21. Марк Радд

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

21. Марк Радд

Марк Радд был одним из подсудимых по делу «Чикагской семерки» и одним из лидеров Подполья «Уэзерменов».

Как и его товарищ по «Уэзерменам» Билл Айерс, он считает, что сексуальная распущенность была революционным действием. Чтобы «разбить единобрачие», как он заявляет, использовались «самые крайние сексуальные эксперименты». «Групповой секс, гомосексуализм, и случайный секс — все было испробовано, когда мы пытались вырваться из прошлого в революционное будущее».

От зануды к революционеру

Даже Том Хайден из SDS, как и лидеры «Уэзерменов» Билл Айерс и Бернадин Дорн, стремящиеся показать, насколько «умеренными» они в действительности были, заявлял, что сексуальная распущенность, которую он нашел в университете, была для него стимулятором к присоединению к Новым левым. Фактически идея объединить секс с политикой не была нова. Мы уже отметили интеллекутализацию беспорядочных сексуальных связей во имя политики у маркиза де Сада, героя якобинцев. Австрийский коммунистический психолог Вильгельм Райх повторно сформулировал этот синтез в 1920-х годах. Если большевики в России обещали землю крестьянам, то приманка Новых левых должна была обещать молодым мужчинам свободу сексуальных связей во имя «освобождения» и «революции». Хайден вспоминает, что «для студентов мужского пола как я сам, новый климат просто означал, что больше женщин стало для нас открыто «доступными», но он ничего не говорил нам о душах и потребностях этих женщин».

«Раннее движение шестидесятых унаследовало и углубило климат вседозволенности с доминированием мужчины. Я помню, как был поражен на конференции одного студенческого редактора в Нью-Йорке в 1960 году, когда один из моих коллег по движению, молодой радикал из Куинс-колледжа, искоса посмотрел и сказал, «первая вещь, которую вы должны понять, состоит в том, что движение вращается вокруг конца члена». Движение было раем для шовинистов, в руководстве его доминировали прежде всего мужчины, и возможностей для неравных сексуальных связей было множество. Писателей, таких как Симона де Бовуар, интерпретировали как выступающих за эти «свободные отношения» и осуждающих единобрачие и брак, как ослабляющие и притупляющие явления».

Взлет феминизма, должно быть, стал сильной травмой для многих молодых мужчин, которые присоединились к Новым левым, чтобы доказать свою мужественность и убежать от властных матерей, только чтобы быть кастрированными и высмеянными воинственными феминистками, в то время как такие, как Хайден, были вычищены за их патриархальные взгляды.

Радд подтверждает то, что Ротмэн и Лихтер проанализировали в своей психоистории евреев среди Новых левых; то, что это явление обеспечило этим евреям средство доказательства своей мужественности в бунте против властной матери еврейской семьи. Ротмэн и Лихтер, опираясь на результаты тестов еврейских и нееврейских «радикалов» и «консерваторов», заявляют, что «в общем и целом еврейские радикалы были выходцами из семей, в которых мать воспринималась как властная фигура, тогда как отец отходил на задний план. Нееврейские радикалы, в отличие от этого, рассматривали обоих родителей как соразмерно назойливых». Неудивительно, что с внезапным подъемом феминизма среди Новых левых это вызвало еще один кризис для неуверенных молодых людей, пытавшихся доказать свою мужественность. Они должны были снова начать целый процесс мучительной самопереоценки, на сей раз с дополнительным бременем вины за то, что родились мужчинами, и в силу самого этого факта, получали выгоду за столетия патриархата.

Радд, все еще страдая несколько десятилетий спустя, оценивал психотерапевтическую ценность агрессии Новых левых, когда писал:

«Я по сути вовсе не жестокий человек. Всю свою жизнь я боялся драк и контактных видов спорта. Я всегда убегал от драк на школьном дворе… В те предфеминистские дни для нас имело смысл то, что колонизированные и оскорбленные вернут себе свою мужественность посредством насилия».

Здесь мы видим стереотипного «занудного» еврейского ребенка, которого запугивают в школе, трусливого, и, наконец, ставшего в юности способным доказать, что он «мужчина», выражая агрессию в рядах беснующихся банд Новых левых. С идеологией Новых левых, идентифицирующих себя с коммунистическими теоретиками и диктаторами Третьего мира, такими как Хо Ши Мин, Мао Цзэдун и Че Гевара, которые все управляли режимами, где человек, подобный Марку Радду и др., возможно, не продержался бы и пяти минут, «оскорбленный» мог соткать вокруг себя героическую фантазию о том, что был одним целым с «колонизированным». Идентифицируя себя с насильственными доктринами и тиранией, запуганный слабак мог опосредовано показать свою мужественность.

Эта безопасность через группу проявляется как бравада в таких действиях толпы, для которых отдельный человек обычно чувствовал бы себя слишком неподходящим, чтобы предпринять их в одиночку. ФБР в то время отмечало, что Хайден «был одним из немногих лидеров демонстрантов, которые действительно принимали участие в уличных боях… [и], казалось, был одним из немногих [в руководстве Новых левых], кто не отказывался от фактического участия в беспорядках, или не боялся этого…»

Эту трусость можно и сегодня легко заметить в действиях банд нынешних левых. Поскольку трусость и безнравственность новичка Новых левых подкреплены социопатическими доктринами левых, не существует никакого морального раскаяния за трусливое использование насилия. Эта трусость толпы была правилом со дней Французской революции. Галантное поведение, бой по правилам, и честная игра игнорируются как «буржуазная этика».

Что касается Марка Радда, то он вспоминает, что искал свою мужественность, идентифицируя с Че Геварой. Идентификация с чьей-либо личностью — это механизм защиты, дающий компенсацию за чувства неадекватности. Новые левые, такие как Радд, могли чувствовать себя бойцами, идентифицируя себя с революционными доктринами насилия и революционными фигурами, такими как Че. Несколько десятилетий спустя Радд так размышлял о своих фантазиях стать американским Че:

«В 1989 году я посетил в феминистском книжном магазине в Альбукерке лекцию писательницы Робин Морган. За пятнадцать лет до этого, в 1974 году, Морган подстроила выдачу Джейн Олперт ФБР моей бывшей жены и меня самого. Я подпрыгнул со стула, когда я добрался до Че. Морган попала в точку проблемы и пригвоздила этим меня лично, с моим желанием походить на Че. Моя карьера как гевариста внезапно получила смысл: молодой человек, который стремится самоутвердиться посредством насилия, по подобию патриархального героя. Это не то, что подразумевают люди под освобождением самих себя, с прогрессом свободы и демократии».

С ростом феминизма Радду и другим мужчинам Новых левых в течение 1970х подарили еще одну причину их мучений: их пол. Многие присоединились к Новым левым, бунтовали, разрушали, устраивали взрывы бомб, и баловались сексуальной распущенностью, чтобы доказать свою мужественность. И тут они внезапно столкнулись с утверждением, что они были частью патриархального «истеблишмента». Ничего удивительного, что многие, в конце концов, вошли в состояние полного расстройства и ушли из Новых левых в Нью Эйдж, в попытке стереть эго, утвердить которое они пытались на протяжении многих лет. Радд был не в состоянии «освободить себя», идентифицируя себя с «патриархальным героем». Феминизм потребовал кастрации от подобных Радду.

Синдром Портного

Радд объяснял, что, будучи «воспитанным в еврейской культуре в многочисленном еврейском сообществе» (даже если его отец жил в США с 9 лет), Радд всегда видел себя «аутсайдером», и у него «всегда был критический взгляд на Америку», что означало, как нужно отметить, критический взгляд на культуру и нравы белых американцев англо-саксонского происхождения и протестантского вероисповедания, которые тогда все еще доминировали.

Доктор Стэнли Ротмэн цитирует одного бывшего «Уэзермена», который подтверждает то, что Радд заявляет в отношении не только еврейского восприятия отчуждения, но и чувства мужской неадекватности, которое заставляло многих присоединяться к самой насильственной из групп Новых левых:

«Многие лидеры «Уэзерменов» были евреями и никогда не были уличными детьми, и я действительно думаю, что очень многое из того, что они делали, было преодолением их собственных страхов вокруг своей мужественности… Большинство из них… были интеллектуально агрессивными, но внезапно они попытались стать крутыми уличными детьми… Я думаю, что тут долгое время имела место большая ненависть к самим себе».

Вернемся к Радду. В другом месте он уточняет, что он и другие воспринимали как еврейские корни своего отчуждения как мотив бунта, который был не только политическим, но также и моральным:

«Я попрошу Филипа Рота, чтобы впустить вас в изолированность того мира, в котором я рос. Моя семья перенесла с собой еврейские гетто Ньюарка и Элизабет в пригороды. Мы могли жить в разноэтническом соседстве, которое охватывало и гоев (в городе было только несколько чернокожих), и мы могли ходить в общие школы, (конечно, в моей начальной школе не было никаких чернокожих), но мы совсем не ассимилировались, если это означает заменить еврейскую идентичность американской. Я помню, как в возрасте девяти или десяти лет я пообедал в доме нееврейского друга и отчитывался дома, что в гамбургерах были лук и петрушка. «О, это гойский гамбургер», сказала моя мать. Я жил жизнью Филипа Рота, в которой различие между евреями и гоями присутствовало во всем: наличие собак и кошек было гойским, например, как было таковым и спонсируемое церковью катание на возу с сеном, на которое меня пригласила симпатичная рыжая девочка, которая сидела за партой передо мной в седьмом классе. Мои родители не позволили мне пойти, и, так как угнетение вызывает сопротивление, это, вероятно, стало знаковым событием в моей карьере очарования шиксами и гойскими вещами, карьера, которая оказалась в определенной степени подобной карьере молодого Александра Портного в «Случае Портного».

Из всех неисчислимых часов обсуждения на встречах SDS, в баре Уэст-Энда за пивом, и в наших комнатах в общежития и квартирах, я не помню ни одной беседы, в которой мы обсуждали бы тот факт, что среди нас было так много евреев. Одно только это примечательное отсутствие могло бы послужить ключом к разгадке того, к чему мы были готовы: став радикалами, мы думали, что сможем сбежать от нашей еврейскости. Левый радикализм был интернационалистическим, не узко националистическим; он выступал за угнетаемых и рабочих, не за привилегированных и элиты, стать которыми стремились наши семьи. Кроме того, мы были Новыми левыми, отклонив сектантство и лицемерие Старых левых, где, конечно, доминировали евреи.

Во главе руководящей кучки Колумбийского университета сидели президент Грейсон Кирк и вице-президент Дэвид Трумэн, два законченных либеральных УОСПа, которые конфиденциально утверждали, что выступают против войны, но продолжали поддержку ее в своем учреждении.

В печально известной подстрекающей речи, которую я произнес в ходе одного из противостояний в университетском городке, я назвал президента Грейсона Кирка «этот засранец». Конечно, я упивался своей ролью главного варвара по эту сторону ворот университета. Но я также хотел свергнуть президента Колумбийского университета в умах моих сокурсников. Это сработало.

Маркс и Фрейд принесли критические взгляды на европейское буржуазное общество. Маркс действительно говорил: «Вы думаете, что получите себе немного хорошей демократии здесь, ну, тогда давайте я расскажу вам о классовой эксплуатации и о бедности, которые лежат в основе этого». Точно так же Фрейд выставил наружу постыдные, управляемые сексуальностью мотивы, поднятые члены, управляющие несознающими умами цивилизованного, хорошо воспитанного буржуазного общества.

Мы, евреи в Колумбии — и я догадываюсь, что и в колледжах по всей стране — принесли один и тот же аутсайдерский взгляд в университетские городки, куда нам разрешили войти».

Радд и другие евреи у Новых левых, как секуляризованные евреи у Старых левых, находились в противоречии с их еврейским происхождением. Еврейская молодежь Новых левых остро чувствовала свою еврейскость по отношению к нееврейскому обществу; они чувствовали себя исключенными. Они возлагали вину за это на «систему», хотя из того, что заявляет Радд, ясно, что это его родители навязали ему это отчуждение. Вот снова проецирование против родителей на общество. Новые левые объявили себя бунтом молодежи против государства, который заменил бунт против родителей. Их еврейство, как и негритянство, дало им дополнительные страхи и негодования, направленные против Системы, в то время как белая нееврейская молодежь среднего класса барахталась в ненависти к самим себе, с дополнительным фактором мужских гендерных проблем, введенных позже феминизмом. Новые левые снова также обеспечили выход для сексуальной распущенности, разочарование людей, достигших половой зрелости, рационализированное как политическое восстание. Из-за доктрины Новых левых о рационализации сексуальных беспорядочных связей как политического выступления против «единобрачия» и «буржуазного брака», Радд и другие смогли поиметь «шикс», что выходило за рамки, навязанные им их консервативными еврейскими родителями.

У Филипа Рота в его романе «Случай Портного» («Жалоба Портного») приводится самосозерцательная оценка еврейского невроза. Главный герой романа Александр Портной заявляет:

«Разве мог бы появиться психоанализ без евреев? Любое чертово мучение у нас, евреев, оказывается хуже, чем у всех остальных. Вы думаете, что я ненавижу сам себя? Гмм! Только попробуйте узнать, сколько обид у меня было на самом деле. Еврейство. Вся эта бессмысленная ерунда вокруг Рош-Хашаны. Почему евреи любят это сказочное дерьмо? Моя мать. Только дайте мне отдохнуть от ее постоянного: «Почему ты не станешь доктором, не женишься и не подаришь мне внуков?» Мой отец. Кастрированный и раболепный».

Радд утверждает, что попал к Новым левым, тогда еще находившимся в зародышевом состоянии, в 1965 году, когда он вошел в центр студенческих волнений в Колумбийском университете, где «я присоединился к субкультуре — «травка», секс, борьба против войны, противостояние администрации университета». Он снова повторяет, что «вся стратегия «Уэзерменов» была кошмаром мачо. Она была разработана, чтобы самоутвердиться как молодым мужчинам (и женщинам)». Радд оставил «Уэзерменов» в 1970 году, понимая, что «у меня не было достаточно храбрости и убежденности, чтобы на самом деле быть революционным партизанским бойцом, которого я строил из себя, или уговаривать других людей на это».

Радд, попавший в федеральный розыск за взрывы бомб и заговор, был в бегах с 1970 по 1977 год. Он сдался ФБР в 1977 году, и прошел период депрессии. Однако, как и с другими бывшими беглецами из числа «Уэзерменов» суд обошелся с ним мягко. Его обвинили только в мелких преступлениях и приговорили к штрафу в 2000 долларов и испытательному сроку на два года.