2 Ликвидность: мистера Неполнолотчика Роберта спрашивают, как он себя чувствует
2
Ликвидность:
мистера Неполнолотчика Роберта спрашивают,
как он себя чувствует
Наш рынок капитала — такое же национальное достояние, как пшеничные поля Канзаса и Большой Каньон. Конечно, янки лишились монополии в сфере технологий и менеджмента, уступив Вольфсбургу, Милану и Тойота-Сити. Но ни в Токио, ни в Амстердаме, ни во Франкфурте, ни в Буэнос-Айресе нет такого огромного бездонного рынка капиталов, готового переварить любые инвестиционные средства мира. Именно поэтому все по-прежнему едут в Нью-Йорк и везут с собой деньги не только чтобы купить, но и заплатить комиссионные, дать чаевые и почистить ботинки. Все едут сюда потому, что огромный рынок капитала так ликвиден, так открыт и постоянен: сегодняшняя цена увязана со вчерашней, а покупать и продавать можно в любых объемах.
Но есть и весьма серьезные сомнения. У нас наблюдалось падение рынка, самое большое с 1929 г., случались и кризисы. Падение рынка всегда пугает Публику, и 1969–1970-е гг. не стали исключением. Как этой Публике быть?
По-моему, это кузина Гертруды Стайн (по словам самой мисс Стайн) сказала, что деньги есть всегда, меняются только карманы, в которых они лежат. Теперь это уже другие карманы — и это все, что можно сказать о деньгах. Что ж, возможно.
По всем меркам мы находимся в превосходном экономическом состоянии, приближаясь к Норме (за Норму принимается 4 июля 1955 г., правление Эйзенхауэра, мир, процветание и гармония). Публика спряталась в кусты от страха на годик-другой? Нет, она возвращается, брокеры уже сидят, как охотники в засаде, а где-то на горизонте слышны крики подлетающих гусей. Оставил ли Большой медведь глубокие шрамы? Добро пожаловать в клуб: судья Холмс сказал, что человек должен быть частью событий и страстей своего времени.
Всего лишь два года назад можно было выстрелить из пушки в каком-нибудь манхэттенском ресторане вроде Oscar’s и ни в кого не попасть, потому что цена «биф-а-ля-Веллингтон» летела вверх, а многие обитатели финансового мира переключились на консервированного тунца. Сейчас же снова вверх летят пробки от шампанского — чудесно, жизнь движется циклами.
То, что случилось с финансовым сообществом, имеет отношение к значительно более широким слоям общества, потому что ребята из мира финансов заправляют большей частью ликвидного богатства этой страны. Состояние финансового сообщества влияет на наши накопления и вклады, на активы университетских и благотворительных фондов, на расходы правительства и, кстати, на то, будут ли наготове пенсионные деньги, когда вы соберетесь на заслуженный отдых.
В свою очередь, меняющееся отношение к работе, игре, людям и образу жизни неизбежно влияет на финансовое сообщество и на то, чем оно заправляет.
Какое-то время назад существовали метафизические и вполне конкретные сомнения. Метафизические сомнения, пожалуй, были общими для всей страны, и касались они способности рациональных людей сделать развитие событий рациональным. Возможно, соколы просто не слышали сокольничих.
Впрочем, пока не ясно, находятся ли соколы в пределах слышимости. Конкретные сомнения на более приземленном уровне касались ликвидности. Само это слово может означать разные вещи, но в данном контексте речь идет о способности продавцов продавать и покупателей покупать. У нас тот самый рынок капиталов, который сводит людей отовсюду.
Но ликвидность, похоже, исчезает. Публика начинает выводить свои средства из взаимных фондов, а знак «минус» становится все жирнее и жирнее на тридцатой строке распечатки отчета ФРС, который озаглавлен: «Движение денежных средств, отчет о накоплениях и инвестициях по секторам: домохозяйства, личные трасты, некоммерческие организации». Уильям Макчесни Мартин-младший расстроен. Мистер Мартин — бывший президент Нью-Йоркской фондовой биржи и бывший председатель совета управляющих ФРС — в мире финансов это эквивалент де Голля во Франции (т. е. человек, который был на своем месте в тяжелые времена, и единственный человек, на которого согласятся все, когда времена снова станут совсем нелегкими). «Меня очень беспокоит ликвидность фондового рынка, — сказал мистер Мартин, — я обсуждал этот вопрос с главами компаний, и они до смерти напуганы». (Когда его спросили о причине бегства индивидуальных инвесторов, мистер Мартин сказал, что видит ее в недостаточной честности рынка. Когда же его спросили, что эти инвесторы делают со своими деньгами, мистер Мартин сказал, что некоторые из тех, с кем он разговаривал, играют в лотерею. Увы, в отчете ФРС нет строки «Денежные средства на лотерею».) На рынке стали доминировать институты: взаимные фонды, страховые компании, пенсионные фонды и так далее — и это считается одной из причин проблемы с ликвидностью. The Wall Street Journal привела высказывание Эдгара Банса, управляющего портфелем акций Prudential объемом в $3,5 млрд: «Если все только и делают, что покупают, то кто тогда продает?»
Есть и такие, кто, говоря о ликвидности, готов забыть о существовании 31 млн акционеров. Ликвидность — это не только беспроблемная работа рынка, это и его глубина. Такая точка зрения появилась из-за того, что мы знаем только о панических действиях институтов, которые неожиданно сбрасывают тысячи акций, вызывая падение цен на 10–20 пунктов. И никто никогда не говорит о спокойных, упорядоченных, повседневных действиях. Так или иначе, считается, что Публика действует от силы через полудюжину брокерских фирм, а следовательно, рекомендации любой из них покупать или продавать могут привести в движение целую армию индивидуальных инвесторов, суммарное влияние которой ничуть не меньше, чем у институтов.
Чтобы лучше понять, что же все-таки происходит, я отправился пообедать с моим другом Неполнолотчиком Робертом. Микровзгляд на макросцену, как выразились бы многоученые экономисты. Неполнолотчик, как вы, наверное, помните, — это человек, покупающий и продающий акции в количествах менее сотни, т. е. меньше полного лота. По некоторым теориям заработать деньги очень просто: нужно смотреть, что делают неполнолотчики, и поступать наоборот. Есть даже специальные фирмочки, отслеживающие их действия. Я спросил Роберта, как он прожил последние пару лет.
— Не сказать, чтобы очень хорошо, — ответил он. — Но лучше, чем мои приятели. Конечно, надо же понимать, что мы не какие-то там милые старушки. Мы же не просто покупаем акции Telephone, чтобы положить их под матрац. И правильно делаем, потому что Telephone съехала с 70 до 40. А на старой матушке Bell за последние шесть лет можно было вообще потерять половину вложенных денег — да еще и никакого тебе развлечения взамен. Но мы с приятелями, по правде говоря, готовы спекулировать.
Я спросил Роберта, как прошли эти последние годы для его приятелей.
— Ужасно, — ответил он. — Этот рынок хоть мою жизнь не изменил. Но возьми для примера жену моего дантиста. В начале 1960-х она страшно заинтересовалась фондовым рынком, изучала его вдоль и поперек, крутилась и вертелась — и я тебе скажу, гребла как из испорченного игрального автомата, джекпот за джекпотом. Наварила, наверное, пару сотен тысяч — это как минимум. Я думаю, даже 1968-й для нее прошел неплохо, но дальше… Она не сумела остаться в стороне.
— И снова все потеряла?
— Она потеряла почти все, впала в глубочайшую депрессию и сейчас ходит на коллективную психотерапию. Участники этих сеансов говорят, что она ассоциирует себя с пакетом акций, и когда он растаял, растаяла и она, как Злая ведьма Запада из «Волшебника страны Оз». Или это была Ведьма Севера? Ну та, что исчезла прямо под шляпой. Был еще один приятель, тоже заработал кучу денег. Ему было 50 с небольшим, и он уже собрался на отдых. Работу он ненавидел и был одной ногой на пенсии, но, потеряв кучу денег, по-прежнему работает и держится подальше от биржи.
— Но твою жизнь это не изменило?
— Нет. Да я никогда много не зарабатывал. Скажу честно: случались и потери, такие, что ничего себе. Мои Brian Lloyd слетели с шести до одного.
— Но играешь ты все-таки активно?
— Не так активно, как раньше. Был период, когда я не делал почти никаких движений. У подруги моей сестры был счет в одной фирме, а у фирмы начались проблемы, и эта подруга все никак не могла получить свои акции, а тут еще в газетах каждый день писали о том, как лопаются все эти брокерские конторы, — и я испугался. Каждый день какая-нибудь фирма закрывается! В общем, я попросил свои бумаги.
— Какие бумаги?
— Ну, бумаги, на которых акции напечатаны.
— А, сертификаты.
— Ну да. Я, понятно, не хотел объяснять своему брокеру причины, делал-то я это от страха, что и тот возьмет да и лопнет. Или что у него вообще не окажется этих акций. Или что он где-нибудь напортачил. Ну я и сказал, что просто пишу завещание. А мой адвокат велел мне иметь акции при себе и все такое прочее, чтобы завещание было по всей форме. Мой брокер на эту историю купился с потрохами. В общем, не сразу, но все-таки он эти акции мне прислал.
— И что дальше?
— Ну, сначала я сунул их в ящик стола в гостиной, где мы держим неоплаченные счета. Потом кто-то пролил кофе на стол, и часть его попала в ящик. Я уж и не знаю, как оно все случилось. На сами акции кофе не попал, залило кое-какие счета, но акции надо было убирать. Ну, акции, даже заляпанные кофе, наверное, все равно действительны, но если я, допустим, надумаю их продать? Ну, знаешь, как некоторые магазины отказываются брать надорванные банкноты? И что, если я буду продавать эти акции, а покупатель скажет: «Эй, минуточку, на вот этой кофейное пятно!» Так что я переложил эти бумаги в тумбочку.
— В спальне?
— Да, прямо под носками спрятал. Но каждый раз, доставая носки, я видел эти несчастные полудохлые акции — и у меня аж кишки сводило от обиды. К тому же, когда я продавал какие-то акции, мне приходилось доставать их из тумбочки и отправлять по почте, целая тягомотина, а когда покупал, им приходилось слать мне все это по почте, а почту у нас доставляют паршиво, начинаешь дергаться, как бы не потеряли. В конце концов мне вся эта почтовая переписка осточертела, к тому же и о проблемах вроде перестали писать, так что я почтой отправил эти чертовы акции своему брокеру. Сказал, что завещание составили как надо, адвокат все, что надо, заверил — ну, он и на эту историю купился с потрохами.
— И ты не продавал, когда рынок катился вниз?
— Нет. Мои бумаги летели вниз слишком быстро, а потом я не хотел реализовывать убыток. Вообще-то, когда рынок поехал вниз, я хотел сыграть на понижение. Мне хотелось разок прокатиться в том же направлении, что и рынок. Но мой брокер не позволил. А потом, когда все действительно понеслось вниз, у меня возникло странное чувство. Мне хотелось, чтобы все рухнуло. В смысле — по-настоящему, тотально рухнуло.
— Чтобы покупать на дне, как в 1932 г.?
— Ну, это если бы у меня были хоть какие-то деньги, но вообще-то я думал не об этом. Я просто подумал, что если все действительно полетит в тартарары, если рынок действительно накроется, то нашему правительству придет конец, и у нас наступит социализм или что-нибудь в этом роде. Я подумал: да к чертовой матери все это, пусть будет социализм.
— Ты до сих пор так думаешь?
— Да нет. Я как следует наорал на своего брокера и выгнал эту дурь из головы. Самое поганое во всем этом — когда больше не видишь свои акции в газете. Я всегда любил следить за своими акциями в газете, а когда их нет, душа просто болит. Я просматривал и страничку с неполными лотами. Неполнолотчики продавали — до самого конца. Это одна из причин, по которым я не хотел продавать. Не хотел быть неполнолотчиком, вот что.
Меня интересовала ликвидность, поэтому я рассказал Роберту, что, по мнению специалистов на бирже да и в других местах, ликвидность и упорядоченный рынок исчезают. Структура рынка меняется, а может быть, акции стали более волатильными. Роберт, например, мог купить за 20, а через четверть часа цена падала до 16 из-за того, что появился институциональный продавец. Но его это не особенно волновало.
— С 20 до 16, парой пунктов выше, парой ниже — да к черту все это, оно же может и наоборот пойти. Может, я куплю за 20, а эта зараза подскочит до 24! Нечего дрожать из-за пары пунктов. Я люблю, когда цена движется так, что это сразу видно.
Потом я сказал ему, что есть сомнения и в аудиторах, и в реальном размере прибылей. Некоторые считают, что индивидуальный инвестор не в состоянии в этом разобраться. А что он, Роберт, думает на этот счет?
— Я, конечно, поглядываю на прибыли, но меня больше волнует математика всей этой штуковины.
— Математика?!
— Да, как один раз мой брокер сказал: «Думаю, в этой вот силенок на десяток пунктов будет». И я специально за ней следил, наберет она эти 10 пунктов или нет. Черт, да мне просто нужно немного удачи. Если у меня есть акции по 30, и они дошли до 40, а потом упали до девяти — значит, у меня был шанс. Я же мог их продать по 40! Значит, это моя вина. Мне бы капельку везения, пунктов на 10.
— А у тебя бывали такие акции?
— Мои Hy-Grade Foods прошли с 30 до 80, а потом до девяти. Но я не спешил. В конце концов, они доросли до 30, и я вышел с прибылью в пару сотен долларов.
Продолжая расспрашивать Роберта, я сказал, что еще одна проблема в том, что институциональные инвесторы получают информацию раньше, чем индивидуальные.
— Ну да, кто ж этого не знает, у этих фондов и компьютеры, и специалисты, и всякое такое. Но я думаю, стратегия для маленького игрока такая: прыгай на борт, как только заметишь, что большие ребята начали двигать рынок. Мой брокер знает кое-кого из них, так что нам тоже перепадает информация изнутри. Раз перепало и мне. Акции игорных домов на Багамах. Они скатились с 20 до восьми, поскольку тогда все думали, что у багамского правительства будут какие-то проблемы. Потом я услышал, как ребята на работе говорили, что вроде было сообщение, будто бы с казино все в порядке. Ну, я и купил немного.
— И?
— Акции сползли до семи, а сейчас продаются по четыре. По отношению к прибылям это очень дешево. Тебе стоит купить маленько для себя.
Я спросил Роберта, как он настроен вообще — в целом.
— Когда рынок пошел вниз, я спросил брокера, в чем дело. Он сказал: «Из-за Никсона. Рынок не доверяет Никсону». Потом все пошло вверх, и я спросил его, дескать, что, рынок теперь Никсону доверяет? Он сказал, что теперь дело не в Никсоне, просто все покупают — и фонды, и иностранцы. Я не понимаю, как так может быть, что когда вниз, то это Никсон, а когда вверх, то Никсон вроде и ни при чем, но мой брокер умный мужик, поумнее остальных, так что он, наверное, знает, что говорит.
Но если у Роберта дела шли так плохо, то почему он считает своего брокера лучше остальных?
— Во-первых, он до сих пор в бизнесе. А это тебе не шуточки. Пару месяцев назад в аэропорту сажусь в такси, начинаю болтать с водителем, и оказывается, что он был брокером — ну, в одной из тех контор, что лопнули. Я его спросил, следит ли он за рынком. Он сказал, что не особо.
— Пойми, — сказал Роберт, — я знаю, что на рынке не все справедливо. Возьмем хоть комиссионные. Я следил за акциями Data Lease Financial. Было время, они продавалась аж по 29, а скатились до двух. И я подумал: ну куда им еще падать? Взял и купил пару сотен акций. За них с меня содрали комиссию $21 при размере самого заказа в четыре сотни. И, наверное, $21 при продаже, я так думаю. Это ж больше 10 %! Мыслимо ли такое, возьми скачки, там берут 17 %, но они хоть идут правительству! К тому же скачки — это все-таки игра, ну, как-то косо на это смотрят, понимаешь? А тут рынок — и вплотную к скачкам. Но это все не для больших акул. Большие акулы вообще комиссионные не платят.
— И что мне делать? — вопрошал Неполнолотчик Роберт. — Написать своему конгрессмену? Я тебе скажу: у меня есть друзья, у которых и счет есть, и все такое, они — мелкие инвесторы, вроде меня, но они даже не могут найти себе брокера. Никто их не берет! В наши времена считай, повезло, если у тебя есть хоть какой-то брокер. И он еще должен выжить, и согласиться работать с тобой, и все равно он будет подсовывать тебе всякие взаимные фонды, где ты не можешь следить за акциями. У меня с моим брокером все нормально, так что он вряд ли выставит меня. Если я и ору на него, то недолго, даже если это 10-процентная комиссия.
— А вообще-то, — задумчиво произнес Неполнолотчик Роберт, — жена хочет, чтобы я завязал с этой игрой. Она говорит, что не чувствует себя в безопасности, что для нее лучше участочек земли, пристройка к дому или еще что-нибудь в этом духе. Если, конечно, у нас останутся деньги.
— Ну а ты что думаешь?
— В этом, наверное, есть смысл. Цена-то дома выросла больше, чем любые из моих акций, и, кстати, налоги на этот дом тоже… Но я же не могу вот так взять и сдаться! А вдруг это отступление перед самой победой? Потом, если я не смогу следить за своими акциями в газете, это будет большой потерей. Часть моей жизни, то, что меня радует, — фьють! — и исчезнет…
Так что же все-таки с Неполнолотчиком Робертом и его собратьями? Они на рынке или ушли с него? При всех этих количественных оценках, объемах и движениях, при всех перегревшихся компьютерах никто так и не знает, что происходит с Публикой. Она на рынке или где? И, что еще важнее, как дела с индивидуальными портфелями? У нас самые современные машины для того, чтобы отслеживать цены, но это то же самое, что посмотреть на следы бизонов и сказать: «Да, много бизонов протопало в этом направлении». Очень хорошо, если много бизонов протопало в одном и том же направлении. Национальный институт инвестиционных компаний скажет нам, что преобладает, продажа или покупка взаимных фондов. ФРС скажет нам, стоит ли минус в строках 30 и 31 (взаимные фонды и «проч. акции») и даже куда вкладываются деньги: в облигации (строка 27), в сберегательные счета коммерческих банков (строка 22) или в ссудо-сберегательные организации (строка 23). (Чтобы получить чуть более свежий экземпляр отчета о движении денежных средств, вам нужно обратиться к тем же людям, к которым обращался я: к совету управляющих ФРС Соединенных Штатов, угол Конститьюшн-авеню и 20-й улицы, Вашингтон, округ Колумбия, почтовый код 20551.) Специалист по опросам общественного мнения Альберт Синдлинджер говорит, что количество индивидуальных счетов сократилось на 10 %, однако в то же самое время дебетовые обороты по маржинальным счетам выросли в четыре раза, как вырос и объем торговли, что, как правило, свидетельствует о расширении участия Публики в игре.
Раньше я думал, что кто-то все же знает, чем занимается Публика и что означает ее поведение, и если как следует поискать, то можно найти нужные данные в библиотеке, или в агентстве, или в компьютерном зале. Но любая информация такого рода фрагментарна. Более того, никто даже не пытается уделять внимание людям. Все полагают, что поведение цен и объемов — это эквивалент поведения людей. В «Игре на деньги» я попытался обрисовать некоторые иррациональные формы человеческого поведения и намекнуть, что эмоции играют такую же роль, как и следы бизонов на тропе. Однажды я даже заказал психологу статью о тревогах как двигателе рынка. А до того, как я познакомился с Дейвом Кемпбеллом, психологом из Миннесотского университета, никому и в голову не приходило взглянуть на профессиональных инвестиционных менеджеров как на обыкновенных людей.
Как на старых картах Африки — есть контуры континента, но внутри сплошные белые пятна. Реки обозначены, но все равно белые пятна столь огромны, что на них вполне можно было бы нарисовать слонов и написать «не исследовано».
Как бы там ни было, Нью-Йоркская фондовая биржа утверждает, что существует 31 млн акционеров и что в 1975 г. их будет 40 млн, а в 1980 — 50 млн, и это не считая всех непрямых держателей акций в пенсионных фондах, страховых компаниях и взаимных фондах. Значит, эти люди чего-то ищут. Может быть, они начали осознавать, что вся эта «зелень» в их бумажниках — вовсе не настоящие деньги.