1 Критический анализ банковской школы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1 Критический анализ банковской школы

В этом разделе мы рассмотрим теоретические аргументы, которые приводились в защиту системы частичного резервирования ее сторонниками. Традиционно считается, что эти аргументы впервые появились в ходе дискуссии между представителями банковской и денежной школ, т. е. в Англии первой половины XIX в. Однако самое раннее появление доводов в пользу частичного резервирования и точек зрения, соответствующих обеим школам, следует отнести ко времени, когда были написаны труды теоретиков Саламанкской школы, сформировавшейся в Испании в XVI–XVII вв.

Воззрения банковской и денежной школ и Саламанкская школа

Вклад Саламанкской школы в развитие теории денег настолько значим, что заслуживает детального рассмотрения[632].

Первым испанским схоластом, написавшим трактат о деньгах, был Диего де Коваррубиас-и-Лейва, издавший в 1550 г. свой «Сборник о старинных деньгах» (Veterum collatio numismatum). В этой работе знаменитый епископ из Сеговии исследует историю обесценения кастильских мараведи. Он приводит большое количество собранных им статистических данных по истории цен. Хотя у него можно обнаружить некоторые элементы количественной теории денег, однако книга Коваррубиаса еще не содержит денежной теории в явном виде[633]. Ее пришлось ждать до 1556 г., когда Мартин де Аспилькуэта недвусмысленно провозгласил: рост цен, или снижение покупательной способности денег, является следствием увеличения предложения денег в Кастилии, вызванного огромным увеличением потока драгоценных металлов из Америки.

Мартин де Аспилькуэта дал безошибочное описание взаимосвязи между количеством денег и ценами: «В тех землях, где имеется существенная нехватка денег, все другие продаваемые вещи и даже людской труд отдают за меньшие деньги, чем там, где деньги имеются в изобилии. Так, опыт говорит нам, что во Франции, где денег меньше, чем в Испании, хлеб, вино, одежда и труд стоят много дешевле. И в самой Испании, когда денег здесь было меньше, предметы торговли и труд отдавали за гораздо меньшие деньги, чем после открытия Индий, когда Испания наполнилась золотом и серебром. Причиной этого является тот факт, что деньги, когда они редки, стоят больше, чем тогда, когда они имеются в изобилии»[634].

Если денежная теория схоластов из Саламанки изучена весьма детально и основательно, то в области исследований воззрений Саламанкской школы на банковское дело[635] до сих пор сделано чрезвычайно мало, хотя теоретики школы изучили банковскую практику своего времени достаточно глубоко. О них можно говорить как о предшественниках ученых, придерживавшихся разных взглядов в ходе возникшей два столетия спустя полемики между денежной и банковской школами.

В главе 2 мы установили, что доктор Саравиа-де-ла-Каллье в заключительных главах своей книги «Наставление купцам» подверг резкой критике банковское дело на началах частичного резервирования. Сходным образом, хотя и не в таких сильных выражениях, банковское дело было проанализировано Мартином де Аспилькуэтой и Томасом де Меркадо, которые приводят перечень требований к честному и легитимному договору банковского вклада. Эти авторы могут рассматриваться как представители зачаточной денежной школы, долгое время развивавшейся в недрах Саламанкской школы и являвшейся неотъемлемой ее частью. Они стоят на позиции безусловного соблюдения норм права и в отношении договоров банковского вклада и, как и Саравиа-де-ла-Каллье, отличаются критическим настроем к банковскому делу как таковому.

Во вторую группу теоретиков, во главе с Луисом де Молиной, входили Хуан де Луго, Леонардо де Лессио и в меньшей степени Доминго де Сото. Как показано в главе 2, эти авторы, следуя Молине, требовали ослабления требований законодательства в отношении договора денежного банковского вклада и признавали частичное резервирование. Они аргументировали свою позицию тем, что соответствующий договор является, скорее, разновидностью займа до востребования (прекарного займа), или mutuum, чем просто вкладом (поклажей). Мы не будем здесь повторять все их аргументы против трактовки Молиной договора банковского вклада. Достаточно сказать, что в их основе лежит широко распространенная ошибочная концепция, восходящая к средневековым комментаторам юридических текстов и их трактовке института depositum confessatum. Здесь важным для нас является тот факт, что эта вторая группа схоластов была гораздо снисходительнее к банкирам и доходила в этой снисходительности до признания законности частичного резервирования. Не будет большим преувеличением считать эту группу схоластов Саламанкской школы предтечами банковской школы. Так же, как их английские и континентальные теоретические наследники века спустя, они не только оправдывали частичное резервирование – в полном противоречии с традиционными принципами права, – но и считали эту практику чрезвычайно благоприятной для экономического развития.

Несмотря на то что доводы Луиса де Молины покоились на весьма шатком теоретическом фундаменте и представляли собой отход от основных положений Саламанкской школы, необходимо отметить, что Молина стал первым ученым, который, работая в традиции банковской школы, сумел понять, что чеки и другие платежные документы, санкционирующие платеж по требованию и выписываемые против определенного количества денег на банковском вкладе до востребования, выполняют те же функции, что и наличные деньги. По этой причине неверно полагать, как это часто делается, будто теоретики банковской школы XIX в. первыми открыли тот факт, что банковские вклады до востребования являются частью совокупного предложения денег и таким образом оказывают на экономику такое же воздействие, что и банковые билеты, эмитируемые банками (банкноты). Луис де Молина ясно показал это двумя столетиями ранее в Диспуте 409 своего «Трактата о вексельных курсах». Молина пишет: «Люди платят банкирам двумя способами: наличными, передавая им монеты, и посредством векселей или тратт какого-нибудь другого вида. Посредством этих последних тот, кто должен погасить тратту, становится заемщиком банка, поскольку сумма, указанная в тратте, должна быть оплачена путем перевода денег на счет того, кто депонирует тратту в банк»[636]. Более конкретно Молина ссылается на некие документы, которые он называет chirographis pecunarium («письменные деньги»), использовавшиеся для расчетов во многих рыночных сделках. Таким образом: «Хотя множество сделок оплачивается наличными, большинство все же исполняется с использованием документов, которые удостоверяют либо обязанность банка уплатить кому-то деньги, либо согласие кого-то на их уплату, так что деньги остаются в банке». Более того, Молина указывает, что эти чеки трактуются как платежные документы «по востребованию»: «для общей характеристики таких документов употребляется термин по востребованию, так как деньги должны быть уплачены в тот момент, когда тратта предъявлена и учтена»[637].

Более важным является то, что Молина – задолго до Торнтона (1797) и Пеннингтона (1826) – сформулировал следующее принципиальное положение. Фактический рыночный объем денежных сделок не может быть достигнут с помощью того количества наличных, которые на этом рынке переходят из рук в руки, если бы не существовало денег, создаваемых банками путем открытия депозитных счетов, против которых их владельцы выписывают чеки. Таким образом, финансовая деятельность банков состоит в создании новых денег ex nihilo (в форме банковских депозитов), которые и используются в сделках. Молина формулирует это явным образом: «Большинство сделок, реализованных путем авансирования, осуществляется с использованием подписываемых документов, поскольку не существует ни такого количества денег, которое позволяет продать это огромное количество товаров за наличные, если они должны оплачиваться, ни такого количества сделок, которые возможны при оплате исключительно за наличный расчет»[638]. Наконец, Молина проводит резкое различие между такими операциями, которые предполагают предоставление ссуды, поскольку предполагается временная отсрочка погашения задолженности, с одной стороны, и операциями с оплатой наличными, которая осуществляется с помощью чека или банковского депозита, с другой стороны. Он резюмирует: «Мы должны предупредить о том, что вещь не может считаться приобретенной в кредит, если деньги за нее берутся с банковского счета, даже в том случае, если наличные не уплачиваются немедленно, поскольку банкир оплатит причитающуюся сумму в момент закрытия рынка, если не ранее»[639].

Хуан де Луго, в свою очередь, твердо придерживался доктрины де Молины и рассматривал банковские вклады как заем до востребования, или mutuum, который банкир может использовать в своих частных деловых операциях до тех пор, пока вкладчик не потребует его возврата[640].

Молина и Луго настолько запутались в правовых основаниях договора банковского вклада, что фактически они утверждают, что для каждой стороны этого договора он имеет разную правовую природу, а именно, что нечто может одновременно быть вкладом (для вкладчика) и займом (для банкира). Очевидно, оба эти теоретика не усматривали противоречия в такой позиции. Испытывая априорное уважение к банковскому делу, они ограничивались тем, что предупреждали банкиров вести дела «благоразумно», так, чтобы в соответствии с законом больших чисел всегда поддерживать ликвидность на уровне, достаточном для удовлетворения «обычного» уровня требований вкладчиков о возврате вкладов. Они не сумели осознать, что требуемое ими качество – «благоразумие» – не является объективным критерием, адекватным непосредственной деятельности банкиров. Это качество, разумеется, не совпадает со способностью банкиров в любое время по первому требованию вернуть все вклады до востребования. Молина и Луго были весьма осторожными, указывая на то, что банкиры совершают «смертный грех», когда они небрежно относятся к средствам своих вкладчиков или используют их для рискованных спекуляций, даже если такие операции оканчиваются благополучно и банкиры оказываются в состоянии вернуть деньги вкладчиков вовремя[641]. Более того, выполнение требования быть благоразумным не является достаточным условием – банкир может быть весьма благоразумным, но недостаточно проницательным или ему может просто не повезти в делах, и когда подойдет время платить, у него окажется дефицит ликвидности, и он не сможет вернуть вклады[642]. Возникает еще один вопрос – а какой уровень благоразумия является приемлемым? На него, очевидно, нельзя дать объективного ответа, которым можно было бы руководствоваться в банковской деятельности. Более того, как было показано в предыдущих главах, закон больших чисел неприменим для банковского дела с частичным резервированием, поскольку кредитная экспансия, присущая такой банковской практике, ведет к повторяющемуся циклу бумов и спадов, неизбежно порождающему трудности для банков. В действительности банковский бизнес как таковой порождает кризисы ликвидности и тем самым распространяющуюся неплатежеспособность банков. При любой степени благоразумия, когда вдруг наступает кризис, весьма вероятной становится неспособность банка платить, т. е. банк приостанавливает платежи. Даже если в конце концов всем его вкладчикам повезет и они получат свои деньги, в самом лучшем случае это произойдет после длительного процесса ликвидации, в ходе которого [экономическая] роль вкладчиков изменяется. Они теряют способность немедленного доступа к своим деньгам и превращаются в вынужденных заимодавцев, у которых нет иного выбора, кроме как отложить изъятие своих вкладов до тех пор, пока не завершится процесс ликвидации.

Томас де Меркадо определенно руководствовался этими соображениями, когда подчеркивал, что принцип благоразумия де Молины и Луго является требованием, которому на практике не удовлетворяет ни один банк. Представляется, что Томас де Меркадо прекрасно понимал, что этот принцип не может служить практическим руководством для того, чтобы гарантировать платежеспособность банка. Более того, раз этот принцип не является действенным средством обеспечения платежеспособности и поддержания ликвидности, банковская деятельность с частичным резервированием не в состоянии исполнить декларируемые обязательства [перед вкладчиками] в любой ситуации.

Не так давно к теории банковского дела, развивавшейся схоластами прошлого, обратились два экономиста-иезуита. Один из них исследовал эту доктрину с позиций банковской школы, другой – с позиций денежной. Первый ученый – это испанский иезуит Франциско Бельда, автор интересной статьи «Этика создания кредита в соответствии с доктриной де Молины, Лесио и Луго» (“?tica de la creaci?n de cr?ditos seg?n la doctrina de Molina, Lesio y Lugo”)[643]. Отец Бельда считает очевидным, что «из описания де Молины следует, что в случае с банками имеет место истинное создание кредита. Вмешательство банков ведет к созданию новой покупательной способности, не существовавшей до этого. Одни и те же деньги одновременно используются дважды – банк использует их в своих деловых операциях точно так же, как и вкладчики. В итоге количество средств обмена, находящихся в обращении, в несколько раз превышает реальное количество денег, и банк извлекает выгоду из всех этих операций». Более того, согласно Бельде, де Молина считает, что «…банкиры могут вести законные деловые операции, используя для этого вклады своих клиентов, если дело ведется благоразумно и отсутствует риск оказаться не в состоянии исполнить свои собственные обязательства в срок»[644]. Кроме того, Бельда считает, что Хуан де Луго предлагает «…полное описание практики менял и банкиров. Мы находим здесь явное одобрение создания кредита, хотя формальное описание возникновения созданного кредита отсутствует. Банки ведут деловые операции, используя средства, хранящиеся на вкладах своих клиентов, причем клиенты в то же самое время не отказываются от пользования своими деньгами. Банки увеличивают количество платежных средств путем предоставления кредитов, учета торговых векселей и других финансовых услуг, предоставляемых ими на деньги третьих лиц. Все это приводит к тому, что покупательная способность рынка выходит далеко за пределы, соответствующие первоначальным вкладам металлических денег»[645].

Очевидно, Бельда совершенно прав, заключая, что из всех схоластов наиболее благоприятные для банков доктрины разработали де Молина и Луго. Мы должны, однако, упрекнуть отца Бельду за то, что он не излагает позицию других членов Саламанкской школы, например Томаса де Меркадо и в особенности Мартина де Аспилькуэты и Саравиа-де-ла-Каллье, которые, как мы видели, гораздо более резко и критично относились к банковским институтам. К тому же Бельда строит свое исследование теорий Молины и Луго на кейнсианском теоретическом фундаменте, в рамках которого не только игнорируются все опасные последствия, которые кредитная экспансия приносит производственной структуре, но и трактует эту практику как весьма благоприятную, поскольку она увеличивает «эффективный спрос» и национальный доход. Таким образом, Бельда признает кейнсианство и положения банковской школы и сосредоточивается на анализе вклада тех членов Саламанкской школы, которые в наименьшей степени были склонны к тщательному выяснению правовых оснований денежных банковских вкладов и, таким образом, в наибольшей степени защищали частичное резервирование.

Однако имеется и другой известный иезуит, отец Бернард Демпси. Он – автор трактата по экономической теории, озаглавленного им «Процент и ростовщичество» (Interest and Usury)[646], в котором он также исследует взгляды представителей Саламанкской школы на банковское дело. Теоретическая подготовленность отца Демпси в вопросах денег, капитала и цикла сообщает его работе гораздо большую надежность по сравнению с фундаментом, на котором возвел свое построение отец Бельда[647].

Достаточно странным является то, что Демпси не дополнил свой тезис анализом работ представителей Саламанкской школы, наиболее негативно настроенных против банковской практики (Саравиа-де-ла-Каллье, Мартина де Аспилькуэты и Томаса де Меркадо). Вместо этого он сосредоточился на авторах, которые относились к банкам наиболее благосклонно (Луисе де Молине, Хуане де Луго и Лесио). Проведя экзегетическое[648] исследование их работ, Демпси пришел к выводу, что практика частичного резервирования незаконна даже по критериям их собственной доктрины. Эта группа авторов из Саламанки отстаивала некоторые традиционные принципы в отношении ростовщичества, и Демпси строит свое заключение, применяя эти принципы к банковской практике и ее экономическим последствиям. Последние, хотя и не были известны в период жизни авторов соответствующих трактатов, были установлены в теоретико-экономических работах Мизеса и Хайека, написанных до того, как вышла книга Демпси. И в самом деле, пусть Молина и Луго остаются самыми убежденными сторонниками и защитниками банковского дела. Тем ценнее то, что сделал Демпси, показав, что ссуды, которые банки генерируют из ничего в процессе операций, только частично обеспеченных резервами, создают покупательную способность, не обеспеченную предшествующими добровольными сбережениями, т. е. жертвами. В результате огромному числу третьих лиц наносится существенный ущерб: они обнаруживают, что из-за инфляционистской кредитной экспансии, осуществляемой банками, покупательная способность их денежных единиц снизилась[649]. Согласно Демпси создание [банками] покупательной способности из ничего, не предполагающее предшествующей потери покупательной способности у других людей [вкладчиков], нарушает важнейшие принципы права, сформулированные самими Молиной и Луго, и поэтому должно быть осуждено. Демпси так пишет об этом: «Мы можем заключить из этого, что если бы мы могли спросить у схоласта XVII в., что он думает о проблемах современной нам денежной системы, он совершенно точно поддержал бы план введения 100 %-ного резервирования или наложения ограничений на время обращения банкнот. Фиксированное предложение денег или такое предложение, которое изменяется только вследствие объективных и исчислимых критериев, является необходимым условием существования осмысленной справедливой цены денег»[650].

Демпси утверждает, что банковская кредитная экспансия понижает покупательную способность денег. Тем самым банки склонны возвращать вклады денежными единицами, которые все в большей степени подвергаются обесценению. Это подводит его к следующему выводу: если бы представители Саламанкской школы обладали детальным, основанным на адекватной теоретической концепции пониманием функционирования механизмов частичного резервирования и его последствий для экономического процесса, то даже Молина, Лесио и Луго осудили бы эту практику как приносящее значительный ущерб и незаконное институционализированное ростовщичество.

После того как мы выяснили позицию главных представителей Саламанкской школы в отношении банковской деятельности, нам предстоит рассмотреть, как эти идеи развивались в последующие столетия континентальными и англо-саксонскими авторами.

Восприятие идеи банковских денег в англоязычном мире

Несмотря на то что всеобъемлющее исследование эволюции денежных теорий от схоластов до английской классической школы выходит за рамки этой книги[651], представляется уместным дать краткий очерк эволюции идей о банковском деле на началах частичного резервирования вплоть до времени, когда в XIX в. в Британии началась формальная полемика между банковской и денежной школами.

Плодотворные идеи Саламанкской школы в области денежной теории позже получили развитие у итальянцев Бернардо Даванцати[652] и Джеминиано Монтанари, книга которого La moneta была опубликована в 1683 г.[653] В своих трактатах итальянские мыслители, использовав работы Саламанкской школы в качестве отправной точки, развили количественную теорию денег, предложенную Аспилькуэтой и другими испанскими схоластами. Хотя влияние этого направления денежной теории вскоре распространилось и на Англию, о чем свидетельствуют работы Уильяма Петти (1623–1687)[654], Джона Локка (1632–1704)[655] и др., вплоть до Джона Ло, Ричарда Кантильона и Давида Юма мы не встречаем явных упоминаний о проблемах, порождаемых частичным резервированием как для собственно денежной системы, так и для реальной экономики.

Мы уже упоминали Джона Ло (1671–1729): в главе 2 мы коснулись его своеобразной личности, а также его утопических инфляционистских предложений по изменению денежной системы. Хотя он сформулировал некоторые ценные и оригинальные положения (например, он оспорил номиналистскую и общепринятую в то время концепцию происхождения денег Джона Локка[656]), Джону Ло принадлежит также первая попытка придать видимость академической респектабельности ложной и популярной идее, согласно которой увеличение количества денег в обращении всегда стимулирует рост экономической активности. На самом деле из верной начальной посылки (деньги как общепринятое средство обмена способствуют расширению торговли и стимулируют разделение труда) Ло сделал неверный вывод, согласно которому чем больше количество денег в обращении, тем больше количество сделок и тем выше интенсивность экономической деятельности. Этот неверный вывод, в свою очередь, привел к фатальной ошибке его доктрины: он решил, что предложение денег должно в каждый момент соответствовать «спросу» на них, а именно числу жителей и интенсивности экономической деятельности. Эта ошибка влечет за собой очередное неверное утверждение: если количество денег в обращении не увеличивается вслед за увеличением экономической активности, то последняя будет снижаться, а безработица – расти[657]. Теория Ло, позже опровергнутая Юмом и теоретиками денежной теории австрийской школы, в той или иной форме просуществовала до наших дней. Этим мы обязаны не только работам английских авторов банковской школы XIX в., но и современным нам монетаристам и кейнсианцам. Ло посчитал причиной низкого уровня экономической активности в Шотландии «снизившееся» предложение денег, доведя тем самым учение меркантилистов до логического завершения. Поэтому Ло утверждал, что главной целью экономической политики должно быть увеличение количества денег в обращении. Первую попытку реализовать эту идею он предпринял в 1705 г., предложив выпустить бумажные деньги, обеспеченные наиболее ценным реальным активом – землей[658]. Позже Ло изменил свои взгляды и сконцентрировал все свои экономические построения вокруг учреждения банковской системы на началах частичного резервирования. Он предполагал увеличить предложение денег в необходимых для поддержания и стимулирования экономической активности количествах посредством эмиссии бумажных денег, размениваемых на металл. Мы не будем здесь вдаваться ни в детали инфляционного бума, порожденного системой Ло во Франции XVIII в., ни в анализ краха этой системы, нанесшего огромный социальный и экономический ущерб этой стране.

Современником Джона Ло был его знакомый, банкир Ричард Кантильон (ок. 1680–1734), о жизни и приключениях которого мы уже писали. Кантильон, который был, как и Ло, спекулянтом и банкиром, был одарен огромной проницательностью в теоретических вопросах. Он осуществил чрезвычайно продуктивное исследование, посвященное влиянию, которое увеличение денег в обращении оказывает на цены, показав, как это влияние вначале проявляется в росте цен некоторых товаров и услуг и затем постепенно распространяется на всю экономическую систему. Кантильон, как и позже него Юм, утверждал, что изменения количества денег затрагивают в основном скорее структуру относительных цен, чем их общий уровень. Кантильон, будучи прежде всего банкиром-практиком, оправдывал частичное резервирование и использование банкиром в собственных операциях всего того (денег или ценных бумаг), что клиенты доверили ему в виде иррегулярной поклажи заменимых вещей, неотличимых одна от другой. Глава 6 части 3 («О банках и их кредите») его знаменитой работы «Опыт о природе торговли вообще» (Essai sur la nature du commerce en g?n?ral) содержит первое теоретическое исследование банковского дела с частичным резервированием. Кантильон не только обосновывает сам этот институт, но также делает вывод, что банки при нормальных условиях могут спокойно вести дела при 10 %-ном коэффициенте резервирования. Кантильон пишет: «Если частное лицо должно выплатить другому частному лицу тысячу унций, оно может дать ему в качестве платежа билет от банкира на эту сумму. Быть может, этот другой человек не пойдет за деньгами к банкиру, а сохранит билет, чтобы при случае расплатиться с третьим человеком, так что билет может переходить из рук в руки при крупных платежах и у банкира долго не будут требовать наличных денег. Найдется, пожалуй, лишь кто-нибудь один, не вполне доверяющий билетам, или кто-нибудь, кому надо уплатить мелкие суммы, и тогда он обменяет билет на деньги. В этом нашем первом примере банкир держит в кассе только десятую часть полученных денег»[659].

После Кантильона и до Юма нет никаких сколько-нибудь значимых упоминаний о банковской деятельности, за исключением интересных экскурсов в денежную теорию, имеющихся в работах Тюрго, Монтескье и Галиани[660].

Мысли Давида Юма (1711–1776) по денежной теории встречаются в трех небольших, но подробных и хорошо освещающих проблему эссе: «О деньгах», «О проценте» и «О торговом балансе»[661]. Особое внимание заслуживает опровержение Юмом меркантилистского заблуждения Джона Ло посредством доказательства того факта, что количество денег в обращении не связано с уровнем экономической активности. Юм отмечает, что количество денег в обращении совершенно не важно и воздействует только на тенденцию номинальных цен, как это установлено количественной теорией денег. Он пишет: «Рассматривая какое-нибудь государство в нем самом, мы заметим, что большее или меньшее количество денег, находящихся в нем, не имеет никакого значения, потому что цена товаров всегда пропорциональна количеству денег»[662]. Вместе с тем Юм наряду с ошибочным утверждением о том, что количество денег не важно, делает и верное – о том, что увеличение и уменьшение количества денег в обращении оказывают весьма существенное воздействие на реальную экономику, поскольку эти изменения влияют прежде всего на структуру относительных цен, а не на «общий» уровень цен. В действительности обладателями новых денег становятся конкретные купцы и предприниматели (так же, как в случае уменьшения денежного предложения, первые последствия в форме падения продаж проявляются не для всех сразу, а сначала лишь для некоторых продавцов). Именно так начинается искусственный бум (или спад), имеющий далеко идущие последствия для экономической активности. Юм пишет: «По моему мнению, только в течение этого промежутка между увеличением количества денег и повышением цен увеличение количества золота и серебра благоприятно для промышленности»[663]. Юм не располагал теорией капитала, которая могла бы подсказать ему, каким образом искусственное увеличение количества денег наносит ущерб производственной структуре, провоцируя спад, который представляет собой неизбежное изменение экономической динамики на обратное по сравнению с начальным эффектом, производимым этим увеличением. Несмотря на отсутствие у него такой теории, Юм интуитивно правильно оценивал этот процесс и выражал сомнение в том, что кредитная экспансия и выпуск бумажных денег обеспечивают долгосрочные преимущества. «Это обстоятельство и заставило меня усомниться в пользе банков и бумажного кредита, которые обыкновенно считаются безусловно выгодными для всякой нации»[664]. Поэтому Юм осуждал кредитную экспансию вообще и частичное резервирование в частности и, как было показано в главе 2, настаивал на соблюдении требования 100 %-ного резервирования в банковском деле. Юм заключает: «Но искусственное увеличение этого вида кредита никогда не может быть выгодно для торговой нации; напротив, оно приносит ей вред, ведя к увеличению количества денег сверх их естественной соразмерности с трудом и товарами, а следовательно, и к повышению цен в ущерб купцу и мануфактуристу. С этой точки зрения надо признать, что самым полезным банком был бы тот, который запирал бы в кассу все получаемые им деньги и никогда не увеличивал бы количества денег, находящихся в обращении [это случай Амстердамского банка], как делают банки, вкладывающие известную часть своих капиталов в торговлю»[665].

Таким же ценным является эссе Юма «О проценте», полностью посвященное критике меркантилистской (а сегодня кейнсианской) концепции, согласно которой между количеством денег и процентной ставкой существует связь. Довод Юма звучит следующим образом: «В самом деле, предположим, что в одну ночь в карман каждого гражданина Великобритании каким-нибудь чудом опущено по пять фунтов стерлингов; это более чем удвоило бы количество денег, которое в настоящее время обращается в государстве. Между тем ни на другой день, ни в последующие дни число заимодавцев не увеличится и такса процентов не изменится…»[666] Согласно Юму влияние денег на процентную ставку является всего лишь временным (иными словами, краткосрочным). Оно проявляется в момент, когда количество денег увеличивается вследствие кредитной экспансии и запускается тот процесс, который по своему завершению приводит процент к его первоначальной ставке. При превышении числа кредиторов над заемщиками, «такса процентов падает, и притом тем быстрее, что владельцы этих больших капиталов не находят в своей стране никакого торгового или промышленного занятия и не могут иначе эксплуатировать свои деньги, как путем отдачи их под проценты. Но когда нация переварит эту новую массу золота и серебра и деньги обойдут все государство, тогда тотчас восстановится прежнее положение вещей, потому что и землевладельцы, и новые капиталисты, ведя праздный образ жизни, тратят больше, чем получают доходов, и первые с каждым днем входят во все большие долги, а вторые расходуют свой капитал до тех пор, пока не исчерпают его совершенно. В стране может еще находиться все прежнее количество денег, и оно может обнаруживать свое действие в повышении цен, но так как крупных капиталов уже не существует, то восстановится прежнее несоответствие между количеством заимодавцев и числом лиц, нуждающихся в займе, и, следовательно, норма процентов снова начнет возрастать»[667]. Два кратких очерка Юма являют собой образец самого сжатого корректного экономического анализа, который только можно обнаружить в литературе. Остается только гадать, насколько изменились бы экономическая теория и социальная реальность, если бы Кейнс и ему подобные авторы в самом начале своей деятельности прочли бы и поняли эти важнейшие выводы Юма, выработав у себя иммунитет к обветшалым меркантилистским идеям, которые, появляясь вновь и вновь, всякий раз воспринимаются как нечто новое[668].

По сравнению с Юмом вклад Адама Смита [в теорию денег и банковского дела] представляет собой, по большей части, очевидный шаг назад. Смит не только явным образом высказывался в пользу бумажных денег и банковского кредита, но и открыто поддержал практику частичного резервирования. Действительно, Смит пишет: «Все, что может банк по всем правилам ссужать какому-то купцу или предпринимателю, не есть полный капитал, с которым последний ведет дело, и даже не сколь-нибудь значительная часть этого капитала, но только та его часть, которую он в противном случае был бы вынужден держать без употребления, притом в наличных деньгах, чтобы производить текущие платежи»[669]. Единственное ограничение, которое Смит налагал на предоставление ссуд против вкладов до востребования, состояло в том, что банки должны обращаться с этими вкладами «благоразумно», поскольку, если они будут действовать неосторожно, они потеряют доверие потребителей и разорятся. Как и в случае с теми схоластами Саламанкской школы (Молина и Луго), которые были наиболее близки по своим взглядам к позднейшим представителям банковской школы, Смит нигде не определяет критерия, на основании которого он считает операции «благоразумными». Он так и не понял, какой разрушительный эффект временная кредитная экспансия оказывает на производственную структуру (в той мере, в какой она превосходит размер добровольных сбережений)[670].

В период после Адама Смита наиболее значительными исследователями банковской деятельности были Генри Торнтон и Давид Рикардо. В 1802 г. Торнтон, сам будучи банкиром, опубликовал примечательную книгу по денежной теории: «Исследование природы и последствий бумажного кредита в Великобритании» (An Inquiry into the Nature and Effects of the Paper Credit of Great Britain)[671]. Торнтон весьма точно проанализировал воздействие, оказываемое кредитной экспансией на цены на разных стадиях производственной структуры. Он даже установил, что, когда ставка по банковским кредитам ниже «средней нормы прибыли» компаний – получателей этих кредитов, имеет место необоснованная эмиссия векселей, запускающая инфляцию и в долгосрочном периоде вызывающая спад. Интуиция Торнтона позволила ему предвосхитить не только теорию естественного процента, впоследствии разработанную Викселлем, но и во многом выводы о природе экономических циклов, сделанных в рамках австрийской школы[672].

После Торнтона наиболее достойная внимания работа была написана Давидом Рикардо, который подобно Юму не доверял банкам. Рикардо может быть назван официальным прародителем английской денежной школы. Рикардо решительно осуждал злоупотребления, совершавшиеся современными ему банкирами и, в частности, выражал негодование по поводу ущерба, наносимого низшим и средним классам в периоды, когда банки оказывались не в состоянии выполнить свои обещания. Он считал это явление следствием нарушения принципов банковской деятельности и, хотя не предугадал позднейшее развитие этой концепции представителями австрийской школы в детально разработанную теорию фидуциарного кредита, объясняющую цикл, но по крайней мере понимал, что искусственный процесс экспансии и последующего сжатия кредита есть результат определенной банковской практики, а именно – произвольной эмиссии банкнот, не обеспеченных металлическими деньгами, и вбрасывания этих денег в экономику посредством кредитной экспансии[673].

В следующем разделе мы детально проанализируем ключевые положения денежной школы, начиная с Рикардо, а также главные постулаты банковской школы[674].

Дискуссия между денежной и банковской школами

В первой половине XIX в. благодаря усилиям представителей так называемой банковской школы популярные аргументы, выдвигаемые сторонниками банковского дела на началах частичного резервирования начиная с Саламанкской школы, были обобщены и систематизированы в Англии[675]. В этот период сформировалась значительная по количеству участников группа теоретиков (Парнелл, Уилсон, Маклеод, Тук, Фуллартон и др.), которые собрали воедино и систематизировали три главных положения банковской школы, а именно: (а) банковская деятельность на началах частичного резервирования оправдана с юридической и экономико-теоретической точек зрения и является чрезвычайно полезной для экономики; (б) идеальная денежная система – это система, допускающая увеличение предложения денег для удовлетворения «потребностей торговли», в частности, для того, чтобы соответствовать росту населения и развитию экономики; и (в) банковская система с частичным резервированием посредством кредитной экспансии и выпуска бумажных денег, не обеспеченных товарными деньгами, позволяет увеличивать предложение денег для удовлетворения «потребностей торговли» безо всяких инфляционных эффектов или нарушений производственной структуры.

Наиболее авторитетным представителем банковской школы был, без сомнения, Джон Фуллартон (ок. 1780–1849). Он был одним из наиболее популярных авторов этого направления и в 1844 г. издал книгу «О регулировании денежного обращения» (On regulation of Currencies)[676], получившую широкую известность. В этой книге Фуллартон сформулировал свою знаменитую доктрину возврата банкнот и кредита (известную как закон или принцип Фуллартона). Согласно Фуллартону кредитная экспансия в форме банкнот, выпускаемых банковской системой с частичным резервированием, не создает никакой угрозы инфляции, поскольку банкноты попадают в экономику в качестве ссуд, а не как платежные средства, непосредственно уплачиваемые за товары и услуги. В результате, доказывает Фуллартон, когда экономика «нуждается» в большем количестве средств обмена, она увеличивает спрос на ссуды, а когда эта нужда уменьшается, ссуды погашаются и деньги притекают обратно в банки. Таким образом, согласно Фуллартону, кредитная экспансия вообще не оказывает негативного воздействия на экономику. Эта доктрина стала довольно популярной, хотя она и представляла собой очевидный шаг назад по сравнению с тем вкладом в денежную теорию, который сделали Юм и другие авторы. Несмотря на это, доктрина Фуллартона получила неожиданную поддержку со стороны Джона Стюарта Милля, который в конце концов в общем и целом ее одобрил.

Выше мы подробнейшим образом разобрали причины, по которым базовые принципы банковской школы являются ложными. Лишь незнание элементарных основ денежной теории и теории капитала заставляет считать инфляционистские заблуждения сторонников этой школы чем-то заслуживающим доверия. Главная ошибка закона Фуллартона коренится в его непонимании природы фидуциарного кредита. Мы видели, что, когда банк учитывает векселя или предоставляет ссуды, он обменивает настоящие блага на будущие блага. Поскольку банки, расширяющие кредит, создают настоящие блага ex nihilo, единственный способ, которым может быть установлен естественный предел объему фидуциарных средств обращения, создаваемых банками, состоит в соблюдении одного условия: количество будущих благ, предлагаемых на рынке против банковских ссуд, должно быть каким-то образом ограничено. Однако, как указывает Мизес, в данном случае это условие не выполняется[677]. В действительности банки могут расширять кредит бесконечно – просто понижая процентную ставку по соответствующим ссудам. Более того, поскольку получатели ссуд обещают вернуть большее количество денежных единиц в конце определенного временного периода, пределов расширению кредита не существует. В самом деле – заемщики могут погашать свою задолженность новыми денежными единицами, которые банковская система создаст из ничего в будущем. Как пишет Мизес, «Фуллартон не учел, что для погашения ссуды должник может получить необходимое количество фидуциарных средств обращения в виде новой ссуды»[678].

Хотя как теоретики адепты банковской школы оказались несостоятельными, в одном отношении они все же были правы. Авторы этой школы были первыми, кто заново сформулировал денежную доктрину «банковского» крыла Саламанкской школы. Они совершенно верно указывали, что остатки банковских депозитов выполняют точно такие же экономические функции, что и банкноты. Как будет показано ниже, в ходе дискуссии между банковской и денежной школами представители последней концентрировали свое внимание исключительно на негативных эффектах необеспеченных банкнот, в то время как сторонники банковской школы совершенно справедливо указывали, что, если выводы денежной школы верны (а они были верны), их следует в равной мере применять и к банковским депозитам, поскольку по своей экономической роли они являются точно такими же банковскими деньгами, как и необеспеченные банкноты. Признавая в этой трактовке банковских вкладов как части денежного предложения приоритет тех ученых Саламанкской школы, которые являлись наиболее активными защитниками банковского дела (Луис де Молина, Хуан де Луго и др.), необходимо отметить, что в Англии к началу XIX в. эта школа была прочно забыта. Банковская школа совершила это открытие заново. Приоритет, пожалуй, следует отдать Генри Торнтону, который, выступая 17 ноября 1797 г. перед парламентским комитетом по приостановлению платежей наличными Банком Англии (Committee on the Restriction of Payments in Cash by the Bank), показал: «Остатки на счетах в банке в весьма значительной степени должны рассматриваться аналогично тому, как рассматриваются находящиеся в обращении бумажные банкноты»[679]. Кроме того, в 1826 г. Джеймс Пеннингтон сделал недвусмысленное заявление на этот счет: «Безналичные кредиты, создаваемые лондонским банкиром посредством записей в своих книгах, и простые векселя провинциального банкира по сути являются одним и тем же, представляя собой разные формы кредита, призванные выполнять одну и ту же функцию… и те, и другие являются заместителями металлических денег, что позволяет им значительно расширяться и сжиматься вне связи с увеличением или уменьшением базиса, на котором они покоятся»[680] (курсив мой. – У. де С.).

В 1831 г. в США Алберт Галлатин выявил экономическую эквивалентность банкнот и депозитов, сформулировав это даже более явным образом, чем Конди Раге, а именно: «Кредиты в виде текущих счетов или депозитов в наших банках по своему происхождению также совершенно подобны банкнотам. Таким образом, мы не можем не трактовать суммарный объем кредитов, уплачиваемых по требованию, числящийся в книгах нескольких банков, как часть денежного обращения Соединенных Штатов»[681].

Однако, несмотря на ценный вклад банковской школы, заново открывшей, что банковские депозиты и бумажные банкноты выполняют одну и ту же экономическую функцию, замещая металлические деньги и порождая одни и те же проблемы, остальные элементы банковской школы, как показал Мизес, были глубоко ошибочными. Теоретики этого направления были не в состоянии последовательно отстаивать идеи, противоречащие одна другой. Они безуспешно пытались опровергнуть количественную теорию денег и потерпели неудачу в своих попытках разработать внятную теорию ставки процента[682].

Банковская школа подверглась резкой критике со стороны представителей денежной школы, продолжавших старинную традицию, которая восходила не только к группе саламанкских схоластиков, придерживавшихся наиболее бескомпромиссных взглядов на банковское дело (Саравия-де-ла– Каллье, Мартин де Аспилькуэта и в меньшей степени Томас де Меркадо), но и, как было показано выше, к Юму и Рикардо. Ведущими теоретиками английской денежной школы XIX в. были Роберт Торренс, С. Дж. Ллойд (впоследствии – лорд Оверстоун), Дж. Р. Мак-Куллох и Джордж Норманн[683]. Теоретики денежной школы дали адекватное объяснение чередующимся волнам бумов и спадов, которые накатывали на британскую экономику в 1830—1840-х годах, а именно: они установили, что источником бума является кредитная экспансия, которую инициирует Банк Англии, и продолжают остальные британские банки. Золото систематически утекало из Соединенного Королевства всякий раз, когда его торговые партнеры не были вовлечены в свою национальную кредитную экспансию или ее темпы были ниже, чем в Британии, где банковская система с частичным резервированием была развита в наибольшей мере. Все аргументы, выдвигавшиеся теоретиками банковской школы для опровержения центрального утверждения денежной школы, согласно которому отток золота и металлических денег из Великобритании является неизбежным следствием внутренней кредитной экспансии, оказывались несостоятельными. Однако сторонники денежной школы допустили три серьезные ошибки, в долгосрочном аспекте оказавшиеся фатальными. Во-первых, они не поняли, что банковские депозиты играют ту же роль, что и банкноты, не обеспеченные металлическими деньгами. Во-вторых, они не смогли дополнить свою верную денежную теорию исчерпывающим объяснением экономического цикла. Они лишь скользнули по поверхности этой проблемы, но, не имея адекватной теории капитала, оказались не в состоянии понять, что экспансия банковского кредита оказывает негативное воздействие на разные стадии производства капитальных благ, образующие производственную структуру экономики. Они не провели детального анализа взаимосвязей между изменениями предложения денег и рыночной ставкой процента, тем самым неявно полагаясь на наивное ошибочное допущение о нейтральности денег (идея, которую сегодня разделяют монетаристы). В итоге денежная теория этой школы была полностью интегрирована с теорией капитала в рамках общей теории экономического цикла лишь в 1912 г., когда Людвиг фон Мизес реформировал учение денежной школы. Третья фатальная ошибка денежной школы связана с идеей, восходящей еще к Рикардо. Согласно этой идее лучшим способом нейтрализовать опасность инфляции, вызванной принятием рекомендаций банковской школы, является наделение официального центрального банка монополией на эмиссию бумажных денег[684]. Теоретики денежной школы не сумели понять, что в долгосрочном периоде такой институт будет использован теми же сторонниками банковской школы для активизации кредитной экспансии посредством эмиссии банкнот и создания депозитов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.