Реализация конфликта в репортаже

Вы узнаете: как показывать скрытые и открытые (видимые) конфликты в деталях, диалогах и действиях. Какие герои, детали и цитаты работают на демонстрацию конфликта, а какие — лишние. Как освещать официальные, культурные, спортивные мероприятия интересно. Как показать читателю борьбу антагониста и протагониста в душе персонажа через его слова и действия. Как репортеру отцепиться от навязанной точки зрения организаторов события. Почему нельзя фокусироваться на морально-этическом конфликте.

Конфликт в репортаже

Нетерпеливых читателей, которые хотят сразу после утверждения темы перейти к работе на месте события, придется остудить: а вы понимаете, ЧТО вы будете там делать? Куда пойдете? На какие детали, диалоги, действия обратите внимание? Тема может быть убойно крутой, но просто прийти на место события и написать все, что вы видите, — это убить тему.

Действия корреспондента на месте события, выбор точек наблюдения, выбор героев, цитат, деталей — определяются фокусировкой на конфликте вашего текста.

Конфликт в репортаже определяется наличием протагониста (героя, который борется за базовые жизненные ценности: счастье, здоровье, достаток, безопасность, крышу над головой…) и антагониста — силы или людей, которые препятствуют этому (природа, власти, мафия, другие люди с конкурирующими интересами…). Исход конфликта определяется тем, насколько успешно наши герои преодолевают препятствия, которые ставит им антагонист. А так как устройство общества предусматривает ограниченное количество типичных антагонистов и протагонистов, мы можем классифицировать конфликтные ситуации, с которыми сталкивается журналист, и разработать типовые подходы к их раскрытию интересным для читателя образом. При этом «типовые» в данном случае не означает, что мы с вами будем плодить одинаковые тексты без творчества. Для того чтобы вы смогли играть структурой текста, вам нужно сначала усвоить законы раскрытия конфликтной ситуации — чтобы было, с чем «играть». Разберем фрагмент репортажа Валерия Панюшкина.

СВИСТАТЬ ВСЕХ НА СПУСК!

На Васильевском спуске организованно прошла стихийная акция протеста трудящихся

Вчера в Москве на Васильевском спуске прошел стотысячный митинг «Россия против террора». Лучшие чувства людей — сострадание и любовь к детям — были использованы для организации спецмероприятия, напомнившего специальному корреспонденту «Ъ» ВАЛЕРИЮ ПАНЮШКИНУ советские демонстрации и единодушное осуждение врагов народа.

В начале улицы Варварка стояло милицейское оцепление и девять рамок металлоискателей. Люди начали приходить часа за три до митинга, и у рамок то собиралась огромная толпа, то вообще никого не было. Это было так потому, что люди пришли на митинг не поодиночке и не семьями, а трудовыми коллективами, и весь трудовой коллектив, партия, профсоюзная организация или университет подходили к рамкам металлоискателя разом, организованно, создавая давку.

Настроение царило несообразно поводу праздничное. Бежали студенты со стопками маек и флагами, преподаватели пересчитывали своих подопечных, журили, что мало их пришло с такого-то факультета, грозили, что факультету за это влетит. При этом от мало кому известного Социального университета была целая толпа галдящей молодежи в желтых майках, а от МГУ или РГГУ — никаких официальных делегаций. Были Федерация профсоюзов России, Партия жизни, партия «Родина», ЛДПР, Союз православных хоругвеносцев, т.е. черная сотня.

— Товарищи, а где наливают-то? — кричала веселая полная женщина с плакатом «Мы останемся великим народом, если сумеем защитить наших детей».

Я подошел к ней и спросил:

— Можно мы не будем великим народом? Можно мы просто защитим детей?

— Чего? — женщина явно не понимала, о чем я спрашиваю. Она, похоже, не читала своего плаката.

А почитать было что. Толпа все прибывала, толпой были запружены уже вся площадь и весь мост, и над толпой были лозунги «Нас не запугать» и «Терроризм страшнее чумы» одновременно. Были лозунги «Беслан, мы с тобой!» и «Путин, мы с тобой!», как будто президенту Путину так же плохо, как городу Беслану.

Еще был огромный на длинном полотнище растянутый, по-английски написанный лозунг, обращенный к Соединенным Штатам: «Хотите помочь, экстрадируйте Ахмадова!» И такой же призыв к Великобритании: «Хотите помочь, экстрадируйте Закаева!» Не хватало только чего-нибудь про натовскую военщину, впрочем, был по-английски написанный лозунг, призывавший неизвестно кого англоговорящего не зарабатывать больше на слезах матерей.

Рации милиционеров говорили:

— К тебе колонна идет с моста, рассредоточь ее, чтоб одинаковые лозунги рядом не стояли.

На трибуну поднялся какой-то человек и сказал:

— Техническая проверка,— и стал говорить в микрофон числительные: 235, 236, 237…

— Он что, погибших считает? — тихо сказала рядом со мной пожилая женщина в черном. — Ему еще долго считать.

Такие люди, как эта женщина, в толпе были, и их было довольно много. Они пришли в одиночку, а не с трудовым коллективом, потому что им жалко детей, а не потому, что велел начальник, у них не было флагов в руках, они были одеты в траур, а не в веселенькие желтые майки. Они не кричали, не смеялись, не трепались по мобильному телефону, они плакали.

Митинг начался с минуты молчания. Многие люди, сидевшие на бордюрах, во время минуты молчания не сочли нужным встать, но тишина была впечатляющей. А после тишины стал выступать телеведущий Владимир Соловьев. И он хорошо говорил. Он говорил, что мы должны подумать о тех, кому нужна наша помощь. Он говорил:

— Ну почему за это никто не отвечает? Кто-нибудь ответит, почему жив до сих пор Басаев?

Он говорил, что террористы заставляют нас жить по придуманным ими правилам. Он говорил, что в Москве никогда не было такой национальной розни и теперешняя национальная рознь в Москве есть наша уступка террористам.

Казалось, что вот сейчас, вопреки этой лозунговой и флаговой показухе, вокруг прозвучат-таки слова, которые хотелось бы говорить и слышать мне, этой незнакомой женщине рядом со мной и всем остальным людям, пришедшим на Васильевский спуск без рекламной продукции и в трауре.

Но куда там. Артист Константин Райкин говорил, что мы должны сплотиться, покончить с нашим разгильдяйством, и не говорил почему-то, что надо покончить с разгильдяйством силовых органов.

Поэтесса Дина Мамчуева сказала, что в Беслане погибли дети, чистые души, цветы жизни, ангелы. На слове «ангелы» женщина рядом со мной стала вытирать слезы, а девушка, державшая плакат «Враг будет разбит, победа будет за нами» стала звонить домой и говорить, что освободится еще часа через полтора. А поэтесса продолжала, обращаясь к президенту Путину и завывая немножко:

— Я понимаю, как трудно быть президентом России! — Она говорила с таким пафосом, будто президентом России быть труднее, чем матерью бесланского школьника.— Но, уважаемый Владимир Владимирович, через великие испытания проходят только избранные, и под вашим руководством…

(…)　

Панюшкин В. Свистать всех на спуск // Коммерсант. 2004. № 166. 8 сентября. [Электронный ресурс].— Режим доступа: http://www.kommersant.ru/doc/503684.

Кто антагонист и протагонист в этом репортаже? Антагонист — организаторы митинга и заказчики — власти. Какова их позиция? Власти хотят успокоить людей и навязать свой контекст происходящего: «Мы скорбим вместе с народом и заботимся о том, чтобы решить проблему» (делают вид, что защищают наши «базовые ценности»). Другая позиция (протагонист) — позиция журналиста, который выступает в роли представителя своих читателей и видит, что власти занимаются показухой, не решая проблемы, и ради этой показухи согнали тысячи людей на площадь. Здесь конфликт проявляется как столкновение разных видений реальности.

Как это отражается на действиях журналиста? Он собирает в текст только те сцены, которые показывают столкновение этих позиций. Его детали и его цитаты — работают на демонстрацию конфликта. Почему было важно показать читателю женщину, которая даже не читала своего плаката, стоя на митинге, и единственное ее желание — выпить? Потому что женщина эта иллюстрирует характер публики, присутствующей на этом митинге: публике наплевать на повод митинга — теракт. То есть эта сцена иллюстрирует главную мысль текста: под предлогом борьбы с терроризмом людей согнали на митинг в поддержку курса власти. Вот еще примеры «столкновения позиций»:

На слове «ангелы» женщина рядом со мной стала вытирать слезы, а девушка, державшая плакат «Враг будет разбит, победа будет за нами» стала звонить домой и говорить, что освободится еще часа через полтора.

Артист Константин Райкин говорил, что мы должны сплотиться, покончить с нашим разгильдяйством, и не говорил почему-то, что надо покончить с разгильдяйством силовых органов.

А теперь попробуйте найти в тексте хоть одну цитатку, хоть одно действие, хоть одну детальку, которая бы конфликт не описывала. Ни описаний погоды здесь нет. Ни описания центра Москвы. Ни еще каких-то разговоров, которые конечно же там происходили. Все, что отобрал журналист, пошло в дело. Женщина не просто плачет. Она плачет ПО ПОВОДУ слов с трибуны. Если рядом с вами в репортаже кто-то плачет — сцена с плачущим человеком окажется в вашем тексте ТОЛЬКО в том случае, если эти слезы (как, впрочем, и смех) будут иметь отношение к конфликту текста.

Обратите внимание, что конфликт репортажа Панюшкина не очевиден, если не знать контекста (в честь чего организован митинг, какова его заявленная цель). Простой прохожий, окажись он в центре митинга, не обязательно интерпретирует все так, как интерпретировал журналист, который в курсе ситуации. Именно поэтому, зная контекст события и зная позицию участников и организаторов, мы можем показать реальность, акцентируя проблему. Мы объясняем читателю, в чем проблема (бэкграунд) и показываем с помощью столкновения позиций, как она решается (сцена).

Поэтому репортаж — это не бессистемный перевод реальности в слова, это акцентирование внимания на определенных элементах реальности для того, чтобы выразить конфликт. Из этого следует вывод, что мы отбираем из реальности в текст только те детали, диалоги и действия, которые показывают читателю развитие конфликта.

Журналист, освещая тему, должен чувствовать РЕАЛЬНЫЙ конфликт и отвязаться от того контекста, который ему навязывают. Если отправить на митинг, на котором побывал Панюшкин, стажера, то тот, скорее всего, принесет комплиментарную информацию, потому что не сумеет отцепиться от навязанного властями контекста. Что будет в таком репортаже? Описание десятка правильных лозунгов, конспекты выступлений с правильными словами, которым, в общем-то, не возразишь, и, наконец, завершение: большинство проголосовало за резолюцию. Все. Картинка показана, а конфликта как столкновения позиций — нет. Причем стажер может не заметить тех деталей и цитат, которые указывали бы на показуху, потому что он изначально не настроен видеть в ситуации конфликт.

Детали и цитаты, которые не работают на то, чтобы показать читателям конфликт, репортер игнорирует. Например, находясь в комнате очень бедной пенсионерки, репортер, чтобы показать эту бедность, будет описывать комнату в контексте именно этой проблемы. Он покажет, что в холодильнике нет фруктов и мяса, а только хлеб и молоко, он покажет, что в стенах трещины, а бытовая техника еще советская, ничего нового — нет. В комнате, помимо этого, есть и другие детали (два стула, кресло, телевизор, полки с книгами…), но они не будут работать на демонстрацию бедности.

А теперь попробуйте представить, на что обратил бы внимание журналист, если бы попытался описать комнату пенсионерки с другого угла — в контексте ее интересов.

Скрытый конфликт. Конфликт в репортаже бывает открытый и скрытый. Открытый конфликт — это когда мы видим его проявления через действия людей. Кто-то сносит дом, жители протестуют. Соревнования. Война. Скрытый конфликт — это когда журналисту не видна его острая фаза на месте события. Чаще всего это тематический репортаж. Журналист едет в Крымск спустя год после трагедии и смотрит, как изменилась жизнь его жителей. Начинающему журналисту может быть не понятно, о чем писать: трагедии не видно. Потому что надо выявлять этот конфликт в беседе с людьми. Выискивать тех, кто не смог восстановиться после трагедии, идти к ним в семьи. Кто-то, может быть, до сих пор судится за компенсации. А кто-то, наоборот, наживается на трагедии. Здесь фокусировка выстраивается вокруг бывшей трагедии и того, как она повлияла на последующую жизнь людей. На кого никак — такой герой для текста не нужен.

Журналист едет на железнодорожную станцию Салтыковская, где погиб очередной пешеход. На этой станции регулярно гибнут люди, поэтому она стала предметом внимания журналистов[14]. Это пример работы со скрытым конфликтом. Журналист не наблюдает непосредственную трагедию, он выискивает детали, которые могут привести к ней он встречается с героями, который добиваются, чтобы станция стала безопасной. Как журналист показывает опасность станции?

«Около светофора воткнут в землю предупреждающий о скоростных поездах знак, но надписи почти не видно из-за ржавчины и объявлений о рытье колодцев и сдающихся домах. Зато рядом два новеньких знака: «Торговля между железнодорожными путями строго запрещена» и «Маршрутка до Новокосино 30 рублей». На последний приклеено объявление «РАЗЫСКИВАЮТСЯ ОЧЕВИДЦЫ!!! 18 января, примерно в 9.20—9.50, на станции Салтыковская под поезд попала девушка. Это произошло на железнодорожном переходе (последний вагон в центр). Нужны свидетели произошедшего».

[…] «На станции параллельно друг другу идут три пути, два — для электричек, третий — для скоростных поездов. Светофоры работают несогласованно: в тот момент, когда на первых двух путях для пешеходов горит зеленый свет, светофор на скоростном пути тоже может показывать зеленый, но уже поезду. Многих это сбивает с толку — по словам смотрителя переезда, люди погибают именно на третьем пути».

Итак, конфликтогенные детали:

1) не видно предупреждающей надписи из-за других объявлений;

2) объявление о погибшей;

3) несогласованная работа светофоров.

Давайте теперь сгенерируем задачу для вас. Вам нужно написать репортаж о том, почему в деревне Дурыкино люди регулярно травятся грибами. Вы решаете туда поехать. Будете ли вы тратить время на то, чтобы масштабно описывать сцену с местного праздника? Это имеет отношение к конфликту? Правильно, не имеет. А если на тарелках лежат грибочки? Верно, тогда мы обратим на это внимание читателя. Маленькая сцена с праздника и крупным планом, что на тарелках лежат грибочки. И спросить, не боится ли отравиться владелец тарелки. И дать его цитату. Посмотрите: эта сцена появилась у нас в репортаже ТОЛЬКО тогда, когда мы поняли ее цель. Нам был не важен местный праздник, и сцена с него не попала бы в репортаж, не будь на тарелках жителей грибов — ключевого предмета для нашего конфликта. И мы сами сгенерировали продолжение сцены путем задавания вопроса, который имеет отношение к конфликту.

Пойдем дальше. На празднике вы познакомились с жителем, который узнав, что вы — «О! Журналист!», предложил вам: «А напишите про нашу местную бабу Клаву! Это такой персонаж! Она старейшая жительница, еще войну видела!». Будете ли вы вставлять в текст историю жизни старейшей жительницы села бабы Клавы? Нет, не будете. А если история интересная? Сделаете интервью (если есть время) и предложите редактору поставить его ОТДЕЛЬНЫМ материалом. Или себе в блог. Но не в текст о грибах. А если сын бабы Клавы отравился собранными ею грибочками? Тогда у вас есть повод для встречи с ней именно ДЛЯ репортажа про отравления грибами. Но о чем вы в этом случае будете говорить с бабушкой? О ее военном прошлом? Вряд ли. Вы зададите ей вопросы о грибах и о сыне. О военном прошлом можно упомянуть в контексте ПРОБЛЕМЫ (конфликта), что вот, дескать, какое горе бабке выпало на старости лет: войну пережила и грибы на болотах в сыром виде ела, когда голодала, а тут изобилие, и сын отравился.

Итак правило таково: один текст — один центральный конфликт. Тезис должен быть не изменен на протяжении всего текста и доказываем мы именно его — тот тезис, который был заявлен изначально. Это соответствует первому закону логики — закону тождества. Когда у вас мало времени и на репортаж отведено, допустим, 6 тысяч знаков, вам нужно четко понимать, на что тратить это время и это место.

У студентов часто возникает вопрос: неужели читателей интересуют только конфликты? Почему конфликт должен быть в каждом репортаже? Но попробуйте найти текст, в котором не было бы конфликта, и скажите, интересно ли вам его читать. Например, общение с представителями противоположных мнений всегда подразумевает конфликт. Так что если конфликта нет — вы просто не поговорили с выразителем мнения другой стороны. Или писали текст не для читателя, а для заказчика но это уже пиар, а не журналистика. Это тексты, где детские сады строятся вовремя и в срок, выступления воспринимаются публикой только с восторгом, герои всегда являются положительными, а проблемы исключительно морально-этическими, «от плачевного состояния нашего общества».

Конфликтное видение поможет вам лучше передать жизнь со всеми ее красками и противоречиями. Журналист едет в город Веллингтон который на время премьеры фильма про хоббитов превратился в сказку и теперь называется «Середина Средиземья»: крыши домов украшены хоббитами и орками, выпущены коллекционные монеты, люди ходят в карнавальных костюмах. Прикольно, но туристический бум в маленьком городе создал пробки, на чей-то дом повесили праздничную табличку, которая закрыла окно, а кому-то пришлось судиться из-за того, что благодаря сказочному переименованию улиц у него изменился домашний адрес и не доходят важные письма. Значит ли это, что праздник не удался. Нет, любое событие всегда создает одним веселье, другим — неудобства, иногда абсурдные. И это интересно! Это жизнь! А если журналист напишет только о карнавале и украшениях, получится мертвая идеальная картинка, которая передаст лишь часть атмосферы.

Слабый конфликт. Чем сильнее препятствие, чем ближе оно к грани «жизнь-смерть», «здоровье-нездоровье», «свобода-несвобода» — тем интереснее читать. Когда невиновного сажают на долгие годы — трагедия. Когда сносят жилье — трагедия. Когда ожидания журналиста не оправдываются при работе официантом или при путешествии автостопом — трагедия куда меньшая. Как сделать текст интересным?

Всякий репортаж, не содержащий острой конфликтной ситуации в борьбе за жизнь, свободу или здоровье, нужно выводить на простой и понятный читателю конфликт по линии «счастье-несчастье». Чем озабочен читатель? Проблемы хобби, заработка и в конечном итоге — поиск счастья. Хорошая зарплата — счастье. Возможность развития — счастье. Препятствие развитию — несчастье.

Например, вы пишете трендовый репортаж про то, что взрослые люди стали увлекаться бальными танцами и хотят заниматься «с нуля»: чего они могут достичь и как, откуда интерес. Что должен раскрывать ваш текст, к какому выводу вести? Вы поймете это, если порассуждаете, что такое бальные танцы для взрослых? Лишь для малого количества людей это заработок, для большинства — это возможное хобби, которое может подвинуть его чуть ближе к счастью. Это — фундамент конфликта текста. В приведенном примере «счастье» — это обретение навыков танца и удовлетворение от этого. А проблемы взаимоотношений героев репортажа в танцевальной паре, их удачи и неудачи, взаимоотношения с тренером, травмы, диета уже вписаны в этот путь от несчастья к счастью (= от «хочу» к «могу»).

Текст не может основываться на каком-то не понятном, не близком читателю конфликте. Например, проблема поиска партнера для танца — это конфликт только для узкой аудитории. Для массового же читателя этой проблемы не существует, пока он не понял, зачем ему вообще бальные танцы и что они дадут. Подвинут его чуть-чуть навстречу счастью? Только текст не должен говорить об этом прямо а-ля «если вы будете заниматься танцами — вы станете счастливее». Этот вывод должен быть зашифрован в сценах.

Конфликт по линии «счастье-несчастье» интересен только в том случае, если вы сделаете героя близким и понятным читателю, чтобы у него появилось чувство сопереживания. Читатель должен быть несчастен, когда несчастен ваш герой. В таком случае приведение героя в состояние счастья сделает счастливым и вашего читателя. Журналист работает официантом и предельно устал, он уже валится с ног, его смена давно закончилась, а администратор кафе все издевается над ним, прося наполнить все сахарницы еще раз, хотя они и так полные! Журналист наполняет и собирается уйти. Но администратор просит наполнить еще и салфетницы. Салфетки уже сыплются из рук, недовольные клиенты орут, а администратор грозится не дать чаевых несчастному официанту-журналисту. Никто не умер, не потерял денег, а трагедия очевидна. Потому что она близка каждому читателю. Потому что каждый читатель ощущал на себе несправедливый гнев начальства, усталость и давление требований, которые не соответствуют возможностям. Эта трагедия меньшая, чем потеря здоровья, денег, свободы или жизни, но куда ближе каждому читателю. Именно искусство репортера создает эту близость. Вы должны описать эту ситуацию так, чтобы читатель мог почувствовать себя на месте официанта, чтобы он ощутил себя усталым, измученным и чтобы он на себе чувствовал гнев злобного администратора кафе. Тогда читатель испытает катарсис — удовлетворение, когда официант выпутается из сложной ситуации, преодолеет препятствие и получит свои чаевые за день. Несчастье сменится счастьем. Ищите такие переходы и генерируйте их сами.

Как показывать скрытый конфликт в репортажах

Где найти конфликт на постановочных, официальных, заранее анонсированных мероприятиях? Они проходят согласно регламенту, выступающие говорят казенно-регламентными же фразами, а итог мероприятия заранее предрешен. Церемонии награждения, съезды, встречи чиновников друг с другом и с жителями, церемонии открытия… Что может быть скучнее?

Действительно, что может быть скучнее, если вы просто придете и опишите все по порядку, перечислите речи всех выступающих. Лучше за такие сложные темы не беритесь! Куда проще писать о войне, где конфликт очевиден. А на таких мероприятиях конфликты всегда скрыты. Например, вы знаете, что тот-то с тем-то конфликтует, а теперь пытается сделать вид, что дружит. Или раньше говорил одно, а теперь говорит совершенно противоположное. То есть конфликт часто идет по линии «что хочет показать о себе человек и что он из себя представляет на самом деле». Это выявляется в брошенных друг на друга взглядах, в нечаянно сказанных словах, в том, кто куда сел за столом или в зале. Ищите детали и цитаты, которые укажут на скрытое противостояние сторон или, наоборот, показное и ложное единение, как в репортаже «Свистать всех на спуск». Еще вариант — выступить в качестве рецензента и критически оценить, что удалось организаторам встречи, а что не удалось. Например, отметить, что к встрече главы управы с жителями на улице прибрались, хотя еще вчера на этой улице была зловонная помойка.

Противопоставьте репортажную сцену и последующий объясняющий бэкграунд. Чью-то пафосную речь и ваше объяснение, что год назад автор речи говорил совсем другое. Тогда даже пафос и регламентная речь выступающего будет работать на высекание эмоций у читателя, ведь она будет встроена вами в противоречие!

Вы не сможете это сделать, если не будете вооружены знаниями о персонах, присутствующих на мероприятии, их прошлом, их взглядах и обещаниях. Поэтому для роли критика вам придется хорошенько влезть в гуглояндекс и прошерстить все, что известно о ваших героях.

Обратимся к тексту «Полосатый рейд». Думаю, что это хороший пример того, как журналист сумел быть критиком на постановочном мероприятии.

ПОЛОСАТЫЙ РЕЙД

Спецкор «Пятницы» побывал напоказательном выступлении казаков в центре Москвы

В десять утра я был у префектуры ЦАО. Там должны были инструктировать сводную дружину из казаков Юго-Восточного и Центрального округов столицы — перед тем, как бросить их на пресечение незаконной торговли у Белорусского вокзала. Около здания префектуры стоял компактный автобус с наглухо тонированными стеклами и задернутыми занавесками. Вокруг роились журналисты.

— Что внутри? — спросил я у какого-то оператора.

— Казаки,— меланхолично ответил он.

Похоже, инструктаж уже провели до меня. Надеясь обогнать дружину, я помчался на Белорусский вокзал — смотреть, как там готовятся к рейду.

— Казаки? — гневно кричал армянский юноша, присматривающий за таксистами на площади.— А какое право они имеют? Здесь особо охраняемый объект! У них что, полномочия есть на проверку? Кто им разрешил?

— Префектура ЦАО,— правдиво ответил я.

— Вот пусть Байдаков у себя в кабинете стакан водки хлопнет и с шашкой танцует! Казаки…

Только он успел подобрать к этому слову несколько обидных рифм, как через привокзальную площадь хлынула толпа журналистов. «Приехали! Приехали!» — кричала девушка в розовом пуховике.

Действительно, на площади появились восемь мужчин. Брюки у них были одинаковые, с малиновыми лампасами. Но на этом сходство заканчивалось. Один есаул был в синем мундире, другой — в черной куртке. Войсковой старшина в высокой папахе и бекеше, перетянутой кожаным ремнем. Хорунжий с лицом учителя труда, в фуражке с красным околышем. Какой-то сотник вообще в камуфляже.

Командовал цветным воинством казачий полковник Игорь Гуличев. Для разминки он отправил наряд под эстакаду, где свободно продавались семечки и носки из собачьей шерсти. Торговцы чуть не умерли от страха, когда в переход ввалились журналисты со своими камерами. Они даже не заметили казаков: стремительно собрали скарб и побежали.

В это же время на вокзальной стоянке негодовали таксисты. Группу возглавлял пожилой шофер Николай Садовников с бейджем «Официальный перевозчик».

— Это же ряженые, клоуны! — говорил мне Садовников. Зачем их сюда привезли? Пусть у себя на Кубани порядок наведут. А если префектуре делать нечего, пусть они привокзальную площадь наконец отремонтируют и построят нормальную парковку. Та, которая тут есть сейчас, нелегальная, а деньги дерут! (…)

(…) Полковник Гуличев с удовольствием давал интервью.

— Скажите,— спрашивали его,— здесь казаки из Юго-Восточного округа и из Центрального. Вы чем-то отличаетесь?

— Сейчас всюду трудности,— отвечал Гуличев.— Порядок нужен везде. И поэтому мы приехали, чтобы помочь товарищам.

— Вы долго здесь пробудете?

— Автобус нас ждет. Сейчас поедем, а патруль оставим,— объяснил полковник.

— Сколько людей оставите?

— Я думаю, до вечера.

Было похоже, что он просто издевается. Но полковник говорил всерьез: я уже успел изучить казацкую диалектику накануне. Как только появилась информация о патрулировании, я позвонил в районное казачье общество «Юго-Восток». Судя по голосу, мой собеседник ночевал на работе. Он сказал, что лично их дружина никуда не собирается и это явно дело рук Московского казачьего общества. В Московском обществе деликатный дежурный ответил: «Я не то что не знаю — я даже информацией такой не обладаю!» На казацком языке заговорили вдруг и московские власти. В приемной префекта ЮВАО секретарь меня перебила: «При чем тут вообще мы, когда речь о Белорусском вокзале?» В префектуре ЦАО о мероприятии знали. Только не могли назвать конкретное время и место встречи. (…)

Пока я все это вспоминал, к казакам подошли двое хмурых людей в штатском. Один пожилой, с портфелем. Второй молодой, в куртке-аляске. Пару минут назад они беседовали, мучительно решая: куда еще отправить патруль? Не к таксистам же.

— Пойдем-ка за угол, посмотрим,— тихо предложил пожилой молодому. Оба двинулись через площадь. Я — за ними. По обрывкам фраз стало ясно, что человек с портфелем — из префектуры ЦАО, а тот, что в аляске, из УВД. Свернув за угол, на Грузинский Вал, оба принялись за работу. Присмотрелись к цветочному магазину, потом к ларьку с книгами. Наконец подошли к лотку, где румяная барышня торговала очками и перчатками.

— Где хозяин? — коротко спросил пожилой.

— По делам ушел,— огрызнулась продавщица.

Молодой велел звонить ему — и срочно. Тут девушка смекнула, что перед ней не простые покупатели. Сказав в телефон пару слов, она протянула его молодому. Тот покривился, но взял.

— Инспектор потребрынка УВД ЦАО Котенев,— представился он.— Ты же понимаешь, я не просто так звоню… Надо сворачивать… Да.

— Пять минут на сборы,— предупредил торговку пожилой в кепке.— Сядешь в автобус.

— Еще чего!

— Вместе с барахлом,— добавил инспектор.

Продавщица, шипя от злости, начала убирать товар, а работник префектуры кому-то позвонил. Через пару минут подъехал знакомый автобус с темными стеклами. Оттуда высыпали казаки и начали затаскивать в салон ящики с очками и перчатками. Еще через минуту с площади прибежали взволнованные корреспонденты.

— Это законно? — кричали они.— Казаки конфискуют товар?

— Это не конфискация,— застенчиво говорил инспектор потребрынка УВД, уворачиваясь от камер,— мы просто пресекаем незаконную торговлю. Отвезем в отделение, оформим…

(…)

Наконец казаки деловито втащили последний ящик в автобус, задвинули туда же продавщицу и прыгнули сами. Двери закрылись. Патрулирование кончилось.

Вечером того же дня выяснилось, что казаки были не те. Префектура ЦАО и Комитет по делам казачества заявили, что патрулирование не было согласовано, как надо, и что это «личная инициатива одного из атаманов». При этом префектура, как видно, забыла, что на операции присутствовал ее сотрудник в кепке. И что инструктаж казачья дружина получала в их здании, на Марксистской улице, в десять утра.

Возможно, представители ЦАО приняли у себя не тех казаков. Но это вряд ли. Скорее всего, в Москве просто есть другой Белорусский вокзал.

Яблоков А. Полосатый рейд // Ведомости-Пятница. 2012. № 46 (328). 30 ноября.

Можете сформулировать в одном предложении, в чем конфликт текста? Попробуйте.

Да, вместо реальной борьбы с незаконной торговлей нам выставили показушную пиар-акцию. Посмотрите: конфликт в текстах выражается еще в подзаголовке, что у Панюшкина, что у Яблокова: «Журналист побывал на показательных выступлениях казаков», т.е. в этом вся ирония текста: показуха. За счет каких деталей и цитат нам начинает казаться, что все это мероприятие — насмешка над законом и гражданским обществом? Найдите их в репортажной сцене.

А теперь представьте, как видит ситуацию префектура, которая устроила рейд. И что написал бы корреспондент подведомственной префектуре газеты. Что казаки хорошие, а те, кто незаконную торговлю устраивают,— плохие! И что префектура — ура, товарищи! — вместе с казаками решает проблему.

Репортаж — это субъективный жанр. Жанр, основанный на чувствах журналиста, на его отношении к происходящему. Критерием объективности здесь является искренность перед самим собой. Если вы чувствуете, что вас дурят,— покажите это читателю. Иначе репортаж будет слащавым и неискренним, как все репортажи в провластных газетах, цель которых — похвалить главу, который обрезал красную ленточку, открыв очередной детский садик. А то, что в районе очередь в детские сады еще пару тысяч детей достигает — в бэкграунде упомянуто не будет. Потому что не на этом сфокусировался журналист, а на том, чтобы похвалить заказчика. Если наш с вами заказчик — аудитория, то мы будем смотреть, решает ли открытие этого детского сада проблему аудитории и полностью ли решает. Можно сказать: «да, но». Решает, но не полностью. Или решает, но создает другую, т.е. конфликт есть ВСЕГДА. Препятствия есть ВСЕГДА. Если достаточно усилий, то всегда недостаточно денег. А если достаточно денег, то всегда недостаточно усилий. Или реализуют не те и не так.

Проблема односторонней подачи репортажа может произойти и тогда, когда журналист руководствуется ложным пониманием конфликта. Вот как описывает такую ситуацию американский медиаконсультант Рой Питер Кларк:

Однажды студентка получила задание написать репортаж про инвалидов-колясочников, которые увлекались игрой в боулинг. Она встретилась с ними и написала восторженную статью о триумфе человеческого духа. Спустя некоторое время она призналась, что инвалиды произвели на нее ужасное впечатление. Они были капризные, развязные, раздраженные, некоторые к ней приставали, противные, похотливые. Я спросил, почему она не написала про это. Она ответила, что хотела написать хорошую историю о людях, преодолевающих препятствия.

Clark R.Р. Pimp My Writing: When Journalists Use Archetypes. URL: http://www.poynter.org/column.asp?id=78&aid=124214.

Проблема в том, что красивая история о триумфе человеческого духа выглядит выдуманной без того, чтобы показать в ней настоящих людей — таких, какие они есть на самом деле. И если инвалиды такие — позвольте им такими быть и в вашем тексте. Многим это трудно понять, но похотливость и капризность не отменяют триумфа человеческого духа! Я бы на месте студентки прямо спросила этих инвалидов. «Вы пристаете ко мне — я напишу об этом в тексте. Читатели хотят видеть красивую историю о триумфе человеческого духа. Вы их разочаруете». Такое утверждение спровоцирует интересный ответ. Не за тем, чтобы «опозорить» персонажа. Персонаж ведь знает, что общается с журналистом и что это будет опубликовано. Так позвольте ему быть таким, какой он есть на самом деле! Такими приемами часто пользуется журналистка и писательница Марина Ахмедова в своих репортажах и очерках в «Русском репортере». Если персонаж опаздывает или как-то не так себя ведет — она говорит ему, что напишет об этом в тексте, и потом публикует его ответ. Эти ответы всегда характеризуют наших героев гораздо лучше, чем наше представление о них.

Недостатки героя делают его образ объемным, сложным. Это поймет только умный читатель. Но ведь для него мы и работаем! Если мы станем изображать героев идеальными, то читатель перестанет давать им право на ошибку. И, хуже того, перестанет давать его себе — ведь мы пишем о передовых людях, а если они не ошибаются, то, стало быть, и читатель позволить себе этого не может. Хорошая журналистика должна быть видом психотерапии и учить людей прощать ошибки себе и другим. Для этого придется их научить, что ошибки не отменяют триумфа человеческого духа. А в плохой журналистике два полюса: либо тыкают в ошибки носом с «родительской» позиции, либо рисуют идеальных людей.

Частенько репортеру мешают изображать героев так, как он хочет, из опасения, что они будут ругаться. Будут ругаться те, кто не прощает себе ошибок и не знает себя. Кто хочет стоять на цыпочках, чтобы казаться лучше, чем он есть, а вы сняли эту «защиту» и обнажили тонкую кожу. И они теперь беззащитны, они боятся, что их осудят. Я думаю, должны пройти годы, прежде чем вы научитесь не корить себя за их упреки и реагировать на их обвинения правильно, уметь их успокоить — в том числе, например, такими словами: «Если я изображу вас идеальным — читатель перестанет давать вам право на ошибку. Вы боитесь, что вас осудят? Правильно. Вас осудят. Глупцы. А умный поймет. А вам важно мнение кого — умного или глупого? Если бы я изобразил вас идеальным — тогда осудили бы и умные, и глупые, потому что все понимают, что такого человека не бывает. А такой, какой вы есть, бывает. Только вы почему-то отказываете себе в праве существовать таким, какой вы есть. И отказываете читателю в уме и способности понять это. А читатель у нас умный, он поймет».

Хорошо, если этот разговор состоится еще до публикации. У меня часто бывает, что герой еще во время разговора спохватывается, что я изображаю его не таким, каким он себя хотел бы видеть, и возникает этот разговор. Разговор обычно снимает напряжение, и герой смиряется с моим подходом, машет рукой — ладно уж, раз согласился делайте со мной, что хотите. Претензий потом, как правило, нет.

Правильно будет еще и понять для себя, что «правды» в изображении героя нет и что вы не изображаете его «правдиво», а лишь так, как вы видите его сейчас, исходя из собственной парадигмы. И что иногда вы будете «перегибать палку». И что видение ситуации и героя будет меняться по мере роста вас самих.

Конфликт в репортаже с культурного и спортивного мероприятия. Возникает вопрос: «А если я пишу репортаж про хороший концерт? Я что, должен ругать выступающих?» Ругать мы никого не должны, мы противопоставляем видения реальности.

«Просто так» на концерты мы не ходим. Концерт для журналиста-репортажника — это всегда отражение какой-то общественно-политической проблемы. Благотворительный концерт или концерт в память погибших — итоги драматической ситуации, которая продолжает развиваться даже на сцене. Выражается она не столько в выступлениях чудесных людей, сколько в том, кого пригласили, а кого не пригласили. На концерт могут, к примеру, позвать чиновников, но не позвать реальных пострадавших, для которых мероприятие планировалось. Или могут пригласить не тех выступающих. Или выступающие могут быть заложниками показухи, сами того не подозревая. Или не все из публики поймут искренность выступающих и что-то не то скажут/сделают.

Например, Валерий Панюшкин побывал на благотворительном концерте, где выступали дети-инвалиды. На концерт должен был приехать мэр. Панюшкин обратил внимание, что на сцену вывели «не настоящих» инвалидов — не тех, у кого сильные нарушения опорно-двигательного аппарата. Панюшкин назвал этот текст «Гала-концерт отборных инвалидов»:

Еще Лариса Каштэлян сказала, что очень ждала на этот концерт Юрия Михайловича Лужкова, но Юрий Михайлович, к сожалению, заболел и прийти не смог. Тут я посочувствовал госпоже Каштэлян. Пропали даром все эти воздушные шарики, которыми любовно украшен зал. И гаишник у входа напрасно не давал припарковаться никаким автомобилям. И «скорая помощь» в фойе дежурила напрасно. Кстати, как только выяснилось, что господин Лужков не приедет, «скорая» сразу уехала. Видимо, была предназначена не для детей-инвалидов, которым вдруг может стать плохо, а для мэра, если вдруг сильно разболеется.

Панюшкин В. Гала-концерт отборных инвалидов // Коммерсант. 2001. № 005. 16 января. [Электронный ресурс].— Режим доступа: http://www.kommersant.ru/doc/134525.

Конечно, если вы работаете в отделе культуры, у вашего текста будут совсем другие задачи. Вы будете ходить по культурным мероприятиям не для того, чтобы видеть в них отголоски общественно-политических проблем. И ваш анализ не будет выходить за рамки оценки выступления какого-либо артиста или коллектива, которых, в случае успеха, не грех и похвалить. Однако покажите в деталях, как именно он выступал, какие трудности преодолевал, чтобы читатель смог наслаждаться успехом кумира не только с ваших восторженных слов. Хорошие рецензии я вижу очень редко, в большинстве же, особенно тех, что планировались быть с репортажными фрагментами,— подмена сцены описанием своих эмоций.

В любом концерте и любом культурном мероприятии тоже что-то удается, а что-то нет. И если вы покажете трудности, которые преодолевали ваши герои, то их успех будет виден еще сильнее. Вот показать, как фигуристка Юлия Липницкая готовится к выступлению, как падает, что говорит, как волнуется, и потом в кульминации показать ее успех — это гораздо сильнее, чем просто написать рафинированное «Юля, как всегда, была выше всяческих похвал». Выделите препятствия ваших героев и покажите, как они с ними борются. Ключевое слово «показать». Мы не словами пишем, что спортсмен преодолевает травму, а репортажной сценой показываем, т.е. деталями, диалогами и действиями. С чем может спортсмен бороться? Он может бороться с волнением, с недавней травмой, с плохими коньками и плохим льдом, погодой, ожиданием фанатов…. В каких деталях мы можем это увидеть? Если он ругается матом и мат характеризует его боль и разочарование после падения — позвольте и читателю увидеть силу его эмоций.

Что мы будем у спортсмена спрашивать? Если мы увидели, что ему трудно дается прыжок — спросите, почему трудно дается прыжок. Если мы знаем, что травма была — спросить, как дает о себе знать. Спросить о качестве экипировки, о качестве льда. Сами трудности не выявятся, ваша задача — сделать их явными для читателя. Чтобы потом более явным был успех спортсмена. Или причины его поражения. Читатель испытывает более сильные эмоции тогда, когда он видит препятствия, с которыми столкнулся ваш герой, и вместе с ним с помощью репортажа их преодолевает. Именно детали делают успех явным, а поражение оправдывают. Именно препятствия и чувства ваших героев позволяют читателю побыть «в мокасинах» этого человека прежде, чем судить его.

Я вижу свою роль как журналиста в том, чтобы отучить читателя судить. Для этого я подсовываю читателю реальность об одном и том же человеке с разных сторон, чтобы сбить его с толку. Тогда в центр встанет человек и его чувства, а не его роль, оправдывающая или нет ожидания фанатов. Ценность чувств спортсмена или певца и ценность в нем человека преобладают над его «обязанностью» быть успешным и всегда побеждать. Это многому учит и самого читателя. И если вы возьмете на себя смелость показывать людей настоящими — вы поможете им и побеждать, и достойно проигрывать.

Репортаж с выставки. Если перед нами выступление — конфликт выявляется в действиях спортсмена и певца. Как он взял ноту, как он преодолел прыжок. А на выставке действий практически не видно, сюжет нам здесь очень трудно найти.

Как поступим? Чтобы найти сюжет, надо понять, кто наши герои и с чем они борются, какие перед ними стоят цели. Цель художника донести идею до зрителя. Какие препятствия перед ним стоят? Какие барьеры? Сознание аудитории, которое весьма специфично. Массовые произведения примитивны, зато хорошо принимаются, а заставляющие думать произведения искусства могут быть провокационными и не находить понимания у части посетителей. Вот базовый конфликт искусства, который есть и будет всегда. Вам остается найти конкретное его проявление и показать его.

Нам интересна реакция зрителя и то, что по этому поводу говорит художник и профессиональные критики. Барьерами для передачи идеи художника к зрителю может быть качество анонсов и качество организации выставки, а также стереотипы аудитории. Цели у аудитории тоже разные. У кого-то цель — хорошо провести время. Удовлетворяет ли выставка цель? У другой части аудитории — получить знания, услышать диалог с произведениями. Тот же вопрос — насколько удалось это получить? Что мешало? Что помогало? Кто-то хочет встретиться с художником или писателем. Удалось ли получить автограф и увидеть человека таким, как ожидалось? Важно отметить и то, что вы сами чувствуете, атмосфера, диалог с произведениями, искренность или неискренность обстановки, посетителей, самого автора экспозиции, удобство организации пространства.

Часто выставка интересует репортера, когда она становится проявлением более масштабного конфликта идеологий, особенно если она провокационна — выставка чего-то эротического или насмешка над религией, историей, политикой. Тогда война идеологий переходит прямо в выставочный зал, и вам требуется только найти ее проявления среди реплик и поведения публики.

Задача вашего репортажа тесно сочетается с тем, что ждет аудитория и от вас самих. Если это профессиональная аудитория у специализированного журнала — она ждет более глубокого погружения в тематику выставки и экспертной оценки. Если это массовый журнал — мы будем смотреть на выставку глазами аудитории, которая так же мало понимает, например, в профессиональном дизайне, как и вы. Не стесняйтесь демонстрировать свое непонимание и в беседе с организаторами. если вы испугаетесь за свою компетенцию — вы не зададите простейших вопросов о выставке и произведениях, которые помогли бы понять ее смысл и рядовому читателю.

Я столкнулась с проблемой качественного репортажа с выставки, когда попала на Неделю дизайна в Москве. Учитывая, что большая часть аудитории «Русрепа», скорее всего, далека от профессионального дизайна, я выбрала из всей недели моды тему, которая может заинтересовать даже непрофессионала,— выставка, посвященная органическому будущему. Дизайнер представила зрителям предметы мебели будущего, которое, по ее мнению, будет исключительно органическим. Стулья из бревен, сена и коровьего навоза должны были заинтересовать аудиторию «Русрепа», учитывая, что сейчас многие помешались на экодомах и экоинтерьере. Репортаж прекрасно ложился в контекст этой «помешанности» и должен был немножко эту помешанность осмеять. Когда я это поняла — я перестала бояться, что в дизайне понимаю мало — ведь и моя аудитория в этом смысле профаны. И вряд ли они будут смотреть на кресло из коровьих какашек с позиции коллекционера — скорее тихонечко посмеются и поинтересуются, не пахнет ли предмет. Что я и сделала!

А когда журналист на месте события пытается строить из себя серьезность и компетентность в экспертных вопросах — он отдаляется от аудитории, и текст получается не живым, а мертвым. Мертвечина — это включаться в игру и делать вид, что кресло из коровьих какашек — это серьезно и значительно.

Среди привезенных Эделькорт экспонатов — кресло из папье-маше с приделанным справа от сиденья коконом, тонкое белое кресло-паутинка, ажурный стул, точно склеенный из пчелиных сот. Лидевью собрала их с разных европейских выставок, чтобы представить российскому потребителю органическое будущее. (…)

Я смотрю на другое кресло — из уродливо наваленных квадратных бревен. (…)

— По-моему, для рядового россиянина дизайн — это страшно некрасиво,— говорю я.

— Вы думаете, русские не понимают дизайн? — поднимает брови Лидевью.— Понимают на инстинктивном уровне. Однажды я смотрела программу о выставке Филиппа Старка в Москве, и один зритель сказал: «Я люблю Старка, но еще больше люблю “ИКЕА”».— Эделькорт говорит со сдержанной полуулыбкой, так что непонятно, чью правоту должна подтверждать эта реплика, мою или ее.

«В будущем наш образ жизни, как и у животных, будет определять необходимость в таком жилище, в котором будет удобно созерцать, размышлять, зимовать, спать, производить потомство»,— написано на стенде выставки. Я слабо представляю, как производить потомство на кресле из тонкой синей кишки, обмазанной лягушачьей икрой, но утешаю себя тем, что дизайнерские объекты всегда демонстрируют будущее в его максимально радикальной форме. (…)

На единственный в помещении нормальный стул пытается присесть уставшая девушка.

— Не трожьте стул! Стул для меня стоит! — одергивает ее смотрительница музея, бесформенная советская бабушка. И тут же переключается на клиентов, принюхивающихся к креслу из коровьих какашек:

— Не подходите близко!

Кресло, кстати, не пахнет — материал давно высох — и выглядит вполне уютно. Очаровательные коричневые пупырышки имитируют наброшенный плед.

— Отойдите, предмет очень дорогой! — возмущается бабушка.

Лонская А. Инстинкт гнездования // Русский репортер. 2011. № 44 (222). 9 ноября.

Может сложиться впечатление, что чем больше у репортера критического отношения к реальности — тем лучше. Отнюдь. Перегибают палку и ищут во всем подвох, как правило, невротики. Хорошего же репортера отличает способность увидеть несерьезное в серьезном, а серьезное — в несерьезном и играть этими противоречиями. Конфликтогенный взгляд — это не всегда критическое отношение к реальности. Конфликтогенный взгляд ищет столкновение противоречий, чтобы получался «смех сквозь слезы». И наоборот. Вы можете почувствовать это, читая вполне критические репортажи, но после которых тем не менее, остается впечатление, что жизнь все-таки прекрасна во всех своих проявлениях, и люди, несмотря на свои слабости.

Не включайтесь в игру организаторов и не играйте в игры с читателем. Ваша задача — выходить из навязанных ролей и игр и делать явным для читателя понимание, что идет игра (см.: Э. Берн «Игры, в которые играют люди»).

Конфликт между «хочу», «могу» и «должен» внутри персонажей

Конфликт бывает внутренний и внешний. С внешним понятно: препятствия, которые встали перед героями, находятся во внешнем мире. Все не так во внутреннем конфликте, где антагонист и протагонист находятся внутри персонажей. Это конфликт между «хочу», «могу» и «должен» внутри отдельного человека или группы людей со схожими проблемами. В таких репортажах изображен процесс изменения человека, освобождения его от зависимостей и привычек, от ограничивающих убеждений. Невротическое поведение, неудачное отношение к себе и людям заменяются на полезные, истинные. В этих репортажах люди худеют, налаживают отношения с мужьями и приемными детьми, возвращаются из сект к нормальной жизни, повышают квалификацию, избавляются от алкоголя, наркотиков или излишней привязанности.

«Положительный герой» здесь — стремление к выздоровлению и изменению. Его подкрепляет тренер, психолог. Его олицетворяют уже освободившиеся от зависимостей и невротических убеждений новые товарищи. «Отрицательный герой» — те надломленные черты личности, которые желают новой дозы наркотика или стакана выпивки, неправильного питания, жизни по-старому, желают ничего не делать, тянут назад. Их подкрепляет старое окружение, с которым человек часто не может расстаться.

Задача журналиста в случае фокусировки на внутреннем конфликте — показать невидимую читателю борьбу антагониста и протагониста в душе персонажа через слова и действия героев. Метания их мыслей показать через цитаты, тон голоса, жесты, позу, направление взгляда. Через сравнение слов сегодняшних и предыдущих. Вчера человек говорил одни слова и клялся, что завяжет, а сегодня — снова доза и снова ломка. Напишите, какими словами герой об этом говорит, каким тоном, какими жестами сопровождает свою речь, куда направлен его взгляд.

Однажды я не пил девять месяцев. Такого в жизни у меня никогда не было. Мы поехали с другом к морю и неделю отрывались по барам и дискотекам. Я не пил, но заметил, что веду себя как пьяный. Язык заплетался, я говорил чушь, а с утра у меня было похмелье. Я вел жизнь алкоголика без спиртного.

В последнее утро отпуска я проснулся и понял: либо выпью, либо умру. Когда я вошел в вагон поезда, все вокруг пили спиртное. Это был конец. Мне вручили два стакана — с соком и водкой. Как из трубы я услышал свой голос: «Я не пью». «А придется»,— ответили мне.

Я сжал зубы, сдавил стакан в руке и просидел так полчаса. Попутчики смотрели на меня как на сумасшедшего. Потом я услышал, как произношу «Господи» и ставлю стакан на стол.

Всю ночь я жил по минутам. «Еще десять минут — и напьюсь, еще пять минут и точно напьюсь». А с утра я плакал, прыгал в тамбуре и кричал: «Я трезвый! Я трезвый!»

Чернухина Ю. Утомленные водкой // Новые известия. 2009. 14 мая. [Электронный ресурс].— Режим доступа: http://www.newizv.ni/society/2009-05-14/108824-utomlennye-vodkoj.html.

Журналист достиг мастерства, если читатель почувствует, что демон персонажа — в какой-то степени его демон, и ангел персонажа — в какой-то степени его ангел. «Новая газета» как-то опубликовала репортаж, где журналистки провели сутки в притоне проституток. Так вот в начале репортажа эти герои — еще чужие для читателя люди с непонятными причинами их поступков, с непонятными мотивами, желаниями. Сначала читатель чувствует отвращение. Потом ужас, переходящий в сочувствие. В конце концов, если вы мастер, он ощутит к героям жалость, переходящую в любовь. Лучше всего, если противоположные эмоции читателя борются между собой. Лишите его простого ответа. Часто наши герои — «падшие люди». Наш читатель мыслит стереотипами об этих людях, наша задача — их развеять и написать, чем же на самом деле живут эти люди, что думают, с чем борются.

Внутренний конфликт — это не только про падших людей. Целый спектр сюжетов, основанных на внутреннем конфликте, проистекает из потребности человека гармонизировать сферы своей жизни — карьеру, отношения, отдых, творчество и т.д.— и успевать это делать. Например, в репортаже «Супермама против швабры» изображен процесс изменения уставшей мамы в декретном отпуске под влиянием коучинга для молодых мам. Сцена-завязка показывает состояние героини в начале эксперимента:

Подгузник, плита, посуда, двухчасовой выгул в трансе, начинающийся с ора и ором же кончающийся, драить ванную, мыть ребенка и снова — первые три пункта. Затем долгая ночь с регулярно прерываемым сном, которая не приносит облегчения, следом день, похожий на предыдущий один к одному. Сейчас для меня непосильных задач всего две в день — приготовить ужин и помыть пол.

Лонская А. Супермама против швабры // Русский репортер. 2014. 22 января. [Электронный ресурс].— Режим доступа: http://www.rusrep.nj/article/2014/01/22/supermama-protiv-shvabryi.

Дальше следует постановка задачи:

Я хочу снова начать жить и развиваться: отдыхать, вернуть кубики на животе, написать репортаж, выучить английский. Говорят, что меня спасет искусство планирования и достижения целей под руководством тренера — коучинг.

После следует описание знакомства с тренером Наташей, технологий ее работы и сцены с тренингов для мам. Далее журналистка демонстрирует, как она внедряет в жизнь новые привычки и цели. Но возникают препятствия:

Внедрять привычки — дело долгое. Сразу заставить себя делать зарядку, научиться хвалить мужа и содержать дом в порядке я не смогла.

— А-а-а-а-а!!! — визжит Маша на детском стульчике. Я бросаю тряпку и бегу к ней. Она трет глаза — хочет спать. Через минуту уже не хочет, играет моими бусами. Я снова сажаю ее на детский стул, сама — за швабру.

— А-а-а-а!!! — визжит Маша. Я злюсь и понимаю, что надо бросить дела и укачивать Машу, которая не может побороть желание изучать мир, но очень хочет спать. Я создаю ей «утробу»: укутываю в одеяло шальные ноги и руки и укачиваю. Когда Маша спит, надо сидеть рядом. Иначе рев, и сна нет еще несколько часов. Поэтому я кладу ее на диван и ложусь здесь же учить английский.

Через неделю такой жизни, когда вместо отдыха я то учила английский, то писала статью, то качала пресс, у меня пошли ночные галлюцинации, а весы показали цифру 43,8 кг. Хочу «Первый канал» и сидеть на диване. Неужели супермама чем-то должна платить за свою сверхсилу?

Неделя была так плоха, что я до последнего тянула с отчетом. Но поняла, что лучше написать хоть что-то, чем не писать ничего. Я не продвинулась по целям, кроме английского, да и тот надоел так, что смотреть на него не могу.

Дальнейшие сцены и бэкграунд изображают корректировку и преодоление препятствий:

Звенит мой таймер. Мы сменили подгузник, натянули на себя кучу зимней одежды и накрасили маму за 15 минут. Соревнование с самим собой — первый способ самомотивации. А таймер — мой новый супергаджет. В виде курицы. Чтобы знать, с чем воюю. Супермама не должна кудахтать — она должна летать!

Как у всякого супергероя, у супермамы есть враги. Это ежики, лягушки и слоны. Лягушка — это неприятное дело. Ее надо запланировать с вечера и «проглотить» при первой же возможности, иначе она будет квакать у тебя и завтра. Для этого и есть гаджет № 1 — таймер. И сейчас на глажку белья у меня есть 15 минут — ровно столько моя Маша может играть самостоятельно. Я завожу «курицу», включаю музыку и побеждаю лягушку. Без таймера я гладила бы весь день!

Ежики — это ежедневные дела. Чтобы не колоться о них, я собираю их в стаю — вечернюю и утреннюю последовательность дел. Например, после завтрака мне надо помыть посуду, запустить стирку, вымыть на кухне заляпанный прикормом ребенка пол. Раньше весь день уходил на создание и устранение беспорядка. День сурка: Маша сидит на детском стульчике в окружении ошметок от банана и готовится скандалить, вокруг меня разгромленная кухня.

— Значит, ты не отпустишь меня мыть посуду и пол, да? Как насчет того, чтобы сделать это вместе? Это такая игра!

Я достаю супергаджет № 2 — слинг (переноска для ребенка) и, используя в качестве страховки диван, приматываю ребенка на спину. Делать дела вместе с ребенком — главный пункт системы Наташи. Без слинга методики тайм-менеджмента просто не работают: ребенок не отпускает маму делать дела. «В итоге мама вынуждена делать их после того, как ребенок уснет, вместо того чтобы отдохнуть вместе с ним. Спать ложится в час ночи, вымещается общение с мужем. А ведь ребенок спит все меньше. И думает, что все время бодрствования мама предназначена для него»,— говорит Наташа.

— Посмотри: мама и Маша! — подхожу я к зеркалу, и Маша улыбается отражению с моей спины.— Теперь я беру швабру! — даю потрогать швабру, тряпку, включаю классическую музыку и начинаю танцы по дому. Маша в восторге. Ей, не умеющей ходить, на моей спине доступны все ярусы дома!

Мы за 20 минут помыли посуду, пол, развесили сушиться белье, и все это время мне казалось, что я играю с ребенком. Беспорядок вдруг пропал: все вещи оказались на местах, а Маша… заснула! Я снимаю ее спать на диван и ложусь рядом писать эту статью. Я впервые не устала от уборки!

(…)

Внешние конфликты

Журналистика и литература базируются на четырех видах внешних конфликтов:

1) человек против природы;

2) человек против обстоятельств;

3) человек против человека (варианты: человек против власти, человек против общества, группа против группы, равных по статусу людей);

4) конфликт решений (эффективное — неэффективное решение).

Каждый сюжет основывается на новой конфликтной ситуации, но в корне лежит базовая. Например, если журналист пишет репортаж о противостоянии питерских «ультрас» и дагестанских фанатов футбольного клуба «Анжи» и наблюдает их драки изнутри — это новый конфликт, но основан он на базовом «группа против группы», а значит, работая на месте события, журналист может использовать приемы и методы раскрытия конфликта «группа против группы», которые я опишу ниже.

1. Конфликт «человек против природы». В чистом виде конфликт «человек против природы» встречается там, где природа напрямую оказывает влияние на жизнь людей, и это можно показать с помощью деталей. Например, таяние ледников навсегда изменило жизнь какого-нибудь северного племени, и они вынуждены покинуть насиженные места. Они больше не могут здесь охотиться, потому что их добыча ушла на север. От журналиста требуется показать в деталях, как именно изменения природы повлияли на жизнь человека в этих местах. Кладбище погибших животных. Неудачная охота. Затопленные погреба вместо вечной мерзлоты. Изменившийся рацион питания. Деградация хозяйства и как следствие — остальных сфер жизни. Раскол семей, одни из которых хотят уйти, другие — остаться и приспособиться. Как это влияет на разговоры, взаимоотношения в отдельно взятой семье? Пишете ли вы о севере или о юге, где наступление пустыни и деградация лесов вынуждает местных жителей так же менять свой рацион и образ жизни; или вы пишете о наступлении моря на деревню — любая изменившаяся среда обитания при условии жизни человека близко к природе отражается на его быте и семье.

Вариант конфликта — когда наступление государства и промышленности меняет образ жизни там, где была традиционная семья и традиционная экономика, основанная на жизни, слившейся с природой. Тогда «пищу» местных жителей изгоняет и отравляет воду приближающаяся цивилизация. И часть местных жителей уже пользуется благами этой цивилизации (дети), а часть (обычно отцы) борются за старый образ жизни, уверенные, что это развалит семьи их детей, уничтожит язык, ремесла, традиционную медицину и т.д. Тогда борьбу между природой и цивилизацией можно показать через борьбу отцов и детей. Покажите, как это отразилось на образе жизни нового поколения; в чем потери и приобретения; что уже никогда не вернешь; как и кто продолжает бороться за старый образ жизни?

Борьба может выражаться по-разному. Это может быть открытый конфликт (к примеру, местные жители поджигают завод или разбирают железную дорогу, устраивают другие мелкие пакости…), это может быть конфликт внутри семьи (отец отказывается выдавать дочь замуж за «чужака» или против ее новых увлечений). От вас требуется найти связь между рядовыми конфликтами (как в примере с дочерью) и глобальными изменениями и добыть цитаты, подтверждающие эту связь.

Ну и конечно, излюбленный вариант конфликта «человек против природы» — отшельничество, в том числе эксперимент журналиста, который (в одиночку или с героем) пытается уйти от цивилизации и пожить традиционным способом. Здесь нужно вспомнить про базовые потребности человека и попытаться продемонстрировать, как их можно удовлетворять в суровых условиях природы. Самое интересное в этом эксперименте вовсе не удовлетворение физиологических потребностей в первобытных условиях (добывание огня и еды, построение жилища), а попытка остаться человеком и создать себе комфорт. Как налет цивилизации и ваши привычки будут влиять на ваш быт? Как вы будете занимать себя в свободное время, если оно у вас будет? Так, женщина будет наверняка пытаться изготовить себе шампунь из природных материалов, потому что для нее будет трудно забыть о чистоте волос. Потребность выглядеть хорошо означает потребность в признании. Попробуйте найти ту грань, за которой человек уже забывает об этом. Что вы делаете, чтобы не забыть про высшие потребности и остаться человеком?

2. Конфликт «человек против обстоятельств». Случается авария или чрезвычайная ситуация, которая ломает привычный уклад жизни. В этом конфликте человек оказывается жертвой несчастного случая, теракта, автокатастрофы… Здесь у жертвы нет возможности избежать катастрофы, потому что ее невозможно предсказать заранее: она случайна и не контролируется.

В конфликте «люди — обстоятельства» антагонистом, создающим препятствия, на первый взгляд является судьба. Но это обманчивое впечатление. Бомбу кто-то взрывает, крыша обваливается по чьей-то вине и задача журналиста — выявить виновных и степень их виновности.

Антагонист в репортаже никогда не бывает одним человеком. Это комплекс обстоятельств и действий, которые совершают разные люди, в результате чего ситуация складывается именно так. Наша цель — выявить причины как можно глубже, а это возможно только в том случае, если мы, говоря языком христиан, отделим грех от грешника. У того, кого все считают виновником, обязательно нужно брать комментарий. Встреча с этим человеком может перевернуть ваше представление о проблеме: у него окажется своя правда. Что делать? Писать как есть: его обвиняют в том-то и том-то, но он сам говорит, что не виноват, потому что… Наша задача не обвинять, а представить доводы сторон, а читатель пусть сам разбирается, кто, по его мнению, виноват сильнее.

3. Человек против человека. В конфликтах «человек против человека» антагонист обычно очевиден: это человек или группа людей, создающие препятствия для другого человека (или группы людей). Чем ближе конфликт «человек—человек» к ситуации «ангел—демон» — тем проще воспринимается ситуация и тем проще журналисту ее освещать. Убийца убивает жертву. Здесь все ясно, роли распределены. Однако может оказаться, что «жертва» — та еще сволочь, а «убийца» таким образом защищал себя и свою семью. Ситуация меняется, осужденный убийца становится на роль «ангела», который спасал семью.

«Ангелов» и «демонов» формирует сознание читателя, стремящееся все расставить по полочкам и сделать понятным. Читателю нужны виновный и жертва. Задача журналиста и как драматурга, и как нравственной личности — обмануть ожидание читателя. Если тот, кто казался демоном, в результате нашей работы окажется вовсе не демоном, читатель испытает катарсис — очищение через переживание возвышенных чувств. Обманутое ожидание генерирует сильные эмоции. В этом выполняется наша драматургическая задача. Нравственная же цель такого «обмана» показать сложность мира и отучить судить, т.е. выполнить одну из главных заповедей Христа.

Это не значит, что мы должны придумывать реальность в угоду сценарию, который сложился у нас в голове. Напротив, это мотивирует нас глубже копаться в причинах конфликта. В реальности не бывает тех, кто живет с мыслью навредить и испортить жизнь другим. В жизни люди, которых читатель хочет видеть злодеями, тоже преследуют благие цели. И в репортаже журналист должен показать эту сложность их позиции.

Приведем варианты конфликта «человек—человек».

• Человек против власти. Это конфликт с чиновниками, с правоохранительными органами, с мафией. Здесь речь о конфликте с теми, кто заведомо выше и сильнее тебя и с кем нельзя просто «помириться». Ряд исследователей (например, Симон Кордонский) считают, что в России до сих пор сохраняется сословное общество. И если равные права юридически Конституцией гарантированы всем гражданам, то фактически это не так, что видно из судебной практики. Поэтому конфликт «человек против власти» можно определить как межсословный конфликт, где с одной стороны выступает представитель «низшего» сословия, с другой — представитель привилегированной касты в нашем государстве (чиновники и силовики).

Например, власти сносят поселок «Речник», выкидывая жителей на улицы. Власти вырубают лес, жители протестуют. Политические судебные процессы (например, суд над Pussy Piot, над Игорем Сутягиным, над Ходорковским, над Навальным). Чаще всего этот конфликт служит основой событийного репортажа, а журналист освещает его острую стадию (процесс сноса поселка, вырубки леса, суд…).

Можно многое понять из репортажной сцены. Если вы чувствуете, что человек ведет себя как невиновный — покажите это чувство в деталях. И пусть все факты против него — репортажная сцена нарисует другой образ. Сцена нарисует слезы матери, сцена нарисует и покажет слова раскаяния человека. Помните, что сцена может оправдать любого злодея, но обвинить его она не может. Если человек покажет себя грубым и некомпетентным — это ничего не говорит о его внутренней виновности в чем-то. Обвинять мы можем только доказанными фактами.

Отдельная ветвь конфликтов — конфликт государства и льготных категорий, которых обделили какой-то льготой. В этих конфликтах журналист априори встает на сторону слабых и угнетенных. Но в такой позиции есть опасность. Часто слабые и угнетенные — это самые противные люди, с которыми вы столкнетесь. Это лентяи, которые требуют от государства того, что не хотят делать сами. Это невротики, которые тратят жизнь на тяжбы и митинги, хотя могли бы работать, учиться, развиваться. И часто они потом еще с претензиями на вас нападают, что вы не так осветили их проблему. Чем ниже по социальному лифту наш герой — тем тяжелее с ним работать. Я в таких случаях стараюсь не судить героя и сфокусироваться на реальном нарушении его прав, если оно существует.

Ищите факты: прежде всего документы, поскольку невротик всегда преувеличивает степень своего страдания и обвиняет, как правило, не тех, кто на самом деле виноват. Герой может быть отвратительным, но если ему положена квартира — она ему положена. Мы фокусируемся на этом, а не на прочих его жалобах. Он вам много чего расскажет и много на что пожалуется. Но выводите его на разговор о том конфликте, о котором пишете. А вот писать ли в таком репортаже о том, что герои существующую свою квартиру загадил, а если бы не пил — то и сам. глядишь, на квартиру заработал бы — решайте сами.

Если ваша цель — помочь человеку получить квартиру — не пишите, если ваша цель — показать на примере вашего героя сложность взаимоотношений государства с невротичными льготниками — можно избежать оценки («если бы не пил, то…»), а показать деталями и бардак, и состояние героя. Вместо оценки можно прямо спросить героя: «Если б не пил — наверное, сам бы заработал?» И дать его цитату. Так — честнее, чем обвинять за спиной.

• Человек против общества. Здесь человек уже борется не с конкретными людьми, а с системой в целом, с мировоззрением общества, с непринятием общества или неприспособленностью общественной среды. Главная трудность журналиста при освещении такого конфликта — желание встать на сторону борцов с системой. Но их борьба может приносить сомнительную пользу. Например, попытка дауншифтеров уйти от цивилизации или призывы секты анастасийцев уйти в экопоселения. Идея может быть красивой, реализация — вредной для физического и психического здоровья. Доводы борцов вроде бы правильные, а посмотришь на их жизнь — худые, недоедают, рожают без медицинской помощи, лечатся травами, детям образование не дают. Нужно сравнивать то, что эти люди хотят, с тем, что они получают на самом деле.

Вот пример, как этот конфликт выражается с помощью деталей и цитат:

Девочку зовут Олеся, на самом деле ей не четыре, а почти шесть. Она так худа, что с тонких ножек сползают носки, но маму Свету это не пугает.

— В материнском молоке всего 1% белка — и как же дети растут первый год? Значит, им хватает. Во фруктах столько же белка,— говорит мне Светлана, блондинка лет тридцати в очках. Она тоже выглядит истощенной.

— Но во фруктах неполноценный белок, там нет незаменимых аминокислот,— возражаю я.

— В чистом организме, каким является организм сыроеда, все витамины и незаменимые аминокислоты микрофлора кишечника производит сама.

…У мужчин же от недостатка питания наступает половое бессилие — на эту тему есть «ветка» на каждом форуме сыроедов, но подается это как признак духовного просветления.

— Я теперь смотрю на женщину как на объект духовный,— с гордостью говорит мне сыроед Альберт. Парень явно истощен, он признается, что потерял треть своего веса и сначала не мог даже подняться на ноги, но потом привык.

Лонская А. Голодный образ жизни // Русский репортер. 2011. №51 (229). 26 декабря. [Электронный ресурс].— Режим доступа: http://www.rusrep.ru/article/2011/12/26/siroedenie.

Также важно выявить денежную сторону увлечения: сколько ваши герои тратят на свое мировоззрение. Если такой образ жизни приносит только траты, а дохода принести не может — польза сомнительна. Покажите это в цифрах. Также читателю интересно, кто наживается на ваших героях и сколько с этого имеет:

Проповедники сыроедения делают немалые деньги на лекциях и семинарах. Например, предприниматель-сыроед Сергей Доброздравин лечит от «срывов» за 3 тысячи рублей. «Срыв» — это когда ты все же не выдержал и съел, к примеру, пельмень, а потом не можешь себе этого простить.

Зарабатывают на идеологии и многочисленные владельцы магазинов для сыроедов, внушающие клиентам, что здоровья не будет без определенных экзотических продуктов типа орехов макадамии или пророщенного зерна амаранта.

Татьяна Федоренко, участница конференции «СыроЕдинение», производит особые сыроедческие хлебцы, высушенные при температуре не больше 40 градусов, и продает их по 70 рублей за упаковку (обычный же хлеб для сыроедов — табу: раз его испекли, он токсичен).

Не делайте самостоятельно выводы о пользе или вреде такого образа жизни, а покажите читателю противоречие между словами и реальностью в виде деталей, чтобы читатель сам сделал вывод.

• Группа против группы. Репортаж о противостоянии групп людей, представителей крайней идеологии. Стычки фанатов, драки нацистов и анархистов, нацистов и мигрантов, цыган и местного населения, православных активистов и геев… В этом конфликте группы людей под предлогом отстаивания своих взглядов лупят друг друга. Журналист может наблюдать как сам момент драки, так и последствия. В случае тематического репортажа журналист может на время перевоплотиться в одного из приверженцев идеологии, чтобы написать об их взглядах.

В конфликте «группа против группы» требуется разоблачить позицию агрессора. Эти люди отличаются экстремально плоским мировоззрением, и эту плоскость нужно продемонстрировать читателю через их рассуждения и диалоги. Как правило, приверженцы идеологий видят мир полярно и воспринимают других людей не как отдельных личностей, а как принадлежащих к враждебной или дружелюбной группе. Принадлежность часто оценивают по формальным характеристикам: внешности, имени, символике. Покажите это противоречие:

Накануне в Москве он также сбил с толку местных «ультрас». Его блондинистая шевелюра позволяет спокойно разгуливать среди московских и питерских фанов, имеющих репутацию самых отмороженных. Но желто-зеленый шарф «Анжи» Борисенко не снимает из принципа. Однажды на входе в московский «Локомотив» с ним нос к носу столкнулись фанаты.

— Смотри, русский за «Анжи» болеет.— Для заряженных своими «фирмами» идейных «ультрас» это прозвучало как «Мир рушится».

— Ты — даг? — Один из них даже пиво пролил, не веря глазам своим, но уже понимая, что чего-то он об этом мире не знает.

— Русский дагестанец,— ответил Борисенко. Это окончательно сбило неприятеля с толку.

Емельяненко В. Лезгинка с выездом // Русский репортер. 2012. №42 (271). 24 октября.

Люди, причисляющие себя к крайним идеологиям, плохо владеют логикой. Разберем простое суждение. «Предмет не может быть одновременно белым и черным». Следует ли отсюда, что предмет либо черный, либо белый, и третьего не дано? Ни в коем случае! Из двух противоречащих суждений одно обязательно ложно. Но могут быть ложными и оба суждения. Это второй закон логики. Исходя из него предмет может быть не черным и не белым? Легко: он может быть хотя бы серым.

А какой вывод делают люди, которые не знают второго закона логики? Предмет либо белый, либо черный. Человек либо поддерживает нацгвардию Украины, либо сепаратист, третьего не дано. Кто не с нами — тот против нас, третьего не дано. Если ты не сыроед — значит, жрешь гамбургеры и хочешь умереть от рака. Если ты критикуешь феминисток — значит, ты за насилие над женщинами.

Имейте в виду, что конструкция «либо-либо» применяется только к суждениям, где ограниченный перечень вариантов, и она истинна при условии, что перечень исчерпан! То есть можно говорить «либо белый, либо не белый». Перечень исчерпан, третьего здесь не дано, потому что это взаимоисключающие понятия. Нельзя применять формулировку «либо-либо» к противоположным суждениям, между которыми априори предполагаются варианты.

Давайте взглянем, как на самом деле выглядит шкала белый-черный. Вот так:

Белый и черный — противоположные понятия. Они на разных полюсах шкалы, но между ними куча вариантов. Сепаратист и сторонник нацгвардии — это противоположные суждения, первое из них находится на позиции «белый», второе — на позиции «черный», но между ними куча оттенков серого. Так вот, люди группового мировоззрения не видят шкалы вариантов. Они не знают, что человек может не поддерживать и нацгвардию Украины, и сепаратистов. Человек может не поддерживать феминизм, но это не значит, что он за угнетение женщин. Человек может не поддерживать сыроедение, но это не значит, что он поглощает фастфуд и хочет умереть от рака, питаясь макдоналдскими гамбургерами. Большинство людей — в серой зоне, они ни за белое, ни за черное, но это большинство просто вычеркнуто в голове у представителей группы. Куда же делось большинство? В черный сектор!

Дело в том, что обыватели здесь путают второй и третий законы логики. Третий закон гласит: «Из двух взаимоисключающих суждений одно истинно, другое ложно, а третьего не дано. А есть или В, или не-В». Но что такое взаимоисключающие понятия? Человек либо сепаратист, либо несепаратист, третьего не дано. Но в понятие «несепаратист» входит очень много вариантов, и нельзя из посылки «Вася не поддерживает сепаратистов» сделать вывод «Вася поддерживает нацгвардию Украины и хочет убить всех сепаратистов». Но люди с групповым мировоззрением мыслят именно так: «кто не с нами — тот против нас». Эта фраза сама по себе нарушает второй закон логики. Поэтому среди людей крайних мировоззрений вы очень редко сможете встретить умного человека, способного видеть ситуацию в целом, видеть всю шкалу, а не только крайние варианты. И вас, конечно, причислят либо «к нашим», либо к врагам.

Пока вы в белом секторе — вы понятны и вам доверяют. Но от вас ждут, что вы принимаете на себя некие обязательства по освещению ситуации «из белого сектора». Как только они увидят, что вы «не залили черным» все остальное поле — вас тут же причислят к врагам. Самое простое следствие этой глупости — куча комментариев под вашим репортажем из рода «статья не объективна». Причем необъективной назовут ее представители обоих противоположных лагерей. Это нормально. Так, когда я писала репортаж про школу для детей мигрантов то либералы обвинили меня в поддержке националистов, а националисты — в ущемлении достоинства русской нации.

Менее вероятный, но более опасный сценарий взаимоотношений с героями — вот такой:

С коллегой Штефаном Шоллем из немецкого Südwest Presse нас задержали вечером в пиццерии, где мы ужинали, отписавшись для наших газет по референдуму. Четверо мужчин подсели к нам за столик, и один из них заявил, что к материалам Штефана вопросов нет, а от меня они хотят объяснений.

— Почитали твои материалы. Что значит: «Такие бюллетени выглядят как напечатанные на принтере»? — спросил один.

— Эта фраза: «почти не видно молодежи» — ложь,— сказал другой.— Все голосовали!

— Но я видел очень мало молодежи,— сказал я.

— Значит, ты не туда смотрел,— объяснили мне.— Зачем ты так сделал? Нет, он там и правильно написал — что с…-мэр нас реально кинул с помещениями, а мы все сами решили.

— Это да. Ладно, братан, ты пойми просто, что вы все, пресса эта,— наше оружие. Без вас мы че? Просто ты пишешь мутно, братан, а надо проще, чтоб все поняли, что нас тут давят бендеры, а мы реально нормальные люди, не террористы, за правду стоим, короче.

— Вроде все как есть пишешь, а про молодежь — зачем эта информация? Ладно, мы просто поговорить хотели. Сейчас поехали с нами на площадь.

На главной площади Артемовска было шумно. Кто-то из активистов нашел в украинском издании lb.ua перепечатку моей заметки о пропавшем мэре Артемовска, в заголовок украинские коллеги вынесли «Сепаратисты похитили мэра». «Так он пишет для бендеров!», «Мы для тебя сепаратисты, с…?», «Засланная тварь!»

Люди окружили только меня, а коллегу Штефана Шолля не трогали. Пока меня еще не оросили в машину и не увезли на допрос — это будет чуть позже — Штефан пытался уговорить людей на какую-то «мировую». Но его не слушали. А в какой-то момент пригрозили: еще будет лезть, и его расстреляют прямо здесь же.

Хотя вооруженных ополченцев было немного. «Линчевать» пришли в основном простые жители. Но объяснять им что-то оказалось бесполезно — люди не хотели слушать.

Как от шпиона они требовали признаний, что я работаю на «Правый сектор», кто-то сказал, что надо получить от меня раскаяния и записать их на видео, а кто-то говорил, что я прямо сейчас должен публиковать опровержение.

С каждой минутой мои преступления становились все более фантастическими, а намерения людей в толпе все серьезней.

Объясниться мне не давали. Вокруг собралось, наверное, полсотни человек. Наконец люди на площади заговорили, что я работаю на СБУ, ЦРУ, США, а человек, забравший у меня пресс-карту, сказал, что я американец, который овладел русским языком и подделал удостоверение «Новой газеты». Кто-то схватил меня за рюкзак.

Я закрыл голову руками — удары посыпались с разных сторон, откуда можно было дотянуться, и я присел на землю. Били женщины и мужчины. Кто-то сказал, что это «месть за наших сыновей, которые гибнут под Славянском и Краматорском за свободу»; люди кричали, что их не слышат и «не слышали все эти годы». Кто-то ударил меня, сказав: «Какие мы террористы, с… ты!»

Каныгин П. Это не выкуп, это твой взнос в нашу войну // Новая газета. 2014. № 52. 16 мая. [Электронный ресурс].— Режим доступа: http://www.novayagazeta.ru/politics/63567.html?fb_action_ids=10153239598214625&fb_action_types=og.recommends&fb_source=other_multiline&action_object_map=%5B278440588997026%5D&action_type_map=%5B%22og.recommends%22%5D&action_ref_map=%5B%5D.

Чтобы показать читателю абсурдность взглядов героя, нужно обнажить ложные посылки, которыми он руководствуется. Например, какая ложная посылка следует из цитат нападавших в этом абзаце?

Кто-то из активистов нашел в украинском издании lb.ua перепечатку моей заметки о пропавшем мэре Артемовска, в заголовок украинские коллеги вынесли «Сепаратисты похитили мэра». «Так он пишет для бендеров!», «Мы для тебя сепаратисты, с…?», «Засланная тварь!»

Ложная посылка: «Все, кто называет сторонников ДНР сепаратистами,— поддерживают бандеровцев». Но нам очевидно, что нельзя сделать такой вывод, потому что есть еще множество вариантов из «серой зоны». Конечно, в данном отрывке говорить с героями было бесполезно. Но вряд ли с вами случится такая же история. Скорее всего, вы будете беседовать с позитивно настроенными героями и в мирной обстановке. И у вас будет возможность напрямую указать герою на его ложную посылку. А у читателя будет возможность услышать ход рассуждений героя, которого сбили с толку. Это позволит читателям понять ложность взглядов героя, а вам — избежать собственной оценки. Ведь если мировоззрение героя построено на логически ошибочных выводах, то оно не может претендовать на истину. При этом, конечно, не надо пересказывать всю вышеназванную теорию ни герою, ни читателю. Достаточно просто вслух произнести логически ошибочную посылку и спросить, согласен ли с ней герой и есть ли другие варианты.

• Конфликт равных по статусу людей. Конфликт рядового гражданина против рядового гражданина или между представителями одного круга (депутат против депутата, чиновник против чиновника, звезда протии звезды…). Иными словами, между представителями одного сословия. В отличие от «человека против власти», здесь нет стороны которая заведомо сильнее и обладает большими полномочиями.

Люди могут делить любовь, детей, имущество, деньги и даже идеи журналистов эти конфликты начинают интересовать тогда, когда в них присутствуют факторы интереса, которые мы перечисляли выше. Где виднее всего выражение этих конфликтов? Конечно, в зале суда. Например, когда звездные супруги или политики делят детей или имущество — это более любопытно, чем споры рядовых граждан. Обратите внимание, что «звезды» (шоу-бизнеса и т.д.) у нас в государстве не обладают статусом особого сословия, поэтому я не выделяю в отдельный конфликт «человек—звезда» или что-нибудь в этом роде. Как правило, суд звезды и обычного человека отличается лишь повышенным интересом к нему, но вовсе не особыми привилегиями звезды.

Еще один фактор, который может сделать рядовой конфликт интересным для журналиста — фактор казусности или редкости. Кто-то что-то у кого-то не просто украл, а украл необычным способом. Или покарал кого-то необычным способом. Или просто покарал за то, за что обычно не карают (облил лицо девушки кислотой из ревности). Или кто-то необычным способом нарушил чьи-то права. Вариант проявления фактора казусности — подали в суд за то, за что обычно не подают, например за убийство кошки.

Фактор значения тоже может повлиять на решение журналиста освещать судебный процесс. Если кому-то соседи перекрыли доступ к дачному участку — тут же каждый читатель будет переносить этот поступок на себя («да, у меня тоже такие негодяи расширяются за мой счет — может, и мне подать в суд?»).

Показывать с помощью репортажа конфликты рядовых граждан можно не только из зала суда. Вы можете встретиться с героем и прийти на его дачный участок, к которому соседи перекрыли доступ, чтобы описать, как именно они его перекрыли и как именно это мешает герою. Или прийти в пострадавшую от бурных соседей квартиру, чтобы описать, как именно эта квартира пострадала. Любое место, где произошел конфликт между героями (даже офис), отлично подойдет для репортажной сцены, если там будут детали, которые сделают этот конфликт явным для читателя и покажут неудобства для героев.

• Конфликт решений. Здесь люди борются за право решать задачу так, как они видят правильное ее решение. Задача может быть решена, но не так, как рассчитывали. Или не до конца. Или кто-то сделал вид, что задача решена, а на самом деле ничего не изменилось. Вариант конфликта — противостояние новых и старых технологий, когда какая-то группа людей не желает менять стратегию управления под влиянием изменившегося мира и проигрывает.

Управа строит детские сады, но слишком медленно: их все равно не хватает, очереди огромные. Власти устроили «показушный» митинг против терроризма, чтобы успокоить людей под предлогом, что они борются с терроризмом.

Этот конфликт не совсем репортажный. Но репортажи на нем тоже иногда фокусируются. Например, власти выделили миллиарды для того, чтобы сделать на улицах Москвы тактильную разметку для слепых людей. Не знаю, как у вас в городе, а в Москве в период с 2010 по 2012 г. разворотили все тротуары, чтобы уложить на каждом перекрестке и каждом повороте и у каждого столба выпуклую плитку желтого цвета. Смысл ее в том, чтобы слепой человек мог понять, где изгиб дороги или столб стоит. Но получилось что? Во многих местах установили эту разметку неправильно — так, что слепые могут погибнуть, если пойдут, ориентируясь на эту разметку. А вот вам и сюжет для репортажа: журналист берет слепого идет с ним и это показывает. Ожидали одно — получили другое. Вот пример реализации этого конфликта в репортаже.

В конфликте «эффективное — неэффективное решение» антагонистом выступает мировоззрение группы людей, которые приводят ситуацию к провалу, катастрофе, а протагонистом (т.е. положительной стороной) — люди, которые пытаются принять ряд шагов, чтобы ситуацию спасти.

Персонал старейшей и крупнейшей в России детской библиотеки взбунтовался против нового директора. Директриса решила уволить руководителей еще советских кружков типа «традиционной куклы» и оборудовать библиотеку компьютерами и видеоиграми. По мнению персонала, директор покусился на культуру. По мнению директора, библиотека опустела, современным детям не нужен старый персонал и старые неинтересные кружки, а нужны современные мероприятия, иначе вся библиотека погибнет. В этом случае надо поступиться парой советских кружков и библиотекарей, которые не владеют компьютерными технологиями и не умеют проводить интересные для современных детей мастер-классы.

Здесь конфликтует не персонал и не директор, а коллективное мировоззрение старого поколения и нового — «маркетологов», идеи которых отражают директор и новый персонал. Задача журналиста — разобраться, чей взгляд на проблему эффективнее и адекватнее и приведет к успеху (в данном случае к возвращению читателей в детскую библиотеку). Он приводит плюсы и минусы обеих позиций. Опять же, все не однозначно, иначе не возникло бы конфликта!

Сложность реализации этого конфликта через репортаж в том, что если через цифры нам легко показать эффективность или провальность тех или иных мер, то через репортажные сцены — весьма сложно. Нужно посмотреть на «старые» и «новые» мастер-классы в этой библиотеке и через действия кружководов и детей выразить это противостояние старых и новых технологий. Анализ фактов, документов, подходов тоже присутствует, но уже в бэкграунде, как пояснение репортажной сцены.

В конце репортажа желательно прийти к парадоксальному выводу. А так чаще всего и бывает: то решение, которое казалось вначале наиболее удачным, в конце сюжета — проигрывает. Возможно, оба решения окажутся для ситуации провальными. Обман ожиданий читателя здесь тоже сыграет на руку, но «обманщиком» опять-таки должен быть не журналист, а факты и сцены.

Родители протестуют против новых поставщиков питания для детских садов и школ. Как вы думаете, какой здесь конфликт: «человек—человек» или «эффективное—неэффективное решение»? Если журналист поведет линию репортажа по конфликту «человек—человек» (родители против комбинатов питания), антагонистом получатся бизнесмены, которые наживаются на детях и привозят плохие продукты. Но если мы начнем разбираться в конфликте, то поймем, что родителей не устраивают не поставщики, а технология, которую они применяют: индустриализация питания. Вместо того чтобы готовить еду на кухне школы и садика, школьникам теперь привозят готовые супы с «пролонгированным сроком годности», совершенно невкусные. Власти приняли такое решение, чтобы избежать сальмонеллеза и антисанитарии на школьных кухнях, но получили другую проблему: пища с пролонгированным сроком годности содержит меньше витаминов и невкусная, да и до школьников доходит на вторые сутки после приготовления. Эффективное это было решение или нет? А есть ли решение, которое устроит и власть, и родителей? А что предлагают родители в качестве альтернативы? Они предлагают отказаться от полуфабрикатов, вернуться к натуральным яйцам вместо меланжа и к приготовлению на школьной кухне, но тогда департаменту образования вместо 20 поставщиков придется контролировать тысячи школьных столовых, яйца снова придется обрабатывать хлоркой, а повара будут не успевать готовить блины для всех детей.

Все эти сложные перипетии можно объяснить в бэкграунде, а в качестве репортажной сцены дать митинг родителей против плохого питания. Когда я пришла на подобный митинг, я обнаружила, что родители сами не понимают, против чего протестуют. Одни пришли против комбината питания, другие — против технологии, третьи — против правительства. А четвертые назвали митинг заказным. В личном разговоре родители рассказывали небылицы и страшилки про поставщиков, при этом отказывались называть себя и поставщика. Все эти детали могут многое сказать про искренность и действенность протеста.

Если бы мы вели линию этого текста по конфликту «человек—человек», мы не анализировали бы сами решения. Нашими врагами получились бы поставщики, а не технология. Если у вас меняется антагонист — у вас меняется фактура репортажа: у вас меняется общий вывод текста, у вас меняются цитаты, детали, бэкграунд, иногда даже сцены. Поэтому разберитесь, на каком конфликте вы фокусируетесь. В тексте должен быть только один доминирующий конфликт, иначе ваша логическая цепочка рассыплется, а репортаж получится расфокусированным.

Определиться с конфликтом текста нужно еще до похода на место события. В большинстве случаев его можно предположить. Например, если я для репортажа устраиваюсь в ресторан работать, я могу предложить такой конфликт. С одной стороны, посетитель ресторана ждет, что еда будет приготовлена качественно и соответствовать своей цене, с другой стороны, «за кулисами» выясняется, что качество еды паршивое, а цена завышена. Это моя гипотеза. На месте события гипотеза журналиста о проблеме обычно подтверждается, но с оговорками. Предположение о том, что рестораны не соблюдают санитарные условия,— чересчур крайнее. Их тоже душат проверками и штрафами. На деле что-то соблюдают, но не все и не так. И что именно соблюдают формально и как это отражается на сервисе — вот вопросы, ответы на которые меня интересуют.

Если у меня появляется какой-то актуальный повод (скажем, проверки мигрантов, работающих в общепите и массовые нарушения, связанные с устройством их на работу) — моя фокусировка меняется в соответствии с инфоповодом. Теперь мой основной конфликт в том, как обстоят дела с легальностью труда мигрантов в моем заведении. Понятно, что для такой фокусировки я и заведение соответствующее буду искать — с плохой репутацией. Иначе, если я устроюсь на работу в отличный ресторан — у меня совсем не будет тех сцен, которые демонстрировали бы конфликт, связанный с трудом мигрантов. А вопрос о качестве еды я ставлю себе только в связи с основным конфликтом (как отражается на качестве еды труд мигрантов). «Боковые» линии, которые «тоже интересны», только займут мое время и отвлекут меня от основной задачи.

Часто фокусировку помогает уточнить редактор. Придерживайтесь ее. Но если в процессе поиска информации вам подвернулась более выгодная фокусировка — обязательно обсудите с редактором возможность центрирования текста именно на ней.