Конкретные примеры обществ с ограниченной властью государства
Конкретные примеры обществ с ограниченной властью государства
Может показаться, что в сегодняшнем мире модель общества с сильной централизованной властью{8} распространилась повсюду. У нас есть все основания усомниться, что существует хотя бы один современный пример общества, которое в деле организации своей экономической жизни в основном полагалось бы на принцип добровольного обмена посредством свободного рынка, и где роль государства сводилась бы к выполнению четырех перечисленных нами обязанностей.
Однако такие примеры есть, и самым лучшим из них является, вероятно, Гонконг — клочок земли по соседству с континентальным Китаем, площадью примерно 1000 кв. км. и с населением около 4,5 млн человек. Плотность населения Гонконга почти невообразима — в 14 раз больше, чем в Японии, и в 185 раз больше, чем в США. Тем не менее уровень жизни населения Гонконга является одним из самых высоких в Азии, уступая лишь Японии и, возможно, Сингапуру.
В Гонконге не существует таможенных тарифов или иных ограничений на международную торговлю (за исключением нескольких «добровольных» ограничений, навязанных Гонконгу Соединенными Штатами и некоторыми другими крупными странами), отсутствует правительственное руководство экономической деятельностью, нет законов о минимальной заработной плате и устанавливаемых «сверху» цен. Жители Гонконга свободны сами выбирать, кому продавать свой товар и у кого покупать, каким образом распоряжаться своим капиталом, кого нанимать на работу и на кого работать.
Правительству здесь отводится важная роль, которая в основном ограничена перечисленными выше четырьмя обязанностями, на практике интерпретируемыми скорее в узком смысле. Правительство Гонконга обеспечивает соблюдение правозащитности, предоставляет средства кодификации правил поведения граждан, рассматривает споры, способствует функционированию транспорта и средств связи и ведает эмиссией денег. Правительство также взяло на себя сооружение жилищ, предоставляемых беженцам из КНР. Хотя государственные расходы возрастали вместе с экономическим развитием страны, они по-прежнему остаются одними из самых низких в мире в пересчете на долю по отношению к доходам населения. Поэтому в Гонконге низкие налоги, что способствует сохранению стимулов к получению высоких прибылей. Бизнесмены могут сами пожинать плоды своих успехов, но должны сами и расплачиваться за свои ошибки. Есть что-то несообразное в том, что именно Гонконг — британская колония! — должен служить в качестве образца страны со свободным рынком и ограниченной властью государства. Дело, однако, в том, что своим процветанием Гонконг обязан простому факту: управлявшие этой колонией британские должностные лица следовали политико-экономической стратегии, в корне отличной от политики «государства всеобщего благоденствия»{9}, проводившейся на территории метрополии.
Гонконг является прекрасным современным примером общества с ограниченной властью государства и свободным рынком, но его ни в коем случае нельзя считать самым выдающимся примером такого общества в истории человечества: такие примеры относятся к девятнадцатому столетию. Один из них — это Япония в течение первых трех десятилетий после реставрации Мэйдзи в 1867 г.{10} (его рассмотрение мы оставим до гл. 2.).
Два других — это Великобритания и Соединенные Штаты. Книга Адама Смита «Богатство народов» стала одним из первых снарядов в баталиях за ликвидацию предпринимаемых правительствами ограничительных мер в области промышленности и торговли. Окончательная победа в этой войне была одержана 70 лет спустя — с отменой так называемых хлебных законов. Эти законы, существовавшие в Англии с пятнадцатого века, навязывали тарифные и другие ограничения на импорт пшеницы и других зерновых, объединенных под общим названием «хлеба». Отмена хлебных законов стала прологом к периоду абсолютно свободной торговли, продолжавшемуся в течение трех четвертей столетия — вплоть до начала Первой мировой войны. Она также ознаменовала собой завершение длившегося десятилетия перехода к общественному устройству с крайне ограниченной властью правительства, при котором каждому жителю Великобритании, говоря словами Адама Смита, «предоставлялось совершенно свободно преследовать по собственному разумению свои интересы и вступать в конкуренцию своим трудом и капиталом с трудом и капиталом любого другого лица и даже целого сословия».
Вместе с бурным экономическим ростом стремительно повышался жизненный уровень рядовых английских граждан — и на этом фоне становились еще более заметными по-прежнему сохранявшиеся очаги нищеты и страданий, столь выразительно изображенные Диккенсом и другими писателями того времени. По мере повышения жизненного уровня возрастала численность населения; усиливались мощь и влияние Великобритании во всем мире. И при всем этом государственные расходы в пересчете на долю национального дохода снижались — от примерно одной четверти в начале девятнадцатого столетия до одной десятой к моменту «алмазного юбилея» (60-летия правления) королевы Виктории в 1897 г., когда Великобритания была в зените своей славы и могущества.
Еще одним поразительным примером успехов общества с ограниченной властью государства и с доминирующей свободнорыночной экономикой являются Соединенные Штаты Америки. Здесь, правда, существовали таможенные тарифы, в защиту которых выступал Александр Гамильтон в своей знаменитой работе «Отчет по мануфактурам», где он пытался — без всякого, впрочем, успеха — опровергнуть аргументы Адама Смита в пользу свободной торговли. Но тарифы эти по современным масштабам были умеренными, а других правительственных ограничений, распространяющихся на свободную торговлю внутри страны и вне ее, было немного. Вплоть до окончания Первой мировой войны для въезда в США всех желающих не было почти никаких преград (существовавшие ограничения касались иммиграции из стран Востока). Этот принцип провозглашала и надпись на статуе Свободы{11}:
Отдай мне всех, отринутых тобой —
изгоев, нищих, сломленных судьбой,
усталых, жаждущих расправить грудь —
дай мне плевелы с тучных нив твоих:
раскрыв объятья, я встречаю их,
и светоч мой им озаряет путь.
Они приезжали миллионами и миллионами растворялись в населении Америки, и преуспевали здесь именно потому, что оказывались предоставленными самим себе.
До сего дня еще бытует миф о Соединенных Штатах девятнадцатого века как об эпохе грабителей-толстосумов и жестокого, ничем не обузданного индивидуализма. Мы нередко слышим рассказы о том, как бессердечные монополисты эксплуатировали бедноту, зазывали в страну иммигрантов, а затем обирали их до последней нитки. Заправилы Уолл-стрита только тем и занимались, что обжуливали наивных провинциалов и высасывали все соки из крепышей-фермеров Среднего Запада, которые не сдавались и ухитрялись выживать под градом обрушивавшихся на них невзгод.
Действительность выглядела по-другому. В страну продолжали прибывать иммигранты. Самые первые из них, возможно, и стали жертвами обмана или мошенничества, но невозможно себе представить, чтобы миллионы продолжали прибывать в США десятилетие за десятилетием, зная, что их уделом станет безжалостная эксплуатация. Они ехали сюда потому, что надежды их предшественников в значительной степени оправдывались. Улицы Нью-Йорка не были вымощены золотом, но упорный труд, бережливость и предприимчивость окупались сторицей и приносили такие плоды, о которых в Старом Свете невозможно было и мечтать. Новые американские граждане селились по всей стране, от океана до океана. Там, где они оседали, возникали новые города, и все большие и большие пространства никогда ранее не возделываемых земель начинали приносить урожай. Страна богатела, рос объем промышленной и сельскохозяйственной продукции, и иммигранты на равных пользовались плодами этого процветания.
Если фермеры в США подвергались эксплуатации, то почему же их становилось все больше? Цены на сельскохозяйственные продукты снижались, но это было признаком успеха, а не провала сельского хозяйства, поскольку снижение цен отражало стремительное увеличение объема сельскохозяйственного производства, обусловленное развитием механизации, расширением площади обрабатываемых земель и улучшением сети коммуникаций. Неопровержимым доказательством правильности такой интерпретации является тот факт, что цены на пригодные для обработки земельные участки непрерывно росли — а это вряд ли признак того, что сельское хозяйство находилось в упадке.
Обвинение в бессердечности, лаконично выражающееся в реплике, брошенной железнодорожным магнатом Уильямом Вандербильтом в ответ на какой-то вопрос репортера: «На народ наплевать», опровергается тем, что в девятнадцатом веке в Соединенных Штатах пышно расцвела благотворительность. В это время было основано большое количество финансируемых частными лицами школ и колледжей, бурно кипела деятельность иностранных миссионеров, как грибы выросли не приносящие дохода больницы, детские дома и огромное количество иных подобных учреждений. Почти все организации, целью которых была благотворительность или общественное обслуживание, — начиная с Общества защиты животных и Ассоциации прав индейцев и кончая такими, как Христианский молодежный союз (ИМКА) или Армия спасения — родились именно в этот период. В организации благотворительности принцип добровольного сотрудничества является не менее эффективным, чем в организации производства ради прибыли.
Наряду с благотворительной активно развивалась культурная деятельность — картинные галереи, оперные театры, симфонические оркестры, музеи и публичные библиотеки возникали как в крупных промышленных центрах, так и в небольших городках вдоль границы продвижения переселенцев.
Одним из критериев роли государственной власти в обществе являются государственные расходы. Статистика говорит, что с 1800 по 1929 год (не принимая во внимание периоды крупных войн) государственные расходы в США не превышали 12 % национального дохода. Две трети от этих сумм представляли собой расходы правительств отдельных штатов и органов местного самоуправления, которые шли в основном на строительство школ и дорог. Еще в 1928 году расходы федеральных ведомств составляли всего лишь около 3 % национального дохода.
Успешное развитие Соединенных Штатов часто приписывают тому, что Америка представляет собой страну, щедро одаренную природными богатствами и обширными открытыми пространствами. Эти факторы, несомненно, играли определенную роль, но если бы именно они были решающими, то чем же тогда объясняются успехи Великобритании и Японии в девятнадцатом веке или Гонконга — в наше время?
Часто слышатся голоса, что политика ограниченной власти государства, политика невмешательства государства в экономические отношения годилась лишь для редкозаселенной Америки девятнадцатого столетия и что в современном урбанизованном индустриальном обществе государство должно играть гораздо более активную и даже доминирующую роль. Проведите один час в Гонконге — и вы убедитесь, что мнение это ошибочно.
Наше общество таково, каким его делаем мы сами. Мы сами можем определять форму и структуру наших общественных институтов. Разумеется, при этом многообразие доступных нам возможностей ограничено как чисто техническими факторами, так и особенностями человеческой природы — однако ничто не может воспрепятствовать нам (если мы действительно этого хотим) в построении общества, опирающегося в организации экономической и иных видов деятельности прежде всего на принцип добровольного сотрудничества. Только от нас самих зависит создание такого общества, которое охраняет и расширяет свободу человеческой личности, не допускает чрезмерного расширения власти государства и следит за тем, чтобы правительство всегда оставалось слугой народа и не превращалось в его хозяина.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.