Приложение А Вильям Кингдон Клиффорд Этика веры, Часть 1

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Приложение А

Вильям Кингдон Клиффорд

Этика веры, Часть 1

Судовладелец собирается отправить в море корабль с эмигрантами. Он знает, что корабль стар, к тому же изначально не слишком хорошо построен, что он немало плавал по морям-океанам и часто требовал починки. Ему высказали сомнения в том, что этот корабль выдержит морское плаванье. Эти сомнения вертятся у него в мозгу и огорчают его, он думает о том, что следовало бы тщательно отремонтировать суденышко и оснастить его заново, хотя это влетело бы ему в копеечку. До отплытия корабля ему все-таки удалось успешно справиться с этими меланхолическими размышлениями. Он сказал себе, что корабль много плавал и всегда благополучно выбирался из стольких штормов и передряг, и потому не имеет смысла сомневаться в благополучном завершении этого рейса. Он решил положиться на волю Провидения, которое вряд ли откажет в защите всем этим несчастным семействам, отправляющимся с родины на чужбину в поисках лучшей доли. Ему следует отбросить все мелочные подозрения относительно честности корабелов и подрядчиков. Таким образом, он обрел искреннюю и удобную уверенность в надежности своего судна, наблюдал за его отплытием с легким сердцем и добрым пожеланием успеха изгнанникам на новом месте, куда они направлялись, и спокойно получил страховку, когда корабль бесследно потерялся посреди океана.

Что мы должны сказать о нем? Разумеется, он поистине виновен в гибели этих людей. Признавая, что он искренне верил в надежность своего корабля, нельзя считать искренность его убежденности извиняющим его обстоятельством, потому что у него не было права верить на основании тех фактов, которыми он располагал. Он приобрел свою веру не путем честного и беспристрастного исследования, а заглушив свои сомнения. И, хотя в итоге он мог настолько увериться в этом, что уже не допускал иной мысли, его следует признать ответственным, поскольку он осознанно и охотно укрепил себя в этом умонастроении.

Теперь немного изменим ситуацию и предположим, что корабль оказался не настолько плох и ему удалось благополучно совершить этот рейс, а потом и другие. Уменьшит ли это вину судовладельца? Ни на йоту. Когда действие совершено, его правота или ошибочность определены навсегда: если случайно удалось избежать его добрых или злых плодов, то это ничего не меняет. Человек не станет невиновным, только вина не будет выявлена. Вопрос правоты связан с источником веры, а не ее предметом; не в чем состояла вера, а как к ней пришли; не в том, оказалась она истинной или ложной, а в том, было ли право поверить на основании тех фактов, которые имелись.

Был однажды остров, некоторые обитатели которого исповедовали религию, в которой не было учения о первородном грехе и вечном наказании. Возникло подозрение, что исповедующие эту религию использовали нечестные средства, чтобы обучить этой доктрине детей. Их обвинили в том, что они извращали законы своей страны, чтобы отнимать детей у их естественных и законных попечителей и даже выкрадывать их и содержать, скрывая от друзей и родных. Некоторое количество людей объединилось в общество ради возбуждения общественного негодования по этому поводу. Они опубликовали тяжкие обвинения против отдельных граждан самого высокого положения и личных качеств и делали все, что было в их силах, чтобы помешать этим гражданам в исполнении обрядов их веры. Поднятый ими шум был так велик, что была назначена Комиссия для расследования фактов; но после того, как Комиссия тщательно рассмотрела все имевшиеся свидетельства, оказалось, что обвиняемые были невиновны. Их не только обвинили без достаточных доказательств, но свидетельства их невиновности были таковы, что подстрекатели легко могли бы их найти, если бы попытались честно разобраться. После этих разоблачений обитатели той страны смотрели на членов подстрекательского общества не только как на людей, чьим словам нельзя доверять, но как на тех, кого нельзя считать порядочными людьми. Потому что, хотя они искренне и добросовестно верили в выдвинутые ими обвинения, у них не было права верить на основании тех фактов, которыми они располагали. Их искренняя убежденность вместо того, чтобы быть полученной путем честного и беспристрастного исследования, овладела ими из-за того что они слушались голоса предрассудков и страстей.

Теперь изменим также и этот случай и предположим, что (при всем прочем оставшемся без изменения) еще более точное исследование доказало что обвиняемые действительно виновны. Изменит ли это в какой-то мере вину обвинителей? Ясно, что нет; вопрос не в том, истинна или ошибочна их вера, а в том, основывали ли они ее на ложном базисе. Они без сомнения сказали бы: «Теперь вы видите, что мы оказались правы; в следующий раз возможно, вы поверите нам. И им могли бы поверить, но они не стали бы от этого порядочными людьми. Они не были бы невиновными, просто их вина не была бы выявлена. Каждый из них, если бы захотел проверить себя inforo conscientiae, узнал бы, что приобрел и вскормил веру, когда у него не было права поверить на основе тех фактов, которыми располагал; и здесь он понял бы, что совершил ошибку.

Однако можно сказать, что в обоих предполагаемых случаях оказывалась ошибочной не вера, а последовавшие на ее основе действия. Судовладелец мог бы сказать: «Я совершенно уверен, что мой корабль в порядке, но все же считаю своим долгом обеспечить его проверку прежде, чем доверить ему судьбы стольких людей». А подстрекателю можно было бы сказать: «Как бы вы ни были уверены в справедливости своего обвинения и истинности своих убеждений, вам не следует публично нападать ни на чьи личные качества, пока вы не изучили с высочайшим тщанием и беспристрастием доказательства обеих сторон».

Прежде всего, давайте признаем такой взгляд на дело правильным и необходимым: правильным, потому что даже когда вера человека столь тверда, что он не может думать иначе, перед ним все равно стоит выбор действий, предполагаемых ею, и потому он не может избежать обязанности исследовать основания силы своей убежденности; и необходимым, поскольку те, кто еще не способны контролировать свои чувства и мысли, должны иметь понятное правило, чтобы руководствоваться им в своих явных действиях.

Но из признания этого необходимым становится ясно, что этого недостаточно и что наши прежние суждения требуется дополнить. Ведь невозможно так отделить веру от действия, которое она вызывает, чтобы осудить одно без осуждения другого. Ни один человек, имеющий сильную веру в одну сторону вопроса или даже склонный верить одной из сторон, не может исследовать его с такой справедливостью и полнотой, как если бы он на самом деле сомневался и был непредубежденным; существование веры, которая не основана на справедливом расследовании, делало человека непригодным для осуществления этой необходимой обязанности.

Нельзя также вовсе назвать верой то, что ни в коей мере не влияет на поступки своего обладателя. Тот, кто истинно верит, что нечто подтолкнуло его к поступку, относится к поступку по принципу «смотреть с вожделением означает уже совершить это в сердце своем». Если вера не осуществляется тотчас в открытых деяниях, она хранится как руководство к действию в будущем. Она будет частью того комплекса верований, который является связующим звеном между чувством и действием в каждое мгновение наших жизней и которые так устроены и переплетены между собой, что ни одну часть их невозможно отделить от остальных, но каждое новое добавление изменяет структуру целого. Ни одно истинное убеждение, каким бы пустяковым и отрывочным оно ни показалось, никогда не может быть действительно не имеющим значения: оно готовит нас к принятию новых, ему подобных, утверждает нас в прежних мнениях, которые походили на него, и ослабляет другие; и таким образом постепенно оно прокладывает тайный ход наших самых сокровенных мыслей, который может однажды прорваться в виде явного поступка, оставив навеки свою печать на нашей личности.

И ничья вера ни в коем случае не является его личным делом, касающимся его одного. Наши жизни направляются тем общим представлением о ходе вещей, который создан обществом во имя интересов общества. Наши слова, наши фразы, формы и типы наших мыслей – общее достояние, которое отделывается и совершенствуется из века в век; наследственное сокровище, которое передастся каждому следующему поколению как драгоценный залог и священный долг, чтобы оно вручило его следующему преумноженным и очищенным, оставив какие-то явные следы своих собственных надлежащих дел. В это, во благо или во зло, вплетено каждое убеждение каждого человека, говорящего на том же языке, что и его собратья. Огромная привилегия и огромная ответственность – в том, что мы должны помогать создавать мир, в котором будут жить потомки.

В двух рассмотренных нами случаях было сочтено неправильным верить на основе недостаточных фактов или питать веру, подавляя сомнения и избегая исследования вопроса. Причину этого суждения не приходится далеко искать: она состоит в том, что в обоих случаях вера одного человека имела огромное значение для других людей. Но поскольку ни одно убеждение любого человека, каким бы оно ни казалось тривиальным и каким бы незаметным ни был его носитель, никогда не может быть не имеющим значения или не оказывающим влияния на судьбу человечества, у нас нет иного выбора, кроме распространения данного суждения на все случаи веры, какими бы они ни были. Вера, тот священный дар, который подсказывает нам решения и сплетает в гармоничном движении все собранные воедино силы нашего бытия, является нашим не для нас самих, но для человечества. Это справедливо применяется к истинам, которые были установлены долгим опытом и тяжким трудом и которые выдержали испытание неистовым светом свободного и бесстрашного сомнения. Тогда вера помогает объединить людей, усилить и направить их совместную деятельность. Она осквернена, когда превращается в недоказанные и неоспоримые утверждения ради успокоения и личного удовольствия своего носителя; для добавления показного блеска простой и ровной дороге нашей жизни и заманивания яркими миражами за ее пределами; или даже для заглушения общих страданий рода человеческого путем самообмана, позволяющего не только повергать в уныние, но и ведущего к деградации. Кто хотел бы в этом сослужить хорошую службу своим собратьям, должен сохранить чистоту своих убеждений с фанатизмом ревностного попечения, ибо в противном случае в любой момент вера может опереться на недостойный объект и запятнать себя так, что этих пятен будет не вывести.

Не только вождь, государственный муж, философ или поэт имеет такой обязывающий долг перед человечеством. Каждый неотесанный фермер, произносящий в деревенской пивной свои тягучие, редкие сентенции, может способствовать уничтожению или сохранению роковых суеверий, связывающих по рукам и ногам ему подобных. Каждая измученная тяжелой работой жена мастерового может передать своим детям убеждения, которые либо сплотят общество, либо расколют его на части. Никакая простота ума, никакая безвестность положения не могут избежать универсального долга подвергать сомнению все то, во что мы верим.

Правда, что это – тяжелый долг, а сомнение, им порождаемое, часто оказывается очень горьким. Оно оставляет нас нагими и бессильными там, где мы казались защищенными и сильными. Знать все о любом предмете – значит знать, как обращаться с ним при любых обстоятельствах. Мы чувствуем себя счастливее и безмятежнее, когда думаем, что точно знаем, что надо делать, что бы ни происходило, чем когда сбились с пути и не знаем, куда повернуть. И если мы предположили, что знаем все о любом предмете и способны делать то, что положено в соответствии с этим, то нам естественно не нравится обнаружить, что мы в действительности невежественны и бессильны, что нам надо начинать все с начала и попытаться узнать, что это за предмет и как с ним следует обращаться, если на самом деле можно что-то об этом узнать. Именно ощущение могущества, которым наделяет ощущение знания, заставляет людей жаждать веры и чураться сомнений.

Это ощущение могущества – высшее и лучшее из наслаждений, когда вера, на которой оно основано, является истинной верой и честно заработана исследованием. Потому что тогда мы можем заслуженно чувствовать, что это – обшее достояние, несущее добро как другим, так и нам самим. Тогда мы можем радоваться не тому, что я узнал тайны, благодаря которым стал защищеннее и сильнее, а тому, что мы, люди, обрели больше власти над миром и будем сильны не ради самих себя, а во имя Человечества и его силы. Но если вера принята без достаточных доказательств, то это наслаждение будет краденым. Оно не только обманывает нас, давая ощущение могущества, которым мы в действительности не обладаем, но оно греховно, потому что является краденым в ущерб нашему долгу перед человечеством. Этот долг призван ограждать нас от таких верований, как от чумы, которая может быстро овладеть нашим телом, а потом распространиться по всему городу. Что подумают о том, кто ради сладких плодов намеренно пойдет на риск заразить чумой своих родственников и соседей?

Как и в других подобных случаях, нужно принимать во внимание не только риск: потому что плохой поступок всегда плох в момент его совершения, вне зависимости от того, что произойдет потом. Каждый раз, когда мы позволяем себе поверить без должных оснований, мы ослабляем свою способность к самоконтролю, сомнению, законному и справедливому взвешиванию фактов. Все мы достаточно жестоко страдаем от существования и сохранения ложных верований и фатально ошибочных поступков, к которым они ведут, а зло, порожденное привечанием такого верования, велико и обширно. Но еще больше и обширнее зло, которое возникает, когда поощряется и поддерживается легковерие, когда привычкам принимать на веру без должных оснований благоприятствуют и создают условия для их укоренения. Если я краду деньги у кого-то, может и не произойти особого вреда от простого перехода владения; он может не почувствовать потери или это может помешать ему дурно употребить эти деньги. Но я не могу не нанести большого вреда Человечеству тем, что делаю себя нечестным. Вред обществу приносит не столько потеря собственности, а то, что оно превратится в воровской притон, потому что тогда оно перестанет быть обществом. Потому мы должны не делать зла, которое может обернуться добром; потому что в любом случае произойдет великое зло, состоящее в том, что, сделав зло, мы превратились в нечестивцев. Таким же образом, если я позволяю себе поверить во что-то без достаточных доказательств, может и не быть большого вреда от простого убеждения; оно даже может оказаться истинным или мне может не представиться случай проявить его в каком-то внешнем действии. Но я не могу избежать нанесения этого большого вреда Человечеству тем, что я делаю себя легковерным. Опасность для общества состоит не просто в том, что оно должно будет верить в нечто ложное, хотя и она достаточно велика, но в том, что оно должно будет стать легковерным и потерять привычку проверять и исследовать, потому что тогда оно должно будет скатиться к первобытному состоянию дикости.

Вред, наносимый человеку легковерием, не ограничивается поощрением легковерия в других и соответствующей поддержкой ложных верований. Привычная нехватка внимания к тому, во что я верю, ведет к привычной нехватке внимания других людей к истинности того, что они говорят мне. Люди говорят правду друг о друге, когда каждый чтит истину в собственном разуме и в разуме другого человека; но как будет мой друг чтить истину в моем разуме, когда я сам небрежно отношусь к этому, когда я верю во что-то, потому что хочу верить в это и мне комфортно и приятно верить? Не научится ли он кричать мне «Покой», когда нет покоя? Таким путем я окружу себя плотной атмосферой фальши и обмана, и должен буду жить в ней. Это может мало значить для меня, в моем воздушном замке из сладких иллюзий и прелестной лжи, но для Человечества много значит то, что я сделал своих ближних готовыми к обману. Легковерный человек – отец лжецу и мошеннику; он живет в кругу этого своего семейства, и не будет чудом, если он захочет стать таким же, как они. Наши обязанности так тесно переплетены между собой, что кто бы ни попытался соблюдать закон в целом, но нарушить его лишь в одной мелочи, виновен во всем.

Подводим итог: неправильно всегда, везде, для всех и каждого верить, во что бы то ни было, без достаточных фактов.

Если человек, придерживающийся верований, которым он был обучен в детстве или усвоил позднее, подавляет или отбрасывает любые сомнения, возникающие в его собственном разуме, намеренно избегает чтения книг и общества людей, которые ставят под сомнение и обсуждают эти верования, и считает нечестивыми вопросы, которые нельзя задать, не потревожив эти верования, то жизнь этого человека – сплошной длительный грех против Человечества.

Если это заключение покажется суровым по отношению к тем простым душам, которые никогда не ведали иного, которых с колыбели растили в страхе перед сомнениями, объясняли, что их вечное спасение зависит от того, во что они верят, тогда это приведет к очень серьезному вопросу: «Кто ввел во грех Израиль?»

Да будет мне дозволено подкрепить это суждение сентенцией Мильтона:

«Человек может быть еретиком в истине; и если он верит во что-то, только потому, что так сказал его пастор или так решило собрание, не зная иных причин, то даже если его убеждение окажется истинным, все же сама истина, которой он придерживается, становится ересью»[32].

А также знаменитым афоризмом Кольрилжа:

«Тот, кто начинает с того, что любит Христианство больше, чем Истину, продолжит тем, что полюбит собственную секту или Церковь больше, чем Христианство, а кончит тем, что полюбит себя больше всего»[33].

Рассмотрение фактов в пользу какой-то доктрины не должно быть совершено раз и навсегда, а затем принято как окончательно решенное дело. Всегда незаконно удушать сомнение; потому что либо на него должен быть честный ответ на основании уже проведенного рассмотрения, либо оно доказывает, что рассмотрение было не полным.

«Но я – занятой человек, – скажет кто-то. – У меня нет времени на долгое обучение, которое потребовалось бы, чтобы стать хоть в какой-то мере компетентным судьей в определенных вопросах или, хотя бы, стать способным понимать суть доказательств».

Тогда у него не должно быть времени верить.