Глава 7 О проблемах общественных наук в части экономической теории

В этом месте книги я делаю два серьезных отступления от конкретной экономической тематики и поговорю о специфике экономики как составной части всего комплекса общественных наук. Дело в том, что описанный выше тезис об остановке углубления разделения труда в замкнутых системах стал одним из самых важных в истории экономической науки. Но это его значение должно быть подробно описано, иначе многие вопросы, в том числе и причины того, почему мейнстримовская экономическая теория не в состоянии описать современный кризис, поняты быть не могут.

Кроме того, сам по себе этот тезис в некотором смысле стал поворотной точкой, которая разделила экономическую науку на два принципиально разных, идеологически несовместимых (как это будет показано ниже) течения. Выше я уже показал важный момент, связанный с этим разделением: в мейнстримовской экономической науке, экономикс, нет разделения на циклические и ПЭК-кризисы, хотя их различие видно невооруженным глазом. Как будет показано, это совершенно не случайно.

Кроме того, поскольку такая ситуация, в общем, является не совсем нормальной, ее так или иначе нужно преодолевать, что невозможно без внятного объяснения ее причин. При этом, правда, мне придется убежать немножко вперед с точки зрения развития логики этой книги, но я надеюсь, что читатель меня простит, тем более что я все-таки исхожу из того, что он смотрит вокруг и видит происходящие события независимо от того, что еще прочтет в следующих главах.

Любая наука, как только она преодолеет детский период описания внешних проявлений окружающего мира (в соответствии со своей спецификой, разумеется), создает собственный научный язык, на котором и описывает предмет своей деятельности. При этом, как показывает опыт, по мере развития науки этот предмет все более и более отрывается от реальности. И если не принять достаточно жестких мер, рано или поздно этот отрыв становится настолько большим, что можно ставить вопрос: а имеет ли вообще предмет этой науки хоть какое-то отношение к реальности.

Одним из простейших вариантов преодоления этого разрыва между наукой и реальностью является государственный (ну, или частный, хотя достаточно богатых частников в истории просто не было, до того, чтобы финансировать создание науки, они никогда не доходили, дело ограничивалось конкретными практическими применениями) заказ. При этом опять-таки, как показывает опыт, возникает внутринаучный конфликт между «чистыми» учеными и «прикладниками», в рамках которого идут постоянные обвинения друг друга либо в непонимании фундаментальных основ, либо же, соответственно, в отрыве от реальности. Любой человек, работавший в системе АН СССР в 70-80-е годы прошлого века, с таким конфликтом сталкивался неоднократно.

В общественных науках (к которым, безусловно, относится экономика) эта ситуация выглядит еще более обостренно. В том числе потому, что государственный заказ включает в себя две компоненты, которые зачастую конфликтуют друг с другом: идеологическую и практическую. Те, кто учился физике в нашей стране в 50-е годы, сталкивался с такой ситуацией, например с критикой теории тепловой смерти вселенной или попытки создания единой теории поля в исполнении Эйнштейна.

Аналогичные истории были и в других науках: биологии, химии и т. д. Но это достаточно масштабные примеры, а на более локальном уровне такие истории случаются сплошь и рядом. В меньших масштабах такая ситуация может иметь место и на корпоративном уровне, особенно если в корпорации работает какой-нибудь большой научный авторитет.

Как мы увидим ниже, сегодняшние проблемы с невозможностью классифицировать и описать экономический кризис связаны как раз с подобным конфликтом. И в результате внутринаучный конфликт включает в себя уже не две, а три стороны: подход, требующий практических результатов, идеологически правильный государственный (или корпоративный) подход и чисто научный подход, соответствующий скорее истории развития науки, чем каким-то внешним факторам.

Настоящая книга, в общем, претендует на то, чтобы описать эту конфликтность в рамках независимого (от последних двух вариантов, разумеется) подхода, т. е. дать возможность для исследователей применять методы экономической науки к более или менее соответствующему реальности предмету. Разумеется, к этому подходу можно предъявить свои претензии, но, по крайней мере, как показал опыт последних 15 лет, он дает более адекватное описание современного кризиса, чем все альтернативные варианты.

Ключевым элементом этого подхода, как уже видно из прочитанных читателем глав, является представление о системном механизме развития современной экономики. Но понимание этого механизма привело первого классика экономической науки А. Смита к тезису о неизбежности его остановки в ситуации ограниченности экономической системы (описанному выше).

Обращаю внимание на то, что тезис это был выдвинут еще в XVIII в., когда государственная идеология еще не лезла в науку, а церковь уже не лезла, и из него следуют два основополагающих вывода. Первый состоит в том, что (относительно) замкнутые системы разделения труда при капитализме имеют тенденцию к расширению, а второй – что в какой-то момент, когда вся планета станет одной системой разделения труда (т. е. когда в мире не останется альтернативных, конкурентных воспроизводственных контуров), капиталистическое развитие точно закончится. На всякий случай повторю: не вообще развитие, а именно капиталистическое!

Первый момент очень важен с точки зрения понимания истории развития экономических систем, особенно последние 150 лет, и я буду его очень внимательно описывать дальше, по ходу книги. А вот второй позволяет объяснить проблемы современной экономической науки. Как будет видно ниже, вопрос о проблемах невозможности расширения рынков встал в реальной жизни только к концу XIX в. Так что утверждение А. Смита для него самого носило достаточно абстрактный характер. Но уже в середине XIX в. Карл Маркс из тезиса Смита сделал вывод, который я уже озвучил: капитализм неизбежно конечен!

Скорее всего, причины, по которым К. Маркс сумел сделать такой вывод, а десятки и сотни его предшественников, которые читали А. Смита, не сумели, состояли в том, что он был по образованию философ и юрист (тогда, впрочем, все были философами) и смотрел на экономику не изнутри, а снаружи! Но факт остается фактом: он понял, что из тезиса А. Смита об остановке углубления разделения труда в замкнутой системе автоматически следует, что по мере конкуренции различных воспроизводственных контуров (это уже современная формулировка, разумеется) один из них дорастет до масштабов всей планеты, после чего механизм развития капитализма останавливается! Не человечества, разумеется, а именно капитализма! Но остановка эта будет вызвана абсолютно объективными обстоятельствами, и человеку не под силу этот процесс остановить!

Здесь нужно сделать одно важное замечание. Многие рассматривают социализм СССР как некоторый антипод капитализма, что, конечно, верно с социально-политической точки зрения, но совершенно неверно с точки зрения экономики. Дело в том, что механизм развития у них был один и тот же – углубление разделения труда. Это очень хорошо видно по соревнованиям в атомной или, скажем, космической отраслях. Социализм был в системе собственности и распределения, а во взаимодействии с капиталистическим миром СССР выступал как государствокорпорация, вполне себе капиталистического толка. Отсюда, кстати, и плановое хозяйство, которое присуще всем корпорациям, стремящимся уменьшить объем внутренней конкуренции в силу ее неэффективности. Фактически соревнование двух систем с точки зрения экономики было конкуренцией двух воспроизводственных контуров, которые отличались методами управления, но не моделью развития!

Возможно, если бы социализм победил в мировом масштабе (как это изначально планировал К. Маркс), то можно было бы сменить модель развития (хотя не очень понятно – на какую, рассуждения Маркса пока остаются рассуждениями, на практике их никто не проверял), но в условиях жесткой конкуренции с капиталистическим окружением это оказалось явно невозможно. Собственно, Маркс это объяснял в своих работах, и этот его тезис был очень серьезным аргументом критики руководства СССР, которое в какой-то момент решило перейти к политике мирного сосуществования.

В любом случае экономические эксперименты на ранней стадии советской власти быстро показали, что их продолжение просто закроет весь советский проект в связи с невозможностью сопротивляться внешней агрессии. Но, еще раз повторю, и для А. Смита, и для К. Маркса в середине XIX в. соображения об остановке экономического развития были еще абстракцией.

В любом случае, сделав главный вывод о конечности капитализма, Маркс совершенно естественно поднял следующий вопрос: а что будет после него? И для ответа на этот вопрос он начал титаническую работу по созданию сквозной истории человечества от Адама до наших дней, включающей в себя не только экономику, но и историю, социологию и другие общественные науки. Цель при этом у него была достаточно понятная – разработать методологию, которая позволит описать возникновение и развитие посткапиталистической экономики. Понятно, что при этом вся идейная конструкция была написана единым философским языком, что и позволяло сделать эту теорию по-настоящему системной, т. е. взаимосвязанной по всем основным направлениям.

Мысль о создании такой сквозной теории оказалась настолько привлекательной, что левыми идеями заразилось как минимум три поколения исследователей в конце XIX – начале XX в. и к началу прошлого века она была вчерне сделана (что было достаточно подробно описано в работе Ленина «Три источника и три составные части марксизма», опубликованной в 1913 г.). При этом в качестве главного показателя, определяющего близость системы к предстоящему краху капитализма, был выбран уровень обобществления производства.

Мы не будем сейчас критиковать этот подход (с нашей точки зрения, главным является, как это следует из А. Смита и нашей теории, уровень глобализации рынков, но в реальности два этих подхода, скорее всего, совпадают, вопрос просто в удобстве оценок), поскольку сегодняшние наши знания и обстоятельства сильно отличаются от тех, с которыми работали К. Маркс и его последователи во второй половине XIX в. Да и с точки зрения цели настоящей книги это не очень принципиально.

Важно то, что идея о конце капитализма является краеугольным камнем всей теории марксизма и, соответственно, той его части, которая называется марксистской политэкономией. Отмечу, что привлекательность концепции К. Маркса (заключавшейся, скорее всего, именно в системности и едином описании всех общественных наук) создала ситуацию, при которой сама политэкономия А. Смита прибрела ярко выраженный марксистский оттенок.

Разумеется, свою роль сыграло и то, что подход К. Маркса естественным образом вытекал из более раннего политэкономического дискурса, в частности из тезиса об остановке углубления разделения в рамках замкнутой экономической системы. Иными словами, работы самого К. Маркса и его последователей были неотчуждаемы от всей логики развития политэкономии.

Разумеется, самим капиталистам такая концепция понравиться никак не могла, в связи с чем с конца XIX в. было профинансировано создание альтернативной марксизму системы общественных наук. Она включала в себя и альтернативные версии истории (которая много раз менялась; например, история Второй мировой войны переписывалась только за последние десятилетия несколько раз, начиная с борьбы союзников против фашистского блока и заканчивая борьбой «свободного» мира против «тоталитарных диктаторов» Гитлера и Сталина), и альтернативную социологию (начало которой положил Вебер), и многое другое. Но главным было создание альтернативной политэкономии (уже на тот момент практически марксистской) экономической науки.

Отметим, что повторить достижение К. Маркса и его последователей не удалось – системной, целостной общественной теории, оправдывающей вечное существование капитализма и его историческую справедливость, т. е. полной альтернативы марксизму, создать так и не удалось, отдельные ее элементы никак в рамки единого целого не укладываются, и плохо замазанные швы все время вылезают на поверхность. Это хорошо видно и по тому, как переписывается история, и по тому, как меняются социологические приоритеты в рамках уже единого, либеральнокапиталистического мейнстрима (см., например, базовые статьи Ф. Фукуямы только за последние четверть века) и т. д. Но в экономической науке эти противоречия проявились наиболее ярко.

Поскольку упомянутая новая экономическая наука создавалась именно как идеологическая альтернатива политэкономии, она должна была не просто максимально нивелировать тезис о конце капитализма, но и, в идеале, позволить вообще его убрать из более широкого общественного дискурса. И это, с учетом вышесказанного, позволяет более или менее адекватно описать ее базовые параметры. Если в политэкономии тезис о конце капитализма естественным образом вытекает, как это видно из вышесказанного, из логической цепочки «углубление разделения труда – увеличение рисков – расширение рынков – единые глобальные рынки – остановка развития», то в альтернативной науке (которая и получила название economics) эта цепочка должна была исчезнуть. И конец капитализма возникать естественным образом в экономикс не должен был, в реальности этот тезис вообще табуировали.

Поскольку спорить не только с К. Марксом, но ис А. Смитом сложно (а экономикс его основателями выводится как раз из А. Смита, точнее, из части А. Смита), то нужно было что-то сделать с первым звеном этой цепочки. И разделение труда решили вывести из одного из основных, каковым оно было со времен меркантилистов, в глубоко второстепенное понятие. Адля этого перевернули построение науки с ног на голову: если политэкономия строится от макроэкономики (т. е. общеэкономических закономерностей, к которым относятся и углубление разделения труда, и масштаб рынков, и объем совокупного спроса) к микро- (т. е. поведению отдельного человека и фирмы), то в экономикс все наоборот. То есть спецификой экономикс является попытка из микроэкономики вывести глобальные макроэкономические закономерности.

Понятно, что при таком подходе проблема конца капитализма практически исчезает (а вне экономического контекста вообще не упоминается), а на первое место выходит конкуренция. Конкретная фирма и конкретный потребитель могут вполне себе процветать и без общего развития экономической системы, их поведение можно и нужно изучать. Но вот построить на такой основе общие закономерности проблематично.

На самом деле все еще хуже. Я, учась в университете и затем работая в Институте физической химии АН СССР, довольно много занимался статистической физикой и обоснованиями численных экспериментов динамического типа (в просторечии – молекулярной динамики). И после, когда стал заниматься экономикой, столкнулся с тем, что в истории науки были и даже регулярно повторялись попытки описать экономику через методы статистической физики, провести системные аналогии между этими науками. Но эти попытки успехом не увенчались.

С точки зрения вычислительной математики и теории динамических систем это понятно. Даже сегодня, при всех наших вычислительных мощностях и развитии квантовой химии, не удается с помощью компьютерного моделирования взаимодействия молекул одноатомного равновесного идеального газа (например, аргона или неона) вычислить его макропоказатели, например давление или температуру. Точнее, это получается только в том случае, если они явно или неявно введены в формулу взаимодействия молекул. А если нет – то никак не получается.

Этому есть довольно простое объяснение, но этот вопрос к теме настоящей книги отношения не имеет. Главное, что не получается. А экономика с точки зрения статистической физики это неравновесное взаимодействие миллиардов различного типа молекул (в том числе довольно сложных) в сосуде крайне сложной конфигурации. Понятное дело, что к этой задаче современная наука даже близко не может пока подступиться.

Да и делать это опасно. Только представим себе, что из этого выйдет! Что мы тогда получим? Тот же самый конец капитализма? Но о нем говорить вслух в рамках капиталистической системы общественных отношений запрещено. Есть же уже теоремы, которые показывают, что в рамках конкуренции невозможно добиться устойчивого развития – и что, их кто-то принимает всерьез? В конце концов, традиционный метод получения приемлемого результата в науке – это такое неоднократное изменение условий задачи, при котором она начнет давать необходимый результат. Правда, сама задача при этом как раз и перестает отражать реальность.

Но вернемся к сопоставлению экономикс и политэкономии. Последняя имеет четкий и понятный механизм развития, который определяет условия существования и людей, и фирм. А вот как можно в рамках понимания правильного поведения фирмы предсказать то, насколько изменится общая конъюнктура рынка? Ведь общие условия (например, конфигурация сосуда из примера с газом) никак от поведения фирмы (молекулы) не зависят, а значит, изучая молекулу (фирму), невозможно понять, как этот самый сосуд будет меняться! В общем, проблемы, проблемы…

Причем преодолеть эту проблему, оставаясь в рамках экономикс, невозможно, а переход к подходам политэкономии тоже невозможен – немедленно вылезет логика А. Смита и конец капитализма. Значит, нужно продолжать бессмысленные попытки объяснить необъяснимое, что мы сегодня и наблюдаем. И все попытки попенять экономиксистам (ужасное слово, но как их еще назвать? сторонниками мейнстримовской версии экономики? последователями неоклассики?), что они не могут объяснить происходящие в реальной жизни кризисные процессы, бессмысленны, табу на конец капитализма для них сильнее. В том числе и потому, что лежит в основе методологии и предметного языка этой «науки» (кавычки здесь представляются вполне уместными).

А с точки зрения политэкономии (точнее, того ее направления, которое мы развиваем в своих исследованиях) сегодняшний кризис резко выделяется в череде всех предыдущих. Тут можно даже не разбираться, чем отличаются обычные циклические кризисы от ПЭК-кризисов, о чем я писал в предыдущей главе, можно отметить только одно: дальнейшее расширение рынков просто невозможно, они сегодня носят абсолютно глобальный характер. И это значит, что та логика, которая для А. Смита и К. Маркса была понятной, но достаточно абстрактной, стала предельно конкретной.

Главный вывод, который можно сделать из вышесказанного, – необходимость поиска новых моделей развития экономики, т. е. фактически возврат к программе К. Маркса. С учетом прошедшего времени – возможно, другими методами. Вопрос о том, есть ли альтернативы у его рассуждений, в общем, с точки зрения настоящей книги вторичен, хотя я к нему еще вернусь в рамках описания базовых моделей социально-политических систем (глобальных проектов). Пока же просто отметим, что избежать этой программы невозможно.

Фактически из вышесказанного следуют два главных вывода.

Первый состоит в том, что вся экономическая наука ХХ в. развивалась в рамках противостояния двух идеологических платформ: марксистской политэкономии и антимарксистской Экономикс. Разумеется, были и другие теории и научные школы, например австрийская, однако и они укладывались в рамки этого идейного противостояния. И развитие кризиса показало, что платформа на базе экономикс не в состоянии предъявить четких и внятных причин и механизмов происходящего в настоящий момент экономического кризиса, причем главным образом по идеологическим причинам. И для этого явления есть понятное и внятное объяснение, приведенное выше.

Можно привести и еще один, пусть не прямой аргумент. Как я уже писал в начале книги, кризис в мире продолжается уже более 10 лет, но при этом ни одна из премий «памяти Нобеля» по экономике, которые вручаются каждый год нескольким экономистам (принадлежащим, разумеется, к школе экономикс), не была вручена за его исследования. То есть, иными словами, с точки зрения корпоративной логики представителей этой школы, исследования кризиса не являются чем-то важным и существенным. Разумеется, с точки зрения любого нормального человека, такая позиция является крайне странной, однако обсуждать ее представители этой корпорации тоже отказываются.

По описанным выше причинам.

Наша теория, построенная на изучении разделения труда как главного механизма развития, возникла в рамках политэкономии и, возможно, могла бы получить развитие еще в 20-е годы прошлого века. Однако политические разногласия Розы Люксембург, которая была главным теоретиком этого направления, с Лениным в начале ХХ в. привели к тому, что и в СССР соответствующее направление было табуировано (и тоже по идеологическим причинам, только – другим!) и вновь возникло только в начале 90-х годов. Что и позволило создать концепцию, описывающую протекание современного кризиса, причем закончена она была более чем за пять лет до его начала.

Однако у этой концепции есть один серьезный недостаток с точки зрения ключевой логики марксизма. Дело в том, что она описывает базовый механизм развития собственно капитализма, но практически бесполезна для описания посткризисных реалий. Она показывает, что механизм развития, построенный на углублении разделения труда, достиг своего предела, она позволяет оценить масштаб предстоящего кризиса и эффективность тех или иных мер, направленных на его замедление, но она ничего не может сказать о новых механизмах развития, которые появятся после кризиса, эта задача выходит за рамки теории. И таким образом, проблема, поставленная еще Марксом, которую усилиями капитализма удалось практически полностью закрыть к рубежу ХХ в., вновь встала перед человечеством в полный рост. Что будет после конца капитализма?

Второй вывод из сказанного выше состоит в том, что в условиях кризиса у человечества есть вполне конкретные и весьма практические вопросы, ответы на которые теоретически должны быть найдены именно в рамках экономической науки. Однако эти вопросы, а именно поиски альтернативных хозяйственных механизмов, сегодня табуированы в рамках мейнстримовской экономической теории и полностью отсутствуют в рамках политэкономии, которая уже давно никак не связана с практической хозяйственной деятельностью. Это означает, что, возможно, кризис пойдет по одному из самых жестких сценариев; более того, совершенно не очевидно, что его вообще удастся легко и быстро остановить.

У меня нет иллюзий, что просто постановкой вопроса ситуацию удастся исправить. Миром управляют не ученые, а элиты, для которых главным вопросом является сохранение своей власти, – и если для сохранения этой власти нужно продолжение кризиса, они его будут продолжать. Но по мере его развития ситуация может измениться (и даже более того, скорее всего изменится), и в этом случае вопросы, рассмотренные в этой книге, с большой вероятностью вновь станут актуальными.