лицо не могли бы охранять там мир без поддержки и помощи духовенства. Поэтому юрисдикция духовенства в принадлежащих ему баронствах или поместьях была столь же независима и столь же не подчинена власти королевских судов, как и юрисдикция крупных светских владетелей. Держатели земли духовенства были почти все, как и держатели земли крупных баронов, свободными арендаторами, целиком зависимыми от своих непосредственных господ и потому подлежащими в любой момент призыву для участия в военных действиях, в какие духовенство считало нужным вовлечь их. Помимо доходов с этих поместий духовенство обладало в виде десятины весьма значительной долей доходов со всех других поместий во всех королевствах Европы. Доходы эти в своей большей части поступали натурой, т. е. уплачивались хлебом, вином, скотом, птицей и т. п. Количество, собираемое таким образом духовенством, значительно превышало то, что оно само могло потребить, а в то время еще не существовало ремесел и мануфактур, на продукты которых оно могло бы выменять этот излишек. Духовенство могло не иначе употреблять эти громадные излишки, как расходуя их, подобно крупным баронам, на самое широкое гостеприимство и на самую щедрую благотворительность. В соответствии с этим как гостеприимство, так и благотворительность духовенства были, как передают, очень велики. Оно не только поддерживало бедных почти во всех королевствах, но и многие рыцари и дворяне не имели часто другой возможности существовать, как странствуя из монастыря в монастырь под предлогом благочестия, а на самом деле с целью воспользоваться гостеприимством духовенства. Свита и приближенные у некоторых прелатов были иногда столь же многочисленны, как и у самых могущественных светских лордов, а если взять все духовенство в целом, то, пожалуй, и более многочисленны, чем у всех светских лордов, взятых вместе. Духовенство отличалось всегда гораздо большей объединенностью и единодушием, чем светские лорды. Оно было связано постоянной дисциплиной и подчинением папской власти. Лорды, напротив, были свободны от всякой дисциплины и подчинения и почти всегда соперничали друг с другом и враждовали с королем. Поэтому хотя у духовенства было меньше держателей и челяди, взятых вместе, чем у могущественных лордов (а число их держателей само по себе, вероятно, было еще гораздо меньше), однако его согласие и единодушие делали его более сильным. Равным образом гостеприимство и благотворительность духовенства не только позволяли ему распоряжаться большой светской силой, но и значительно увеличивали вес его духовного оружия. Эти добродетели доставляли ему величайшее уважение и почитание со стороны всех низших классов народа, из которых множество людей постоянно, а почти все по временам получали от него пропитание. Решительно все принадлежавшее или имевшее отношение к столь популярному сословию – его владения, его привилегии, его учения необходимо являлось священным в глазах простого народа, и всякое посягательство на него, действительное или предполагаемое, казалось актом святотатственного безумия и нечестия. При таком положении вещей нас не должно удивлять, что если государь часто находил трудным сопротивляться объединению немногих представителей высшего дворянства, то еще более трудным оказывалось для него противиться объединенной силе духовенства его собственных владений, поддерживаемого силой духовенства всех соседних владений. В таких условиях приходится удивляться не тому, что он иногда бывал вынужден уступать, а тому, что он вообще когда-либо оказывался в состоянии сопротивляться.

Привилегии духовенства в те давно минувшие времена (представляющиеся нам, живущим ныне, в высшей степени нелепыми), его полное изъятие из светской подсудности, или так называемое в Англии право духовенства, являлись естественным, или, вернее, неизбежным, последствием такого положения вещей. Как опасно должно было быть для государя пытаться наказать духовное лицо за какое-либо преступление, если его собственное сословие было склонно защищать его и объявлять улики недостаточными для осуждения столь святого человека или наказание слишком суровым для наложения его на человека, личность которого освящена религией. При таких условиях государю не оставалось ничего другого, как предоставить рассмотрение его дела церковным судам, которые ради доброго имени и достоинства своего сословия были заинтересованы в удержании насколько возможно всех его членов от совершения тяжких преступлений или даже от создания поводов к громким скандалам, могущим вызвать возмущение народа.

При том положении вещей, какое существовало в большей части Европы в течение X, XI, XII и XIII столетий и в течение некоторого времени до и после этого периода, устройство римской церкви можно считать самой страшной силой, которая когда-либо была объединена и сосредоточена против власти и прочности гражданского правительства, а также против свободы, разума и счастья человечества, которые могут процветать только там, где гражданское правительство в состоянии оказывать им защиту. При этом устройстве самые грубые заблуждения суеверия питались и поддерживались частными интересами столь большого числа людей, что это ограждало их от всех нападений человеческого разума: в самом деле, хотя человеческий разум мог бы иногда разоблачить даже в глазах простого народа некоторые из заблуждений суеверия, он никогда не мог разорвать узы частного интереса. Если бы на это учреждение не нападал никакой другой враг, кроме человеческого разума с его слабыми усилиями, то оно сохранилось бы на вечные времена. Но этот громадный и тщательно построенный организм, потрясти который, а еще меньше свалить не могла вся мудрость и добродетель человека, был в силу естественного хода вещей сперва ослаблен, а потом и частично разрушен, теперь же в течение ближайших столетий, наверное, и совсем распадется.

Постепенное развитие ремесел, мануфактур и торговли – та самая причина, которая уничтожила власть крупных баронов, уничтожила точно так же в большей части Европы всю светскую власть духовенства. В продуктах, доставляемых ремеслом, мануфактурами и торговлей, духовенство, как и крупные бароны, находило нечто такое, на что оно могло обменивать свои сырые продукты; таким путем оно открыло способ расходовать все свои доходы на самого себя, не отдавая сколько-нибудь значительной доли их другим людям. Его благотворительность постепенно стала менее широкой, его гостеприимство – менее щедрым или менее расточительным. В результате этого уменьшилось число зависящих от него лиц, постепенно свита и челядь духовенства совсем исчезли. Подобно крупным баронам, духовенство тоже стремилось получать более высокую ренту со своих поместий, чтобы расходовать ее точно таким же образом на удовлетворение своего личного тщеславия и прихотей. Но такое увеличение ренты можно было обеспечить только предоставлением земельных участков в аренду своим крестьянам, которые благодаря этому становились в значительной мере независимыми. Таким образом постепенно были ослаблены и совсем разорваны те узы заинтересованности, которые привязывали низшие классы народа к духовенству. Они даже были ослаблены и разорваны раньше, чем такие же узы, связывавшие эти же классы народа с крупными баронами, потому что, поскольку бенефиции духовенства большей частью были гораздо меньше земельных владений крупных баронов, обладатели отдельных бенефиций могли гораздо легче израсходовать весь свой доход на свою собственную персону. На протяжении большей части XIV и XV столетий могущество крупных баронов в большей части Европы было еще в полной силе, тогда как светская власть духовенства, абсолютная власть, какою оно некогда обладало над широкой массой народа, пришла в значительный упадок. Власть церкви к этому времени в большей части Европы свелась почти исключительно к тому, что вытекало из ее духовного авторитета, и даже этот духовный авторитет был значительно ослаблен, когда его уже перестали поддерживать благотворительность и гостеприимство духовенства. Низшие классы народа перестали смотреть на это сословие, как делали это до сих пор, как на помощника и целителя в своей нужде и болезнях. Напротив того, их возмущали суетность, роскошь и расточительность более богатого духовенства, которое казалось теперь расходующим на свои собственные удовольствия то, что всегда рассматривалось как достояние бедных.

При таком положении вещей государи различных государств Европы стали делать попытки вернуть себе то влияние, которым они некогда обладали в деле распоряжения крупными бенефициями церкви, и с этой целью восстанавливали старинное право настоятелей и капитулов каждого диоцеза выбирать своего епископа и право монахов каждого аббатства выбирать своего аббата. Восстановление этого старинного порядка было целью ряда законов, изданных в Англии на протяжении XIV столетия, в частности так называемого статута о провизорах[292] и прагматической санкции, установленной в XV столетии во Франции. Для действительности избрания было необходимо, чтобы государь согласился предварительно на самое производство выборов и утвердил потом избранное лицо; и хотя выборы по-прежнему предполагались свободными, однако государь располагал всеми косвенными средствами воздействия на духовенство своих владений, какие, естественно, давало его положение. В остальных частях Европы вводились другие правила, преследовавшие подобные же цели. Но власть папы в деле раздачи крупных бенефиций церкви нигде, кажется, не была до реформации так действительно и так всемерно ограничена, как во Франции и в Англии. В дальнейшем, в XVI столетии, конкордат предоставил королям Франции неограниченное право раздачи всех больших, или так называемых консисторских, бенефиций галликанской церкви.

Со времени установления прагматической санкции и конкордата духовенство Франции стало в общем проявлять меньше уважения к распоряжениям папской курии, чем духовенство всех других католических стран. Во всех спорах и столкновениях своего государя с папой оно почти постоянно становилось на сторону первого. Такая независимость духовенства Франции от римской курии основывается, по-видимому, главным образом на прагматической санкции и конкордате. В более ранние периоды существования монархии духовенство Франции представляется не менее преданным и послушным папе, чем духовенство всякой другой страны. Когда Роберт, второй государь капетингской династии, самым незаслуженным образом был отлучен от церкви римской курией, его собственные слуги, как рассказывают, выбрасывали приносимую с его стола пищу собакам и отказывались вкушать что-либо, оскверненное прикосновением такого человека. Можно почти с уверенностью предполагать, что делать это им внушило духовенство его собственных владений.

Притязание на право раздачи крупных церковных бенефиций, притязание, в защиту которого римская курия часто колебала, а иногда и опрокидывала троны некоторых из величайших государей христианского мира, было, таким образом, ограничено, или видоизменено, или даже совсем отменено в различных частях Европы еще до эпохи реформации. И если духовенство пользовалось теперь меньшим влиянием на народ, то государство обладало большим влиянием на духовенство. И потому последнее имело меньше силы и проявляло менее склонности противодействовать государству.

В таком упадке находились авторитет и влияние римской церкви, когда в Германии начались споры, породившие реформацию и скоро распространившиеся по всей Европе. Новые учения всюду встречались народом с большим восторгом. Они пропагандировались со всем тем восторженным рвением, какое обычно воодушевляет всякую группу, когда она нападает на установленную власть. Проповедники этих учений, которые в других отношениях не отличались, пожалуй, большей ученостью, чем многие из священников, защищавших официальную церковь, в общем, по-видимому, были лучше ознакомлены с церковной историей, происхождением и развитием той системы идей, на которой покоится авторитет церкви. Поэтому почти во всех диспутах они оказывались победителями. Строгость нравов давала им авторитет в глазах народа, который сопоставлял их строгий образ жизни с беспорядочной жизнью большей части его собственного духовенства. Помимо того, они обладали в гораздо большей степени, чем их противники, умением приобретать популярность и привлекать новых сторонников, чем давно уже пренебрегали надменные и важные сыны церкви как в значительной мере бесполезным для них. Содержание и смысл новых учений располагали к ним некоторых, их новизна – многих, а ненависть и презрение к официальному духовенству привлекали к ним еще большее число сторонников; горячее, страстное и фанатическое, хотя нередко грубоватое и примитивное, красноречие, с каким они почти везде проповедовались, располагало к ним еще больше массы.

Успех новых учений был почти повсеместно так велик, что государи, которые в ту пору оказались в плохих отношениях с римской курией, легко смогли, опираясь на них, ниспровергнуть в своих владениях церковь, которая, утратив уважение и почитание со стороны низших классов народа, почти не могла оказать сопротивления. Римская курия задела и обидела некоторых из второстепенных государей в северной части Германии, которых она, вероятно, считала слишком незначительными, чтобы стоило с ними церемониться. Они поэтому повсюду ввели реформацию в своих владениях.

Тирания Христиана II и Тролля, архиепископа Упсальского, позволила Густаву Вазе изгнать их из Швеции. Папа покровительствовал тирану и архиепископу, поэтому Густав Ваза не встретил никаких затруднений при введении реформации в Швеции. Христиан II был потом низложен с трона Дании, где его поведение сделало его столь же ненавистным, как и в Швеции. Папа, однако, все еще был склонен поддерживать его, и Фридрих Гольштейнский, занявший трон вместо него, отомстил тем, что последовал примеру Густава Вазы. Магистры Берна и Цюриха, не имевшие особых столкновений с папой, легко ввели реформацию в своих кантонах, где как раз перед тем некоторые из представителей духовенства благодаря несколько более грубому, чем обычно, обману сделали все свое сословие предметом сильной ненависти и презрения.

При таком критическом положении своих дел папская курия не щадила усилий для поддержания и укрепления дружественных отношений с могущественными государями Франции и Испании, из которых последний был в это время императором германским. С их помощью ей удалось, хотя и не без большого труда и с большим кровопролитием, или совсем подавить, или значительно задержать развитие реформации в их владениях. Она также проявляла готовность ладить и идти навстречу королю Англии, но в силу сложившихся обстоятельств не могла сделать это, не оскорбив еще более могущественного государя Карла V, короля испанского и императора германского. Ввиду этого Генрих VIII, хотя он сам не разделял большей части учений реформации, мог все же благодаря их всеобщему распространению закрыть все монастыри и уничтожить власть римской церкви в своих владениях. То обстоятельство, что он сделал это, хотя и не пошел дальше, дало некоторое удовлетворение сторонникам реформации, которые, завладев правительством в правление его сына и преемника, без всякого труда завершили дело, начатое Генрихом VIII.

В некоторых странах, как, например, в Шотландии, где правительство было слабо, непопулярно и непрочно, реформация оказалась достаточно сильной для того, чтобы ниспровергнуть не только церковь, но и государственную власть, пытавшуюся поддержать ее.

У последователей реформации, рассеянных по всем странам Европы, не было общего трибунала, который, подобно трибуналу римской курии или вселенскому собору, мог бы улаживать все споры между ними и с непреодолимым авторитетом предписывать всем им точные границы правоверия. Поэтому, если последователям реформации в одной стране случалось расходиться во взглядах с их братьями в другой, они не имели общепризнанного судьи, к которому можно было бы обратиться, и спор никогда не мог быть разрешен, а таких споров и разногласий среди них возникало множество. Разногласия относительно церковного управления и права раздачи церковных бенефиций были, пожалуй, наиболее важны для мира и благоденствия гражданского общества. Ввиду этого они породили две главные партии, или секты, среди сторонников реформации – лютеранскую и кальвинистскую – единственные секты среди них, учения и организации которых были установлены до сих пор законом в странах Европы.

Последователи Лютера вместе с так называемой англиканской церковью сохранили более или менее епископское управление, установили субординацию среди духовенства, предоставили государю распоряжение всеми епископствами и другими консисторскими бенефициями в его владениях и этим сделали его фактическим главой церкви; и, не лишая епископа права раздавать менее значительные бенефиции в пределах его диоцеза, они даже в отношении этих бенефиций не только допускали, но и высказывались за право государя и других светских патронов предлагать своих кандидатов. Эта система церковного управления с самого начала благоприятствовала миру, нормальному порядку и подчинению светскому государю. И действительно, она никогда не служила поводом и не вызывала каких-либо смут или гражданских потрясений в странах, в которых была введена. В частности, англиканская церковь всегда гордилась, и не без основания, исключительной лояльностью своих принципов. При такой системе управления духовенство, естественно, старается снискать расположение государя, двора, знати и дворянства страны, от влияния которых оно главным образом ожидает повышений и движения вперед. Без сомнения, оно нередко ухаживает за этими покровителями при помощи самой низкой лести и угодливости, но часто также старается совершенствоваться в тех искусствах, которые больше всего заслуживают, а потому и скорее всего могут приобрести им уважение людей с положением и состоятельных; оно старается выделяться своими познаниями во всех областях полезных и приятных знаний приличной непринужденностью своего обращения, остроумием и добродушием своего разговора и явным презрением к тем нелепым и лицемерным строгостям нравов и суровости, каких требуют фанатики и каких они будто бы придерживаются, чтобы обеспечить себе уважение простонародья и вызвать возмущение последнего против большей части людей состоятельных и знатных, признающих, что они не придерживаются их. Однако такое духовенство, ухаживающее за высшими классами, очень склонно пренебрегать вообще средствами, служащими сохранению его влияния и авторитета среди низших классов. К нему прислушиваются, его уважают высшие, но перед низшими оно часто бывает неспособно успешно и убедительно для слушателей защищать свои собственные трезвые и умеренные взгляды против самого невежественного фанатика, нападающего на последние.

Напротив, последователи Цвингли, или, точнее, последователи Кальвина, передали населению каждого прихода, где свободно место церковного священника, право избрания своего пастыря и одновременно с этим установили самое полное равенство среди духовенства. Что касается первого, то это право, пока оно оставалось в силе, порождало, по-видимому, только беспорядок и смуты и вело к развращению одинаково как духовенства, так и народа. Что касается второго, то, по-видимому, учреждение это имело только вполне хорошие последствия.

До тех пор пока жители каждого прихода сохраняли право избирать своего священника, они почти всегда действовали под влиянием духовенства и притом обычно под влиянием наиболее мятежных и фанатичных членов этого сословия. Стремясь сохранить свое влияние на этих народных выборах, духовенство в лице своих многих представителей становилось или делало вид, что становится фанатичным, поощряло фанатичность среди народа и почти всегда отдавало предпочтение самому фанатичному кандидату. Столь маловажное дело, как назначение приходского священника, вызывало почти всегда ожесточенную борьбу не только в одном приходе, но и во всех соседних приходах, которые редко упускали случай принять участие в кампании. Если приход находился в большом городе, это делило всех его жителей на две партии, а когда этот город составлял сам по себе маленькую республику или был столицей небольшой республики, как это имело место со многими значительными городами Швейцарии и Голландии, то всякий незначительный спор этого рода, помимо того что обострял вражду всех их партий, грозил повести к новому расколу в церкви и к новым смутам в государстве. Поэтому в таких небольших республиках гражданские власти очень скоро сочли необходимым в целях сохранения общественного спокойствия присвоить себе право замещения всех освобождающихся бенефиций. В Шотландии, самой обширной стране из тех, где когда-либо была установлена эта пресвитерианская форма церковного управления, права патрона были отменены законом, установившим в начале правления Вильгельма III пресвитерианство. Этот закон предоставил по крайней мере возможность определенным группам граждан в каждом приходе покупать за совсем незначительную сумму право выбирать своего пастора. Порядок, установленный этим законом, существовал 22 года, а затем был отменен законом, изданным в 10-й год правления королевы Анны (гл. 12) ввиду тех смут и беспорядков, которые почти везде вызывал этот наиболее популярный способ избрания. Но в столь большой стране, как Шотландия, смуты в каком-нибудь отдаленном приходе вряд ли могли в такой же мере затруднить правительство, как в государстве меньших размеров. Закон 10-го года правления королевы Анны восстановил право патроната. Но хотя в Шотландии закон предоставляет бенефиций каждому лицу, указываемому патроном, все же церковь иногда требует (ибо в этом отношении ее решения не всегда были единообразны) известного участия народа, прежде чем предоставить кандидату так называемое врачевание душ или церковную юрисдикцию в приходе. Иногда даже, будто бы заботясь о мире в данном приходе, она откладывает окончательное назначение, пока не добьется этого участия народа. Частные происки и усилия некоторых из членов окрестного духовенства, чтобы добиться или, еще чаще, предотвратить это участие, а также и средства, употребляемые ими для достижения этой цели, являются, надо думать, главной причиной сохранения до сих пор остатков старого фанатического духа среди духовенства и народа Шотландии.

Равенство, которое пресвитерианская форма церковного управления устанавливает среди духовенства, выражается, во-первых, в равенстве власти или церковной юрисдикции и, во-вторых, в равенстве бенефиций. Во всех пресвитерианских церквах равенство власти проведено в полной мере; не так обстоит дело с равенством бенефиций. Однако разница между бенефициями редко бывает столь значительна, чтобы побуждать обладателя даже маленького бенефиция стараться угождать своему патрону низкой лестью и попустительством в целях получения лучшего. Во всех пресвитерианских церквах, где полностью проведено право патроната, духовенство по общему правилу старается приобрести благоволение высших более благородными и лучшими средствами: своей ученостью, безупречной честностью своей жизни, добросовестным и старательным выполнением своих обязанностей. Их патроны часто даже жалуются на независимость образа мыслей и действий пресвитерианских священников, которую они склонны объявлять неблагодарностью за прежние милости, но которая в худшем случае редко представляет собою что-либо большее, чем безразличие, которое, естественно, порождается сознанием, что не приходится больше ожидать дальнейших милостей этого рода. Вряд ли где бы то ни было в Европе можно встретить более ученую, более приличную, независимую и почтенную корпорацию людей, чем большая часть пресвитерианского духовенства Голландии, Женевы, Швейцарии и Шотландии.

Там, где церковные бенефиции все почти одинаковы, ни один из них не может быть очень велик, и такие скромные размеры бенефиций, хотя, без сомнения, и могут быть чрезмерно малы, имеют все же некоторые положительные результаты. Ничто, кроме самой примерной нравственности, не может придать достоинства человеку, не имеющему состояния. Пороки легкомыслия и суетности неизбежно делают его смешным и, помимо того, почти так же губительны для него, как и для людей из простонародья. Поэтому в своем поведении он вынужден следовать тем правилам нравственности, которые больше всего почитает простой народ. Он приобретает уважение и любовь последнего благодаря тому образу жизни, какой побуждают его вести собственный интерес и положение. Простой народ смотрит на него с той доброжелательностью, с какой мы, естественно, относимся к тем, кто несколько приближается к нашему собственному положению, но кто, по нашему мнению, должен был бы стоять более высоко. Его доброжелательность, естественно, вызывает доброжелательность со стороны священника. Он проявляет старания просвещать народ и усердно помогает ему. Он даже не проявляет презрения к предрассудкам людей, столь расположенных к нему, и никогда не относится к ним с таким презрением и высокомерием, какое мы столь часто встречаем у гордых сановников могущественных и богатых церквей. Вследствие этого пресвитерианское духовенство пользовалось большим влиянием на умы простого народа, чем, пожалуй, духовенство любой другой официально признанной церкви. Поэтому также только в пресвитерианских странах мы видим, что простой народ без всяких преследований целиком и почти поголовно принадлежит к официальной церкви.

В странах, где церковные бенефиции в большинстве своем очень скромны, университетская кафедра обычно дает лучшее положение, чем церковный бенефиций. Университеты в таком случае выискивали и избирали своих членов из среды всего духовенства страны, составляющего везде самый значительный класс ученых людей. Напротив, там, где церковные бенефиции в своем большинстве очень значительны, церковь, естественно, привлекает к себе из университетов большую часть их выдающихся ученых, которые обыкновенно находят покровителя, гордого возможностью добыть для них церковное назначение. В первом случае мы найдем университеты, заполненными самыми выдающимися учеными, какие имеются в стране; во втором случае найдем в них мало выдающихся людей, причем эти немногие окажутся среди самых молодых членов университетской корпорации; и они тоже, вероятно, перейдут на церковные должности, прежде чем успеют приобрести достаточно опыта и знаний, чтобы приносить много пользы университету. Вольтер заметил, что отец Порэ, иезуит, не выделявшийся особенно в мире ученых, был единственным профессором из французских иезуитов, сочинения которого стоило читать. Должно казаться несколько странным, что в стране, породившей так много выдающихся ученых, почти ни один из них не был профессором университета. Знаменитый Гассенди был в начале своей деятельности профессором в университете в Э. Но когда проявились первые проблески его гения, ему было указано, что, перейдя в церковь, он сможет легко найти для себя более спокойную и комфортабельную жизнь, а также обеспечить себе лучшие условия для продолжения своих научных работ, и он немедленно последовал этому совету. Замечание Вольтера, как мне кажется, может быть применено не только к Франции, но и ко всем другим римско-католическим странам. Мы очень редко можем встретить в любой из них выдающегося ученого, состоящего профессором в университете, за исключением, может быть, таких областей, как юридические науки и медицина, от которых церковь не так легко может отвлекать их. После римской церкви наиболее богатой и лучше всего обеспеченной в христианском мире является церковь англиканская. Ввиду этого в Англии церковь постоянно отнимает у университетов всех их лучших и способнейших членов, и здесь столь же редко можно найти, как и в любой римско-католической стране, старого университетского преподавателя, который был бы известен в Европе как выдающийся ученый. Напротив того, в Женеве, в протестантских кантонах Швейцарии, в протестантских государствах Германии, в Голландии, Шотландии, Швеции и Дании самые выдающиеся ученые, каких породили эти страны, если и не все без исключения, то в громадном большинстве своем, были профессорами в университетах. В этих странах университеты постоянно отвлекают от церкви всех ее самых выдающихся ученых.

Не излишним будет, пожалуй, заметить, что если исключить поэтов, немногих ораторов и историков, то значительно бо?льшая часть остальных выдающихся ученых и писателей как в Греции, так и в Риме были, как оказывается, частными или общественными учителями, обычно философии или риторики. Это замечание справедливо начиная с Лизия и Сократа, Платона и Аристотеля до дней Плутарха и Эпиктета, Светония и Квинтилиана. Заставить человека преподавать из года в год определенную отрасль науки представляется в самом деле наиболее действительным средством для того, чтобы он сам вполне овладел ею. Будучи обязан ежегодно обозревать один и тот же предмет, он неизбежно, если вообще пригоден на что-нибудь, должен через несколько лет вполне ознакомиться со всеми его подробностями; и если по какому-либо частному вопросу он в один год составит себе скороспелое мнение, то, когда на следующий год ему придется в ходе своих лекций снова подумать об этом вопросе, он, наверное, исправит свое ошибочное суждение. Преподавание, являясь, несомненно, естественным занятием человека науки, вместе с тем представляет собой лучшее средство сделать его человеком солидных знаний и учености. Небольшие размеры церковных бенефиций, естественно, ведут в стране, где это имеет место, к отвлечению большей части ученых к тому занятию, в котором они могут быть наиболее полезны обществу, и в то же время к обеспечению им наилучшей научной подготовки, какую только они могут получить. Они делают их ученость возможно более солидной и возможно более полезной.

Нужно заметить, что доход всякой государственной церкви (за исключением тех его частей, которые могут получаться от специальных земель и поместий) представляет собой часть общего дохода государства, которая, таким образом, затрачивается на цель, не имеющую ничего общего с защитой государства. Десятина, например, является настоящим поземельным налогом, который лишает землевладельцев возможности так широко содействовать своими взносами защите государства, как они могли бы делать это при отсутствии десятины. А между тем земельная рента представляет собой, согласно мнению одних, единственный, а согласно мнению других, главный фонд, из которого во всех обширных монархиях должны в конечном счете покрываться все расходы государства. Чем больше из этого фонда отдается церкви, тем меньше, очевидно, может остаться для государства. Можно установить в качестве несомненного положения, что при прочих равных условиях чем богаче церковь, тем беднее должен быть или государь, или народ, и во всех случаях тем менее способно должно быть государство защищать себя. В некоторых протестантских странах, в частности во всех протестантских кантонах Швейцарии, доходы, раньше принадлежавшие римско-католической церкви, десятины и церковные земли оказались фондом, достаточным не только для оплаты приличного содержания духовенству, но и для покрытия с небольшой добавкой или совсем без нее всех остальных расходов государства. Власти богатого Бернского кантона, в частности, накопили из излишков этого фонда очень большую сумму, достигающую, как предполагают, нескольких миллионов, причем часть ее вложена на хранение в государственное казначейство, а другая часть вложена под проценты в так называемые государственные фонды различных обремененных долгами народов Европы, главным образом Франции и Великобритании. Я точно не знаю, каковы могут быть размеры общего расхода государства, вызываемого церковью Бернского или какого-либо другого протестантского кантона. Согласно вполне точным данным, явствует, что в 1755 г. весь доход духовенства шотландской церкви, включая церковные земли и ренту с его жилых домов, оценивался, по осторожной оценке, всего только в 68 514 ф. 1 ш. и 5 1/12 п. Этот очень скромный доход доставляет приличное содержание 944 священникам. Весь расход церкви, включая единовременные издержки на постройку и ремонт храмов и домов для священников, не может, по предположениям, превышать 80 или 85 тыс. ф. в год. Самая богатая церковь в христианстве не поддерживает лучше единообразие веры, религиозную ревность, дух порядка, честности и строгой нравственности в массе народа, чем эта очень бедно обставленная церковь Шотландии. Все благотворные результаты, как гражданские, так и религиозные, которые может, по предположению, порождать государственная церковь, порождаются шотландской церковью в такой же полной мере, как и всякой другой. Большинство протестантских церквей Швейцарии, по общему правилу обладающих не бо?льшими средствами, чем шотландская церковь, дают такие же результаты в еще гораздо большей степени. В большей части протестантских кантонов нельзя встретить ни одного человека, который не принадлежал бы к государственной церкви. Правда, если он принадлежит к какой-либо другой церкви, закон обязывает его покинуть кантон. Но такой суровый, или, вернее, такой притеснительный, закон никогда не мог бы проводиться в жизнь в столь свободных странах, если бы усердие духовенства не привлекло к этой церкви заранее всю массу народа, за исключением, может быть, немногих отдельных лиц. Действительно, в некоторых частях Швейцарии, где благодаря случайному соединению протестантских и римско-католических местностей обращение было не столь полное, обе религии не только терпятся, но и признаны государственными.

Надлежащее выполнение всякой услуги предполагает, по-видимому, чтобы оплата за нее или вознаграждение по возможности точно соответствовало характеру самой услуги. Если за какую-нибудь услугу платят значительно меньше того, что следует, на ее выполнении отразится неспособность и негодность большей части тех, кто занят этим делом. Если за нее платят слишком много, ее выполнение еще больше может страдать от их небрежности и лености. Человек, обладающий большим доходом независимо от своей профессии, склонен думать, что ему следует жить подобно другим людям, получающим большие доходы, и проводить значительную часть своего времени в увеселениях, в суетных развлечениях и мотовстве. Но у священнослужителя такой образ жизни не только отнимает время, которое должно было бы затрачиваться на выполнение его обязанностей, но и почти полностью уничтожает в глазах народа святость его профессии, которая одна дает ему возможность с надлежащим весом и авторитетом выполнять эти обязанности.