Словакия

Словакия

Игорь Клямкин (вице-президент Фонда «Либеральная миссия»):

Уважаемые коллеги, разрешите начать нашу беседу. Мы рады видеть у себя в гостях словацких дипломатов и экспертов. Раньше здесь уже состоялась встреча с представителями Чехии – другой страны, тоже образовавшейся после распада Чехословакии. И это в какой-то степени предопределит характер наших вопросов к вам.

Нам интересны особенности вашего развития и его результаты прежде всего в сравнении с Чехией. И за точку отсчета, я думаю, целесообразно взять 1993 год, когда Словакия стала самостоятельным государством. Что касается того периода реформ, который этому предшествовал, то на нем нет смысла останавливаться подробно: он был у вас общий с чехами, и мы, встречаясь с ними, уже получили о нем достаточно полное представление.

Но начать разговор хотелось бы все же не с истории. В последние годы Словакия вошла в число наиболее успешных посткоммунистических стран. Некоторые аналитики называют ее даже самой успешной. И было бы хорошо, если бы вы сразу представили нам статистическую картину сегодняшнего состояния страны. Я имею в виду основные параметры ее социально-экономического развития.

Аугустин Чисар (посол Словакии в РФ):

Прежде чем эксперты, приехавшие из Словакии, начнут отвечать на ваши вопросы, я хотел бы сказать несколько слов. Мы благодарны за предоставленную возможность встретиться с вами и рассказать о нашей стране. Такие встречи очень полезны: чем больше люди друг о друге знают, тем лучше друг друга понимают. Могу судить об этом по собственному опыту.

Мне пришлось долго жить в России, в общей сложности около 23 лет. Я учился здесь в университете, на историческом факультете, получил профессию учителя истории. Можно сказать, что по образованию я советский учитель.

А потом я закончил в Москве Высшую комсомольскую школу. Хорошо помню своих профессоров – Владлена Георгиевича Сироткина и Бориса Андреевича Грушина. Я посещал семинар Бориса Андреевича, который назывался «Содержание и формы массового сознания: методология анализа», и у меня до сих пор хранится около трех тысяч страниц рукописей по этой теме. А с Юрием Николаевичем Афанасьевым, который был моим научным руководителем, мы стали близкими друзьями. Всем этим людям, очень разным по взглядам, я бесконечно благодарен, всех считаю своими учителями. Общение с ними помогло мне и в изучении такого сложного «предмета», как Россия.

Хочу надеяться, что сегодня мы поможем вам лучше узнать и понять Словакию. Очень рад видеть здесь Георгия Александровича Сатарова, с которым давно мечтал познакомиться. А теперь передаю слово своим словацким коллегам. За собой же оставляю право включиться в разговор, когда речь пойдет о словацкой внешней политике.

Экономическая и социальная политика

Петр Магваши (профессор Жилинского университета):

Игорь Клямкин: В Чехии более 25 тысяч.

Петр Магваши: Да, но темпы экономического развития в Словакии сегодня выше. В 2007 году ВВП увеличился у нас на 11,6%; теперь он примерно на четверть больше, чем в дореформенном 1989-м. Притом, что в 1990-е годы мы пережили 30-процентный, т. е. намного более значительный, чем был в Чехии, экономический спад. Какие еще вас интересуют показатели?

Игорь Клямкин: Структура экономики, уровень инфляции, безработица, размеры зарплат и пенсий, показатели социального расслоения…

Петр Магваши:

Структура словацкой экономики в результате проведенных реформ радикально изменилась: если раньше в ней доминировала промышленность, то сейчас – сфера услуг, в которой производится около 65% словацкого ВВП. В промышленности – около 30%, в сельском хозяйстве – примерно 5%.

Инфляция в Словакии в 2007 году была 2,8%, что позволит нам в 2009-м стать второй, после Словении, посткоммунистической страной, вошедшей в зону евровалюты. Решение Евросоюзом уже принято. Безработица – 11%. Это много, но в 2000 году она составляла у нас около 20%. Позитивная динамика очевидна, хотя в некоторых регионах безработица существенно выше, чем в целом по стране.

Игорь Клямкин:

Судя по представленной информации, Словакия развивается сегодня быстро и уверенно. Проблемы есть, но они решаются. А теперь давайте поговорим о том, с чего и как все начиналось.

Петр Магваши: Первый тур купонной приватизации мы завершили, а от проведения второго, в отличие от чехов, действительно отказались.

Владимир Бачишин (профессор Братиславского университета): Потому что приватизация, не сопровождающаяся притоком в предприятия реальных денег, лишена экономического смысла. Передача собственности людям, не имеющим капитала, не только не способствует развитию этих предприятий, но еще больше их ослабляет.

Лилия Шевцова (ведущий исследователь Московского центра Карнеги): Но ведь такая приватизация нигде, где она проводилась, и не рассматривалась, как правило, с точки зрения ее экономической эффективности. Она рассматривалась как способ легитимации приватизации в глазах населения, дабы избежать с его стороны протеста. В Словакии отмена купонов таким протестом не сопровождалась?

Петр Магваши:

Не сопровождалась. Потому что купоны мы не отменяли. Но вместо возможности приобретения в обмен на них акций предприятий людям было предложено приобретать облигации Фонда национального имущества с пятилетним сроком обращения и последующим погашением с выплатой годовых процентов, равных учетной ставке Национального банка Словакии. Погашение началось в 2000 году. Это была денежная компенсация владельцам купонов за фактическую отмену второго тура купонной приватизации, против чего население не возражало.

Мы были вынуждены пойти на такой шаг, потому что в 1993 году словацкая экономика, в отличие от чешской, пребывала в глубочайшем кризисе. Одна из главных его причин – доставшаяся нам структура промышленности. В социалистические времена Чехословакия занимала пятое место в мире по производству оборонной техники, 70% которой создавалось на словацких заводах. А в 1993 году на них производилось лишь 3% того, что производилось в 1989-м. После распада Советского Союза и советского военного блока продукция этих заводов стала никому не нужна. И многие десятки тысяч высококвалифицированных специалистов оказались без работы.

Игорь Клямкин: Эти трудности возникли только в 1993 году, когда Словакия отделилась от Чехии, или сказывались и раньше?

Петр Магваши:

Они сказывались и на первом этапе реформ, когда мы находились еще в составе Чехословакии. Если в Чехии в 1992 году безработица составляла 2,6%, то у нас – 10,4%. Потом она увеличилась еще больше.

Лилия Шевцова: И как же вы выбирались из этой экономической ямы? Сыграл ли здесь какую-то роль отказ от продолжения купонной приватизации? Чем вы ее, кстати, заменили? Продажей словацких предприятий иностранцам?

Петр Магваши: Нет, такая продажа в больших масштабах стала практиковаться позднее, после 1998 года. Поначалу же была осуществлена менеджерская приватизация, т. е. передача собственности руководителям предприятий.

Игорь Клямкин: И какие проблемы это помогло решить? По оценкам экспертов, менеджерская приватизация, как и купонная, не сопровождалась у вас появлением эффективных собственников. Существует также мнение, что она вела и привела к формированию так называемого «кланового капитализма», при котором богатства страны оказываются в руках узкой группы лиц, консолидированной личными (в том числе и родственными) связями и зависимостями. Как вы относитесь к подобным оценкам и представлениям?

Владимир Бачишин: Они не лишены оснований. Руководители предприятий, получившие эти предприятия в частную собственность, не могли стать очень уж эффективными собственниками по причине того, что не располагали капиталами для инвестиций. Верно и то, что экономическая элита в значительной степени формировалась у нас в 1990-е годы по клановому принципу. Но сколько-нибудь долговременными негативными последствиями для словацкой экономики это не сопровождалось. Какие-то предприятия со временем обанкротились, а другие стали успешно развиваться благодаря тому, что новые собственники стали продавать свои акции иностранцам. В результате у этих собственников появились финансовые ресурсы для инвестиций. А если продавались крупные пакеты, то инвесторами становились и зарубежные предприниматели.

Лилия Шевцова: Банкротств было много? Я имею в виду не только рухнувшую оборонную промышленность, но и другие отрасли…

Владимир Бачишин: Как и во всех посткоммунистических странах, таких предприятий, в открытой экономике оказавшихся неконкурентоспособными, было немало. Так, рухнула вся наша электронная промышленность. Но на ее место приходят зарубежные фирмы. Например, «Самсунг», который уже построил в Словакии свой завод.

Петр Магваши: Поначалу оказались банкротами и около 80% наших сельскохозяйственных предприятий. Но после того как произошло их разгосударствление и была осуществлена приватизация земли, наше сельское хозяйство возродилось благодаря притоку в него частного словацкого капитала (около 80% всех вложений) и капитала иностранного (около 20%). Прежде всего датского и голландского.

Лилия Шевцова: А что стало все-таки с вашими оборонными заводами и работавшими на них рабочими и специалистами? Где теперь эти люди?

Владимир Бачишин: Оборонные предприятия выпускали не только военную технику, но и 20% словацких товаров гражданского назначения. Эти товары они продолжали производить и после того, как оружие производить перестали. А часть таких предприятий была перепрофилирована. Они стали предприятиями автомобильной промышленности, на которых трудятся многие из тех, кто раньше работал на заводах, производивших военную технику.

Петр Магваши:

Например, в городе Мартине, где находился самый крупный наш оборонный комплекс, сейчас производятся коробки передач для германского «Фольксвагена». А в другом районе, тоже бывшем одним из центров военной промышленности, создает автомобили южнокорейская компания «Киа».

Но на бывших оборонных предприятиях производятся не только автомобили. Так, завод, выпускавший двигатели для военных самолетов «Альбатрос», в ходе конверсии был перепрофилирован в компанию, которая производит крупногабаритные подшипники для ветряных электростанций. Это очень сложное в техническом отношении изделие, в мире всего несколько предприятий, которые его производят, и мы гордимся тем, что среди них есть и наш завод.

Словацкие конструкторы и технологи продемонстрировали способность быстро осваивать западные технологии и в других отраслях, в которые пришли иностранные инвесторы. Но мы рассматриваем это лишь как первый шаг. Мы хотим не только осваивать зарубежные технологии, но и участвовать в технологическом развитии, в интеллектуальной работе. Мы хотим, чтобы иностранные инвесторы шли к нам не только потому, что у нас дешевая рабочая сила.

Сегодня немецкий «Фольксваген» платит у нас словацкому рабочему на сборочном конвейере чуть больше трети того, что платит в Германии немецкому. Зарплата словацкого инженера-конструктора в три с лишним раза выше, чем у рабочего. Но при этом она составляет всего 10% от зарплаты инженера в Германии! И такое положение вещей не изменится до тех пор, пока словаки, работающие в иностранных компаниях, не станут полноценно участвовать в развитии этих компаний, создавая тем самым дополнительную сильную мотивацию для их работы в Словакии.

Лилия Шевцова: Как выглядит сегодня Словакия в области инноваций по сравнению с другими странами, вошедшими в последние годы в Евросоюз?

Петр Магваши: Мы еще в самом начале пути. Согласно европейскому инновационному индексу, Словакия входит в группу догоняющих стран вместе с Болгарией, Венгрией, Латвией, Литвой, Польшей, Румынией. В эту группу, наряду с перечисленными посткоммунистическими странами, входят также Греция, Мальта и Португалия.

Лилия Шевцова: А Чехия, Словения, Эстония?

Петр Магваши: Они причисляются к группе «умеренных инноваторов», в которой, кроме них, находятся Австралия, Кипр, Италия, Норвегия и Испания.

Лилия Шевцова: Скажите уж тогда и о странах-лидерах…

Петр Магваши: Таковыми считаются Дания, Финляндия, Германия, Израиль, Япония, Швеция, Швейцария, Великобритания и США. Но есть еще и группа стран, следующих за лидерами и именуемых «инновационными последователями». Это – Бельгия, Канада, Франция, Исландия, Ирландия, Люксембург и Голландия.

Игорь Клямкин: России, как понимаю, ни в одной из этих четырех групп места не нашлось. Но давайте все же завершим разговор о словацкой приватизации. Судя по тому, что мы от вас услышали, в экономике Словакии очень велика роль иностранного капитала. Но об его участии в приватизации пока упоминалось лишь вскользь. К тому же продажа словацких предприятий иностранцам началась, как вы сказали, только после 1998 года. Это так заранее планировалось или было вызвано какими-то ситуативными обстоятельствами?

Петр Магваши:

Когда Словакия обрела статус самостоятельного государства, одной из приоритетных задач для правительства стало формирование национальной экономической элиты. Решению этой задачи призвана была способствовать уже упоминавшаяся здесь менеджерская или, что то же самое, номенклатурная приватизация. Но она распространялась не на все предприятия – те, которые были признаны имеющими стратегическое значение, приватизации не подлежали, они оставались в руках государства.

Владимир Бачишин: Это отличало и отличает нас от таких стран, как Чехия, Венгрия, Польша, где оплата труда растет заметно быстрее, чем производительность. И не случайно, что именно Словакия стала первой посткоммунистической страной, где прошла общеевропейская конференция по вопросам производительности труда. Кстати, и очередная общеевропейская конференция по автопрому в июне 2009 года тоже пройдет у нас…

Лилия Шевцова: Это нас не удивляет. Мы знаем, что Словакию называют сегодня «европейским Детройтом», что в ней разместили свои производства крупнейшие мировые автомобильные компании. И что ваша страна стала мировым лидером по производству автомобилей в пересчете на душу населения.

Петр Магваши:

Но предпосылки для нынешнего роста в значительной степени были заложены в середине 1990-х. Грамотная экономическая политика позволила вывести тогда страну из кризисного состояния. Спад прекратился, наметился рост. Однако в 1997 году начался мировой экономический кризис, из которого прежняя политика вывести нас уже не могла.

Лилия Шевцова: Речь идет и о предприятиях, признававшихся стратегическими?

Петр Магваши: Речь идет прежде всего именно о них. В течение нескольких лет иностранцам были проданы крупные пакеты акций нашей телекоммуникационной компании «Словак телеком», словацкой газовой монополии и нескольких ведущих энергетических компаний. Правда, для компаний, поставляющих идущий из России природный газ, а также тех, которые производят и распространяют электроэнергию и управляют на территории страны работой нефтепроводов, законодательно установлен максимальный уровень иностранного участия – он не должен превышать 49%.

Владимир Бачишин: И еще было продано иностранцам большинство наших банков. До этого в Словакии, как и в Чехии, существовала система, при которой банки, принадлежавшие государству, поддерживали государственные предприятия льготными кредитами, которые не всегда возвращались и, как правило, реструктурировались. И только в 1998 году правительство решило наконец отрезать финансирование экономики от государства. А в 2000-м это решение было реализовано, в результате чего почти все наши банки стали контролироваться иностранным капиталом.

Георгий Сатаров (президент Фонда «Индем»): Таким образом, вы подводите нас к выводу о том, что решающим фактором ваших впечатляющих успехов стало широкое привлечение иностранного капитала в последние годы. В том числе и при осуществлении приватизации. Я правильно понял?

Петр Магваши:

В принципе это так, но здесь нужны некоторые уточнения. Темпы экономического роста у нас заметно увеличились после вступления в Евросоюз. И это уже само по себе стало одним из факторов ускорения.

Дело в том, что при вступлении любой небольшой страны в международное экономическое сообщество такое ускорение является эмпирически выявленной закономерностью. Скажем, после вступления в ЕС Ирландии, Испании и Португалии эти страны в течение нескольких лет опережали в своем развитии средние показатели остальных членов Евросоюза. А потом, перед вступлением в него Швеции, Финляндии и Австрии, многие говорили, что на них сам факт вступления столь заметно не скажется, потому что это страны с развитыми экономиками. Однако прогнозы оказались ошибочными. Четыре года экономики этих стран ежегодно росли на 2% быстрее, чем в среднем по ЕС. Словакии же интеграция в Евросоюз обеспечила до 3% экономического роста.

Вторым фактором, обусловившим этот рост, стало его ускорение внутри ЕС в 2005 году. Он увеличился примерно на 1,5–2%, что, разумеется, не могло не сказаться и на словацкой экономике.

Ну и, наконец, третий фактор – это, конечно, интерес к нам транснациональных корпораций, приток иностранного капитала. О его масштабах можно судить по двум цифрам: с 1990 по 2000 год зарубежные инвестиции в нашу экономику составили 4,5 миллиарда долларов, причем почти 2 миллиарда из них приходилось на 2000 год. Словакия, бывшая до того одним из аутсайдеров по этому показателю среди бывших социалистических стран, стремительным рывком ворвалась в число лидеров.

Георгий Сатаров: Среди факторов, обусловивших быстрый рост словацкой экономики, вы назвали вступление вашей страны в ЕС. Но ведь есть условия такого вступления, и важнейшее из них – качество и эффективность институтов. И это тоже фактор роста, причем, насколько понимаю, по отношению ко всем другим он первичен. Разве не так?

Петр Магваши:

Я исходил из того, что это очевидно, и потому на этом ваше внимание не фиксировал. После того как в 1999 году в ЕС было принято решение о начале переговоров со Словакией относительно ее вступления в Евросоюз, нам пришлось осуществить очень большую и сложную подготовительную работу. Так же, как и всем другим кандидатам на вхождение в ЕС. И у нас это получалось не хуже, чем у других, а в чем-то даже лучше и быстрее.

Игорь Клямкин: Я помню, что Брюссель был недоволен промедлением с институциональными реформами почти во всех странах, претендовавших на вступление в ЕС. Исключение составляли Словакия и Литва.

Петр Магваши:

А я помню встречи с моим другом из чешского правительства, когда я не удерживался от шутливых вопросов: «Ну что, Володя? Может быть, тебе мою команду прислать на помощь?»

Но, повторяю, создание институтов, соответствующих требованиям ЕС, и нам далось нелегко. И дело не только в том, что ежегодно приходилось принимать сотни новых законов. Кроме этого, нужно было создать правовые и другие институты, обеспечивающие их выполнение. Институты, формирование которых тоже находилось под жестким контролем Евросоюза. И в целом мы с этой задачей справились неплохо.

Георгий Сатаров: Темпы впечатляют. Но хотелось бы знать и о том, как сказываются они на самоощущении людей, на их удовлетворенности повседневной жизнью. Один из важных показателей, на основании которого об этом можно судить, – трудовая эмиграция. Какова она в Словакии?

Петр Магваши: За границей сейчас работают около 300 тысяч словаков. Примерно 200 тысяч – в Великобритании, Германии, Ирландии и других странах «старой» Европы. Еще 100 тысяч – в Чехии, что даже больше, чем до нашего «развода» с ней. В 1990-е годы словаки вынуждены были Чехию покидать. Сейчас они едут туда снова, потому что там высокий спрос на рабочую силу.

Георгий Сатаров: 300 тысяч – это много, почти 12% трудоспособного населения.

Владимир Бачишин:

Много. Но ничего катастрофического мы здесь не видим. Более того, эмиграция в какой-то степени снимает социальную напряженность. Ведь еще в 2000 году, как здесь уже говорилось, безработица у нас доходила почти до 20%. А каков был состав безработных? Примерно 7–8% среди них составляли люди с низкой квалификацией, а остальные – молодежь до 25 лет. А теперь у нас молодежной безработицы почти нет – в том числе и благодаря эмиграции. Причем сколько-нибудь заметного дискомфорта она в обществе не вызывает.

Лилия Шевцова: Опережая Чехию?

Владимир Бачишин: И Чехию, и Польшу, и Венгрию, которая, кстати, по этому и другим показателям, характеризующим социальное самоощущение людей, является аутсайдером.

Лилия Шевцова: После встречи с венгерскими представителями нас это не удивляет: Венгрия переживает сегодня не лучшие времена. А какие еще показатели вы имеете в виду?

Владимир Бачишин: Примерно две трети словаков считают, что они живут лучше, чем их родители. Такого самоощущения нет ни в одной из бывших социалистических стран, здесь мы лидеры. И уровень социального оптимизма в Словакии довольно высокий: около 60% людей надеются, что дети, родившиеся в наши дни, будут жить лучше, чем нынешние поколения. В данном отношении мы, правда, занимаем лишь четвертое место, уступая Литве, Латвии и Эстонии…

Игорь Клямкин:

Интересные данные. Наивысшая степень социального оптимизма наблюдается в странах, которые в коммунистические времена входили в состав других государств.

Георгий Сатаров: Сама по себе эта независимость вряд ли обеспечила бы долговременный социальный оптимизм, не будь успешно проведенных реформ. Насколько, кстати, затронули они повседневную жизнь словаков? Я имею в виду не их трудовую деятельность и их заработки, а социальное пространство их существования. Действуют ли в этом пространстве рыночные механизмы? Как происходит, скажем, оплата жилищных услуг?

Петр Магваши: Все квартиры в Словакии приватизированы. Люди получили их в собственность за очень небольшую, почти символическую плату. Жильцы организованы в общества собственников, взаимодействующие с частными управляющими компаниями. Эти компании обеспечивают в домах все необходимые работы, но – только с согласия собственников, которые финансируют услуги. Хотят, скажем, жильцы, чтобы их дом для экономии энергии был отделан полистиролом, и они договариваются с управляющей компанией о том, какие ей предстоит для этого взять кредиты, на какой срок и под какие проценты. Государство у нас из жилищно-коммунального хозяйства ушло. Однако цены на тепло и электричество регулируются. Такая возможность есть, потому что энергетический сектор в Словакии приватизирован лишь частично.

Лилия Шевцова: Судя по тому, что рассказывали нам коллеги из других посткоммунистических стран, одной из самых сложных проблем в этих странах оказалось реформирование системы здравоохранения. В Словакии то же самое?

Петр Магваши: Проблемы медицинского обслуживания остро ощущаются сегодня во всех странах Евросоюза. И в «новых», и в «старых». Дорогостоящим является современное медицинское оборудование, высоки цены на лекарства, в значительной степени производимые четырьмя крупнейшими мировыми фармацевтическими монополиями. А в посткоммунистических странах дело усугубляется и тем, что доходы людей здесь относительно невелики, а потому и переложить на них расходы не представляется возможным.